Фонарщик

Глава XXXVI Спасительный утес

Солнце сильно припекало. После переезда по воде, где жару смягчал легкий ветерок, ехать по пыльной дороге было невыносимо. Все с облегчением вздохнули, когда добрались, наконец, до леса, где начинался самый крутой подъем. Мужчины вышли из экипажей; к ним присоединилась и Гертруда. Местность делалась все живописнее, и девушке уже давно не сиделось в карете. Усталости она не боялась.

Пройдя две-три мили, они остановились; дорога делала крутой поворот, и отсюда открывался восхитительный вид на окрестности. Экипажи остались далеко позади. Тишина ничем не нарушалась. Наслаждаясь спокойным величием природы, Гертруда и доктор были невольно охвачены каким-то торжественным настроением.

— Действительно очаровательная местность! — раздался вдруг чей-то голос.

Это было так неожиданно, что оба вздрогнули.

За выступом скалы, у которой стояла Гертруда, они увидели мистера Филипса, раскинувшегося на траве; его красивые волнистые полуседые волосы были небрежно откинуты назад, открывая широкий умный лоб.

— Вы опередили нас, сэр, — удивился доктор.

— Да, я давно иду пешком: экипажи еле двигаются, и я теряю терпение.

При этих словах он протянул Гертруде чудный букет цветов, которые он, видимо, нарвал по дороге.

Вид у него был рассеянный, и он разговаривал с доктором, как будто не замечая девушку; ей не удалось даже поблагодарить его.

Пошли дальше. Мистер Филипс вел с доктором оживленный разговор: о чем бы доктор ни завел речь, все было более или менее знакомо его собеседнику. Гертруда только посмеивалась, глядя, как ее старый друг благодушно потирает руки, что было у него признаком полного удовольствия. Прислушиваясь к разговору, она то приходила к заключению, что их новый знакомый — ботаник, то ей казалось, что он геолог, но когда он заговорил о море как истинный моряк, о торговых делах как опытный негоциант[4], а о Париже — как светский человек, она окончательно запуталась.

Между тем экипажи нагнали их; все разместились по-прежнему, а через час уже добрались до вершины и остановились около горной гостиницы. Их немедленно проводили в лучшие комнаты. Когда Гертруда, стоя с Эмилией у окна, услышала шумные протесты некоторых из их спутников, которым не удалось получить удобных комнат, она удивилась удаче доктора Джереми, которому здесь почему-то оказывали явное предпочтение.

Эмилия, очень утомленная, попросила подать себе ужин в комнату; Гертруда ужинала с ней. Они не спускались в гостиную в этот вечер и рано легли спать.

Последнее, что услышала Гертруда засыпая, был голос доктора, который крикнул, проходя мимо ее комнаты:

— Постарайтесь, Герти, встать вовремя, чтобы увидеть восход солнца!

Но они оба пропустили рассвет: никто из них не знал, что солнце встает так рано. Когда Гертруда вскочила с кровати, в окно врывался уже целый сноп света, и ей представилось такое зрелище, что она не пожалела о том, что проспала так долго.

От края горной террасы, на которой стоял отель, вплоть до самого горизонта, насколько хватало глаз, простиралось море белых, как снег, облаков. Нижняя часть горы была окутана густым туманом, а на ее вершине ярко светило солнце, искрясь в белоснежных облаках, которые слегка струились, как волны; вверху сияло темно-голубое небо, а по лесистым уступам зеленели дубы, ели и клены; пение птиц оглашало воздух. Гертруда долго любовалась невиданным зрелищем, потом быстро оделась и вышла на площадку перед домом. Кругом ни души, ни звука; торжественная тишина придавала этому волшебному виду еще большую величавость. Гертруда не могла насмотреться.

Наконец она услышала шаги и, обернувшись, увидела доктора и миссис Джереми. Доктор, живой и веселый, тащил за собой заспанную жену.

— Какая прелесть, Герти! — кричал доктор, потирая руки. — Я и не ожидал ничего подобного!

— Да, действительно красиво, — сказала миссис Джереми, протирая глаза и оглядываясь кругом, — но, по-моему, что теперь, что двумя часами позже — совершенно все равно, и незачем было поднимать меня ни свет ни заря!

В эту минуту она заметила, что доктор увлекся до того, что подошел к самому краю площадки, круто обрывавшейся вниз.

— Ради Бога, не подходи так близко к краю! С ума ты сошел, что ли? Пугаешь меня до смерти! Ты упадешь и сломаешь себе шею!

Но доктор был глух к ее предостережениям. Бедная докторша в отчаянии стала умолять Гертруду увести куда-нибудь ее мужа, который иначе точно скатится в пропасть.

— Не пойти ли нам посмотреть, куда ведет эта тропинка? — ласково сказала Гертруда, приходя на помощь встревоженной пожилой даме.

— Давайте, — согласилась миссис Джереми, — чудесная тенистая дорожка! Иди-ка сюда, доктор, пойдем направо.

Доктор взглянул в указанном направлении.

— А! — сказал он. — Это та дорожка, про которую в отеле говорили, что она ведет к сосновой роще. Пойдем, посмотрим, что там такое.

Гертруда пошла вперед, за ней миссис Джереми, а позади всех доктор. Тропинка была узенькая, и идти можно было только гуськом. Подъем был так крут, что, не дойдя и до половины, миссис Джереми запыхалась от жары и усталости и объявила, что дальше идти она не в состоянии.

Но, поощряемая мужем и Гертрудой, она решилась сделать еще одну попытку. Они уже прошли некоторое расстояние, когда Гертруда, ушедшая немного вперед, услышала слабый вскрик и обернулась. Доктор хохотал от всей души, а у его жены было крайне растерянное лицо; она пыталась пройти мимо него, чтобы спуститься обратно, и звала с собой Гертруду.

— Что случилось? — спросила Гертруда.

— А то, что вся гора кишит гремучими змеями, и они нас всех покусают!

— Нет, нет, Герти, — со смехом сказал доктор. — Я рассказал ей, что прошлым летом здесь убили гремучую змею, и она воспользовалась случаем, чтобы вырваться.

— Это ничего не значит, — возразила добрая женщина, тоже смеясь, несмотря на свой страх. — Если есть одна, могут быть и другие, и я больше не останусь тут ни минуты!

Волей-неволей доктору пришлось проводить жену, но он обещал Гертруде скоро вернуться и пойти с ней на вершину. Подождав несколько минут, Гертруда решила идти дальше одна.

Сначала она огляделась, нет ли и вправду поблизости гремучей змеи, но тропинка была так утоптана, что она тут же успокоилась: раз по ней часто ходят люди, значит, здесь безопасно. Вскоре все ее внимание было поглощено красотой окружающей местности. С трудом поднимаясь все выше и выше, она добралась до новой площадки, поросшей деревьями. Девушка присела у подножия гигантской сосны, сняла шляпу и, полной грудью вдыхая свежий горный воздух, снова предалась мыслям, от которых ее отвлекли доктор и миссис Джереми.

Но не прошло и минуты, как вдруг какой-то шум заставил ее вздрогнуть; она вспомнила о гремучих змеях и вскочила, но, оглянувшись, увидела в нескольких шагах от себя лежащего человека, который, казалось, спал. По шляпе с полями и по седым волосам она узнала мистера Филипса. Он действительно спал, положив голову на руку. На лице его лежал отпечаток скорби; видно было, что и во сне что-то угнетало его.

Глубокая жалость наполнила сердце Гертруды, на глаза навернулись слезы…

В эту минуту, точно почувствовав ее присутствие, мистер Филипс открыл глаза и встретил полный слез взгляд смущенной девушки.

— Дитя мое, вы плачете? — с тревогой спросил он. — Неужели из-за меня вы пролили эту слезу?

Гертруда промолчала.

— Думаю, что да, — продолжал он, — и всем сердцем благословляю вас за это. Но в будущем не плачьте над чужим человеком; у вас будет достаточно своего горя, когда доживете до моих лет.

— Если бы я до сих пор не знала горя, я не могла бы сочувствовать другому. Если бы я не плакала так часто над собой, то не могла бы плакать над другими.

— Но вы счастливы?

— Да.

— Есть люди, которые легко забывают прошлое.

— Но я не из них.

— Детские горести развеиваются одной улыбкой, а вы ведь еще почти дитя.

— Я никогда не была ребенком, — ответила Гертруда.

— Странная девушка! — пробормотал Филипс. — Хотите поговорить со мной немного? Садитесь.

Гертруда села рядом с ним под утесом.

— Вы, наверное, никогда не знали горя?

— Я? — воскликнула Гертруда. — Еще как часто!

— Но недолго?

— О! Я помню целые годы, когда я не только не знала счастья, но и не мечтала о нем!

— А что вы думаете о тех людях, которые никогда не видят счастья?

— Таких людей я жалею и хотела бы помочь им.

— Чем же вы можете им помочь?

— Могу молиться о них, чтобы Бог их утешил, — сказала Гертруда.

— А если утешения нет, если тяжелые тучи нависли над ними?

— Над тучами всегда светит солнце…

— Возможно. Но ведь оно не светит сквозь тучи.

— Трудно подниматься на вершину горы, но кто взобрался, тот оказался выше туч, — ответила Гертруда. — Он знает, что вверху сияет солнце, и будет, не теряя надежды, ждать, пока его лучи рассеют окружающий мрак. Смотрите, смотрите! — радостно вскрикнула она. — Облака расходятся, и скоро вся долина будет залита солнцем!

Действительно, море облаков внизу, казалось, таяло, и в тумане уже вырисовывалось подножие горы. Но не этим зрелищем любовался мистер Филипс: он с восторгом смотрел на молодую девушку.

— Продолжайте! — сказал он. — Расскажите мне о любви и сострадании, хотя вряд ли все эти бессердечные создания стоят любви!

— Вы не любите людей? — спросила она просто.

— Не люблю, — так же просто ответил мистер Филипс.

— И я когда-то ненавидела их, — задумчиво промолвила Гертруда.

— И, может быть, еще будете ненавидеть.

— Нет, это невозможно; человечество оказалось доброй матерью для несчастной сиротки, и теперь я люблю его.

— Люди были добры к вам? — с живостью спросил мистер Филипс. — Неужели бездушные чужие люди заслужили вашу любовь?

— Бездушные?! — со слезами на глазах воскликнула Гертруда. — О, если бы вы знали моего дядю Трумана и мою милую Эмилию, вы бы иначе судили о людях!

— Ну, так расскажите мне о них, — тихо попросил он.

— Что же о них рассказать? Один был стар и беден; другая слепа… Но им я обязана тем, что мне, покинутому ребенку, которого все обижали, теперь улыбается весь мир, все кажется прекрасным, светлым и ясным.

— И с тех пор ваше счастье так безмятежно? У вас не было ни тревог, ни переживаний?

— Я не то хотела сказать. У меня было немало огорчений. Во-первых, умер дядя Труман, потом одни мои друзья умерли, другие должны были далеко уехать… И теперь еще бывает немало грустных, тяжелых минут, много забот…

— Отчего же вы всегда кажетесь такой счастливой и веселой?

Гертруда улыбнулась в ответ; кинув взгляд вниз, на долину, она мягко сказала:

— Я вижу у ног зияющую пропасть, но опираюсь на спасительный утес!

Гертруда говорила правду: у нее действительно было немало причин тревожиться. Во-первых, ее пугала болезнь Эмилии, во-вторых, мучила мысль, что Вилли Салливан ее забыл. Уже несколько месяцев не приходило писем из Индии, а последнее полученное ею письмо было всего в несколько строк. На нее часто нападала тоска, и она искала утешение в молитве.

Подошедший доктор дружески поздоровался с мистером Филипсом, который, прекрасно владея собой, сумел преодолеть свое грустное настроение и, подстраиваясь под тон доктора, принялся весело болтать.

К завтраку он не пришел, а за обедом сидел далеко от компании доктора.

Вечером он вышел на площадку, где сидели Гертруда и мисс Грэм. Только что прошел сильный дождь, и на небе сияла яркая радуга. Гертруде хотелось, чтобы мистер Филипс присоединился к ним и поговорил с Эмилией. Она надеялась, что беседа с Эмилией успокоит его мятежную душу. Но она ждала напрасно: он не подошел, а направился вверх по той дорожке, где они были утром. К ночи он не вернулся в отель.

Они пробыли в отеле еще два дня. Горный воздух благотворно подействовал на Эмилию, она даже стала выходить на небольшие прогулки. А Гертруда с доктором предпринимали дальние походы.

Мистера Филипса не было видно, он исчез. Когда доктор справился о нем, хозяин отеля сказал, что мистер Филипс ушел в понедельник рано утром, спустившись с горы пешком.

Доктор был удивлен и огорчен, потому что ему очень понравился новый знакомый.

— Ну, ничего, Герти, — сказал он, вскоре снова придя в благодушное настроение, — я уверен, что мы еще встретим его, когда меньше всего будем этого ожидать.