Железные ворота

6

За оградой Королевского сада деревья стоят темной стеной, рождая шорохи и источая прохладу. Проходя по улице под густыми акациями, люди прибавляют шагу, им холодно. Измини идет медленно. Тишина, бесшумные машины, дома с закрытыми ставнями, непроницаемые, чужие. За свою жизнь она научилась ждать, и если Ангелос опаздывает минут на десять, то это еще не страшно. Ветер свистит в листве, асфальт блестит, фонари освещают перекрестки. К тротуару тихо подъехал автомобиль и остановился рядом с Измини. Она испугалась, зашагала быстрей. Машина последовала за ней. Ее окликнули через окно. Дверца открылась, и чья-то рука поманила ее.

— Измини!

Это он… Она всем телом прижалась к нему. Машина тронулась. Измини крепко обняла его и стала гладить по голове, шее, груди, рукам. Его жаркое дыхание она ощущала у себя на щеке. Подняв глаза, она увидела его лицо, освещенное разноцветными огнями реклам, которые то гасли, то зажигались. Он все такой же, немного похудевший, нет, почти такой же.

— Дай мне насмотреться на тебя, пусть мои глаза насытятся…

И Измини, не выдержав, разрыдалась.

— Перестань, — прошептал он. И она тотчас перестала плакать: ведь рядом шофер.

— Ну, как ты? Главное, ты жив и здоров. — Он молчал. — Это я вижу и всегда верила в это.

Огни реклам быстро меняют цвета, и по его лицу разливается знакомая улыбка, спокойная, радостная. Теперь он такой же, как прежде. Они переглянулись, и она, улыбнувшись в ответ, склонила голову ему на грудь.

Машина ехала по улице Панэпистимиу. Ангелос сказал шоферу:

— Остановитесь здесь, возле кино.

У него все такой же голос, глубокий и проникновенный. Только чуть более резкий.

— Остановитесь здесь, — повторил он.

— Здесь? — удивилась Измини.

— Да, выходи.

Он помог ей выйти, расплатился с шофером и они оказались на тротуаре, среди людей, выходивших из кино. Измини повисла у него на руке и пыталась увлечь его в сторону, но он упорно шел навстречу толпе. Пальто у него потертое, чуть узковато ему. Темный шерстяной шарф закрывает шею и грудь. Черты лица заострились. Но это он.

— Ангелос, Ангелос…

Он не услышал, не повернулся, не взглянул на нее. Он не сводил глаза с людского потока, обрушившегося на них. Его толкали, а он устремлялся в самую глубь. Таким был он всегда, смелым и очень упрямым.

— Не тащи меня, — сказал он.

— Но, пожалуйста, отойдем немного в сторонку…

— Я хочу видеть людей.

— Но…

Ангелос рассматривает рекламы, афиши, огни, проходящих мимо женщин, фотографии в витринах. Это безумие. Измини дрожит и тащит его за собой.

— Погоди, еще чуть-чуть, — просит он.

Толпа поредела. Никто не обращал на них внимания. Какие-то молодые люди вдруг остановились перед ними. Тогда Измини, наверно, слишком сильно сжала ему руку, так как Ангелос рассердился.

— Что ты делаешь? Если ты так боишься, скажи прямо.

— Уйдем отсюда, поговорим, я нагляжусь на тебя… Столько лет…

— Ты боишься? — спросил он.

— Но тебя ведь уже оправдали? Не так ли? Почему ты молчишь?

Вскоре он сам свернул в сторону.

— Ангелос, тебя перестали преследовать? Ну, скажи!

Его резкий смех болью отозвался в сердце Измини. Стараясь сохранять спокойствие, он проговорил:

— Меня? Ничего подобного.

Он шел, сжав пальцами виски и прикрыв ладонью глаза, словно его раздражал свет реклам. Измини следовала за ним. Ангелос вернулся сегодня из дальнего путешествия, из неведомой страны, где нет солнца, а лишь мрак и страх. Но может быть, это только ее собственный страх, потому что сам он, как видно, совершенно спокоен. Как ей теперь защитить его среди этого скопища людей?

— Куда мы пойдем? — спросила она.

— Куда хочешь.

Измини остановилась перед ним, и Ангелос приложил палец ко лбу. Знакомый жест — значит, его осенила какая-то мысль.

— Хочешь, я угощу тебя сладким? Или пойдем в кино?

— Побудем где-нибудь одни, я нагляжусь на тебя, — сказала Измини.

В кондитерской они сели в уголке за колонной и долго смотрели в глаза друг другу. «Ну?» Нет, для их разговора не нужно начала. Она сжимала ему руку и хотела продлить, остановить это мгновение. Пять лет в разлуке! Она все еще ошеломлена встречей — этим огромным событием. «Я знала всегда, что ты жив и здоров. Не сомневалась ни секунды».

— Тебе еще режет глаза?

— Нет. Что ты закажешь?

Между ними мраморный столик, вокруг зеркала, многократно отражающие лица, тусклый свет ламп. Другие пары говорят тоже шепотом. За окнами, идущими по фасаду кондитерской, на необозримое пространство простирается ночной город с его непредвиденными случайностями.

Ангелос не спускает с Измини испытующего взгляда, словно хочет понять, что за человек сидит рядом с ним. Это уже не та девочка, которая цеплялась прежде за его руку и звонко смеялась. Что-то незнакомое появилось в этом дорогом похудевшем лице и в жгуче-черных глазах.

— Не гляди на меня так… Лучше скажи, тебя оправдали?

Ангелос улыбнулся. Притворившись удивленным, ответил серьезно:

— На сегодняшний вечер — да… Можно считать, что меня оправдали…

— Значит, у тебя все в порядке?

— Как видишь.

Таким же тоном разговаривал он с ней, когда она приходила к нему с тетрадью в руке и просила решить задачу. Он предлагал объяснить ей условие, чтобы она подумала сама. Но Измини принималась клянчить: «Ну, пожалуйста, что тебе стоит… Реши, а я для тебя сделаю все, что ни попросишь». Но он ничего не просил у нее, он вообще никого не хотел утруждать. «Ну так вот… Правильное условие всегда заключает в себе решение…»

— Нет, скажи мне яснее… чтобы я поняла…

— На сегодняшний вечер я свободный человек. Я говорю тебе правду…

Ангелос сжался в углу за колонной. Плотней запахнул шарф и поднял воротник пальто, словно ему стало холодно… Он хотел проникнуться сладостным, трепетным ощущением того, что он жив. Да, он свободный человек, ведь он чуть было… Не бойся, здесь никого не удивляет, что, склонившись, ты с любопытством и жадностью разглядываешь эту девушку, которая тает в твоем присутствии.

— Значит, ты ждала меня?

— Разве ждешь самого себя?

Ангелос не понял сразу, что она имела в виду, и переспросил ее.

— Я хочу сказать, — объяснила она, — что не задумывалась ни на минуту, должна я тебя ждать или нет. Совсем не думала, будто несчастье случилось с нами обоими…

— Значит, ты всегда была со мной?

— Нет, я — это ты.

— Ты устала?

— Да, очень, — ответила Измини.

Ангелос смутился и тотчас переменил тему разговора, спросил ее о службе, потом о своих близких… и, прежде чем она успела ответить, добавил, словно торопился, словно у него совсем не было времени:

— Ты гораздо больше устала, чем я… Спасибо, что ты помогала мне все эти годы.

— Я? Но что я делала?

Он не стал ей объяснять. Разве все сразу расскажешь? Как ему убедиться, что не опасно здесь, в этой кондитерской, куда может войти всякий, кому заблагорассудится? Стеклянная дверь то и дело уныло скрипит. Но это хорошо, по крайней мере следишь за тем, что происходит вокруг. А тут еще этот шарф, поднятый воротник, короткие рукава пальто.

Глаза Измини, как широко раскрытые огненные ворота, поглощают каждую черточку его лица. Она сказала, что дома у него все в порядке.

— Хочешь, уйдем? — предложила она.

— Нет, нет… Успокойся. Вкусное пирожное?

— Скажи, ну, скажи, как ты… Как ты живешь?

— Хорошо, как видишь. Я же выжил.

— Я вижу и радуюсь. Ты знаешь этого официанта?.. Как мне помочь тебе? Ты сам убедишься, что я могу теперь сделать для тебя гораздо больше, чем раньше.

Ангелос хотел что-то сказать, но осекся. Не так-то легко признаться этой девушке, что ты позвал ее, чтобы попросить у нее убежища, чтобы она нашла, где тебе укрыться.

— Что же нам делать?

Прежде чем он ответил, Измини улыбнулась, глядя в зеркало, висевшее на стене, у него за спиной. «Какая же я сейчас в его глазах?»

Ангелос сидел, опершись локтями о мраморный столик. Голова его совсем ушла в плечи.

— Ангелос, ну что же нам делать?

— На этот вопрос трудно ответить. Что мы можем сделать? Боюсь, что я измучаю тебя еще больше… Я не имею права даже обещать тебе…

— Ведь я не жалуюсь. Я не прошу у тебя ничего…

— Но мне этого мало.

Измини почувствовала смутный страх. Никогда прежде он не говорил так туманно, запинаясь, прерывисто дыша.

— Ты должен спастись… Будь осторожен…

— Я пытаюсь. Но до каких пор мне будет везти? Если бы все зависело от меня… Каждое утро я повторяю: вчерашний день, слава богу, прожит…

— Это самое главное! — обрадованно сказала Измини. — Ты должен спастись… Нам надо выжить…

Ангелос жадно втянул в себя воздух, словно хотел впитать в себя то, что услышал. Измини сказала: «Нам надо выжить». Это значит, что она готова разделять с ним все трудности, но это и на него накладывает обязательства. Ему хочется обнять ее, но он не решается: они здесь не одни. И их разделяет этот холодный мраморный столик. Измини устала, это вполне понятно.

Он не обнял ее и даже не коснулся рукой, — пожалуй, он не имеет на это права, ведь он ничего не может ей предложить. Ничего определенного, ни малейшего обещания в ответ на слова «нам надо выжить».

— Ты считаешь, что этого достаточно?

Измини рассмеялась. Конечно, он опять шутит. Разве не самое главное быть живым? Она долго с любопытством смотрит на него. Ангелос совсем не похож на мужчин, сидящих вокруг них в кондитерской. Она изучает его глаза — сколько они, должно быть, видели! — его руки, рот, волосы. «До каких пор?» На этот вопрос нет ответа. Он то и дело запахивает воротник, — наверно, ему холодно.

— Почему ты молчишь? Скажи, что нам делать?

Он пожал плечами.

— Мне страшно, — продолжала Измини. — Что я могу предложить тебе?.. За неимением лучшего, хочешь, я угощу тебя пирожным? Какое тебе нравится, с шоколадом или с кремом?

— Немного воды, — попросил Ангелос.

— Принесите нам, пожалуйста, — обратилась она к официанту, — два пирожных и много-много воды.

Взглянув на Ангелоса, она озабоченно нахмурилась. Он бросал косые взгляды на дверь, на сидящих за столиками людей.

— Скажи мне, как ты провел вчерашний день? Я тебе расскажу о моем в двух словах: «ждала тебя». А ты?

Он посмотрел ей в глаза и сказал просто:

— Я играл в карты в одном доме.

— В карты?!

— Да, беспрерывно. С утра до ночи.

— Пять лет?

— Целых четыре года.

Измини застыла, будто услышала что-то ужасное.

— И больше ничего ты не делал?

— Нет.

— И даже на улицу не выходил?

— Ни разу.

Она продолжала недоумевать, и он объяснил ей:

— От Манолиса — как я убежал из его квартиры, я расскажу тебе в другой раз, ничего не потеряешь, если вообще не будешь знать об этом — я пошел к одному майору в отставке. Его сын Алькис, филолог в очках, был моим другом. Его расстреляли в Хайдари одним из первых. Майор принял меня, и в тот же вечер мы с ним сели за карты. Каждый день играли с восьми утра до полуночи. Несколько раз я давал ему понять, что мне надоело, но старик хмурился, и я боялся, если откажусь играть с ним, его гостеприимству придет конец. Подчас, чтобы доставить ему удовольствие, я даже сам уговаривал его сыграть лишнюю партию. Он не мог оставаться один, но и разговаривать не хотел. Так, день за днем, четыре года провел я с картами в руках, разыгрывая бесчисленные партии. Я был благодарен старику за то, что он продлевал мне жизнь. Я делал вид, что не замечаю, когда он передергивал карты, а он гордился своими выигрышами. Смешно, не правда ли? Проходили зимы, весны, изнашивались одна за другой колоды карт, а мы в совершенно пустом доме все играли и играли. Так я выжил… На днях я проснулся утром, и, как только старик уселся напротив меня, чтобы начать игру, я не выдержал, порвал колоду… И он тотчас меня прогнал.

Измини сжала его пальцы, а потом, расправив их на холодном мраморе, спрятала в его ладонь лицо. Рука его стала влажной. Измини рыдала.

— Измини, не надо… Я рассказал тебе это шутки ради… чтобы ты посмеялась…

Она не переставала плакать. Кто-то, проходя мимо, с любопытством взглянул на них. Официант улыбнулся, вытирая соседний столик. Рыдания Измини сломили Ангелоса, ведь сегодня он пришел попросить ее о помощи, сегодня он так нуждался в ее поддержке.

— Измини, Измини, — уговаривал он ее. — Не огорчайся, все образуется.

— Я плачу не из-за этого.

— Тогда из-за чего? Скажи мне, почему ты плачешь? Не отчаивайся, придут лучшие дни…

— Я уже устала слышать это…

За окнами улицы, весь город, который ты любил. Сейчас ты случайно оказался в кондитерской, ты беззащитен и с ужасом смотришь, как рыдает девушка, прождавшая тебя столько лет. Словно смерч, на тебя надвигается страх, и ты чувствуешь себя безвозвратно погибшим. Как убедить ее, что ты не лжешь, ведь так трудно поверить в твою полную катастрофу. «Подыми, пожалуйста, голову. Помоги мне. Только сегодня, на один вечер. Ты не хочешь? В глубине души я сохраняю надежду, борюсь, чтобы сохранить ее. Для меня, человека приговоренного, это страшная борьба. Ведь есть люди, для которых привести в исполнение мой приговор — привычное дело. Я хотел жить, только об этом я думал…»

— Когда, Ангелос, придут лучшие дни?

Он не мог ответить, а она настаивала. Он все еще смотрел на нее, как на девочку в черном гимназическом фартуке, которая когда-то бросалась ему на шею и кружилась с ним по двору. Почему ее охватило сейчас такое отчаяние?

Измини подняла глаза и вытерла их тыльной стороной руки.

— Прости меня, — прошептала она. — Я плакала, потому что люблю тебя. Мне страшно, но я понимаю, тебе от этого нисколько не легче.

— Думаешь, мне не страшно? Все эти годы, Измини, меня не покидал страх. Тебе я должен сказать правду. Дрожь начиналась где-то внутри, потом завладевала всем моим телом.

— И ты играл в карты? Целых четыре года?

— Да.

Опять у нее выступили слезы.

Подошел официант и предупредил их, что кондитерская закрывается. Они не заметили, как оказались за баррикадой стульев. Ангелос взглядом умолял выпроваживающего их человека разрешить им посидеть еще чуть-чуть в этом тихом уголке.

— К сожалению, кондитерская закрывается, — ответил официант на его немую просьбу.

Они очутились на темной пустынной улице.

— Куда мы пойдем? — спросила Измини.

— Куда хочешь… Погуляем немного?

— Но…

— Не беспокойся. Я чувствую себя свободным человеком. Представь себе, что это правда. Хочешь составить мне компанию?

— В котором часу ты должен вернуться?

Он замялся, но тут же постарался ответить как можно естественней:

— В доме, где я живу, меня держат только при условии, что я никуда не выйду. Почти как в тюрьме. Сегодня утром хозяева уехали на несколько дней, поэтому мне удалось удрать.

— Но по телефону ты мне сказал, что необходимо…

— Да, видеть тебя, побыть вместе…

— Разве тебе не опасно разгуливать так долго по городу?

— Да на нас никто не обращает внимания. Столько людей ходит по улицам, их же не арестовывают. Не спеши так, пожалуйста, я задыхаюсь.

— Значит, ты вышел из дому, только чтобы побыть со мной?

Ангелос смотрел по сторонам и, казалось, не слышал ее.

— Как изменилась эта улица…

Они бродили по улицам, сворачивая наугад, забывались порой в тиши.

Измини тяжело опиралась на руку Ангелоса и с тревогой всматривалась в темноту. Рука эта ненадежна, да и не только рука. Смертельная опасность подстерегает Ангелоса. Но Измини не осмеливается ни напомнить ему о ней, ни спросить, к чему эта затянувшаяся прогулка. Она старается делать вид, что ее ничего не удивляет. Как замечательно шагать опять рядом с ним! А может, и вправду в их жизни началась новая эра, раз Ангелос, насвистывая, обнимает ее за плечи?

Но ночь есть ночь, она неумолимо опускается на них, и Ангелосу становится страшно. Он напугает Измини, если признается, что сегодня ему некуда деться. Ведь он выпрыгнул в окно и не может вернуться туда, где был.

— А если мне пойти сегодня домой?.. Измини, что ты скажешь на это? Меня никто не заметит. Как бы изумились отец с матерью. Я очень хочу повидать их…

— Нет, нет, — встревожилась Измини. — Там Лукия, она не любит тебя, она мне прямо заявила. Кроме того, возле дома…

— Не пугайся, я пошутил. Вот бы мы их удивили! Я пропадал столько лет, и никому не придет в голову, что я зашел к себе домой…

— Лучше вернись туда, где надежнее…

Он попытался объяснить ей, что они живут в неспокойное время и опасность увеличивается по мере того, как сужается круг случайностей. Но разве ее надо учить?

— Мы, Измини, ничего не должны пугаться. К мысли об опасности тебе надо было уже привыкнуть… Я почти сжился с ней, но это не так легко.

— Ты уходишь? — испугалась Измини. — Нет, я не отпущу тебя.

Он остановился и спросил прямо:

— Ты не можешь посоветовать, где мне переночевать сегодня?

— А почему не там, где ты был?

— Предположим, мне надоело, я поссорился…

Измини растерялась. Ночь и дома вплотную подступили к ним, и она не знает, как ему помочь.

— Пройдемся еще немного. Как красиво вокруг! Никто же нас не задержал. Давай позвоним в этот дом, сразу во все звонки, и спрячемся за угол?

Измини посмотрела на него с удивлением и потянула его за собой, но Ангелос все-таки нажал звонок велосипеда, стоявшего у молочной. Вышел какой-то мужчина и сердито осведомился, кто это сделал.

— Я! — с гордостью ответил Ангелос. — Захотелось пошутить…

Измини страшно. Все обстоит не так просто, как пытается представить Ангелос…

Он стал расспрашивать ее о старых друзьях.

— Ты встречаешься с кем-нибудь из них?

— Нет, никого не вижу.

— Как ты думаешь, пустит меня на несколько дней Тасос?

— Но он врач и живет в больнице.

— В какой?

— Завтра узнаю и скажу тебе.

— Не нужно. А Стаматис?

— Я видела его несколько дней назад, он получил подряд в провинции.

— Обо мне он не спрашивал?

— Нет, рассказывал о своих делах…

— Значит, никто не спрашивал обо мне?

— К счастью, нет, — с удовлетворением ответила Измини.

— Никого не интересует, жив я или нет?..

— Сначала спрашивали часто, но потом все реже и реже. Последнее время только Статис, наборщик, что живет в нашем дворе… Говорит, что он твой друг и хотел бы тебя повидать…

— Ты знаешь, в какой типографии он работает? — заинтересовался Ангелос.

— Да. Он всегда в ночной смене.

— Пошли, разыщем его.

Ангелос схватил ее за руку, и они ускорили шаг. Измини объяснила ему, что, по мере того как о нем забывали, ей становилось спокойней. Она дрожит, когда кто-нибудь произносит его имя.

— Значит, никто не вспоминает обо мне?

— А ты не доволен?

Немного погодя он спросил:

— Хоть книги-то мои целы?

Измини успокоила Ангелоса, что все они сложены в его комнате.

В центре, где царило оживление и было светло, как днем, он смело шагал посередине тротуара, мимо ночных баров.

Они дошли до типографии. Он попросил Измини передать Статису, что ждет его внизу, и остановился в дверях, среди рулонов бумаги, прислушиваясь к ритмичному стуку машин. Каждый удар — буква. Все продолжает действовать в этом мире, и жизнь не прекращается. Газеты распространяют вести о ней, и каждый день, пролетая все быстрее, несет с собой что-то новое. Лишь ты остаешься в стороне, постоянно терзаемый страхом, обращающим все во вчерашний день. Тебя окружает безмолвная пустыня, где бы ты ни вышел за ее пределы — всюду встретит тебя неизвестность и ледяной ветер опасности. Жизнь словно остановилась для тебя в то утро, когда в газетах мелким шрифтом напечатали: «Дважды приговорен заочно к смертной казни». С тех пор ты сам и все вокруг стало «заочным».

Статис сбежал по лестнице и тут же обнял его черными от краски руками. Друг! Измини заметила, как просветлело лицо Ангелоса, и с тревогой подумала, что может скрываться за сердечной улыбкой Статиса.

— А ты уверяла меня, что не видишься с ним… — повернувшись к Измини, сказал, подмигнув, Статис.

Но Ангелос торопился поговорить с ним о чем-то важном.

— Ты разрешишь нам побеседовать? — попросил он Измини.

Статис и Ангелос отошли в глубь коридора. Ангелос старался спрятаться за спину друга.

— С минуты на минуту меня могут арестовать, с сегодняшнего утра… Мне негде укрыться. Я брожу по улицам. И даже не решаюсь признаться в этом Измини.

— Может, тебе нужны деньги? — предложил испуганный Статис.

— Где-нибудь укрыться, хотя бы на несколько дней…

Статис пожал плечами. Неожиданная просьба смутила его. Глаза у него сузились от страха.

— Это, Ангелос, нелегко… Так внезапно…

— Видишь ли, обычно не извещают, подготовься, мол… Только ты можешь спасти меня…

— Но как? Каким образом?

— С тобой в комнате живет еще кто-нибудь? — спросил вдруг Ангелос.

— Но кругом все тебя знают… В твоем же доме…

— Послушай, Статис. Остаться мне на улице — это все равно что сдаться самому полиции. Сколько можно еще бродить по городу?

— Но как же быть, на этих днях ко мне приедет сестра…

— Скажи прямо, Статис, поможешь или нет?

— Ладно, приходи, — прошептал Статис. — Послезавтра…

— Дай мне ключ. Никто не будет знать. Даже Измини.

— Ключ висит всегда на гвоздике, справа от двери. Но предупреждаю: это опасно. Я кончаю работу на рассвете…

— Спасибо, Статис. Послезавтра я приду. Если, конечно, буду еще на свободе…

Они подошли к Измини. Ангелос теперь казался спокойней. Статис наблюдал за ним. Ночь, по словам Статиса, была какой-то непонятной: одна телеграмма тревожней другой, и все о войне, о бомбах…

— Ну, что, Измини, погуляем еще?

На улице их встретил дождь. Много лет Ангелос не ощущал его капель на своем лице. Он спросил Измини, не должна ли она возвратиться домой, не беспокоятся ли о ней, — совсем как в прежние годы, будто ничего не случилось и они гуляют по городу. Как легко может вернуться прошлое! Они остановились на углу. Ни души. Измини обняла его, но он сделался точно каменный.

— Пройдем дальше, — сказал он.

Новая улица, незнакомые места. Тишина. Оба предпочитали не говорить о том, куда они идут и сколько еще будут бродить. Измини поцеловала его. Дождь усилился.

Промокнув до нитки, они спрятались под железным навесом. Всюду лужи и тьма. Что будет, если кто-нибудь обратит на них внимание? Неужели впервые за пять лет он вышел на улицу для того, чтобы они, вымокшие, всю ночь простояли под дырявым навесом? Сегодня, быть может от непогоды и страха, лицо Ангелоса кажется особенно суровым, и он выглядит старше своих лет.

Дождь все усиливался. Они прижались к стене. С них ручьем стекала вода и заливала им ноги. Ангелос спросил Измини, в котором часу она должна быть утром в конторе.

— Почему ты дрожишь? Не видишь разве, я не боюсь. Кто еще на моем месте решился бы разгуливать ночью по городу?

— Я спрашиваю тебя уже не в первый раз. Долго еще мы будем стоять здесь? Ты слишком рискуешь.

— Это не новость, вот уже семь лет. Ты и раньше сердилась, говорила, что я скрывал что-то от тебя. Но не думай, что мне очень приятно хранить мои тайны. Пойдем, дождь перестает.

Он взял ее под руку, но Измини словно приросла к тротуару.

— Я уйду, если ты мне не скажешь, что с тобой творится сегодня.

— Что нового я могу сказать? Ты ведь все знаешь.

Подгоняемые порывистым ветром, они идут посреди мостовой. Проехавшее такси обдает их снопом грязных брызг. Торопливо идет мужчина, засунув руки в карманы. Ему не страшно. Дождь обмывает стены домов. Ангелос избегает смотреть на Измини, и она это чувствует. Вода заливает за ворот, одежда прилипает к телу, и кажется, что Измини голая. Ангелос тянет ее к приоткрытой двери темного подъезда: кто-то проходит мимо них.

— Не уходи, — сказал он вдруг. — Скоро рассветет.

— Зачем мне уходить?

— Ты устала, я понимаю. Еще капельку терпения, возможно, больше не потребуется…

— Почему ты так говоришь? Нет, лучше молчи. Я буду с тобой, сколько захочешь. Хорошо хоть, что я нужна тебе…

— Я не думал ничего плохого. Что-нибудь может еще произойти… Когда-нибудь для всех война закончится.

— В это верит и твой отец. Он собирает материал, чтобы доказать твою невиновность. Разыскал даже какого-то очень важного свидетеля…

Смех Ангелоса гулким эхом отозвался в темном чужом подъезде. Внезапно он перестал смеяться. «Доказать мою невиновность…»

— Он передавал тебе от меня приветы? — спросила Измини.

— Когда?

— Сначала он скрывал от нас, что встречается с тобой, но потом мы заставили его признаться… А ты опять не хочешь поделиться со мной… Однажды я догадалась обо всем по его лицу и стала следить за ним… У вас было тогда назначено свидание в парке… Мне хотелось увидеть тебя хотя бы издали…

— И ты видела меня? — Ангелос улыбнулся.

— Но ты же не пришел. Он прождал тебя весь вечер дотемна.

На лестнице зажегся свет, и Ангелос с Измини молча побрели по затопленной водой улице.

— Я не встречался с отцом.

— Не встречался?

— Ни разу.

Они оказались на маленькой площади с садиком. Укрылись от дождя под сосной. Их щеки касались влажной коры. Совсем как прежде, будто они еще были детьми.

«Да, мы не успели ни поиграть, ни походить влюбленными».

«Я всегда любила тебя. Мне кажется, если я перестану тебя любить, с тобой обязательно что-нибудь случится. Все эти годы я не теряла веры в то, что ты жив…»

Измини вдруг засмеялась:

— Мне есть за что сердиться на тебя, ни одной весточки…

— Я думал об этом много раз, даже писал тебе, но рвал все письма.

— Почему?

— Я боялся, что письмо опоздает. К тому времени, как оно придет, все уже может быть кончено.

— Но ведь никакое письмо ни от чего не застраховывает.

— Нет. Когда люди пишут, большей частью они уверены, что будут живы, когда их письмо попадет в руки адресата.

Два огромных глаза, в блеске которых застыл немой вопрос, рядом с его глазами.

Измини положила руку ему на плечо, словно по ошибке, словно она хотела ухватиться за ствол дерева. Белая, робкая рука. Она осталась лежать у него на плече. И Ангелос опять не осмелился обнять эту девушку, потому что она ждала от него то, что он не в силах был ей дать. Вправе ли он обещать ей хоть что-нибудь?

— Я не посылал тебе никакой весточки, чтобы не связывать тебя… Чтобы ты была свободна. Я рвал все записки, ведь я понимал, что не должен просить у тебя ничего, даже чтобы ты помнила обо мне…

— Но я знала, что ты жив и здоров…

— Послушай, Измини, двое людей могут соединить свои жизни, только когда они имеют возможность строить планы на будущее. Да. Жить — это значит быть уверенным, что ты будешь существовать хотя бы в ближайший час. За этот час можно, конечно, умереть, но, пускаясь в путь, ты все-таки строишь определенные планы…

— Ведь сейчас мы вместе. Разве этого мало?

— Но мы не знаем, что произойдет, пока мы дойдем до угла… Не забывай, что я проследил по газетам и пережил все происшедшее со мной, все до конца. Нет, не совсем до конца.

Измини плакала, по ее лицу катились слезы и капли дождя. Она поцеловала Ангелоса. И его лицо было влажным.

— Подумай только, — с улыбкой сказал он. — В жизни я могу рассчитывать твердо лишь на одно…

Дождь стал уже чем-то привычным. Прижавшись к груди Ангелоса, Измини закрыла глаза. Она почувствовала, как он слегка провел рукой по ее волосам. Потом он окинул взглядом дома вокруг, спящий под пеленой дождя беззащитный город. Как мог этот огромный город таить свои мечты? Он с шумом выплескивал их на улицы. Статис сегодня был обеспокоен последними известиями. Выдержит ли Измини новую войну? Водородная бомба!

«Меня терзала тревога. Я не успел познакомиться с атомной физикой. Мне хотелось только спастись. Тысячи раз выступал я в свою защиту на судах. Не по поводу дела, за которое меня судили, — оно так и осталось для меня загадкой, — я защищался от душившего меня чувства безнадежности. Я назвал его страхом и беседовал с ним. Никто никогда не вспоминал обо мне, кроме тех, кто стремился привести в исполнение старый, уже пожелтевший от времени приговор. Итак, я до сих пор на войне, один на самом опасном участке фронта, где бой не стихает и по сей день. Со мной воюют молчанием, с другими — ядерным оружием. Словно мне было бы легче, если бы я хорошо знал, как происходят ядерные реакции! Невозможно жить в постоянном молчании. Все хотят иметь завтра. Войны, конечно, не будет, но меня, наверно, арестуют».

— Какая нелепость, Измини, сидеть под деревом!

— Но ведь дождь…

Измини все крепче обнимала его, словно хотела удержать. Рука ее проскользнула под пиджак и легла ему на грудь.

— Ты без рубашки?

— Да, — сказал Ангелос, словно это было вполне естественным. — Я не успел надеть ее, ушел внезапно.

Измини гладила его по влажной груди и ничего больше не спрашивала.

Ангелоса пронизала дрожь, будто он только что обнаружил, что на нем нет ни рубашки, ни носков.

— А вернуться ты уже не мог? За тобой следили?

Ангелос посмотрел на небо, на крыши домов и на дерево над их головами.

— Скоро рассветет, наступит день. Утром погляжу, что мне делать.

Они не заметили, как занялась заря. Небо постепенно становилось серо-голубым, листья на дереве, принявшем их под свою защиту, зеленели, и улицы начали приобретать перспективу. Прошел первый прохожий. Город оживал.

Измини держит Ангелоса обеими руками, и он понимает, что с рассветом его положение делается еще более безнадежным. Что произойдет сегодня? Как можно приостановить медленное вторжение дня между ними? Неясные отблески на его лице скоро станут обычным дневным светом, и тогда он уйдет от нее. Она смотрит на него с мольбой и удивлением. Столько лет не видела она его глаз. Опасность — с новым днем она приходит всегда обновленная — зажимает ей рот. Измини знает все… Прошло пять лет, и они снова в начале пути. Когда-то они верили, что все изменится, что время промелькнет быстро… А теперь пиджак у него промок, ботинки надеты на босу ногу, и страх терзает его сердце с наступлением рассвета, внезапного и нежданного, и влечет его дальше. Ангелос несет на себе груз прошлой войны. Тяжелый груз, который он не в силах сбросить. Это самое страшное! Измини чувствует, что больше она не сможет переносить немого отчаяния, неведение будет снедать ее. А он всю ночь, насыщенную страхом, пытался показать ей, что для него уход из чужого дома — обычное дело, прогулка под дождем.

Низкий разросшийся кустарник с омытыми листьями уже не скрывает Ангелоса и Измини. Они ощущают затрудненное дыхание нового дня, постепенно их заливает светом, дома приобретают объем и четкие очертания, земля снова становится землей, и теперь не спутаешь вздувшейся коры дерева с грудью Ангелоса.

У этого города, наверно, много дверей, готовых впустить тебя, только ты не знаешь, где они находятся. Ничто не проходит бесследно. Многим дорога твоя жизнь, и они хотят сберечь ее, но не так просто тебя найти.

Они покинули площадь. Еще безлюдные улицы казались им бесконечными. Какой-то человек бросил удивленный взгляд на их промокшую одежду и слипшиеся волосы.

Измини боится приближения рокового часа.

— Я пойду с тобой, — сказала она, сжимая ему руку.

— Нельзя, мы слишком бросаемся в глаза…

— Куда бы ты ни пошел, я пойду с тобой.

— Это было бы возможно, если бы я знал, куда идти.

— А теперь?

— Не знаю… Но я должен выжить… — Ангелос резко отдернул свою руку. — До свидания. Спасибо тебе…

Он торопливо поцеловал ее в щеку и бросился со всех ног. Измини на секунду остановилась в нерешительности. Она знала, что он уйдет. Потом побежала за ним, но не смогла догнать его и устало побрела по улице.

Смешавшись с редкими утренними прохожими, Ангелос свернул за угол и исчез.