Французы и русские в Крыму. Письма французского офицера к своей семье во время Восточной войны 1853–1855 гг.

51

Лагерь у Мельницы 23/11 мая 1865 г.

Наш новый начальник, полковник Даннер приехал 18 мая и принял сейчас же командование полком, который ему передан был подполковником Поз д’Ивуа.

Наш полковой командир, человек большого роста, сильный и крепко скроенный. Кажется он обладает живым и даже увлекающимся характером я принадлежит к числу людей благодушных. Судя по тому, что полковник осведомился о всём, мы чувствуем, что он один будет командиром, не разделяя ни с кем этой обязанности.

После очень долгого и подробного осмотра полка, во время которого осторожно расспрашивал всех командиров роты, не для того чтоб поставить их в затруднение, но чтоб подробнее разузнать всё, полковник Даннер отправился в лазарет, куда я ему сопутствовал и и хорошо понял по вопросам, раненым и больным задаваемым, в добродушнейших выражениях, которые сумел найти в утешение или для поднятия их нравственного духа, — что мы имеем командира с добрым сердцем, который как отец позаботится о своих подчиненных.

На другой день рано утром, полковник пришел за мной и просил сопровождать его в прогулке по окрестностям лагеря, для указания, где берут топливо и воду, где производится раздача пищи, и многих других незначительных подробностей, которыми интересуются немногие полковые командиры. Вечером я должен был повести его к нашим траншеям, и он меня часто ставил в затруднение, расспрашивая, почему именно устроено такое, а не другое укрепление, о пользе его, средствах защиты и проч. Я был очень недоволен собою, потому что, хотя давно уже живу среди этих работ, но не возбуждал и десятой части вопросов, обращенных ко мне. Даже более, ему приходилось много раз на эти вопросы давать мне объяснения, когда он замечал, что я не в состоянии был ему отвечать. Наверно я показался ему невеждой!.. Я в отчаянии!

Во время завтрака полковник был прелестен, рассказывая нам о событиях во Франции, о том интересе, который возбуждает всецело Восточная армия в стране, об энтузиазме, производимом нашими победами, а также и об опасениях, рождающихся вследствие длительности осады.

Разговор его одушевлен, полон интереса и не касается службы. Мы оказали большое внимание провизии, привезенной им для своей кухни в качестве подарка, счастливо прибывшего лица на новое дело, а он поднял бокал с шампанским в честь полка и его славы!

19/7 мы узнали, что генерал Канробер передал командование армиею генералу Пелисье и что последний был заменён в командовании осадным корпусом левого крыла генералом де Саль, и наконец, что Император разрешил генералу Канроберу по его просьбе, вступить в командование его прежней дивизией.

Эти известия нас не удивили. Мы не сомневались в отсутствии согласия между главнокомандующими союзных армий, и все были довольны происшедшей переменой.

Офицеры и солдаты дивились величию души и бескорыстию генерала Канробера, который предпочел скорее оставить занимаемый им высокий пост, чем поставить в неудобное положение интересы своего отечества. История обессмертит его, за этот акт героизма, хотя он и не прославил себя взятием Севастополя; Франция не забудет, что он сумел сохранить ей мужественную армию, несмотря на все невзгоды кампании, может быть самой ужасной из всех предпринятых до сего времени. Генерал Пелисье с железной волей и внушит ее всем своим подчиненным, а также и начальникам союзных армий. Если последние не пойдут за ним, он отправится один, без их помощи, доказав что может прекрасно обойтись и без них. Французская армия считает теперь более 120 тысяч здоровых и приученных к войне солдат, составляющих 12 пехотных дивизий, два легких полка кавалерии и кирасирскую бригаду. Этой армии одной достаточно для устранения всех случайностей. 60–80 тысяч союзников, присоединенных к ней, представляют солидную силу и обязывают нас охранять Балаклаву и долину р. Черной, слабые пункты нашей позиции, что впрочем не является необходимым для взятия Севастополя. В Африке во многих случаях, генерал Пелисье выказывал свои серьезные военные качества: мужество, энтузиазм, твердость, и все мы убеждены, что он выстоит против своего предшественника, не прибегая к исключительным средствам.

Не думаю, что наш новый главнокомандующий имеет план отличный против того, которому мы следуем уже шесть месяцев. Он вероятно желал взять город теми средствами, которые употреблялись и до сих пор. Так, в ночь на 22-е он приказал атаковать передовые укрепления, возле 6-го бастиона (de Quarantaine). Если он жаждет конца, то требует и средств также, а потому сейчас же сделал распоряжение напасть на это укрепление, с 4–5 тысячами человек под командою генерала Пате, которое защищалось русскими с редкою энергиею.

Мне рассказывали, что гвардейские егеря недавно высадившиеся, не замедлили послать пули в сражающихся противников, и несмотря на свою боевую неопытность, мужественно бросились на неприятеля, понеся серьезные потери. Бой за обладание ложементами, укрепленными одинаково сильно, как и редут, продолжался более 6-ти часов, и генерал де-Фальи мне говорил, что у нас было 500 убитых и 1200–1500 раненых.

Этой ночью была новая битва. У меня нет других разъяснений по этому обстоятельству, кроме только того, что русские теперь осуждены оставаться за укреплениями крепости, не будучи в состоянии произвести никаких контр-апрошевых работ по направлению к осаждаемому левому крылу.

В свою очередь мы можем предпринять многое со стороны осады правого фланга. Это уже является хорошим результатом наших стараний.