Железные ворота

9

Андонис уже не мог вернуться домой. Как только он узнал от Измини, что его разыскивали, все вокруг мгновенно изменило свой облик, а время точно остановилось. Он стоял, растерянный и жалкий, на углу соседней улицы, дрожал от страха и с опаской поглядывал по сторонам, не вынырнет ли какая-нибудь подозрительная личность. Его дом казался ему далеким и недоступным. За старым облупленным фасадом, в тихой комнатке, как крошечное зернышко, затерялась Вангелия с ее ласковыми глазами и неоценимым неведением. А он, Андонис, привлекается к ответственности за долги — подумать только, до чего он докатился!

Он бесцельно блуждал по городу, пока не стемнело. Все вокруг израненное и больное, словно в лихорадке. Подойдя к своему дому, он осмотрелся хорошенько, глубоко вздохнул и решился: стрелой пронесся по двору и очутился перед Вангелией.

— Я уезжаю. Через четверть часа я должен быть на вокзале!

Вангелия сегодня красиво причесана, в нарядном платье, в туфлях на каблуках. Она надела серьги, накрасила губы, будто приготовилась к приему гостей. Как только она услышала шаги Андониса во дворе, она встала, чтобы встретить его, как дорогого гостя. Андонис бросил свой портфель на пол. Снял со шкафа чемодан и положил его на кровать.

— Собери мне вещи. Что ты на меня так смотришь? — Он поднял на нее глаза и удивленно спросил: — Почему ты сегодня такая красивая?

— Разве это плохо?

— Когда ты вернулась от тетки?

— В четыре.

— И до сих пор не переоделась? Не притворяйся, будто витаешь в облаках.

— Ведь ты этого хочешь.

— Но с чего ты вырядилась? Я давно не видел тебя такой.

— Так мне вздумалось, — сказала Вангелия; улыбнувшись, она тихо добавила: — Ради тебя. Чтобы встретить тебя…

— Самое трудное, Вангелия, понять, что происходит вокруг.

— Но кое-что понимаешь с первого взгляда, — возразила Вангелия с милой наивностью, которая могла кого угодно вывести из себя.

— Через четверть часа я должен быть на вокзале. Я недолго буду в отъезде. Впрочем, почем знать? Поеду сначала в Ларису, потом в Серре. Дело выгодное, на редкость выгодное… Не смотри на меня так, умоляю тебя, время идет. Взгляни, на дворе никого нет? Мне послышались шаги. Я жду одного человека, он принесет мне деньги… Дай мне рубашки, смену белья, носки и вон те бумаги; это статья для журнала Яннопулоса, возможно, я выкрою время и просмотрю ее… Скорей же, не опустошай весь ящик, я не в Венесуэлу собрался. Хватит, хватит. Еще полотенце… Ну, ты не скучай. Одна-две недельки… Что привезти тебе?

Он обнял и поцеловал ее. «Кто знает, когда и где я увижусь с тобой». Затем схватил чемодан, портфель и выскользнул из комнаты. С отчаянной решимостью, готовый встретить любую беду, направился он к воротам. Вспышка пламени в соседней мастерской озарила двор. На улице не было ни души. Он остановил такси и через несколько минут был уже далеко от дома.

Андонис приехал на вокзал. Как только он вышел из машины, к нему подбежал носильщик, предлагая свои услуги, и лишь тогда Андонис понял, что и сам он верит, что уезжает. Сев перед своим домом в такси, он попросил шофера доставить его на вокзал как можно быстрей, чтобы успеть к поезду. Точно он хотел проделать все то, о чем наболтал Вангелии. Чтобы не потерять окончательно уважения к себе и хоть в чем-то быть последовательным, он все же предпочитал говорить правду, хоть и погряз во лжи. А может быть, чтобы держаться более уверенно, он пытался внушить себе, что действительно едет в Ларису.

Опустив чемодан на тротуар, Андонис стоял одиноко в шумной толпе отъезжающих. Теперь уже последовательность ни к чему. Он поднял чемодан и побрел по темной улице вдоль стены вокзала. Здесь все словно сровняла с землей страшная бомбежка. Все казалось ему каким-то придавленным, сплющенным. И лишь он, шагая с чемоданом и портфелем, возвышается над окружающим. Он сел на скамейку на площади Аттики, чтобы обдумать, где ему, погрязшему во лжи, провести ночь, Так не может продолжаться, что-нибудь произойдет, как-то разрядится эта наэлектризованная атмосфера. Нечто подобное ощущал он накануне войны. Помнится, мигали звезды, когда он вышел на террасу из мастерской Алекоса и вдохнул полной грудью свежий воздух. Почти все ребята, что собирались там, убиты или расстреляны, и поэтому, наверно, мигали звезды в ту ночь накануне войны. И сегодня дрожат огни. «Беда нагрянула, потому что я не смог уложиться в сроки, меня поглотила машина времени. Значит, я не знаю как следует пружин экономики… Если бы полицейские пронюхали, что я здесь, небось вмиг бы примчались. Хорошо, что у меня с собой смена белья. А если меня не арестуют, где я проведу эту ночь и следующие?»

Евтихис вернулся домой усталый. С первого взгляда его неприятно поразила пустота розовых комнат. Он станет всеобщим посмешищем, если выяснится, что старик обманул его. Уже много дней он не показывается и извиниться даже не думает. «Он, видно, считает, что, кроме его дочери, нет женщин на земле, — проворчал Евтихис, расстилая в углу одеяло. — Подожду еще день». Он растянулся на полу и принялся читать газеты. Но еще больше расстроился и вышел во двор. Все как будто на своем месте, не пахнет ни войной, ни другими стихийными бедствиями.

— Вангелия, ты одна?

— Да, Андонис уехал. Какое-то срочное дело в Ларисе. Когда у тебя свадьба?

— Пока не знаю. Жду… Женитьба — это сплошные хлопоты… Ты еще любишь Андониса?

— Почему ты спрашиваешь?

— Мэри повторяет мне без конца, что будет любить меня вечно, но я-то знаю, девушки нечто подобное твердят поначалу, как попугаи, а пройдет немного времени, и у них точно память отшибло. Меня на такую удочку не поймаешь, я вас насквозь вижу.

— А ты ее любишь?

— Раз я женюсь на ней… Знай: если я полюблю человека, жизни своей не пожалею…

— Андонис с тобой расплатился?

— Ты еще помнишь об этом? С каждым часом все меняется…

— Не вижу, чтобы хоть что-нибудь изменилось.

— Мне нужен сейчас такой человек, как твой муж. Я задумал одно дельце… Как ты считаешь, будет война?

— Откуда мне знать? Если и начнется теперь война, мне-то что? Детей у меня нет. Мне не придется отдавать сыновей в солдаты. Еще лет двадцать меня это не будет интересовать…

— Но если теперь начнется война и сбросят бомбу, женщины будут рожать уродов… Радиоактивность…

— Уродов? — воскликнула Вангелия, хватаясь за живот.

— Да, так я читал. С двумя-тремя головами или вовсе без головы, с одним глазом или с рыбьим хвостом… Но чего ты перепугалась? Позавчера я спросил об этом Андониса, и он сразу весь побелел. Я тороплюсь провернуть одно дело, пока все спокойно. Иначе пиши пропало. А ты чего боишься?

— Значит, может начаться война?

— Принести тебе газету, где пишут об уродах?

— Нет, нет, не надо…

— Ну и умора, получишь удовольствие… С двумя-тремя головами и хвостом…

— Нет, нет…

— Подумай, до чего смешно — родить рыбу! Ну, ладно, не бойся. Ведь это может произойти только если будет война…

Евтихиса стало клонить в сон. Ему больше нечего было сказать Вангелии. Зевнув, он пожелал ей спокойной ночи и закрыл за собой дверь.

«Этому городу просто необходимы красивые улицы и обилие светящихся реклам», — подумал Андонис, вставая со скамейки. Маленькая площадь словно вымерла, аптека закрылась, и ему уже было опасно сидеть здесь. Страшно мешал чемодан. Если бы он не солгал Вангелии, все было бы значительно проще. «Раз я впал в такую панику, значит, я не созрел для удачи. Меня ни на минуту не оставляет страх, я, видно, еще новичок, отсталый, недоразвитый элемент. Простофиль и недотеп сажают в тюрьму, чтобы избавиться от лишнего шума и толчеи», — заключил он и чертыхнулся вслух, до сих пор не придумав, где бы притулиться на ночь.

Какой-то мужчина, беспечно шагавший по улице, отпер ключом дверь своего дома.

Андонис продолжал рассуждать: «Вероятней всего, я сам не захотел принять правильное решение и поэтому теперь подвергаюсь опасности, могу погибнуть под обломками капитализма. Если бы я жил в древней Греции, меня бы заковали в цепи и поволокли на невольничий рынок. В те времена восставали рабы, но я нигде не читал, чтобы восстания подымали должники, простофили».

Он отыскал ночное кафе и сразу бросился к телефону звонить Лукису.

— Я хочу кое-что уточнить у тебя относительно той встречи. У меня отличная мысль. Не зайти ли мне сейчас к тебе? Я до утра свободен.

Подойдя к освещенному подъезду с мраморной лестницей, Андонис попытался за улыбкой скрыть страх, исказивший его лицо. Он сердечно поздоровался с Лукисом и, указав на свой чемодан, пробормотал что-то невнятное относительно предстоящей поездки, но Лукис пропустил мимо ушей его сбивчивые объяснения. Они прошли в знакомую Андонису гостиную с глубокими креслами. Лукис собирался куда-то идти, и это нарушало планы Андониса.

— Я жду звонка. Свидание в баре все по тому же делу. Если результат будет благоприятный, я сообщу тебе…

— Значит, заработала машина! — воскликнул Андонис. — Как тебе понравились идеи, которые я развивал перед этими господами?

— Великолепные идеи!

— Но почему они словно онемели, как только встал вопрос о том, кто будет вести дело?

— Я думаю, их это пока не интересует. Ты поторопился, — сказал Лукис.

— После моего ухода еще что-нибудь говорили?

— Нет, может быть, сегодня… От этой встречи многое зависит.

Андонис опять пустился в разглагольствование относительно прибыльных оборотов капитала, чтобы тем временем придумать оправдание своему ночному вторжению. Но Лукис, человек без прошлого, крепко связанный с системой денежных махинаций, внимательно посмотрел на него сквозь свой хрустальный бокал.

— Для меня важно иметь определенное положение в их обществе. Как ты сам понимаешь, капиталов у меня нет. Я предложу свои услуги, связи, умение маневрировать в сложных обстоятельствах. В этом выразится мое участие… Возможности мои ограничены, но я никогда не навязываюсь сам, этим я набиваю себе цену… Если сегодня…

Андонис отметил скрытый упрек. «Я всегда навязываюсь, — размышлял он, — и это плохо». Он восхищался Лукисом, мастером своего дела, и рассыпался перед ним в комплиментах. Увлекшись, он сам верил в свои слова.

В это время зазвонил телефон, и Лукис вполголоса, сдержанно побеседовал с кем-то. Он встал, давая понять Андонису, что пора идти.

— Ты мне понадобишься послезавтра…

«Признаться Лукису в своих дурацких неприятностях равносильно самоубийству. А смогу ли я послезавтра?»

На улице было сыро, сеял мелкий дождик. Сидя в машине Лукиса, Андонис понял, что до рассвета еще далеко. Он чуть не забыл об этом. «Опять я потерял напрасно столько времени и теперь, в самый критический момент, продолжаю его терять».

Важные деловые переговоры ведутся всегда после полуночи, и по Лукису видно было, как он волнуется перед этой решающей встречей.

— А если сегодня все сложится благоприятно? — спросил Андонис.

По стеклу машины сбегали капли. Около Археологического музея Андонис решил выйти.

— Я довезу тебя до дому, — предложил Лукис.

Такой опасности Андонис не предвидел. Он попросил Лукиса остановиться где-нибудь здесь, намекнув, что и у него есть дела после полуночи.

— Понятно. Ты сказал, наверно, жене, что уезжаешь внезапно… Известный прием…

Андонис засмеялся натянутым, глуповатым смехом: они, мол, вполне понимают друг друга.

Машина уехала, и он остался опять один; голова его пылала, он стоял на скользком от дождя тротуаре с чемоданом в руке. Дождь усиливался, но Андонису было все равно. В городе, где он согласен укрыться в любой дыре, для него нет пристанища. «Не лучше ли мне самому явиться в полицию? Но если я попаду в тюрьму, то пиши пропало».

На улице Патисион он вспомнил, что здесь поблизости в мансарде была когда-то мастерская Алекоса. Возможно, она до сих пор там, хотя кто-то говорил ему, что Алекос уехал в Париж. Все равно. Может быть, Алекос вернулся, а если нет, он притворится, что не знал об его отъезде. Андонис поспешно зашагал к знакомому дому и скрылся в подъезде. По узкой темной лестнице он подымался наверх. Ступеньки скрипели, как прежде. С легкостью преодолев впотьмах все повороты лестницы, точно он был здесь вчера, Андонис прошел по длинному коридору верхнего этажа и тихо постучал в дверь мансарды. Теперь он вспомнил: да, конечно, ему говорили, что Алекос в Париже. Он постучал еще раз. Тишина… Андонису представилось, что сейчас осень сорокового года и ему двадцать лет. В то время здесь собирались все его друзья… Он опять постучал. Потом взял чемодан и начал спускаться, но казалось, лестнице не было конца. На площадке он остановился. Никто не слышал, как он прошел, и он вполне может провести здесь ночь. Андонис снова поднялся наверх и сел на ступеньку. По черепичной крыше стучал дождь. Поставив чемодан рядом с собой, он положил на него голову.

Здесь хорошо, он чувствует себя как дома, точно в окружении близких людей. Он не знает, что может произойти до утра, но, как и накануне войны, когда он стоял в этом доме на террасе, он убежден, что каким-то образом должна разрядиться тревога, пронизывающая эту дождливую ночь. Но тогда — он отлично помнит — было много дрожащих звезд. Неужели вскоре разразится война?..

В горле у Андониса пересохло, в висках стучало. До утра все может измениться. Он подошел к двери, ведущей на террасу. Она была заперта. Через квадратные стеклышки он стал наблюдать, как струится по ним дождь. Целая эпоха началась для него когда-то в этой мансарде. Многие из его прежних друзей погибли в оккупацию и позже; они так и не увидели развязки. Но для Андониса тоже она еще не наступила, если сегодня он скрывается здесь, преследуемый за долги! Одно стеклышко в двери оказалось разбитым. Он осторожно просунул наружу руку и, подставив ладонь горстью, попытался собрать немного дождевой воды. Потом он облизал ладонь, чтобы хоть немного освежить горло.

Он сел опять на ступеньку рядом с чемоданом. Вдруг острая боль пронзила ему ногу до самой кости. Это его старая рана. Много лет не давала она о себе знать. Он вздрогнул всем телом и свернулся в клубок на площадке. Ему сразу пришел на память тот вечер, когда он бился с цолиасами[5] около железной дороги. Пуля впилась ему в правую ногу. После сильного кровотечения он потерял сознание. Открыв глаза, он увидел склонившуюся над ним Вангелию. «Все к лучшему, мне дорога эта рана», — сказал он ей, когда смог наконец ходить. «Почему?» — спросила Вангелия. «Потому что благодаря ей я познакомился с тобой», — признался он.

Нечто подобное говорил Андонис пять лет назад, уходя со службы в фирме. «Все к лучшему, я развязал себе руки и смогу теперь добиться успеха в жизни». И он бросил в лицо шефам фирмы, смотревшим на него как на неизбежную жертву: «Не думайте, что я погибну из-за того, что вы увольняете меня». Один из них, старик, ободряюще потрепал его по плечу, словно утешая человека, которого ожидала верная гибель. Но Андонис глядел на них с безграничным презрением и, уходя, изо всех сил хлопнул дверью. Когда, простившись с сослуживцами, он вышел на улицу, то даже не обернулся, чтобы взглянуть последний раз на здание фирмы, где он проработал много лет. Гордость придавала ему силы, и он смотрел по сторонам — на дома и людей. «Такова жизнь, но я еще добьюсь успеха», — думал он, и ему хотелось громко выкрикнуть это, чтобы все слышали. Прибежав домой, он сообщил Вангелии, что наконец-то распрощался с жалким положением служащего и что теперь раскроется в полную силу его талант и он непременно преуспеет. «Будет лучше?» — спросила она. «Конечно», — ответил он убежденно.

В тот вечер они поужинали в ресторане. Прошло всего шесть месяцев, как они поженились. Вангелия заглядывала ему в глаза и соглашалась со всем. «Это преходящее состояние, временное свертывание в процессе развития. Не пугайся, Вангелия, мы живем в эпоху острых конфликтов…» Он говорил о характере экономики в период упадка и все крепче сжимал ей руку — пусть она не боится, он рад тому, что они вместе будут переживать это трудное время. Потом он пригласил ее пройтись по свежему воздуху, так как голова у него раскалывалась от планов. Вангелия разделяла его оптимизм. «Я помогу тебе, насколько это будет в моих силах», — сказала она. И немного погодя спросила: «Хочешь, я буду всегда рядом с тобой, стану твоей помощницей?» Но так не получилось. Андонис не расставался с тяжелым портфелем, в глазах у него рябило от цифр, и мысли были постоянно поглощены сложными расчетами. Вангелия спрашивала, начали ли осуществляться его планы и когда он поручит ей какую-нибудь работу. «Скоро я найму контору с телефоном, посажу тебя там, и мы будем целыми днями вместе». Позже он морочил ей голову разными блестящими идеями и пытался убедить ее, что ни одна сделка не заключается честным путем, что в этих джунглях царствуют свирепые хищники. «Но меня это не касается. Я знаю, что существующая система оставляет много законных возможностей для получения прибыли, не обязательно становиться бандитом. Взломщики и жулики действуют вне экономической сферы. Если интересоваться махинациями жуликов, ко всему почувствуешь отвращение. Рынок похож на голодный зверинец». И он окружил ее стеной неведения. Как на рынке с кредиторами надо разговаривать осторожно, не выдавая своих истинных чувств, так и с Вангелией, самым главным кредитором, нужно беседовать со спокойной уверенностью, чтобы создать впечатление, будто он терпеливо скрывает свои надежды и поделится ими, только когда они сбудутся. «Притворство стоит мне очень дорого. И в большинстве случаев я лгу, чтобы послушать себя самого. Но молодые люди, которые собирались когда-то в этой мансарде, вступали в жизнь с чистыми сердцами, борясь со злом, многие заплатили за это самой дорогой ценой. Как мог я так запутаться!»

Старая рана не дает Андонису покоя. Острая боль отдает в висок…

Как видно, все спокойно. Ни войны, ни революции. Из мрака встает живой город, оставляя на улицах обрывки ночи, чтобы их развеяли колеса машин и шаги прохожих. Андонис с чемоданом и портфелем вынырнул из подъезда. Озираясь по сторонам, он двинулся в путь. Он старался казаться как можно спокойней. Ему хотелось понять, каков сегодня пробуждающийся мир. Убедившись, что со вчерашнего дня ничего не изменилось, он заторопился. Но бежать он не мог, потому что у него болела нога.

Прежде всего он должен избавиться от чемодана. Он направился на улицу Софоклеус в лавку Григориса, который торговал консервами.

Сначала Андонис поговорил с ним о декларации, принятой налоговой инспекцией, потом о текущих бухгалтерских делах. Собираясь уже уходить, он между прочим сказал, что оставит в углу свой чемодан до вечера или до завтрашнего дня. Но Григорис, хотя и был с ним в приятельских отношениях, посмотрел на него несколько подозрительно.

— Что там?

— Смена белья.

— Ты уверен? Только белье?

— Что же еще?

— Не знаю… Чего только не случается. Я хочу жить спокойно, — проворчал Григорис. — Ты забыл, как мы переносили оружие во время оккупации? Ты же специалист по таким делам…

Андонис моментально открыл чемодан и закричал:

— Тут исподнее, дорогой мой! Вот, смотри.

Он перетрясал у него перед носом свои рубашки и подштанники, платки.

— А это что за бумаги? — спросил Григорис.

— Наброски моей статьи, мне заказали для одного экономического журнала. Читай: «Действие инфляции…» Я, между прочим, и статьи пишу…

Андонис поспешно закрыл чемодан и оставил его в углу лавки. Он сказал Григорису еще что-то о налогах и ушел, теперь уже налегке. В дверях он осмотрелся, не следят ли за ним. «Мошенники так расплодились, что вряд ли немедленно займутся мной. Нас очень много…»

И сегодня Евтихис проведет вечер в одиночестве. Раздраженный, ушел он из кофейни, — ему надоели эти идиоты со своими пошлыми шутками. У ворот он встретил Алики, и глаза у него заблестели.

— Куда идешь? — спросил он.

— А тебе что?

— Я прямо спятил от скуки, все один да один… Погоди немного…

— А Мэри? Почему бы тебе не пойти к ней?

— Надоело. Я уже готов послать все к черту…

— Ты нас до сих пор не познакомил со своей невестой.

— Успеешь еще на нее налюбоваться.

— Она красивая?

— Ничего. Не такая, конечно, как ты.

— Правда?

— Не воображаешь ли ты, что я окривел на оба глаза, и она кажется мне богиней? Ты, моя куколка, куда красивей!

Алики засмеялась, и Евтихис уже предвкушал, как он ее обнимет.

— Если бы Мэри была такой же красоткой, как ты, я не сомневался бы ни минуты…

— В чем?

— Не смейся. Тс-с-с… Перестань.

Алики продолжала смеяться, а Евтихис, схватив ее за руку, потянул к своей двери.

— Там никого нет. Идем.

— Но…

Он быстро втолкнул ее в комнату. Зажег свет. Алики растерялась. Зачем он запер дверь? На полу лоскутное одеяло и кувшин с водой. Она не успела опомниться, как оказалась здесь. Рука Евтихиса обвила ее талию.

— Куколка моя!

Его жаркое дыхание опалило ей щеку. Она попыталась вырваться, но было уже поздно. Он так крепко держал ее, что она не могла ни пошевельнуться, ни вздохнуть.

— Нет, нет… — прошептала она.

— Молчи…

Он поцеловал ее. Над ними была лампа, а вокруг голые стены. Самая соблазнительная девушка, о которой он мечтал столько ночей, была теперь у него в объятиях. Значит, это достижимо! Ее блузка упала на пол, и Евтихис совсем потерял голову.

— Пусти меня…

— Ни за что, — прорычал он, переводя жадный взгляд с белого стройного тела на одеяло, расстеленное в углу. Девушка закрыла глаза и больше не сопротивлялась.

Вдруг во дворе послышались неуверенные шаги. Евтихис замер. Он поднял Алики на руки и отнес в темную соседнюю комнату. Шаги приближались к его двери.

— Это он, — проворчал Евтихис и крепко выругался. — Подожди здесь. Я в момент выставлю его… — И он оставил Алики одну.

Раздался стук в дверь. Отбросив ногой блузку в угол, Евтихис прикрыл ее газетой и отпер дверь. Отец Мэри бесшумно переступил порог.

— Ты один?

— Да.

— Но я слышал какие-то голоса…

— Возможно, — подхватил Евтихис. — Ты столько времени меня мариновал, что я начал разговаривать сам с собой. Ты, вижу, держишь свое слово! А я уж было решил завтра известить тебя, что все расстраивается. С меня хватит.

— Я принес тебе деньги, — с гордостью проговорил старик, показывая маленький сверток, который держал в руке.

— Все?

— Да.

Евтихис сел на пол и указал старику на одеяло. Старик повиновался. Он угостил зятя сигаретой и, устроившись поудобнее, словно скинув годочков двадцать, намеревался по-товарищески, как равный с равным, побеседовать с Евтихисом.

— Порядок, — коротко бросил Евтихис, не собираясь точить лясы со стариком.

— Ну, теперь ты доволен? Мэри запрыгает от радости, как только я расскажу ей. Ну, так когда?

— В четверг, — наобум сказал Евтихис. Пусть старик знает, что за ним дело не станет.

— В этот четверг?

— Да.

Старик положил деньги на пол. Маленький газетный сверток, перевязанный шпагатом.

— Я их раз десять пересчитывал. — И он откинулся к стене, словно почувствовав облегчение.

Евтихис не притронулся к свертку. Деньги лежали на полу. Старик был очень доволен. Сказал, что чувствует себя помолодевшим и будет работать, работать не покладая рук, чтобы расплатиться с долгами. Да, сегодня он тоже трудился в своей мастерской до позднего вечера, а завтра чуть свет пойдет на стройку — ему заказывают там водопроводные трубы, потом найдется другая работа, и он будет стучать киянкой день и ночь.

— Порядок, в четверг, — повторил Евтихис, прервав болтовню старика.

Евтихис делал вид, что приход тестя не особенно удивил его. Несколько минут прошло в молчании. «Разве Евтихис теперь ему не сын? — думал старик. — Разве друзья не могут посидеть молча? На то они и друзья. Каждый думает о своем, и их не тяготит молчание».

Из соседней комнаты не доносилось ни шороха.

— Знаешь что? — произнес задумчиво Евтихис.

— Что?

— Я на эти лиры не собираюсь играть в орлянку и в землю их не захороню. Они нужны мне для дела.

— Ну?

— Я не разменяю ни одной монеты… Дай мне взаймы на расходы. Уйма денег уходит при таких передрягах… Найдется у тебя лир двадцать?

Старик почесал затылок и с недоумением посмотрел на Евтихиса.

— Хорошо. Ты их получишь. Но не принимай меня за дурака.

— Послушай, старик, — продолжал строго Евтихис, — деньги твои не пропадут. Если ты считаешь, что бросаешь их на ветер или платишь мне лично, забирай обратно. Мне ничего не надо. Ты и так достаточно мариновал меня…

Старик засмеялся, он не поверил, что Евтихис рассердился всерьез.

— Ты молодчина, — сказал он. — Мне нравится, что ты такой настырный… Я дам тебе еще двадцать лир, знай…

— Нет, раз ты не доверяешь, не надо мне ничего. Забирай обратно. — И Евтихис подтолкнул поближе к старику сверток с лирами, проверив таким образом, насколько он тяжел. — Я мыкаюсь давно, с самого детства, но никто еще не попрекнул меня тем, что я прикарманил хоть грош…

Старик опять пододвинул деньги Евтихису.

— Ведь мы же договорились. Я понимаю, тебя нужда приперла… Как ты думаешь, Мэри будет с тобой счастлива?

— Ничего не могу обещать. Счастьем не торгуют в бакалейных лавках, — веско проговорил Евтихис.

— Значит, в четверг?

— Я же сказал. Смотри, до тех пор раздобудь деньги. И, пожалуйста, чтоб не было ни шума, ни кучи народа, ни родни, ни поздравлений…

— Как хочешь, — успокоил его, вставая, старик.

— Скажи мне откровенно, тебе нравится такой цвет, стен? — спросил его Евтихис. — Я думаю перекрасить.

— И так неплохо…

Старик ушел, улыбаясь, легко подпрыгивая, словно птица. Услышав, как закрылись железные ворота, Евтихис поспешил в соседнюю комнату. Алики сидела, сжавшись в углу, закрыв лицо руками.

— Вставай, моя куколка, — сказал он как можно ласковей.

Алики не отрывала глаз от пола. Евтихис осторожно обнял ее за плечи и провел в другую комнату, где горел свет. Отбросив ногой газету, он поднял с пола блузку и помог ей одеться.

— Нашел время нагрянуть, проклятый старик. Но что с тобой?

— Ничего, — с трудом произнесла девушка, не подымая головы.

Евтихис нежно погладил ее по волосам и подвел к двери. Переступая через сверток, лежавший на полу, он поднял повыше ногу.

— Спокойной ночи, — пожелал он ей, открывая дверь. — Не повезло. У меня дела, и я должен побыть один… Не огорчайся, ничего же не случилось… Но все равно ты самая сладкая…

Алики исчезла, прежде чем он успел договорить.

Она какая-то странная, растерянная, словно внезапно онемела и оглохла. А жаль. Все оказалось так просто.

Обозленный своей неудачей, Евтихис запер дверь.

Он остался наедине с лирами. Встав на колени, пересчитал их для верности. Потом разложил их в ряд, составил горкой, рассыпал, снова собрал и пропустил между пальцев. Было уже за полночь. Завернув деньги опять в газету, он положил их под подушку и, успокоившись, попытался уснуть. Двести лир, твердые, как камень, лежали у него под головой. До сна ли тут было? Евтихис приподнялся, развязал пакет, снова пересчитал деньги, любовно погладил их, рассыпал на одеяле, перемешал, сложил стопкой, битый час возился с ними, чтобы руки наконец привыкли к этим сверкающим монетам. Никогда еще не видел он так много денег. «Лиры мои, раз они у меня в руках. Я получил их, конечно, за то, что женюсь на Мэри, но Мэри я мог бы взять и без гроша. Значит, они мои, я все равно что выиграл их. А как звякают они, падая на пол! Если бы мне не удался этот „налет“, всю жизнь я изводился бы в погоне за деньгами, сохнул бы, кричал бы до хрипоты, чтобы люди купили что-нибудь с моего лотка».

Он опять полюбовался на лиры, зажал их в кулак, потом распрямил пальцы, и монеты дождем посыпались на постель. Он внимательно осмотрел свои руки. Здоровые и крепкие! Это какое-то чудо! И тело у него здоровое и крепкое, несмотря на то что он побывал в стольких переделках. В этом мире погибнешь, если сам не раздобудешь себе пропитание. Ничего тебя не спасет. Евтихис вспомнил, как его распирала гордость, когда он возвращался домой не с пустыми руками. Родные кидались смотреть, что он принес, а он радовался, что целый и невредимый прошел через железные ворота. Такая тяжелая жизнь тянулась много лет. На девушек он поглядывал издали, некогда было даже поболтать с ними, и каждый новый день сулил лишь нужду.

Он растянулся на постели и положил голову так, чтобы лучше видеть лиры: они сверкали на лоскутном одеяле. Золото — великое дело. Евтихис лежал, не шевелясь, на спине. «Да, все на свете — чудо. И деньги, и такие красивые девушки, как Алики, но дороже всего мне биение моего сердца, мое дыхание, мои глаза». Он взял в руку одну монету и стал внимательно разглядывать ее.

Когда рассвело, Евтихис аккуратно собрал все лиры, завернул их в газету, где писали о рождающихся уродах, и затолкал ногой одеяло в самый угол комнаты. Он раскрыл обе створки двери и окно. Долго стоял на пороге с маленьким, но увесистым свертком в руке. Во дворе царила тишина, воздух был чистый, свежий. Он вздохнул полной грудью и почувствовал, что крепко держится на ногах и видит все четко и ясно. Без излишней торопливости, но бодро двинулся он в путь. Сегодня он все подмечает вокруг, на душе у него наконец стало спокойно, ведь он теперь вполне может осуществить свои планы и преуспеть. Если бы Костис был жив, Евтихис сказал бы ему: «У нас есть двести лир, давай найдем какую-нибудь спокойную работенку, чтобы не иметь дело со смертью».

Прежде всего он зашел к Филиппасу в ювелирную мастерскую. Наклонившись над прилавком, тот расплавлял на газовом пламени золото, чтобы выдуть из него ртом трубочку. Увидев Евтихиса, Филиппас первым делом спросил, собирается ли он идти к нему в компаньоны.

— Нет.

— Ты еще не раздобыл денег?

— Раздобыл, — с гордостью ответил Евтихис, пряча за спиной сверток с лирами. — Деньги-то я раздобыл, но мне не по душе твоя работа.

— Зачем же ты пришел?

— Мне нужно золотую вещичку для подарка… Но только не подделку.

— Видно, тебя крепко окрутили, — пробормотал Филиппас.

— Я спешу, — сердито отрезал Евтихис.

Филиппас раскрыл перед ним несколько коробочек, и Евтихий выбрал цепочку с подвеском.

— Она дорогая. Дашь тысячу двести?

Евтихис, державший сверток под мышкой, отсчитал шесть монет по сто драхм, положил их на прилавок и сухо сказал:

— Возьми и будь доволен. Если золото фальшивое, я засуну цепочку тебе в нос…

Спрятав покупку в карман, он ушел. Направился он прямо в Петралона — там около железной дороги жила Эльпида. Он постучал в маленькое окошко, торчавшее из земли. Эльпида открыла ему. Она даже не успела вытереть лицо после умывания — видно, только что встала. Старенький приемник Андониса наигрывал какую-то веселую мелодию. Евтихис спустился в подвал. Все в комнате было знакомым: фотография Костиса, потертое одеяло на кровати, шкаф с выбитым зеркалом, сундучок, прикрытый ковриком, сшитым из разноцветных лоскутков, колченогие стулья. Пряча за спиной сверток, Евтихис ходил из угла в угол, не зная, с чего начать. Эльпида отняла полотенце от лица, и Евтихис пристально посмотрел на нее.

— Почему у тебя припухли глаза? Тебе нужно, конечно, сменить квартиру… здесь сыро, стена вся мокрая… Я поищу что-нибудь получше… И тебе необходимо новое пальто…

Но как от сырой комнаты и припухших глаз Эльпиды перевести разговор на другое? Евтихис обошел вокруг стола, внимательно оглядел всю комнату и пробормотал, что завернул по дороге. Но тотчас поправился:

— Я пришел посмотреть, как ты живешь. Что ты делала все эти дни? Где была?

— Дома.

— Почему ты не наведалась ко мне? Просто поинтересоваться, что со мной… Может, я умер…

Эльпида переменилась в лице.

— Нет, нет, не говори так…

Евтихису стало не по себе. «Пора перейти к главному». Он прошелся по комнате, внимательно разглядывая каждую вещичку, покосился на Эльпиду, но по-прежнему не знал, с чего начать. Он выключил радио и неожиданно спросил:

— Ну-ка, признайся, ты любишь какого-нибудь парня?

— Почему ты спрашиваешь? — испугалась Эльпида.

— Тебя это удивляет? У каждой девушки есть что-нибудь заветное. Всегда найдется парень, который скажет ей особенное слово, назначит свидание… А ты разве не такая, как все? Если у тебя есть свой секрет, если случилось такое, не скрывай от меня, мы вместе решим, что делать…

— А если ничего нет?

— Не может быть, что-нибудь да есть. Тебе не приглянулся ни один парень? Никто ни разу не улыбнулся тебе?

— Я не замечала, — печально проговорила Эльпида, пожав плечами.

Евтихис опять включил радио, заиграла музыка. Он спросил Эльпиду, не затопляло ли ее комнату во время последних ливней, затем, став у окна, стал рассматривать ноги пешеходов, проходивших по тротуару, закурил. Эльпида стояла с полотенцем в руке, словно ждала чего-то, и это еще больше смущало Евтихиса. Он снова выключил радио.

— Ведь кого-нибудь ты же должна любить… — продолжал он.

— Но…

— Говори сейчас же!

Опустив ресницы, Эльпида прошептала:

— Кроме тебя…

— Кого еще?

— Больше никого, — сказала она так простодушно, что Евтихис опешил.

— Значит, меня?

— А что в этом плохого?

— Ну что ж, я тоже люблю тебя, — ответил он. — Но я спрашиваю тебя, любишь ли ты какого-нибудь парня совсем по-другому. Если…

Эльпида молчала, и Евтихис почувствовал себя очень неловко в этом тесном подвале, заставленном старьем, перед девушкой, которая не спускала с него глаз. Он собрался уходить. Подошел к двери. Нет, он не в силах сказать ей то, что хотел. Но на первой же ступеньке он остановился. Надо решиться и покончить с этим. Он вернулся и спросил ее совсем другим тоном, словно только что вошел в комнату:

— Ты окажешь мне одну услугу?

— Если смогу.

— Спрячь эти деньги, здесь порядочная сумма, я не хочу держать их дома. Отдашь мне, когда я попрошу. Но чтобы никто об этом не знал.

— Заработал?

— Пожалуй.

Эльпида поняла, что он предпочитает не отвечать.

— Это только первые шаги. Я задумал большое дело. Тебя тоже имею в виду. Не беспокойся, тебя я никогда не забуду.

— Но я не просила, чтобы ты…

— Значит, я для тебя пустое место! — возмутился Евтихис. — Ты даже не интересуешься, где я раздобыл деньги и что собираюсь с ними делать… Тебе на меня просто наплевать! Может, я украл их и меня разыскивают. Может, я ограбил человека и меня скоро упрячут в тюрьму…

— Я бы не поверила…

— А если это правда?

— Кем бы ты ни был, я не перестану…

— Что ты не перестанешь? Говори!

— Любить тебя, ведь я только что сказала тебе об этом. — Она закрыла лицо полотенцем.

— А если я совершил какое-нибудь преступление? Если ты узнаешь, что…

— Что бы я ни узнала, ничего не изменится.

Эльпида опустила полотенце, и Евтихис посмотрел ей в глаза.

— А если бы я женился? Если бы я сказал тебе, что женюсь?

— В самом деле? Когда свадьба?

Евтихис не удержался и поцеловал ее. Эльпида смутилась. Никогда прежде он не целовал ее и никогда так не сияло ее лицо. Неужели она действительно обрадовалась? «Вот человек, который улыбается мне». Эльпида притянула к себе его голову и поцеловала в щеку.

— Будь счастлив, — тихо сказала она.

Евтихис почувствовал, что с трудом сдерживает слезы. У него пощипывало глаза, и что-то душило его, но он взял себя в руки. Ему было особенно дорого поздравление Эльпиды. Она пожелала ему: «Будь счастлив». Он достал цепочку и поспешно сунул в руку Эльпиде.

— Маленький подарок… — И отошел в сторону, чтобы лучше видеть, как преобразится ее лицо, когда она раскроет ладонь.

Золотая безделушка сверкала у нее между пальцами, и она не знала, что с ней делать.

— Надень на шею, я посмотрю, — попросил ее Евтихис.

— Это мне? А своей невесте ты уже сделал подарок?

— Нет еще. Я ведь женюсь на ней.

— А какой мне сделать тебе подарок? — спросила она.

— Ты уже сделала мне подарок… Носи на здоровье.

Но Эльпида, поглаживая безделушку, продолжала держать ее в руке, и поэтому Евтихису пришлось самому надеть ей цепочку на шею. Но почему дрожат у него пальцы и он не может продеть одно колечко в другое? Наконец замочек закрылся, и Евтихис посмотрел на Эльпиду, вернее, посмотрел ей только в глаза. Эльпида не искала зеркала, чтобы полюбоваться на себя, и словно забыла о дорогой безделушке.

— Что мне тебе подарить?

— Я должен еще кое-что для тебя сделать, чтобы мы были в расчете, — пробормотал он, не глядя на нее. — Что я дарил тебе раньше?

— Не будем считаться, — сказала она. — Ну, когда же свадьба?

— В четверг, в шесть. Ты придешь?

— Можно мне не приходить?

Евтихис снова включил приемник, и комната стала такой же, как прежде. Он вспомнил о свертке, который лежал забытый на столе. «Он понадобится мне через неделю-две». Она не спросила, сколько там денег, и он ничего не сказал ей.

— Забери приемник, — предложила Эльпида. — Тебе пригодится.

— Он твой.

— Купишь себе другой?

— Значит, в четверг, в шесть. Я жду тебя.

Поднимаясь по лестнице, он кивнул Эльпиде, стоявшей в дверях; на шее у нее поблескивала золотая цепочка.

День был ласковый, ясный. Евтихис покончил с последними хлопотами. Он послал Михалиса к Мэри за вещами, а сам побежал в Монастираки сообщить своим компаньонам, что послезавтра у него свадьба. Он отыскал их в кофейне, рядом со складом; они были поглощены интересным зрелищем: цыган бил в бубен, а его обезьянка плясала. Евтихис остановился перед приятелями, но никто не обратил на него внимания.

— Я все уладил! — ликующе объявил он.

Симос жестом попросил его посторониться и не заслонять обезьяну.

— Приступаем к новой работе! — сказал Евтихис.

Они смеялись, наверно, над ужимками обезьяны. Евтихис остановил взгляд на Фанисе. Но тот смотрел в землю, будто не замечая его. Фанис сплюнул и растер плевок.

— Через несколько дней… — продолжал Евтихис.

— Вот тогда и приходи, — отозвался наконец Симос.

— У меня важная новость… Мне надо поговорить с вами…

Никто не пошевельнулся.

— Мне надо поговорить с вами, — повторил Евтихис, готовый сообщить им о своей женитьбе. Но передумал и, желая удивить их, воскликнул: — Я раздобыл капиталы.

— Молодец… — пробормотал Симос.

На них не произвела впечатления его новость, и никто не спросил, где он достал деньги и чем будут они теперь заниматься. Он хотел рассказать им все, даже пригласить их на свадьбу, а сейчас пойти с ними куда-нибудь выпить. Сегодня самое время поговорить, поспорить о планах на будущее… У Фаниса глаза раненого животного, наверно, он думает об Эльпиде. «Эх, любил бы ее кто-нибудь по-настоящему, хотя бы он», — мелькнуло в голове у Евтихиса.

Он повернулся и проскользнул за спинами приятелей. Они продолжали смотреть на танцующую обезьянку.

Тогда Евтихис пошел домой. Михалис уже привез вещи и свалил их кое-как в комнате. Евтихис запер дверь и опять ушел.

Уже спустился вечер. Подойдя к дому Мэри, он посвистел у нее под окном. Она сразу выглянула.

— Выйди.

— Я занята. Глажу.

— Брось все, ты мне нужна.

На пороге появилась Мэри.

— Пройдемся.

Они пошли по улице. Послезавтра она станет его женой, пора ей распроститься со своими привычками. Сейчас ему хочется прогуляться, значит, нет ничего важней этого.

— Мы женимся, и будь добра заруби себе на носу: когда я тебя зову, ты все должна бросать — и стирку и глажку, и спешить ко мне. Капризов, малютка, я не потерплю.

— На мятых простынях будем спать?

— Да.

Мэри молчала и покорно шла за ним. Ведь ему ничего не стоит бросить ее посреди улицы и уйти. Они направились к Акрополю. Евтихис задумался. Он разглядывал деревья, мраморные колонны, небо, потом Мэри, дома, камни, мерцающие звезды.

— Я буду как сыр в масле кататься, если какой-нибудь подлец не сорвет моих планов… Тебя заполучить мне было нелегко, — сказал он Мэри. — Но когда я люблю…

— Значит, ты меня любишь?

— А разве я не женюсь на тебе?

— Ты никогда не говорил, что любишь меня.

— Странно! Всегда забывал, — пробормотал он, беря ее под руку.

Они долго гуляли по городу. Зажглись уличные фонари и свет в магазинах. Евтихиса не покидала глубокая задумчивость и какое-то приятное опьянение. Эта операция — самая ответственная в его жизни. Решение принято, отступления нет. Мэри пока еще непонятный, чужой ему человек.

— Мы займемся выгодным делом, — сказал он.

— Каким? — заинтересовалась Мэри.

— Пока еще не могу сказать. Знаю только, что я другим глотку перегрызу ради собственных интересов…

— Кто будет у нас на свадьбе?

— Я позвал только одного близкого мне человека — Эльпиду.

— Кто она? Я о ней никогда не слыхала.

— Увидишь ее.

Они прошли молча еще немного. Потом Мэри заговорила о том, что нужно приобрести занавески, скатерть и массу других необходимых вещей, но Евтихис раздраженно перебил ее:

— Прекрати наконец болтовню…

— Разве я много разговариваю? Я сказала только, что в нашем хозяйстве…

— Свадьба — это всего лишь одно дело среди сотни прочих, — с серьезным видом принялся наставлять ее Евтихис. — Нечего дуреть из-за того, что послезавтра мы будем спать в одной постели…

— Разве я сказала что-нибудь плохое?

— Я дам тебе денег, и купишь, что надо… Но скоро ты примешься за работу…

Они дошли до остановки, и Евтихис подсадил Мэри в автобус.

— Поехали, познакомишься с моим шафером…

— В таком платье?.. Ты же не предупредил меня…

Как странно было просить у кондуктора два билета. Отныне и впредь он будет говорить «два», имея в виду Мэри. При свете автомобильных фар он с нежностью поглядывал на нее. Она хорошенькая. Конечно, не красотка, но девушка в общем симпатичная и со временем станет еще лучше.

На площади Омония они сошли и направились к большой шумной кофейне. Мэри смущал ее наряд, но Евтихис потащил ее за собой. Они вошли в кофейню. В глубине зала, сидя за столиком, Тодорос беседовал с судьей, соседом Евтихиса. «Не уйти ли?» — в первый момент подумал Евтихис, но потом все-таки решил остаться, и они сели неподалеку. Евтихис ждал, пока они кончат разговор. Сначала он не прислушивался к отдельным долетавшим до него словам, решив, что речь идет о каком-то коммерческом деле. Но постепенно до его сознания дошло, что господин Харилаос говорит о чем-то другом, причем очень серьезном.

— Ведь он спас вам жизнь, — убеждал Тодороса господин Харилаос, — непостижимо, как вы можете быть настроены против него. Я выяснил, что в Ламии после освобождения народ набросился на вас и чуть было… Не так ли?

Тодорос, как сонный бык, уставился на господина Харилаоса, который упорно старался разбудить его память.

— Да, именно так, мне чуть ли не десять человек подтвердили это. Вас обнаружил в бочке мальчик. Он закричал, сбежался народ, вы пытались скрыться, спрятаться в соседнем доме, но люди проникли туда и выволокли вас на улицу. Тогда вы выхватили пистолет, хотели стрелять, но вас обезоружили. Мальчик тот отлично вас помнил, это вы приходили с эсэсовцами как-то вечером к нему домой арестовать его отца. Отца вы расстреляли на соседнем пустыре… Мальчик сам рассказал мне все это. Сейчас он уже взрослый, сидит в тюрьме… Итак, люди кинулись на вас, стали рвать вашу одежду… Вы ведь предали многих… тут как раз появился Ангелос с пятью партизанами. Он отнял вас у толпы. А людям он объяснил, что это самосуд, что наказывать коллаборационистов — дело народной власти. Его послушали. Он отвел вас в комендатуру. Потом, как я узнал, вас выручили англичане. Не так ли?

Тодорос продолжал молчать.

— Ну так спас Ангелос вам жизнь или нет?

— Не знаю, не помню. Столько лет прошло…

— Вы живы и обязаны этим ему. И вы же способствовали его осуждению. Сначала вы просили его отпустить вас, вы сами сознались ему во всех своих подлостях. А потом из страха быть разоблаченным вы дали против него показания… Не так ли?

— Не помню…

Мэри подтолкнула Евтихиса: пора, мол, идти. Тот, не оборачиваясь, наступил ей на ногу. Он был целиком поглощен странным разговором за соседним столиком и забыл про Мэри. У нее потемнело в глазах от боли, она вскрикнула, но Евтихис, точно клещами, сжал ей руку.

— Заткнись, а то придушу тебя.

На шум Тодорос повернул голову; господин Харилаос тут же замолчал. Евтихис встал и сказал с улыбкой, что они только сию минуту пришли и что его невеста, когда садилась, ударилась о ножку стола; она такая неловкая и рассеянная, никогда не смотрит себе под ноги.

— Простите, я перебил вас, — обратился он к Тодоросу.

Тодорос покраснел, надулся и с подозрением взглянул на Евтихиса и Мэри.

— Я увидел вас с улицы, и мы зашли поприветствовать вас, — продолжал Евтихис. — Может, мы вам помешали?

Господин Харилаос встал.

— Так вот, если вы напряжете немного свою память, — сказал он Тодоросу, — вы припомните все. Вам просто необходимо очистить свою совесть. Впрочем, вы и так отлично все помните. Я уверен, вы не откажетесь сделать доброе дело… Мы еще увидимся… Подумайте хорошенько…

И он ушел, не подав виду, что знает Евтихиса. Тодорос тяжело вздохнул.

— Как меня мучает этот человек! — пробормотал он себе под нос.

— Все дела? — с напускным простодушием спросил Евтихис, притворившись, что не слышал ни слова.

Мэри отметила, что толстяк, будущий шафер Евтихиса, не обратил никакого внимания на ее старенькое платье. Что-то другое было у него на уме.

— Зашел показать вам мою будущую жену, — сказал Евтихис, чтобы вывести его из задумчивости. — Итак, в четверг… Без всякой помпы, быстро разделаемся. А как-нибудь после сходим выпить… Прихватим с собой Андониса… Нам надо потолковать втроем… Я понимаю, на большое дело моих денег маловато. Хочу, чтобы вы мне помогли.

Тодорос кивнул и уставился на Мэри. Она покраснела под его испытующим взглядом.

Евтихис и Мэри поняли, что им лучше уйти.

Взявшись за руки, они молча шли по улице. Вскоре Мэри остановилась и протянула жалобно, как ребенок:

— Купи мне горошка…

Евтихис купил ей большой пакет, а себе взял оттуда лишь горстку. Он внимательно посмотрел на нее — лицо у нее было безмятежное.

— Мы отлично с тобой заживем, — вырвалось у него.

— Я тоже так думаю.

Они дошли до ее дома, и Евтихис отпустил ее доглаживать белье. Простыни должны быть чистыми, белоснежными. Перед расставанием он на минутку задержал ее.

— Постой, я тебя поцелую, чтобы послезавтра нас не подняли на смех.

На следующее утро Андонис опять очутился на улице и попытался убедить себя, что нужно как ни в чем не бывало продолжать заниматься делами. «Я попал в переплет, таково уж стечение обстоятельств, что мне прямая дорога в тюрьму!» Пока тебя лишь преследуют, ты, в сущности, еще на свободе, и весь смысл этой свободы в том, чтобы поверить, что ты такой же человек, как все прочие.

Андонис зашел побриться и, попросив газету, спокойно объяснил парикмахеру, что нет оснований опасаться новой войны.

— Все будет хорошо, — заключил он.

— Я поражаюсь вашему оптимизму, господин! — воскликнул парикмахер.

Андонис улыбнулся и увидел в зеркало, какое безмятежное спокойствие написано на его лице.

— Все будет хорошо, — уверенно повторил он.

Последнюю ночь он провел в ресторане на вокзале. Он узнал, что в шесть двенадцать утра отходит скорый поезд в Салоники, и блестяще разыгрывал перед официантом роль пассажира, который ждет даму, чтобы уехать с ней вместе. И так как нельзя было терять понапрасну время, выпив три чашки кофе, он принялся за обработку статьи для журнала Яннопулоса. Поезда гудели и отправлялись, а он все писал. Пожалуй, дома он делал бы то же самое, эта работа его не тяготила. Когда началась посадка на салоникский поезд, официант сказал ему:

— Напрасно ждали, она обманула вас…

И Андонис, улыбнувшись ему в ответ, прошел на перрон. Он смешался с толпой и затем выскользнул на площадь через другую дверь.

Насколько ему помнилось, провинциальные торговцы останавливались обычно в гостинице на улице Афинас. И действительно, он нашел там двух своих старых знакомых. Они сидели в коридоре на плетеных стульях, и он притворился, что зашел мимоходом просто повидать их.

— Так и знал, что вы до сих пор ничего не сделали. А я мог бы быть вам полезен. — И тут же он очень ловко похвалил их за смелость в делах, а кстати посетовал, что такие дальновидные коммерсанты гибнут в провинциальном болоте, что их истинное место в Афинах, куда, впрочем, они наверняка переберутся в самое ближайшее время.

Из номера вышла проститутка; уборщица подметала пол, покрытый потертым линолеумом. Андонис убеждал торговцев не спешить с закупками — он им может предложить товар по сходной цене.

— Посмотрим, мы ничего не теряем, — сказал тот умник, который при первой встрече спросил Андониса: «А от тебя кто защитит нас?»

В конторе Буфаса было полно народу. Делегация от рабочих хотела видеть хозяина. Швейцар передал рабочим, чтобы они подождали, господин директор скоро примет их.

Андонис спросил директора Спироса Иоаннидиса, дав понять, что он с ним на короткой ноге. Андонис стоял в стороне — ведь он клиент, пришел сюда по делу, — и наблюдал за происходящим. Опять забастовка? Резкие голоса, суматоха, толкотня, перешептывание и суровые взгляды — все это ему знакомо. Один из рабочих возмущался:

— Мы пришли не помощи просить и не кланяться вам. Директор опять будет морочить нам голову. Мы хорошо знаем, что это за тип. Видно, он взял за правило мариновать нас. А тот, кто долго ждет перед закрытой дверью, когда ее открывают перед ним, входит в кабинет, опустив голову.

«А кому я предъявлю свои требования?» — задал себе вопрос Андонис.

Но из-за фокусов Спироса он здесь только попусту теряет время, провинциальные торговцы могут уехать. Рабочих впустили наконец в кабинет, и Андонис остался один в коридоре. Рассыльный пытался подслушивать под дверью. Озабоченные люди сновали из комнаты в комнату с пачками бумаг в руках. Андонис с любопытством рассматривал их хмурые лица и думал, что когда-то и он был бухгалтером.

Он не решался зайти в комнату, где работала Измини, хотя понимал, что от нее можно узнать о Вангелии. Наконец он отважился и молча подошел к столу Измини с видом человека, который возвратился из далекого и трудного путешествия. Измини смутилась, тотчас вскочила и последовала за ним в коридор.

— Как ты здесь?

— За мной больше не приходили? — Андонис горько рассмеялся. Он опытный «преследуемый», ловко заметает следы и относится с презрением к этой маленькой неприятности, как, впрочем, она того и заслуживает. Он спросил Измини, не видела ли она Вангелию, не заподозрила ли та чего-нибудь: неужели он вел себя с ней недостаточно естественно?

— Она ничуть не беспокоится, — ответила Измини.

— Заходи к ней, пожалуйста, почаще… Ей скучно одной… До чего, право, глупо из-за просроченных векселей подвергаться преследованию. Но лишь немного предусмотрительности, и все образуется, только идиотов сажают в наше время в тюрьму за долги…

Делегаты от рабочих вышли в коридор, и Андонис, оставив Измини, поспешил к двери кабинета, обдумывая на ходу, с чего начать. Он понимал, что при деловых переговорах именно первые слова должны создать соответствующую атмосферу.

Спирос стоял около своего стола, он протирал очки, глядя в пол. Делегаты ушли с застывшими, непроницаемыми лицами, а у Спироса был несколько растерянный вид: следовательно, господин директор действительно попал в затруднительное положение. Андонис молниеносно оценил обстановку и подошел к Спиросу.

— Здравствуй, дружище, — начал он сердечным тоном. — Ты всегда можешь рассчитывать на меня, как на друга.

Андонис старался казаться искренним, но на него пахнуло холодом от сдержанного, настороженного, полного подозрительности взгляда Спироса. Он еще раз подчеркнул свои дружеские чувства к нему, правильно рассчитав, что Спирос в эту минуту испытывает потребность в друге. Потом Андонис углубился в воспоминания об их студенческих годах и в конце концов ловко перевел разговор на провинциальных торговцев.

Спирос тотчас вызвал звонком служащего и отдал ему распоряжение оказать господину Стефанидису помощь в выборе товаров и оформить счета в конторе, прежде чем изменятся цены.

— Ну как, ты доволен?

— Очень. Учти, я всегда в твоем распоряжении… Надо бы нам сходить куда-нибудь вечерком. Ты, наверно, здорово устаешь.

Из коридора донесся шум шагов, гул голосов. Спирос изменился в лице и стал опять протирать очки. Вошла встревоженная Клио. Тут Андонис понял, что он должен поскорей испариться — теперь не до него. Как ни в чем не бывало, сохраняя сердечный тон, он тепло распрощался со Спиросом.

Как только он открыл дверь, в кабинет устремилась целая толпа служащих.

Андонис предложил торговцам выгодную цену, и те согласились наконец купить товар. Он отвез их на такси в контору фирмы и поспешил к Спиросу предупредить его, что клиенты ждут за дверью с деньгами в кармане. Он попытался добиться скидки несколько больше обычной, пятнадцатипроцентной, и ловко справился с задачей.

— И два процента комиссионных тебе.

— От этой операции мне ничего не надо…

— Почему? — удивился Спирос. — Что же ты хочешь?

Андонис кусал губы. Что он, собственно, хочет? Может быть, погасить недоверие во взгляде того умника, который сказал: «А кто нас защитит от тебя?»

Вдруг глаза у Андониса блеснули, его осенила блестящая мысль. Подойдя к Спиросу, он в упор посмотрел на него.

— Ты мне доверяешь?

— Ну, раз ты меня спрашиваешь, скажу откровенно: я никому не доверяю.

— А следовало бы доверять хоть кому-нибудь.

— Что тебе в конце концов нужно?

— Ты отпустишь мне в кредит половину товаров?

— А кто подпишет вексель? — спросил Спирос.

— Ты! — воскликнул Андонис. — Ты должен доверять мне.

— Нет, — отрезал Спирос, — на это я не пойду.

Андонис вскипел. Он стоял перед письменным столом, готовый все поставить на карту.

— Я честный человек!

— Вполне возможно. — Голос Спироса отдавал оскорбительной холодной вежливостью. — Но в данном случае это ничего не решает.

— Я честный человек, в то время как…

Спирос уловил смысл недоговоренной фразы, но его не поколебало возмущение Андониса.

— Ведь я тебя совсем не знаю, как же мне поручиться…

— Значит, ты забыл об отметине у себя на лбу?

Спирос поднес руку к шраму, разрезавшему ему бровь, осторожно ощупал его и спросил устало:

— Ну и что? Какая тут связь?

— Тебе не пристало говорить, будто ты не знаешь, кто я, — разозлился Андонис. — Ты помнишь тот вечер, когда тебя бросили без сознания с разбитой головой в камеру предварительного заключения на улице Мерлин?

— Помню.

— Тогда ты помнишь, наверно, что нашелся человек, который разорвал свою рубашку, чтобы сделать тебе перевязку, отдал тебе свою последнюю сигарету? А потом, когда ты горел в лихорадке, кто кормил тебя, кто поставил тебя на ноги?

— Для меня теперь — это «некто»…

— Ну, это твое дело, — возмутился Андонис. — Сейчас речь идет о доверии. Если ты мне не доверяешь, тогда… Ведь человек остается тем же во всех случаях жизни… — Андонис запнулся, глаза его застлал туман. — Напомнить тебе еще кое о чем? Зачет по математике. Я подсовывал тебе потихоньку свой листок, подбрасывал промокашку с решением…

— Но я все задачи решал сам, — возразил Спирос.

— Возможно, а я заботился о тебе. Теперь мне приходится напоминать обо всем этом, ведь ты заговорил о доверии.

— Мне кажется, это разные вещи, — сухо заметил Спирос. — Нельзя мешать дела денежные с личными. Доверие в денежных делах…

Но Андонис не унимался.

— Если бы я пришел к тебе и сказал: «Спирос, дай мне две тысячи драхм, я должен оплатить счета, чтобы не попасть в тюрьму». Ты дал бы мне деньги? Сейчас мне это не грозит, ничего подобного не может со мной случиться. Но если бы я попросил у тебя денег? Видно, ты всегда нарывался на мошенников и поэтому боишься… Ха-ха… Доверие в денежных делах, говоришь, одно, а в личных — другое…

Какой-то служащий заглянул в дверь и заговорил со Спиросом официально-вежливым тоном. Андонис, сидя в кресле, обдумывал план дальнейших действий. Торговцы заплатят ему наличными. Он оставит половину денег себе и выдаст на эту сумму векселя. Если же они заартачатся, он сделает им скидку еще на пять-семь процентов. С помощью наличных, которые он получит, он аннулирует ордер на арест, и кое-что еще останется у него на жизнь. И он тут же квалифицировал свой маневр: «Ловкое вымогательство путем использования старых дружеских отношений». И подвел итог: дела обстоят великолепно. Затем он достал из портфеля бланки векселей — у него всегда было при себе все необходимое.

Спирос похолодевшей рукой вывел свою подпись, поручился за Андониса, и спросил:

— Ну, теперь мы квиты?

— Понимай как знаешь; это твое дело. Я считаю тебя просто своим другом. Увидишь сам, что будет дальше… Человек во всех случаях жизни заслуживает одинакового доверия и уважения…

Последняя мысль понравилась ему самому, но некогда было развить ее. С великодушием победителя он пожал Спиросу руку и оставил его сражаться с разбушевавшейся Клио, которая в эту минуту показалась в дверях.

Потом все пошло как по маслу. Вместе с торговцами он тщательно отобрал товар. Сделал им скидку на три процента — пусть узнают свою выгоду. В шашлычной они произвели окончательный подсчет. Общая скидка составила двадцать процентов. Затем Андонис следил, как цербер, за выдачей товара. В мгновение ока он уладил все прочие дела, позвонил куда надо. К концу дня он был голоден, но неутомим.

— Сколько мы должны тебе? — спросил один из торговцев.

— Ничего, — засмеялся Андонис.

Это показалось им подозрительным. Оба провинциала не в состоянии были его понять; ведь он лез из кожи вон, доказывая им, что он человек честный, порядочный и нисколько не боится признаться в этом.

— Если вы остались довольны, я могу и в дальнейшем оказывать вам услуги.

Он даже разыскал для них грузовик, который шел порожняком в их городишко, и поэтому шофер согласился взять с них подешевле. Андонис посадил их, и они тронулись в путь. Долго стоял он на улице и махал им, как старым знакомым. Когда машина скрылась, он вытер пот с лица и подсчитал оставшиеся у него деньги. С их помощью он купит себе возвращение в общество.

Ему хотелось как можно скорее покончить со своими неприятностями. Сейчас он собирается заплатить долги и поэтому никого не боится. «Значит, я действительно честный человек».

В конторе, куда он зашел внести деньги, чтобы аннулировать ордер на арест, он объяснялся со служащим уверенно, как опытный делец, и его попросили зайти завтра.

— Но я предпочитаю сегодня…

— Полноте, разве это так срочно? — сказал ему самым естественным тоном один из служащих. — Как можно?.. Мы же имеем дело не с опасным мошенником…

— Но мне бы хотелось сегодня…

— Не горячитесь, господин… Разве вы новичок? Значит, не перевелись еще порядочные люди… Есть такие, которых мы разыскиваем годами… Приходите лучше завтра утром…

Андонис ушел успокоенный. Мир для него преобразился. Но на улице он рассудил, что во избежание неприятностей лучше и эту ночь провести вне дома.

Ангелос лег на газеты, сваленные в углу. Как только Статис ушел, он взял из стопки одну из старых газет и углубился в чтение. Потом отбросил ее, взял вторую, третью… «Лишь так смогу я проследить ход событий», — подумал он, и вскоре газеты покрыли весь пол. События, сообщения, комментарии, прогнозы. Двигаясь в обратном направлении, точно пятясь назад, он изучал «вчерашний день». Он возвращался к прошлому и открывал себя во «вчерашнем дне», изучал пройденные этапы, которые привели его сюда. Ангелос жадно читал одну газету за другой, силясь понять, какой волной забросило его в эту тесную комнатушку. Чтобы было удобней читать, он опустился на колени, потом лег ничком на пол. «Все факты, в сущности, незначительные, но их очень много, и в результате получился концентрат фактов. У этой бумаги странный запах, словно она пропиталась по́том времени, словно на ней оставила следы борьба людей за существование».

Он устал и, закрыв глаза, растянулся на газетах; его словно носило по бурному морю фактов, его убаюкивали волны надежды. Некоторые факты, как острые камни, впивались ему в бока; он вертелся, чтобы освободиться от них, а они опять оказывались у него под спиной. В конце концов он выбился из сил, сдался. Наступил вечер, сгустился мрак. Он продолжал лежать на этом невообразимо толстом «матраце». Неужели так и ждать ему, слабому, одинокому, пока не придет сон, подобный смерти? И он умрет незаметно среди этой немой и неприступной стихии. «Я не всегда был пропащим человеком, не всегда влачил бессмысленное существование. Может быть, я расточал понапрасну свои силы, но я жил, я помню все».

Одиночество захлестывает, точно волны, которые бьются о стены, подступают все ближе и накрывают тебя. Ночь давит своей тяжестью тебе на грудь, и ты напряженно ловишь каждый шепот, шорох, неясный шум… Не стучатся ли к тебе в дверь? А если никогда не постучатся? Ты должен обдумать все сначала, найти правильное соотношение явлений, внимательно перечитать газеты. Может быть, ты найдешь течение, которое вынесет тебя отсюда, и впредь ты не проглотишь ни куска, не позаботившись о завтрашнем дне, не скатишься до жизни, недостойной тебя? На нашей планете многих людей теперь одолевает страх. Но чего можно ждать от запуганных? Они прячут в потемках лицо, радуются, что у них еще бьется сердце, а мысли их оскудели. Отчаявшиеся, возможно, способны на что-то, запуганные — ни на что, они просто больны. Но все равно естественный ход событий неминуемо приведет к социализму. Страх охватывает человека не в настоящем сражении, а в этой нелепой войне, где его пытаются превратить в бездумное существо.

Пошарив рукой, Ангелос уцепился за разбросанные газеты, как утопающий за соломинку.