Фонарщик

Глава IV Будем любить друг друга

На следующее утро Герти проснулась в лихорадке; голова болела, все тело ныло. Оглядевшись, она увидела, что одна в комнате, но заметила яркий огонь в очаге и приготовления к завтраку.

Поначалу ей было трудно сообразить, где она. Но вспомнив произошедшее накануне, вспомнив о добром старом Трумане и о новом доме, который он дал ей, девочка просияла.

Она поднялась и подошла к окну, чтобы посмотреть, что делается во дворе. Вдруг голова у нее закружилась, в глазах потемнело, и Герти упала на пол.

Когда Труман вернулся, то очень испугался, найдя девочку без чувств. Он сразу понял, что́ с ней случилось. Еще ночью увидев, как сильно больна девочка, он не удивился тому, что она упала в обморок. Старик уложил ее в постель.

Три недели Герти пролежала в лихорадке между жизнью и смертью. Неуклюжий и неловкий, Труман ухаживал за ней, как самая нежная мать. Когда девочке было очень худо, он носил ее на руках и убаюкивал, как маленького ребенка.

Герти была само терпение. Иногда она не спала целыми ночами, страдая и от болезни, и от скуки, вызванной долгим лежанием, но — ни стона, ни звука! Она не хотела будить старика, спавшего рядом с ней на полу. А когда он брал ее на руки, Герти старалась не показать даже самой сильной боли; девочка делала вид, что ей лучше, что она спит, чтобы Труман положил ее и сам немного отдохнул. Ее маленькое сердце было полно любви и благодарности к доброму старику, и много времени Герти проводила в размышлениях о том, что́ она могла бы сделать для него, когда выздоровеет, и спрашивала себя, сможет ли быть полезной ему в чем-нибудь.

В первые дни болезни Труман, уходя, уговаривал девочку лежать смирно, а чтобы ей не вставать, оставлял поблизости все, что могло ей понадобиться.

У Герти начался бред, и она ничего уже не сознавала.

Однажды после долгого, спокойного сна девочка пришла в себя и увидела у постели женщину с шитьем. Герти приподнялась, и та тотчас же наклонилась к ней и стала уговаривать больную быть умницей и лежать смирно.

— А где же дядя Тру? — спросила Герти (так она называла старика).

— Он сейчас придет, дитя мое, — отвечала женщина. — Ну, что? Лучше тебе?

— О, гораздо лучше! Я долго спала?

— Очень долго. Ложись опять и лежи спокойно. Я дам тебе немного ромашки, тебе это будет полезно.

— А дядя Тру знает, что вы здесь?

— Конечно, знает. Это он меня позвал.

— Позвал? Но откуда же?

— Из моей комнаты; я живу в другой части дома.

— Мне кажется, вы очень добрая, — сказала Герти. — Почему же я не видела, как вы вошли?

— Ты была очень больна и никого не узнавала. Но теперь начнешь поправляться.

Добрая женщина приготовила отвар из ромашки и, напоив маленькую Герти, вновь принялась за шитье. Герти легла, повернулась к своей новой приятельнице и, устремив на нее свои большие черные глаза, смотрела, как та шьет.

— Ну-ка, — сказала соседка, — как ты думаешь, что я шью?

— Не знаю, — ответила Герти.

Тогда женщина расправила свою работу: это было ситцевое платьице для девочки.

— Какое хорошенькое платьице! — воскликнула Герти. — Это для вашей дочки?

— У меня нет дочки, у меня только мальчик, Вилли.

— Какое красивое имя! — сказала Герти. — А он добрый?

— Добрый? Это лучший мальчик в мире! И самый красивый, — прибавила женщина, бледное, болезненное лицо которой просияло от материнской гордости.

Герти отвернула голову, и лицо ее стало таким грустным, что соседка, приписывая это утомлению, подумала: больному ребенку надо отдохнуть. Она велела девочке закрыть глаза и постараться заснуть. Герти повиновалась и казалась погруженной в глубокий сон, когда тихо открылась дверь и вошел фонарщик.

— Как, миссис Салливан, вы еще здесь? — спросил он. — Я вам очень благодарен. Пришлось сегодня проходить дольше, чем предполагал. Как ребенок?

— Ей лучше, она пришла в себя. Думаю, что при хорошем уходе она скоро поправится. Да вот она и проснулась, — добавила соседка, увидев, что Герти открыла глаза.

Тру подошел к постели, погладил волосы Герти, уже подстриженные и аккуратно причесанные, пощупал пульс и утвердительно кивнул головой. Герти взяла его за руку и крепко сжала ее. Старик сел на край кровати и, глядя на работу миссис Салливан, сказал:

— Меня не удивит, если это новое платье понадобится ей раньше, чем мы надеялись. Я думаю, она скоро будет на ногах.

— Я тоже так думаю, — сказала миссис Салливан, — но не слишком торопитесь. Она была очень больна и еще долго будет слабенькой. Видели вы сегодня мисс Грэм?

— Как же, видел. Бедная, милая барышня! Уж она расспрашивала, расспрашивала. Дала мне вот эту коробочку мятных леденцов, говорит, хорошо для выздоравливающих.

— Ой, кажется, отец вернулся, — спохватилась миссис Салливан. — Надо пойти приготовить ему чай. До свидания, мистер Флинт! Я зайду вечером.

— До свидания, соседка. Спасибо вам!

В последующие дни, пока Герти выздоравливала, миссис Салливан часто сидела с работой у ее постели. Это была очень добрая женщина с кротким лицом. Однажды, когда Герти уже почти поправилась, девочка сидела на коленях Тру перед камином, тщательно завернутая в одеяло, и неожиданно заговорила о своей новой приятельнице. Вдруг, глядя старику в глаза, она спросила:

— А ты знаешь, дядя Тру, какой это девочке она шьет платье?

— А такой, которой нужно и платье, и много кое-чего еще, а то у нее одни лишь лохмотья. Не знаешь ли ты ее, Герти?

— Кажется, знаю! — отвечала Герти, склонив головку.

— А где же она?

— Не сидит ли она у тебя на коленях?

— А с чего же ты взяла, что миссис Салливан будет шить тебе платье?

— О! — воскликнула Герти. — Я этого никогда бы не подумала, но ты сам мне сказал…

— Ишь ты, плутовка! — сказал Труман, целуя ее. — Для тебя и есть. Целых два платья, да еще будут и чулки, и башмаки впридачу!

Герти широко открыла глаза, засмеялась и захлопала в ладоши. Труман тоже смеялся. Оба были счастливы.

— Дядя Труман, и все это она купила? Она богатая?

— Кто? Миссис Салливан? Нет… Все это купила мисс Грэм.

— Кто такая мисс Грэм?

— Это одна барышня, она добра как ангел. Я когда-нибудь расскажу тебе про нее. А теперь ты устала, пора спать.

Однажды в воскресенье Герти чувствовала себя значительно лучше, но так устала за день, что легла еще засветло и крепко проспала пару часов. Проснувшись, она увидела, что Труман не один, с ним был старик, гораздо старше фонарщика; он сидел по другую сторону камина и курил трубку. На нем был опрятный сюртук из грубой материи, старинного покроя; черты лица его были резкими, и ему, казалось, настолько же легко было говорить неприятные вещи, насколько трудно — приятные. Его губы постоянно складывались в саркастическую улыбку, и все лицо выражало глубокое разочарование, что говорило о характере старика мало хорошего.

Герти догадалась, что это мистер Купер, отец миссис Салливан, псаломщик из ближней церкви.

Семейные неприятности и материальные неудачи показали ему жизнь с дурной стороны, но в глубине его души сохранилось немало доброго. Труман хорошо знал соседа и любил выявлять его скрытые достоинства. Он ценил искренность и честность старика. Воскресными вечерами они часто сиживали вдвоем у камина и беседовали. Их дружеские отношения ничем не нарушались, хотя Труман был полной противоположностью старому Куперу. В тот вечер, о котором идет речь, они исчерпали уже несколько тем, а когда Герти проснулась, она услышала, что говорят о ней.

— Где вы ее подобрали? — спросил мистер Купер.

— У дверей Нэнси Грант, — ответил Тру. — Это та скверная тетка, против сына которой вы когда-то выступали в качестве свидетеля. Вы, несомненно, помните, как она вела себя в этом деле. Она угрожала местью всем, даже судье. Если бы вы знали, как она обращалась с этой бедняжкой! И ругала, и била, и, наконец, просто выгнала из дома…

— Ах, да! Я ее знаю. Меня удивило бы, если она была бы добра даже к своей родной дочери! Но, Тру, что же вы собираетесь делать с этим ребенком?

— Оставлю у себя, буду заботиться о ней.

Мистер Купер расхохотался.

— Вам кажется странным, — продолжал Труман, — что я в мои годы хочу взять на воспитание ребенка… Быть может, вы правы, но я объясню вам, как было дело. Она замерзла бы в ту ночь, о которой я вам говорю, если бы я не взял ее к себе, а потом умерла от болезни, если бы я не позаботился о ней с помощью вашей дочери. И вот я решил оставить ее у себя, беречь и, что бы ни случилось, делить с ней последний кусок хлеба. Я слишком рано узнал, господин Купер, что такое одиночество — без отца и без матери… Вы оглядываетесь вокруг и находите, что здесь нечего делить; это правда, но все же это приют, это свой угол, а это уже немало для того, кто никогда его не имел.

Купер с сомнением покачал головой и пробормотал что-то о детях, которые даже для своих родителей отнюдь не являются благословением.

Но ничто не могло поколебать решимости Трумана.

— Даже если бы я сам не решился в тот вечер оставить Герти у себя навсегда, Бог мне внушил это устами человека, которого я считаю ангелом. Вы знаете мисс Грэм? Бедная девушка! Если даже мир темен для нее, она сама делает его светлым для других. Она была так добра ко мне — со времени того самого несчастья, которое случилось со мной пятнадцать лет тому назад у ее отца. Я рассказал ей историю Герти, и не успел я закончить, как мы оба заплакали. Она дала мне денег, обещала помогать при любых затруднениях с ребенком и сказала: «Вы сделали то, что следовало сделать, Тру».

Труман так увлекся рассказом, что не заметил, как Герти встала, подошла к нему, устремив на него широко раскрытые глаза, и, стараясь не дышать, внимательно слушала его слова. Она тронула его за плечо, он протянул к ней руки. Герти бросилась к нему, спрятав лицо у него на груди и плача от радости.

— Я останусь у вас навсегда? — прерывающимся голосом спросила она.

— Да, да! — ответил Тру. — И пока я буду жив, ты будешь моей дочерью!..