Французы и русские в Крыму. Письма французского офицера к своей семье во время Восточной войны 1853–1855 гг.

74

Кинбурн 4 января (23 декабря) 1856 г.

В конце декабря весь гарнизон, под начальством полковника Даннера, произвел рекогносцировку впереди наших позиций, с целью разъяснить слухи о предполагаемой атаке, неприятельского корпуса в 30 тысяч человек.

Откуда шли эти слухи? У нас не было ни с кем сообщений! Я об этом так и не узнал ничего.

Мы удостоверились, что русские перед нами имеют только 15–18 тысяч человек пехоты и 500 всадников, расположенных отрядами до Николаева, и возвратились вполне успокоенные, принявшись снова за все необходимые для пользы обороны работы.

В исходе декабря наша флотилия увеличилась двумя новыми судами, вошедшими в Черное море и ставшими близко к нашим траншеям, чтоб в случае атаки обстреливать правый фланг. Они не рискуют быть бесполезными по случаю льдов.

Эти два судна, отделенные от эскадры Камышевой бухты, привезли нам трех офицеров и двух ординарцев, взятых в плен на охоте 3-го ноября.

Заключение их продолжалось не более двух месяцев и полагаю, что они жалеют о непродлении его на всю зиму. Они нам сообщили некоторые интересные подробности о приезде их в Николаев и стоянке в Одессе.

Император Александр находился в Николаеве во время проезда их через этот город и прислал карету четверней, чтоб взять самого старшего из трех морских офицеров, которым оказался мичман корабля «Левек», и старшего из наших офицеров, капитана Лемоана.

Эти два офицера имели честь быть представленными Императору, который оказал им милостивый прием и протянул руку, сказав: «Хотя рука эта еще и неприятельская, но надеюсь что она скоро сделается дружескою».

Затем при отъезде, увидав своего метрдотеля родом из Тулузы он промолвил: «Вот соотечественники ваши, приготовьте им обед; не стану уговаривать вас позаботиться о них, так как вы сами очень хороший француз».

Из Николаева пленные были направлены в Одессу, где им был оказан превосходный прием от военных властей и населения.

Еще и теперь, под впечатлением пребывания их в этом городе, они не истощились в рассказах об удовольствиях, которые нашли там; балы, вечера, обеды, прогулки в санях и проч.

Генерал Лидерс предоставил им полную свободу, под честным словом не отлучаться по направлению к укреплениям, и не писать ни одного слова о средствах обороны города. Русские офицеры не оставляли их, не с целью конечно присмотра, но для доставления им всевозможных развлечений.

Однажды, когда гвардейский гренадерский полк проходил под окнами отведенного им помещения, русский офицер обратился к поручику Каран, человеку ростом не более 1 метра 56 сантиметров и сказал ему.

«Ну! Баптист, что вы скажете об этих людях?»

«Скажу, — отвечал Баптист, окинув взором полк, состоящий из отборных и высокого роста солдат, — скажу, что чем они выше, тем удобнее представляют из себя цель».

Русский офицер, обернувшись к моему приятелю Каран, прибавил:

«Шалуны французы никогда не задумываются, имея всегда и на всякий вопрос ответ».

31 декабря появился на горизонте корвет «Плегетон» и вскоре затем, мы узнали, что на его борту находился начальник высшего ранга, а потому полковник с офицерами отправился на берег моря, и вскоре затем они встретили, высадившегося артиллерийского генерала Лебёф.

Генерал Пелисье, беспокоясь о нашем беззащитном положении, послал генерала узнать стратегическое и моральное состояние нашего отряда.

На другой день 1 января, присланный генерал принимал весь состав офицеров и объявил нам о будущей высылке значительных подкреплений, и о высадке в тот же день роты морской артиллерии, которую он привез с собой.

Затем он осмотрел все наши оборонительные работы и предложил снова сделать то же начальнику инженеров, прибывшему с ним из Камыша.

Вечером он выразил полное удовольствие о всём, что видел.

Холода продолжались беспрерывно и термометр держался между 22° и 28° ниже нуля.

Лед достиг толщины 0,90 метра и кроме того в продолжении двух дней шел сильный снег, вследствие чего очень затрудняется караульная и особенно постовая службы. Я командую по очереди патрулем из сержанта и четырех рядовых и офицерским рундом, для осмотра в ночное время линии часовых и для убеждения, что они не замерзли на своих постах.

И я сам, с целью поверки службы, за которую отвечаю, каждую ночь в неопределенные часы между 11 часами вечера и 5 часами утра, делаю обход, который продолжается не менее ³/₄ часа; мне приходится идти по цельному снегу толщиною в 35 сантиметров и в полнейшей темноте, что не всегда удобно.

По моем прибытии, я нашел здесь, ожидающего меня, своего бравого вестового Какино, который поддерживал огонь в камине столовой, чтоб я мог прежде согреться, а затем растянуться в своем меховом мешке. Всё это не мешает мне спать глубоким сном, быть веселым и довольным и предпочитать такую жизнь, покойной жизни гарнизона.

Мой театр заслужил одобрение. Представления давались на площадке южной потерны, где была устроена сцена на подставках. Занавес из белого холста, очень хорошо отделан настоящими полковыми артистами. Пьесы веселые, и очень забавно составленные актерами-авторами, так что им нельзя даже дать названия. Несмотря на то, что роли не разучиваются, всё-таки остановок не бывает. Между всей этой молодежью является одушевление и веселие, которые они умеют передать зрителям. Эти пьесы могут разыгрываться только в границах особых обстоятельств, в которых мы находимся, и понятно не могли бы идти перед другой публикой. Все офицеры аккуратно присутствуют на представлениях и зал живо нагревается дыханием 400–500 зрителей его наполняющих. Полковник отдал в распоряжение актеров несколько штук старого платья, шапок и уборов, оставленных женами русских офицеров, по удалении их отсюда, а моряки любезно предложили несколько флагов разных цветов, вышедших из служебного употребления.

Актеры-артисты из всей этой рухляди сшили хорошенькие костюмы для нашего несколько бородатого женского персонала. Затем в антрактах все солдаты поют народные песни или исполняют хором припев песни, затягиваемой зрителями. Короче сказать, забавляются, смеются и забывают о лишениях дня, а тоска по родине не проникает в занимаемую нами крепость.

Наш почтенный духовник, аббат Ламарш, преданный своему долгу, осторожный и хорошо влияющий на всех милостивыми словами, которого все офицеры и солдаты уважают, не имеет другого места для исполнения мессы, кроме той же площадки потерны, с тех пор, как русская церковь занята под больных. Только этим местом он и может располагать, и ему оно предоставляется с 8 до 9 часов утра, но затем, устроивши алтарь, он тщательно после службы, заботится об освобождении этого места для театральных представлений.

Аббат Ламарш обладает слишком возвышенным умом, чтоб не сознавать необходимости поддержания веселого расположения духа у наших солдат, во избежание болезней, а потому и не высказывает никакого сожаления о двойственном употреблении площадки потерны.

Аббат может быть уверен, что в сердцах офицеров и солдат 95 полка, он надолго сохранит память о себе, как у людей, которых он так часто и с таким тактом поддерживал нравственно.