Нестор побежал вслед за белым кроликом.
Не вдоль эскалаторного туннеля, а поперек.
Он, конечно, и раньше мог, и ведь было, что шел, но сейчас только вспомнил, что — может.
Добежав до стены, ударил кулаком, рука прошла сквозь. Следом за рукой просунул и голову.
Осторожно открыл глаза и уши.
И тут же оглох и зажмурился.
Что-то вспыхивало вокруг, мелькало, кружилось, гремело.
Клубилось средь вспышек — это были облака?
Грохотал среди молний — это был гром?
Вращались со свистом — это были колеса?
Гром был похож на смех, который гремел над тучами.
Летели и сыпались — это были искры?
Опускался и поднимался, тяжелый и громкий — это был молот?
Скрещивались, как ятаганы, хвосты комет.
Толкались друг с другом поршни.
И в небе, обильном звездами, мерцало созвездие Кролика.
Нестор втянул голову обратно, как черепаха в панцирь.
В ушах у него еще звучал смех, как эхо далекого грома, и наполнял голову — смех над жалкими попытками свести увиденное-услышанное в одну картину, где было бы, может, небо, может, воздух или, может быть, кубической формы зал, уставленный странными механизмами.
Кажется, в последний момент Нестор успел обратиться к тому, кто смеялся, с просьбой — самой короткой, которая могла уложиться в одно или два слова: то ли «Господи, пронеси», то ли «Господи, отпусти».
С закрытыми глазами он почувствовал, что-то изменилось вокруг.
Осторожно открыл глаза.
Кругом было все новое и белое, даже резиновые поручни и ступеньки на эскалаторе были белые.
Ступеньки катились вниз.
Нестор чувствовал в этом конец пути.
Или это было исполнением просьбы?