Французы и русские в Крыму. Письма французского офицера к своей семье во время Восточной войны 1853–1855 гг.

75

Кинбурн 18/6 января 1856 г.

В полночь 4-го января, когда мое дежурство по рунду окончилось и я ложился спать, кто-то постучался в мое окно… Генерал Лебёф рискнул пойти один до деревни, несмотря на 35-ти сантиметровый снег и мрачное небо, чтоб поверить порядок службы на аванпостах.

Скоро, заблудившись в этой уединенной долине, он направился на единственный огонь моего окна, светивший в темноте.

Я попросил войти его в столовую, чтоб обогреться и он очень долго расспрашивал меня о положении, занимаемом нами, узнав о всём, что его интересовало.

Спустя полчаса, мы отправились вдвоем посетить посты и часовых.

Дорогой разговорились, и я сказал ему, что русские должны будут, вероятно, предпринять важное движение по нашему направлению в то же утро, и так как он удивился этому предположению, то я как охотник объяснил ему, что никогда не видел зайца менее чем в километре впереди нашего фронта, между тем как утром, около 10 часов, я заметил четырех, которые направились почти одновременно к нашей траншее, из чего я заключил, что они были подняты идущими войсками, фронт которых должен быть известного протяжения.

Спустя несколько минут, генерал сообщил мне, что он хотел сделать рекогносцировку на канонерской шлюпке в устье Днепра, чтоб узнать, замерзла ли река по всей своей ширине, но что эта рекогносцировка не удалась по случаю льдов, помешавших движению его небольшого судна и прибавил, что по наблюдениям его и морских офицеров фарватер реки свободен от льда, на несколько лье в длину и что поэтому нечего беспокоиться о возможности нападения на фланг с правого берега по льду.

Я отвечал, что считаю наблюдения не вполне точными и что Днепр был вероятно замерзшим во всю свою ширину, и по меньшей мере в 3-х километрах от того пункта, где мы были.

«Почему вы это знаете?»

«Я сужу это по небу. Снег остается лишь на твердой поверхности и тает в незамерзшей части реки, всякая же белая поверхность отсвечивает на облаках белым, часть же фарватера, свободного от льда и поэтому не покрытого снегом, отражается черным».

«Это совершенно справедливо, — отвечал генерал, — и я очень хорошо вижу пункт замерзшего фарватера, где можно перейти реку, и этот пункт действительно не более как в 3-х километрах от нас».

Окончив осмотр постов, генерал отправился в крепость, не пожелав, чтоб я проводил его.

Через неделю генерал просил полковника, пригласившего его на свои обеды, попросить и меня. Во время десерта, генерал любезно обратился ко мне: «Мне известно, что маршал Пелисье не желает давать ни одного креста зимой, и я предупредил вашего полковника об этом по приезде сюда. Однако, обещаю вам по возвращении в Камыш, попытаться не сделает ли маршал исключения для вас».

Судите о моей радости…

Мне хотелось объявить о своем счастье всем друзьям, но генерал просил меня не говорить ни слова никому… Наш доктор Форже констатирует, что максимум температуры человеческого тела не может превосходить 42°, но я не верю и думаю, что если бы он измерил жар моего сердца, то изменил бы свое мнение об этом.

Ах! славный доктор; у него много дела в госпитале, устроенном им так хорошо в крепости… До сего времени у нас были случаи воспаления дыхательных путей, даже некоторые тяжелой формы, и несколько случаев скорбута. Недавно же появился тиф, и уже им заболело 22 человека.

Чтоб уменьшить причины эпидемии, полковник сейчас же просил генерала Дебёфа прислать нам стадо быков, для улучшения пищи гарнизона. Это положительно необходимо.

14/2 числа мы получили подкрепление в три роты, остававшихся в Крыму. Настоящая наличность гарнизона 2150 человек, за усилением моряками, составляет совершенно достаточную силу, чтоб держаться в наших позициях.

Офицеры этих рот рассказывали нам, что в Крыму, со времени нашего отъезда, не было никакого движения войск.

Тифозная горячка делает ужасные опустошения. Мы теряем от болезни большее число людей, нежели от неприятельского огня, за время всей осады. Поэтому маршал Пелисье сожалеет, что время года не позволяет ему передвигать свою армию, с целью удаления её с этой зараженной местности, на которой она стоит лагерем в продолжении 15 месяцев.

Кажется, русская армия еще более союзной подвержена тифу. Армейский корпус, остававшийся в Бессарабии уменьшился на десятую часть.

Не лучше ли быть убитым в сражении, чем печально умереть на госпитальной койке вдали от своих. Не жалейте о павших на поле битвы, это прекрасная смерть, желанная, без страданий, в силу долга и за свою страну. В таких случаях иногда умирают славно, всегда же с честью и… прощенные!

Маршал Пелисье не забывает нас. Он прислал массу национальных пожертвований: пищевых предметов, напитков и одежды.

Я получил два ящика хороших сигар, десять кило шоколаду Минье и двенадцать бутылок ликёру, из которых две Fine champagne de Martel, очень хорошего качества.

Равно и другие офицеры и солдаты наделены каждый несколькими пачками табаку, пятьюдесятью сигарами в 50 сантимов, овощами Cholet, холщовою курткою, парой больших вязаных чулок, парой нитяных носков, шарфом и проч., а для всех прислано значительное количество бочек хорошего вина.

Когда у нас будет каждый день свежее мясо, то нечего и желать больше.

Мой батальон, замененный вторым батальоном, оставил деревню Кинбурн и поместился на постоянные квартиры в казармах крепости.

Сожалею о такой перемене и хотя служба моя была трудна, но подобная деятельность мне нравилась. В настоящее время, мне кажется, что нечего делать; подумайте… я ложусь раздетый! Даже приказал привести из Константинополя три пары суконных одеял. Просто невероятно!!! Занимаю комнату по соседству с другим капитаном из числа моих хороших приятелей. У нас прекрасный камин, которым однако я пользуюсь только вечерами, так как днем почти всегда нахожусь вне дома, и в чём впрочем не вижу неудобства.

Сейчас мне сообщили, что миссия генерала Лебёфа окончилась и что он отправляется к своему посту в Крым. В тоже время я получаю от него приглашение на завтрак 19-го числа.