Французы и русские в Крыму. Письма французского офицера к своей семье во время Восточной войны 1853–1855 гг.

62

Лагерь у Черной, 12-го августа/31-го июля 1855 г.

Уже несколько дней, как идет разговор в нашем лагере о будущем нападении! Русские, видя, что Севастополь должен роковым образом перейти в наше владение, говорят, желают сыграть свою последнюю партию.

С этого целью, они предполагают атаковать нас разом на всех пунктах, и, главным образом, со стороны Черной.

Но нас не легко выбить, так как наши позиции прикрываются рекою, которую можно перейти вброд только в некоторых нешироких местах и разве еще лишь у водопровода.

Обход этих препятствий не был бы удобен, ввиду почти 40 тысячного войска, включая сюда турок и сардинцев, более чем со 100 орудиями. Впрочем, увидим, мы свежи, здоровы и готовы к битве!

На месте осады, каждый ухищряется завладеть Малаховым курганом, предлагая свой план и, естественно, считает его лучшим.

Вот последний, преимущества которого превозносили.

Одновременно огонь должен быть открыт по всей линии всеми нашими батареями, чтоб вызвать против этого неприятельскую ответную канонаду; и затем поставят на открытом месте ночью, в 100 метрах от Малаховой башни двести небольших мортир. Перед рассветом будет произведена стрельба из этих мортир с расчетом в минуту 50-ти выстрелов бомбами, направляемыми в редут, в котором таким образом держаться будет нельзя. Днем, несколько батальонов должны занять укрепления и затем быстро перенести сюда эти 200 мортир, а огонь их направить на те колонны, которые пытались бы выбить нас из этой позиции.

Я не критикую, а ограничиваюсь указанием нам на одно из средств, созданное воображением нетерпеливых.

В эти последние дни генерал де Фальи любезно разрешил мне отлучиться на несколько часов. Воспользовавшись позволением, я прошел по течению реки с охотничьим ружьем на плече, с целью ознакомиться с бродами ниже Трактирного моста. Пройдя 5 или 6 километров я увидел болотную курочку… какое счастье!..

По возможности прячась, я стал подкрадываться, чтоб приблизиться на выстрел к этой дичи, которую уже воображал в виде сальми на своем столе… но несчастная курочка конечно меня разгадала… по мере того, как я приближался, она уходила от меня… но я продолжал ее преследовать…

«Капитан, берегитесь» — кричат мне. Останавливаюсь, и затем прячусь за толстую иву…

«Перед вами в 100 метрах русские».

Осторожно высовываю голову и вижу через кустарник, старую лачужку, в которой находился неприятельский пост.

Я инстинктивно чувствовал, что все ружья были направлены против моего дерева, и что при первом шаге вперед или назад в меня будут стрелять залпом.

Отламываю ветвь, вешаю на нее мой плащ и выставляю его вперед… вслед за сим раздается залп… 12 или 15 пуль…

Уверенный, что весь пост произвел выстрел, я бросился назад, не давая времени русским зарядить ружья; добегаю до скалы, за которую и прячусь… Здесь я более не подвергался опасности!

Предостережение мне шло от пехотного егеря, составлявшего часть поста, расположенного в месте, представляющем род грота на дне ложбины «Каменоломни» против развалин Инкермана.

Дойдя до этого поста, я нашел здесь 15 егерей под командою сержанта.

«Много ли у вас патронов» — спросил я?

«Сколько угодно, наши патронташи полны, а вот и запасный ящик».

«Отлично, — не успокоюсь, пока не отомщу за страх, причиненный мне русскими и за эти дыры в моем плаще».

И в продолжении часа, огонь не прекращался. Неприятельский пост отвечал нам с одинаковым рвением, но у нас была хорошая защита из земляных мешков, благодаря которой в нас не попадала ни одна пуля.

Я опоздал, было 5¹/₂ часов. Принесли егерям суп, и я приказал прекратить стрельбу, чтоб дать им время пообедать.

После супа один из солдат сказал мне:

«Господин капитан, у нас нет воды, манерки наши пусты».

«Что же я могу сделать, у меня нет воды для вас».

«Это верно, но вода есть в реке».

«Вы шутите, река не протекает через пост».

«Можно бы было сходить на реку, если вы разрешите».

«А русские?»

«Им также нужна вода, как и нам, можно бы было войти в соглашение».

«Соглашайтесь».

И затем тот же егерь повесил свою манерку на конец штуцера и, качая ее, начал кричать.

«Bono moscoves, Bono moscoves»!

А русские отвечали:

«Боно француз, Боно француз» также показывая манерку на ружье.

Соглашение состоялось.

Несколько егерей забрали манерки своих товарищей и спокойно пошли к реке, что сделали и несколько человек русских, оставив свою защиту и направившись туда же.

Пользуясь тем, что в этом месте река имеет не более 20–25 метров ширины, люди двух постов принялись жестикулировать, говоря каждый на своем наречии, и обмениваясь знаками с одного берега на другой.

Через четверть часа русские и французы вернулись к своим местам.

«Как могли вы разговаривать, когда они не говорят по-французски, а вы не знаете ни слова по-русски?»

«Они спрашивали нас, почему мы так много стреляли, мы же им объяснили, что причиной этого было присутствие офицера рунда. Затем они спросили, нет ли у нас убитых или раненых, мы им сделали тот же вопрос, но оказалось, что ни с той ни с другой стороны выбывших из строя не было».

Как же они понимали друг друга?

Загадка…

Я осведомился у сержанта, каким образом посты могли так быстро прийти к соглашению отправиться за водой, в которой нуждались обе стороны?

«Я ничего не знаю, — отвечал он. — Разъяснения передаются от поста к посту, и никогда не было ошибки; впрочем, не следует рисковать прежде, чем взаимно не получится согласие на выход, и тогда можно быть уверенным, что один другого не тронет».

Оставив молодцов егерей, я дошел до лагеря, перейдя ложбину «Каменоломни» вне неприятельских выстрелов.

С высоты вершин, господствующих над всей долиной, взгляд обнимает все наши лагеря. Более других уязвимый пункт нашей боевой линии, оказывается — Трактирный мост; но никакая атака на наш левый или правый фланги, мне кажется, не представляет шансов на успех.