Железные ворота

11

Как только первые лучи солнца пробились сквозь ставни, Ангелос подошел к стулу, который стоял у кровати, и потихоньку достал из пиджака Статиса свежую газету. Он вернулся к окну, стараясь не шуметь, потому что Статису мешал и шелест бумаги. Но было еще темно, и невозможно было разобрать даже заголовков. Он откинулся на спинку стула и оперся головой о стену. «До каких пор это будет продолжаться? — задал он себе хоть и старый, но вечно новый вопрос. — Я должен как-то выбраться отсюда…» И тотчас мелькнула еще одна мысль: «А куда я пойду?» Здесь был его родной дом, воздух здесь был насыщен воспоминаниями гимназических лет, волнениями юности и перешептыванием на винтовой лестнице. «Как будет нелепо, если меня обнаружат тут…» Сон Статиса — это молчаливая оборона, элемент реальности на данном отрезке пространства, как кровать, закрытые ставни, дверь, старые газеты, опять сложенные в углу.

Прежде Ангелос считал, что смутное время долго не продлится и год-другой он как-нибудь переживет. Но прошло уже много лет. «Мне не следует повторять старую ошибку», — подумал он и решил шаг за шагом проследить все свои действия. Но где ошибка? Что было бы, если бы он не считал, что на каждой квартире находится временно? «Я бездумно пожертвовал минимумом ради максимума, ради чего-то огромного, как я полагал. Не повседневные ли издержки погубили мою жизнь? Максимум и минимум отождествляются здесь, в этой комнате, где пахнет, как в казарме, грязным бельем, потом от ног и страхом. Видно, я был слишком молод и поэтому так расточителен. Любопытно, что и теперь я придерживаюсь прежней точки зрения». Нет, положение изменится. Как только рассветет, он убедится в этом, заглянув в свежую газету.

Какой-то шум в соседней комнате. Шаркающие неуверенные шаги, затем торопливые. Ясно слышится голос Андониса:

— Спи, мне надо заняться счетами. На этот раз настоящими. Не беспокойся. Я сам приготовлю кофе.

Вангелия что-то прошептала, и Андонис заворчал: у него, мол, масса работы, он просит оставить его в покое, ему необходимо сосредоточиться.

С того вечера как Ангелос узнал, кто живет рядом, он старался уловить каждое слово, произнесенное в соседней комнате. Там же его друг Андонис! Он даже пообещал отцу заняться его делом. «Нелегко, когда тебя считают молодцом, но еще хуже, когда тебя совсем ни во что не ставят». Значит, они в него верят. «Может быть, Андонис сказал это просто так, лишь бы что-то сказать, чтобы доставить удовольствие моему отцу или отделаться от него?» Нет, Андонис всегда был искренним и, если брался за какое-нибудь дело, доводил его до конца. Он переносил в чемодане оружие, ловко минуя патруль, участвовал в забастовках и выступал на собраниях. «Почему теперь он так груб, да еще с женой, и не хочет иметь ребенка?»

Газета, которую держит в руках Ангелос, еще только серый лист бумаги, капкан, приготовленный для первых солнечных лучей. Поскрипывание ставень, шаги в соседних дворах и еще какие-то неясные шорохи — это город, готовящийся начать новый день. Андониса больше не слышно, он, наверно, углубился в работу. «Я мог бы помочь ему считать, — подумал Ангелос. — Я трудился бы не покладая рук и еще был бы ему благодарен. Нет, нельзя, режим в этой странной тюрьме строгий, а Статис оказался самым жестоким тюремщиком».

«До каких же пор это будет продолжаться? — обратился Ангелос с немым вопросом к тихой комнате. — Пока я не установлю, в чем моя ошибка», — ответил он сам себе.

Ты помнишь того коротышку, преподавателя физики? Он рассказывал нам, что Ньютон дни и ночи сидел над одним и тем же вычислением. Только на восьмой год он убедился, что по прошествии двух лет с определенного момента он пошел по неверному пути. Шесть лет пропали даром. Он отложил в сторону исписанную бумагу и начал все сначала… Теперь подобные расчеты делаются за несколько часов с помощью электронной машины. «Я не вел записей и потому не могу найти свою ошибку, а следовательно, и не могу извлечь пользу из прогресса в технике». А техника — это не разум машин, это знание, присущее мозгу и рукам человека, который использует физические и общественные свойства предметов, чтобы предметы и знание превратились в машину, инструмент, теорему… Но все это только условие какой-нибудь задачи. Это только идея. Опытные мастера передают свой метод, нечто полезное последующим поколениям. До сих пор нет метода изоляции человека от общества. Существует метод строительства, торговли, ведения войны, даже тоски и отчаяния. «Ко мне все это не применимо; я не виноват в том, что попал в такое положение, я не был малодушен. В середине атомного века смешно говорить об отдельной личности. Я не могу решить свою задачу, потому что мне не удалось узнать ее условие. Какое же это условие?» И, задумавшись, Ангелос стал теребить свою густую бороду.

В горах он познакомился с одним добродушным человеком, неисправимым оптимистом. «Через две недели мы вступим в Афины», — твердил тот. Все посмеивались над ним, прошло уже полтора года, а он упорно стоял на своем: «Не понимаю, чего вы смеетесь, говорю вам, через две недели…» А когда немцы обратились в бегство, он кричал, обезумев от радости: «Вот видите? Два года я пытался убедить вас, а вы не хотели мне поверить…» Почему он, Ангелос, вспомнил о нем?.. Итак, Ньютон не изобрел электронной машины и дорого заплатил за ее отсутствие. У него хватило мужества начать все сначала. «Другие люди, применив правильный метод, сочтут нелепой мою задачу. Если одна из моих посылок ошибочна, то я не смогу правильно решить свою задачу. Я потерял связи, потерял друзей, отстал от жизни на много лет. И если я встречу кого-нибудь из знакомых, я, наверно, не найду с ним общего языка». Взять хотя бы Андониса.

В то утро сорок третьего года — кажется, был март, — когда Ангелос бежал от немцев, он пришел к Андонису. Накануне Ангелос занимался всю ночь напролет и, утомленный, уснул под утро, но и во сне его продолжали преследовать формулы и уравнения. На рассвете, как и теперь, загудели на улице машины. Ангелос быстро натянул брюки, рубашку, надел ботинки и при первом стуке в дверь был уже на винтовой лестнице. Пройдя по перилам, он перепрыгнул со своей террасы на соседнюю, осторожно вскарабкался на крышу — черепица была сырая и, как картонная, ломалась при каждом шаге — и затем оказался в чужом дворе, где тогда была механическая мастерская. Пробрался закоулком мимо ряда квартир и вышел на узкую улочку к развалинам дома. И бросился разыскивать Андониса. Андонис рассмеялся при виде его, дал ему свой пиджак и повел к себе домой… Вот уже несколько дней Ангелос здесь, а еще не слышал смеха Андониса… «Как звали студента, убитого у меня на глазах?..» В тот вечер Ангелос забежал к Измини в гимназию. «Береги себя, будь осторожен…» — испуганно лепетала она. «Как видишь, я уберег себя…» Когда эсэсовцы ворвались утром в дом, рассказывала ему Измини, у его отца случился сердечный приступ; господин Харилаос не верил, что Ангелосу удалось бежать. На улице Измини то и дело оглядывалась, не следят ли за ними, и Ангелос подшучивал над ней. Она не сердилась на него, предлагала ему свою помощь, а когда он стал уговаривать ее отбросить страхи, Измини вдруг спросила: «Ты можешь сделать мне одно одолжение?» Она достала из портфеля тетрадь и показала ему две задачи по тригонометрии. «Я сегодня ничего не поняла на уроке… Мои мысли были далеко… Сосредоточиться я уже не смогу…» Они остановились перед слабо освещенной дверью кофейни, и он написал ей решение первой задачи. Измини было страшно, она уже раскаивалась, что задержала его, и хотела, чтобы он скорее ушел. Но Ангелос, сохраняя полное спокойствие, не спеша решил и вторую задачу. А потом, уже около сквера, Измини спросила, шутя: «А ты правильно решил? Я ведь просто перепишу». «Правильно», — ответил уверенно Ангелос. «Когда я снова увижу тебя?» — продолжала она. «Завтра в девять, здесь же», — сказал он. «Ты придешь?» — «Непременно». Он верил, что выполнит обещание. На следующий вечер, находясь в другом конце города, он летел со всех ног, чтобы успеть на свидание. «Поздравляю. Ты получил по тригонометрии отлично, — сказала Измини. — Но еще больше я рада, что ты пришел». В тот вечер он тоже не знал, где ему переночевать, но это его не тревожило. Он был уверен, что и завтра непременно придет на свидание в сквер.

Он снова вспоминал свой побег из дому, словно это был самый знаменательный момент в его прошлом. Мысленно он проделал весь путь, шаг за шагом, и почувствовал радостное волнение, от которого неистово бьется сердце, когда удается избежать большой опасности. Он выбрался тогда из развалин дома, на утренней улице было прохладно, скорее даже свежо, и пустынно — закрытые ставни, серое небо, много надежд и сомнительная свобода, при ощущении которой невольно ускоряешь шаг. Но теперь важнее вырваться отсюда, чем дышать свободно. Предаваться воспоминаниям — это приятная тренировка памяти… Итак, все то же утро — через два дня после демонстрации пятого марта[7]. А потом провал в памяти. Где очутился он, перебравшись по крыше, перед тем как спрыгнуть на чужой двор? По-видимому, где-то за комнатой Статиса.

Ангелос выпустил из рук газету — она упала на пол — и, переставив стул, сел к столу, чтобы решить эту задачу. Он принялся вычерчивать на газетной бумаге свой путь. Лестница, терраса, перила, терраса соседнего дома, выходящего на другую улицу, прачечная, две виноградные лозы — повисаешь на них и прыгаешь на ограду, а оттуда на черепичную крышу. Еще раз сначала. Он взял другой лист — Статис часто оставлял на столе бумагу. На этот раз Ангелос чертил внимательно, стараясь сохранить в масштабе размеры домов. Первый чертеж он сложил и спрятал в карман. Это занятие поглотило его целиком.

Вдруг Статис перевернулся на другой бок, и Ангелос тотчас убрал лист, словно там были секретные сведения. Убедившись, что Статис спит, он мысленно отругал себя за свои страхи и опять углубился в работу. Чтобы план был полным, он вычерчивал и ближайшие дома. Изобразил свою квартиру и соседние — весь свой дом и двор, флигель и двухэтажный дом справа. Получился настоящий план! «Всегда полезно знать, где находишься».

Андонис отодвинул стул. Кончил, наверно, считать. По всей вероятности, собрался уходить. Вангелия спросила, когда он вернется. Он и сегодня сказал: кто, мол, знает, что произойдет с ним до полудня.

Опять раздался голос Вангелии:

— А ты не забыл о просьбе судьи? Он опять спрашивал меня вчера вечером. Что сказать, если он зайдет?

— Скажи, что я занимаюсь этим вопросом.

— И все? Он ждет более определенного ответа.

Андонис заговорил раздраженно:

— Судья — наивный человек. Он считает, что дело его сына в руках одного или, скажем, десяти свидетелей. Он не понял, что судьба Ангелоса зависит от общего положения, это не частный случай…

— Зачем же тогда ты пообещал ему?

Андонис пробормотал что-то, но Ангелос не расслышал.

— Но что же мне все-таки сказать, если он зайдет?

— Все, что придет тебе в голову, я не знаю…

И вот он уже с портфелем в руке поспешно пересекает двор. Он похож на испуганную косулю, которая несется к лесной чаще, чтобы спрятаться там. Улица будет для него густым лесом. «Андонис прав. Это не частный случай. Мое положение зависит не от показаний свидетелей».

Ангелос вернулся к столу и начал вычерчивать новый, более детальный план.

Вскоре пришла Измини, он узнал ее по походке. Она выглядит усталой, утратившей девичью свежесть. Она стала женщиной, которая понимает, что значит упущенное время.

В ту дождливую ночь он не решился сказать ей, что, пожалуй, лучше им больше не встречаться… Но это бы означало, что он примиряется с катастрофой, и сейчас Измини была бы еще печальней.

Он дошел до террасы соседнего дома. Чертеж постепенно пополнялся новыми деталями. Уже вырисовывалась хорошо знакомая картина. За квартирой Андониса должен находиться двор, где расположена механическая мастерская… Теперь там, кажется, автогенная сварка. А потом закоулок, выходящий на параллельную улочку. И спасение…

Статис охраняет его не так уж бдительно. При желании легко можно взять ключ у него из кармана. «Почему Статис всегда так странно смотрит на меня?»

Все встречают тебя каким-то недоуменным взглядом. Словно ты явление преходящее, временное. Наверно, ты производишь такое впечатление, а может быть, им известно еще что-нибудь? Помнишь, как на тебя смотрели сестры Орестиса, в доме около холма Ликавиттоса… Они передавали тебе еду в приоткрытую дверь и убегали. К счастью, в комнате был балкон, и когда темнело, ты не спускал глаз с прохожих и уличного фонаря на углу. Напротив находилась сапожная мастерская, а по соседству жила молодая блондинка. Каждый вечер ее провожал юноша, и они целовались у подъезда…

Никто не считался с тем, что Ангелос находился в этом доме. К сестрам Орестиса приходили друзья; они танцевали под музыку, передаваемую по радио. Однажды вечером они все вместе вышли погулять. Накрапывал дождь, и с улицы доносился их заразительный смех. Ангелос, не шевелясь, наблюдал, как капли стекали по стеклу, в желтом свете электрической лампы они были похожи на звездочки. Полторы недели провел он там. «Меня словно вычеркнули из жизни, точно у меня не было на нее прав». Потом он скитался по улицам несколько дней, пока не оказался в квартале Перистери у своего друга Ставроса, с которым вместе партизанил. «Все в порядке, — сказал ему Ставрос, — ты будешь спать в машине. — И показал Ангелосу на стоявший во дворе грузовик, прикрытый брезентом. — Никто не догадается». Действительно, дом находился в стороне, и двор был тихий. В первую ночь Ангелос закутался в тряпье и, усталый, заснул мертвым сном. Каждое утро на рассвете он пробирался в дом, состоявший всего лишь из одной комнаты. Жена Ставроса работала на фабрике в Пирее и возвращалась поздно. Хозяева оставляли Ангелосу ключ, он запирался изнутри и мог всегда, как только ему вздумается, открыть дверь. Как-то раз в воскресенье к Ставросу пришли гости. «Я вас познакомлю с моим другом Ангелосом. Парень что надо!» — сказал им Ставрос, хитро подмигнув. Гости развеселились, чокались, шутили. «Ты парень что надо, правильно сказал Ставрос!» — воскликнул один из гостей и похлопал Ангелоса по плечу. Едва стемнело, Ангелос, сославшись на дела, первым вышел из дому. И еще несколько раз собирались друзья Ставроса; казалось, они были давным-давно знакомы с Ангелосом. Однажды, когда у Ставроса был выходной день, он с женой и Ангелос ходили даже на прогулку. В ту зиму он не замечал, как убывали и удлинялись дни, и не мерз в грузовике под дождем и ветром. Но как-то в субботу вечером послышались выстрелы, и весь квартал всполошился. Женщины кричали, ребятишки плакали. По-видимому, за кем-то была погоня, потому что топот и выстрелы все приближались. «Ставрос! — пробегая мимо, крикнул перепуганный сосед. — Кто-то прячется в твоей машине, я сам видел!» Ставрос выскочил во двор. «Да что ты, это мой напарник. Мы сегодня уезжаем в другой город». Он тут же сел за руль, грузовик тронулся с места и, свернув на проселочную дорогу, где толпились люди, взволнованно обсуждая событие, в мгновение ока скрылся из виду. Отъехав на значительное расстояние, Ставрос остановился на пустыре и сказал, ликуя: «Здорово мы от них удрали!» Ангелос спрыгнул на землю. «Куда ты сегодня денешься?» — спросил Ставрос и сунул ему в карман все оказавшиеся при нем деньги. «Где-нибудь устроюсь», — неопределенно ответил Ангелос. Машина уехала, и он остался один на дороге. Он даже забыл спросить, куда завез его Ставрос. Ночь он провел в заброшенной каменоломне, которая попалась ему на пути. Он не сомкнул глаз, все смотрел на далекие яркие огни Афин, рассеянные во мраке по горизонту. «Любопытно, ведь Ставрос считал, что я вылезал потихоньку из грузовика и ходил куда-то по ночам. А я не разуверял его, напротив, даже намекал, что встречаюсь с нужными людьми. Но я ни разу носа не высунул на улицу, и стреляли вовсе не из-за меня. Сосед проходил мимо машины как раз в ту минуту, когда я приподнял край брезента, чтобы посмотреть, что происходит».

План закончен. Район весь до мельчайших подробностей знаком тебе. Но ты не можешь убежать, как в тот раз, когда ускользнул из рук эсэсовцев. Долгие годы ты скрывался, сидел взаперти. Ты постарел. «Я полагал, что могу еще потерпеть и подождать. И это, кажется, одна из главных моих ошибок».

Он изучал план. Стоит оказаться в соседнем дворе… И путь открыт. Молнией мелькнула мысль: «А если сделать подкоп?»

Он отчаянно ухватился за эту идею… Подсчитал. От четырех до пяти метров. Подземный ход до конца двора. Он пройдет под комнатой Андониса, под тем углом, где сложены консервы. «Я могу убежать! Убежать от моего страха. А там видно будет. У меня нет времени, я не могу больше ждать…» Копать-то дело несложное. Но надо вынуть около трех кубометров земли.

Статис открыл глаза. Ангелос поспешно сунул листок в карман.

— Проснулся? — в замешательстве спросил он.

Статис прижал палец к губам — молчи, мол…

— Вангелия ушла, никого нет.

— Ты позавтракал?

— Я ждал тебя, чтобы поесть вместе.

Статис потянулся, потер глаза тыльной стороной ладони и сказал, что голоден. Трудящийся человек на все имеет право.

— Статис, постриги меня, пожалуйста… Волосы у меня сильно отросли…

— Зачем? Ты собираешься уйти?

— Меня раздражает моя грива.

— А кто тебя видит?

— Как знать? Быть может, не помешает… Вчера писали, что есть надежды на некоторое ослабление…

— Ты успеешь не раз постричься и отпустить волосы, прежде чем произойдет что-нибудь подобное.

Ангелос равнодушно выслушал пророчество Статиса. Они развернули пакет с едой и принялись за завтрак. Яйца, картофель, сыр — все казалось Ангелосу очень вкусным, особенно после того, как он затратил столько сил, чтобы вычертить план побега.

— Статис, скажи, здесь поблизости строится дом? Я слышал, как скрипят краны…

— Не знаю… Кажется, строится на соседней улице… Там были какие-то развалины…

— Существует еще механическая мастерская? Что за этой стеной?

— Тебе-то не все ли равно?

— А вдруг нас слышат?

— Да, там дом…

— А дальше?

— Двор. Теперь там занимаются автогеннной сваркой… А почему ты спрашиваешь?

— Из чистого любопытства… Каждый вечер все вдруг озаряется вспышками пламени… Ты ничего не слыхал обо мне?

— Нет.

— О чем допытывалась у тебя вечером Измини?

— Все о том же. Не вижусь ли я с тобой, где ты… Но я прикидываюсь дурачком. Если начнутся свидания, хождение взад и вперед, лучше уходи отсюда.

— Ты так думаешь? Хочешь, я уйду сейчас?

— Сам решай. Тогда зачем было скрываться столько лет? — Статис громко засмеялся. — Тебе нужно проветриться. Вредно, пожалуй, сидеть все время взаперти.

— Чего ты смеешься? Думаешь, я боюсь? Я никогда не боялся. Выходил, когда нужно было. И сейчас могу, если хочешь…

— Это твое дело, — проворчал Статис. — Я просто приютил тебя. Но мне ни к чему впутываться в неприятности. Если тебе здесь не нравится, твоя квартира напротив, ступай, ежели есть охота…

— Не думай, что я боюсь…

— Я ничего не думаю, ты сам заговорил об этом. — Тон у Статиса стал строгим. — Теперь ты все будешь делать по-моему. Иначе…

— Хорошо… Ты можешь принести сюда мои книги? Мне хотелось бы почитать. Я так отстал…

— Читай газеты. Если я попрошу у Измини твои книги, она все поймет и будет приставать ко мне каждый день. Разве это годится? Помнишь, как во время оккупации ты привел меня с завязанными глазами в типографию? Три года просидел я в подвале… И когда я попросил тебя однажды разрешить мне повидаться с Элли, ты ответил «нет». Я повиновался. Пришлось… А потом я не смог ее разыскать… Ты помнишь Элли?

— Но это же совсем другое дело.

— Конечно. Но в каждом случае действуют свои законы, и с ними надо считаться. Не так ли? Ты мне тогда толковал всю ночь про порядки в типографии, и я хорошо их усвоил. Я примирился с жизнью в подполье. Примирись же и ты со своим положением. Ты совсем не помнишь Элли?.. Я даже не попрощался с ней… Между нами, конечно, ничего такого не было… Я не смог тогда даже поговорить с ней. Где она теперь? — Статис замолчал, поглощенный воспоминаниями об Элли. Потом повернулся и спросил Ангелоса напрямик: — До каких пор ты будешь сидеть так?

— Этот вопрос мучает и меня. Думаешь, мне легко? «Я должен спастись», — без конца твердил я, но теперь боюсь, что не спасся ни от чего.

— Раз ты жив…

— Но в сущности…

— А в чем сущность? — спросил Статис.

Ангелос опустил руку в карман и погладил листок с планом побега.

— Ты, Статис, доволен своей жизнью?

— Нет, но мне все равно. Я привык жить так. Последуй моему примеру — примирись и ты. Тогда оставайся… или уходи…

— Невозможно поверить, что я так и проживу свой век взаперти.

— Теперь тебе трудней, чем вначале. Если ты выйдешь на улицу и с тобой что-нибудь стрясется, значит, ты потерял напрасно столько лет… Ты должен спастись. Ты же…

— Осужденный?

— Нет, борец.

— Да, Статис, хоть ты и шутишь, — с горькой улыбкой отозвался Ангелос, — я ни на минуту не перестаю бороться.

— То есть? Что же ты делаешь?

— Пусть даже я ничего не делаю… Но каждый день у меня проходит в борьбе за то, чтобы не погибнуть, хоть я и знаю, что есть приговор.

— А какой толк?

— Ведь, если я погибну, приговор как бы будет приведен в исполнение.

Они явственно услышали шаги Вангелии в соседней комнате и сразу замолчали. Статис стал одеваться, а Ангелос опять пододвинул свой стул к окну.

План у него был в кармане. Это все же какое-то «решение», в поисках его он бился немало времени. Если задуманное осуществится, он сможет выходить отсюда и возвращаться, не подвергаясь опасности. Он внимательно посмотрел на Статиса, не родилось ли у того какое-нибудь подозрение. Побег — это секрет, еще одна тайна этой комнаты… Три кубометра земли. А что его ждет по ту сторону?! Сварщики работают до восьми, самое позднее до десяти… «Надо высчитать, насколько пол здесь приподнят над землей, чтобы решить, на какой глубине должен пройти подкоп. Если мне удастся его сделать, я перестану бояться».

Он подошел к Статису, который брился перед осколком зеркала, и прошептал ему на ухо:

— Когда ты назвал меня борцом, ты иронизировал?

— Нет. А разве я был не прав?

— Ведь борец — это человек, который действует, делает что-либо полезное для других…

— А что ты мог сделать?

— Не размениваться на мелочи. Не знаю, сумел ли я.

Статис только пожал плечами. Затем он спокойно закончил бриться, собрал объедки и грязную бумагу и пошел в прачечную выбросить их. Ангелос поежился в углу. Через приоткрытую дверь на него пахнуло ветром свободы. На дворе, залитом солнцем, было пусто, солнце добралось и до ножек стула.

Дверь опять была на замке — Статис запер ее и ушел, умытый, в вычищенной одежде. Его, как всегда, ждут сообщения со всего света, которые под его руками превратятся в ряды металлических букв. «Подумать только! Наступит такая ночь, когда я беспрепятственно выйду на улицу!»