У Бориса, которого звали Боб, был гвоздь в сапоге, а в руке нож.
Нож тоже был гвоздем в свое время, и когда он был гвоздем, то просто колол ногу, а став ножом, требовал крови, которой ему нужно было не меньше стакана (но и не больше, таковы были правила игры — неизвестно кем установленные, но соблюдавшиеся с железной силой).
В темноте, однако, он перебрал лишнего, не удержавшись в рамках, и когда на свету стал виден, оказалось, что лезвие его заржавело и покрылось зазубринами. И хищный блеск, унаследованный от черной секиры, исчез, уступив место.
— Как был гвоздем, так гвоздем и остался, — сказали все, это видя. Всех было всего двое. Один был первый, другой — второй.
— Назвался гвоздем, полезай в кузов, — сказал первый, прося понимать слово «кузов» в иносказательном смысле, а не как кузов грузовика или самосвала.
— У тебя ведь уже есть новый гвоздь в сапоге, — сказал второй.
— Ничего, — сказал первый. — Два гвоздя в сапоге — это пара, а один гвоздь кошмарней, чем фантазия у Гёте.
— Гёте — он такой, — согласился второй и стукнул кулаком по стене.