Железные ворота

19

Однажды в субботу Евтихис и Андонис вернулись домой угрюмые и молчаливые. Они заперлись в комнате Андониса, где были сложены консервы, и просили им не мешать.

— Ну и сволочь твой друг Спирос. Почему ты меня остановил? Я бы набил ему морду, — первым прервал молчание Евтихис.

— А что ты от него, собственно, ожидал? В том, чтобы давать нам новые заказы, он больше не заинтересован. Он использовал нас, когда ему было нужно, и все.

— Он же обещал нам работу на полгода, — негодовал Евтихис. — Он обманщик и сволочь.

— Да. Но если кто-нибудь верен своему слову вопреки собственной выгоде, в деловом мире его считают идиотом.

— Ерунда! — закричал Евтихис. — Мне кажется, он держит тебя в руках, и поэтому ты не решился разговаривать с ним, как следовало бы. Ведь так?

— Но наше сотрудничество не могло тянуться вечно. Он же был обыкновенным заказчиком.

Евтихис настаивал на своем, что Спирос сволочь и что нужно было двинуть ему хорошенько.

— Мне с самого начала не понравилась его рожа. А ты точно онемел. Сколько ты ему задолжал?

Андонис возразил, что это не имеет никакого отношения к данному вопросу. Они пришли к выводу, что нужно сегодня же отказаться от второй смены.

— Не беда, Евтихис, мы найдем другие заказы…

— Кто скажет рабочим, что их увольняют?

— Ты. Ты ведь хозяин, — сказал Андонис.

Дело оказалось несложным. Когда закончился трудовой день и станки замолкли, Евтихис похлопал в ладоши, а Андонис, собравшись с духом, объявил рабочим, что, как их и предупреждали, людей для работы во вторую смену набирали только для выполнения временных заказов. Эти заказы кончились, так что ничего не поделаешь.

Вывод был прост. Воцарилось ледяное молчание. Ведомости были заготовлены, и Андонис рассчитался со всеми.

Очень тяжелая минута, когда рабочий получает последнее жалованье. Сказано несколько сбивчивых слов, на скорую руку приведены в порядок инструменты, и вот он уходит, опустив голову. Евтихис пообещал при первой же надобности вызвать их опять и, может быть, даже в скором времени. Все хозяева говорят напоследок одни и те же слова, точно для них сочинили речь и распространили в печатном виде.

Вечером с соседнего двора опять донеслась знакомая песня. Евтихис старался ее не слушать — она звучала, как похоронная. Он пошел с Мэри прогуляться. А когда вернулся, Андонис сидел за счетоводными книгами и заполнял какие-то ведомости. Наличные деньги кончились; Спирос, согласно договору, должен был заплатить им лишь через три месяца; срок векселям, которые учли в банке, истекал через несколько дней; новых заказов не было.

— И самое скверное, что себестоимость продукции у нас остается все еще очень высокой, — сказал в заключение Андонис.

— Значит, мы идем ко дну?

— Нет, брат, это обычные трудности, с какими сталкивается каждое предприятие… Не забывай, что мы делаем лишь первые шаги и что начали мы с крох.

— То есть нам позарез нужны деньги, — сделал вывод Евтихис. Он не мог понять, почему после двух недель напряженной работы, при строжайшей экономии, не положив в карман ни драхмы, они задолжали еще больше. Странное дело! Андонис утверждал, что секрет — в себестоимости продукции и что необходимо более рационально организовать производство. «Ну что ж, пусть попробует, а мы поглядим, что из этого выйдет».

В понедельник утром Евтихис решил собрать рабочих и поговорить с ними начистоту — ведь перед ним были свои люди. У предприятия, начал он, неожиданно возникли трудности; чтобы расплатиться с долгами, нужен целый воз денег; дело это было затеяно, добавил он в заключение, чтобы все тут добывали себе хотя бы сухую корку. Поэтому они должны помочь ему: работать еще больше, чтобы сообща преодолеть трудности, иначе им всем придется плохо.

Все выслушали его молча, не выражая ни волнения, ни сочувствия, и с суровыми лицами, в молчании приступили к работе. Андонис не переставал твердить Евтихису, что это временное отклонение и скоро наступит взлет.

— Всякое предприятие обязательно испытывает как взлеты, так и падения, оно словно качается на волнах.

Евтихис в ответ на это заметил:

— Да, но разве знаешь, подымет тебя волна или обрушится на тебя и бросит в пропасть?

Андонис преподал ему небольшой урок, объяснив, что издержки производства в мануфактуре всегда высокие, а оборот основного капитала, входящего в стоимость продукции, происходит медленно.

— Ну и пиши об этом в своей статье, меня это ни чуточки не интересует, — проворчал Евтихис и ушел на свидание с Тодоросом. Вот кто мог бы помочь им. Андонис избегал обращаться к этому человеку, но заем всегда хорош, из чьих бы рук он ни был получен.

На другой день Эльпида явилась в мастерскую раньше всех. Она уже была у станка, когда в цех вошел Евтихис.

— Я вижу, ты ходишь сам не свой. У тебя трудности, так ты сказал нам… — сбивчиво заговорила она.

— Да, разные неполадки. Но не беспокойся… Если даже мне всех придется уволить, тебя я все равно оставлю. Ты молодчина, научилась хорошо работать.

— Я вот принесла тебе… — робко сказала она и достала из кармана четыре лиры и завернутую в платок золотую цепочку, его подарок.

— Зачем? Это твое.

— Теперь тебе может пригодиться.

— Нет, нет, спрячь, я тебе это подарил.

Эльпида сунула цепочку и деньги ему в руку, и как раз в эту минуту в дверях показалась бдительная Мэри. Поэтому Евтихис не смог уже ничего возвратить Эльпиде, не успел даже поблагодарить ее и лишь спросил начальственным тоном, в порядке ли ее станок. Тут пришли другие рабочие, а он вместе с Андонисом отправился искать заказы.

Неделя тянулась медленно, в бесконечных волнениях. Наступила суббота, Евтихис ходил мрачный как туча. Он не находил себе места. Заходя в цех, он обводил всех рабочих внимательным взглядом и пытался вступить с ними в дружескую беседу — столько лет мы, мол, уже знакомы, пуд соли вместе съели, — а иногда угощал их сигаретами или же бранил по пустякам.

Андонис пришел домой смертельно усталый, он не смог раздобыть нигде ни драхмы. У них была только золотая цепочка Эльпиды и ее четыре лиры, как раз столько, чтобы купить в понедельник пряжу. Приближался конец рабочего дня, а Евтихис, запершись в прачечной, сидел там, обхватив руками голову. Но субботний вечер не может тянуться вечно. Машины наконец остановились, гул затих, рабочие вытерли руки и пот со лба и, почуяв недоброе, не торопились умываться.

Тогда во дворе наконец появился Евтихис и, набравшись храбрости, сказал:

— Очень прошу вас, помогите мне. У нас вышло маленькое недоразумение… До последней минуты мы надеялись, что нам принесут деньги, да, видно, подвели.

— Ну что ж, мы подождем, — предложил кто-то.

— Уже, наверно, не принесут. Не ждите понапрасну.

Все смотрели на него. Эльпида, его мать, Фанис, Варвара и другие. Они сгрудились вокруг него и постепенно подступали все ближе.

— Хоть двадцатку, чтоб перебиться, — сказал Иорданис.

— Ничего не выходит, — ответил Евтихис. — У нас есть только на пряжу. Если мы за нее не заплатим, в понедельник будем сидеть сложа руки. Хотите? Нет, нет, — тотчас добавил он. — Так не годится. Интересы дела прежде всего…

Он оглянулся и увидел в углу Андониса. Эти несколько секунд молчания решили все. Подойдя вплотную к Евтихису, Фанис спросил, кусая губы:

— А что ты будешь делать с пряжей, если мы в понедельник не выйдем на работу?

— И ты, Фанис, туда же! Ведь мы с тобой вместе не одну пару подметок протерли в погоне за грошами на кусок хлеба…

— То было раньше. Мы бегали по городу, высунув язык, чтобы выручить хоть несколько драхм. А теперь мы работаем в мастерской, это совсем другое дело.

Тут вмешалась тетушка Стаматина:

— Хозяева должны позаботиться о том, чтобы найти деньги. Где это слыхано, чтобы мы платили за пряжу… Евтихис метал громы и молнии… Старуха, видно, забыла, что разговаривает с сыном. Ее костлявое лицо еще больше вытянулось, она уперла свои мозолистые руки в бока и стояла посреди двора, точно ствол высохшего дерева.

— Мать ты мне или нет? — завопил Евтихис.

— Теперь ты об этом вспомнил? Я здесь ткачиха.

— Как они позволяют себе такое? Ведь чуть ли не вчера они были безработными, — с недоумением сказала Мэри, обращаясь к Вангелии.

Евтихис пробрался через плотное кольцо людей и, взяв Андониса за шиворот, хорошенько встряхнул его: говори, мол, что теперь будет?

Андонис не сразу заговорил.

— Простите, что я вмешиваюсь, — наконец обратился он к рабочим. — Поверьте, пожалуйста, что это совершенно непредвиденное осложнение, небольшое финансовое затруднение. Если вы пойдете нам навстречу хотя бы раз, в начале…

— А ты обещаешь в понедельник заплатить нам деньги? — спросил Фанис.

— Обещаю! — закричал Евтихис.

— Ну, пошли отсюда! Хватит… — пробормотала тетушка Стаматина, направляясь к воротам.

Люди гурьбой двинулись за ней. Казалось, их была целая толпа. Евтихис, погруженный в раздумье, застыл на месте. Когда рабочие ушли, он повернулся к Андонису.

— Об этом, брат, ты меня не предупреждал. Помнишь, как-то вечером ты предлагал мне заняться контрабандой, и мы толковали тогда о промышленном предприятии? Все ты говорил вроде бы правильно, но кое о чем умолчал. Вот мы и влипли.

Работа над проектом продвигалась успешно, постепенно вырисовывалось здание — прочное соединение железа и бетона. Ангелос трудился, не разгибая спины, в каморке на террасе. Не замечал ни духоты, ни палящего солнца. «Как в течение стольких лет не обнаружил я этого неиссякаемого источника?» Решения математических и технических задач в строительном деле вытекают одно из другого, если материалы хорошо изучены и произведен расчет конструкций и действующих сил.

Маленький стол превратился в чертежную доску. На постели и на полу росли рулоны бумаги. Ангелос пил тепловатую воду из кувшина и, утерев с лица пот, продолжал работу. Чертежи стали правильными, расчеты — точными, ведь числа обладают огромным преимуществом: они объективно представляют выражаемую ими величину и соотношения их всегда неизменны.

Измини как-то сказала:

— Будем делиться тем хлебом, что есть.

А Ангелос добавил:

— И тем, что будет.

Несколько раз она приходила к нему на рассвете и целый день просиживала рядом с ним. Рука его обрела твердость, глаза — зоркость.

— Этот чертеж я буду делать завтра, — сказал однажды Ангелос, и Измини отметила, что теперь он стал думать с уверенностью о том, чем займется на другой день. Это «буду» — большой шаг вперед. Она обрадовалась, но, чтобы не спугнуть его, скрыла свою радость. В полдень они ели из одной тарелки салат из помидоров и брынзу.

— Человек не создан для того, чтобы жить обреченным на молчание, — сказал Ангелос, и Измини засмеялась. А он добавил: — Когда человек живет сам по себе, он превращается в простейший организм.

— Могу я тебе чем-нибудь помочь? — спросила Измини.

— Конечно, у меня есть для тебя полезная, но утомительная работа.

— Какая?

— Сиди здесь. Тебе она знакома, это необычайно ответственная работа.

Он работал непрерывно до позднего вечера, не отрывался от чертежей даже в сумерки. Когда совсем стемнело, Ангелос и Измини вышли на террасу и сели на перила.

— Через две недели я закончу, — с уверенностью сказал он…

На следующей неделе атмосфера в мастерской Евтихиса еще больше сгустилась. Недовольство и ропот все возрастали. Иорданис теперь уже не рассказывал во время перерыва забавных историй, не слышно было острот и шуток. Но до белого каления Евтихиса доводило постоянное перешептывание. При виде его рабочие замолкали, обменивались взглядами. «И здорово же мы влипли». Но «финансовое затруднение» неожиданно уладилось: в понедельник Тодорос дал новый заем. Евтихис плакался, умолял, из кожи лез вон и наконец, подписав несколько документов, таких же, как прежние, получил деньги.

«Все в конце концов утрясется, — думал он, — самое главное, чтобы работали станки». Он холодел при мысли, что может прекратиться этот гул, звучавший для него, как прекрасная музыка. Если замрет жизнь в мастерской, он этого не переживет. Андонис морочил ему голову бесконечными разглагольствованиями о себестоимости и причинах неудачи; виноваты, по мнению Андониса, были условия времени, система импорта, конкуренция. Но он прекрасно знал, что система импорта, конкуренция существовали и прежде. Поэтому болтовню Андониса он ни во что не ставил и был уверен, что стоит им поднажать, как дело пойдет на лад. «Я предпочитаю, Мэри, подохнуть на работе, а не с горя или от разрыва сердца», — говорил он жене. Благодаря займу он выплатил рабочим половину жалованья за прошедшую неделю… Если бы тетушка Стаматина не была его матерью, он бы показал ей, где раки зимуют. А стоило Фанису раскрыть рот, как его буквально трясло от негодования. Несколько раз Андонис пытался втолковать ему, что люди правы, требуя вознаграждения за свой труд, но он ругал Андониса на чем свет стоит.

В следующую субботу события развивались приблизительно так же, как в предыдущую, но рабочие уступили, получив опять половину денег.

— За этими воротами вас ждет безработица! — кричал Евтихис, встав на ящик.

Обстановку разрядил немного Андонис; он произнес небольшую речь о гибельной конкуренции с крупными промышленниками и о том, что мелкие предприятия должны непременно выжить.

— Спасибо. Ты нам глаза открыл, — заметил язвительно Фанис.

Но наступившее затем молчание не могло долго тянуться. Ропот и недовольные взгляды не сулили ничего хорошего. Евтихис прекрасно понимал это — недаром он целый день торчал в мастерской — и поделился с Андонисом своими опасениями.

Андонису не надо было много времени, чтобы разобраться в поведении рабочих. «Все их повадки знакомы. Чего же от них ждать, если им не платят?» Но он не осмелился сказать о своих печальных выводах Евтихису. К тому же пришло несколько извещений из банка, и обстановка еще больше усложнилась.

И в довершение всех неприятностей вдруг остановились машины. Наверно, нет электрического тока, решил Евтихис, но на всякий случай спросил, в чем дело. Став перед ним плотной стеной, рабочие заявили ему:

— Мы больше не будем работать, если ты нам не заплатишь.

— Сию минуту? Это невозможно.

— Но ты нам обещал.

Тогда Евтихис позвал Андониса:

— Иди сюда. Ребята требуют…

Андонис все уже понял и был в воротах.

— Я мчусь в банк, — крикнул он и исчез.

Ему вслед понеслось проклятие Евтихиса.

Но надо было выяснить отношения с рабочими, которые, словно завороженные, не спускали с него глаз.

— Ну чего вы уставились? — обратился к ним Евтихис. — Разойдитесь. Я же сказал: вам заплатят, как только будет продан товар…

В ответ раздался смех. Он сделал вид, что не рассердился, и, указывая в сторону забора, объявил:

— Кто не хочет работать, пусть идет туда. Остальные стойте на месте. По одному… чтобы выяснить раз и навсегда…

К забору тотчас направились тетушка Стаматина и Фанис — он этого ждал. Потом пришла очередь Эльпиды. Евтихис улыбнулся — и у него ведь есть свой, близкий человек. Эльпида сделала два шага и остановилась. Затем решительно двинулась к забору. Неужели у него на глазах рушится мир?

— Стой! — закричал он.

Эльпида опять остановилась. Лицо ее не дрогнуло. Она ждала, что он ей скажет, но он лишь недоуменно смотрел на нее, и она присоединилась к Фанису и старухе.

— И ты!

— Да, — ответила она, не повышая, как всегда, голоса.

Точно оглушенный сильным ударом, Евтихис не решился продолжать эту опасную игру. Он вытер пот со лба и пробормотал:

— Делайте что хотите! Мне все равно. — И поспешно скрылся в прачечной.

Люди, видно, разбрелись по двору. Он различал шаги, отдельные слова. Чтобы прийти в себя, он подставил голову под кран. Потом закрыл ногой поплотней дверь.

Вдруг во дворе появились два незнакомых человека. Подозрительные типы, к ткацкой мастерской они определенно не имели никакого отношения. Испуганная Измини выглянула из двери.

— Госпожа Вангелия! — закричал Фанис. — Тут спрашивают господина Андониса.

Вангелия подбежала к пришедшим. Они что-то сказали ей вполголоса.

— Да, он живет здесь, — ответила она. — Но сейчас его нет. Несколько дней назад он уехал в Ларису. Он, знаете ли, часто разъезжает… Как только вернется, я ему скажу.

Незнакомцы ушли, и Вангелия заперлась в своей комнате.

Во дворе все замерло. Евтихис носа не высовывал из прачечной. Одни рабочие сидели на земле, другие бесцельно бродили по двору. Сколько же их в этой ткацкой мастерской? Здесь у него учитывался каждый грош — собралась целая стопка счетоводных и товарных книг, — а сколько человек работало у него, он не представлял. Тысяча, а может, сто тысяч?

Наконец Евтихис вышел из прачечной.

— У меня вдруг закружилась голова. Наверно, перегрелся на солнце. Вы не так меня поняли: я пошутил. Мы ведь часто шутим. Ваше право работать или прохлаждаться… Ну, кто расскажет какой-нибудь анекдотик?

Но никто не подошел к нему. Люди как ни в чем не бывало ходили по двору, по цеху. Машины стояли мертвые. Почему он еще не сошел с ума? Долго будет продолжаться эта отвратительная комедия? Он растянулся на земле, подальше от других. Эльпида сидела в тени, под лестницей; она, видно, не поняла, что натворила. А если тихонько подкрасться к ней и поцеловать ее в глаза, затененные ресницами? Сколько тысяч километров отсюда до винтовой лестницы? Неизвестно, хватит ли всей жизни, чтобы совершить это путешествие. А жаль, приятно верить, что ты успеешь туда добраться; пуститься бы в путь и не думать о возвращении. Это было бы похоже на путешествие в космос, о которых пишут в газетах.

Вангелия вышла из своей комнаты с тяжелым чемоданом в руке.

— Ты куда, Вангелия? — спросил Евтихис.

— Мне передали, что моя двоюродная сестра тяжело…

— Да полно тебе! Все двоюродные сестры рано или поздно начинают болеть.

Она не ответила, видно, торопилась куда-то. В воротах на ходу она обменялась несколькими словами с Измини и ушла, точно спешила по делу или хотела сбежать из дому.

— Эльпида! — позвал Евтихис, не надеясь, что та отзовется.

Но Эльпида даже подошла к нему. Странно!

— Ты что, Евтихис?

— Почему ты это сделала? — тихо спросил он. — Есть у меня человек ближе тебя? Даже моя мать…

— Так нужно было, — ответила она.

— Почему? Я что-то не понимаю.

— Когда-нибудь, Евтихис, это должно было случиться. Ты всегда старался опекать меня. Мы никогда не разговаривали серьезно… Иногда я чувствовала, что ты заботишься обо мне в память о Костисе… Я не хотела жить за счет моего покойного брата. Последнее время я работала и стала рассуждать иначе…

— Но я заботился о тебе, — сказал он очень серьезно, — только потому, что любил тебя… Это правда, поверь мне. Только ради тебя самой!

— Спасибо тебе… Теперь уже не надо…

— Мы будем опять друзьями?

— Да, — ответила Эльпида. — Мы не переставали быть друзьями.

Вдруг Евтихис вскочил: по двору шел Тодорос.

— Что здесь творится? Вы распустили рабочих?

Евтихис в нескольких словах рассказал ему о положении дел в мастерской, и Тодорос раскричался.

— Я вас всех увольняю. Катитесь отсюда…

Должно быть, он пошумел лишь для порядка. Евтихис провел его в цех и закрыл дверь, чтобы поговорить серьезно.

Но Тодорос, как видно, не на шутку разозлился. Он снова стал кричать, что вложил большую часть капиталов в это предприятие и имеет полное право знать, что здесь происходит. Евтихис чертыхался, побросал на пол какие-то инструменты, даже чуть не запустил Тодоросу в голову гаечным ключом, но вовремя одумался: ведь куда лучше договориться обо всем по-хорошему, без кровопролития.

Когда вернулся Андонис, рабочие, стоя под окнами, прислушивались к крикам в цехе.

— Толстяк хочет всех нас выгнать, — окружив Андониса, сообщили они ему. В их глазах он прочел настойчивое требование, а их горячее дыхание обжигало ему лицо. Это была давно знакомая картина, оживившая у него в памяти много воспоминаний.

— Ну, ладно, ладно. Успокойтесь, — сказал Андонис и отошел в сторону, словно хотел собраться с мыслями.

К нему подбежал Фанис.

— Если собираются увольнять Эльпиду, прошу вас, лучше меня…

Рабочие опять окружили Андониса, и он предпочел проскользнуть в цех. Тогда они снова подошли к окнам мастерской и услышали, как Тодорос и Евтихис набросились на Андониса.

— Ты виноват и теперь сам выкручивайся.

Разговор, наверно, принял серьезный оборот, так как они перестали кричать и перешли на шепот.

Вдруг Андонис заговорил громко:

— Довольно! Я не могу сделать то, что вы от меня требуете… Это невозможно… Если вы настаиваете, я ухожу совсем из мастерской.

Но те двое, по-видимому, продолжали настаивать, потому что вскоре Андонис решительно заявил:

— Я ухожу, конец нашему сотрудничеству… Вангелия, Вангелия, наконец я свободен! — С этими словами он распахнул дверь в свою комнату, чтобы сообщить Вангелии важную новость, но Вангелии там не оказалось…

Три дня уже они трудились голодные. Пришли к концу хлеб, сигареты, кофе. У Ангелоса был жар.

— Я должен во что бы то ни стало кончить, — говорил он и опять принимался вычерчивать линии, расставлять какие-то знаки и цифры.

Измини, молчаливая, измученная, сидела рядом с ним. Она проводила здесь целые дни. Уходила к себе поздней ночью и возвращалась, как только рассветало. Хорошо хоть была вода. Рука Ангелоса иногда дрожала, но линии все равно получались ровные. «Мало любить свое прошлое, надо еще больше любить будущее. Столько лет я не думал о том, что существует завтра. Существует для всего мира, а также для каждого человека в отдельности. Это завтра — лучшее, что есть у меня. Человечество в целом нашло решение своей проблемы. Остается добиться того же нам, некоторым отставшим». Губы у него задрожали, плечи судорожно передернулись, рука быстро забегала по бумаге. Он провел последнюю линию. Внизу написал: «Афины, 19…» Постоял несколько минут, глядя на Измини, на крыши домов — крыши, знакомые с оккупации, с того самого утра, — и четко вывел свою подпись.

— Я кончил! — воскликнул он, целуя Измини.

А потом распахнул настежь окно.

Каждое утро Андонис, жалкий и сиротливый, отправлялся в путь с портфелем, набитым всевозможными образцами, и соблазнял товаром своих старых клиентов. Ткацкая мастерская работала, но он даже не заглядывал туда. Вангелии не было уже целую неделю, и он не знал, где она и увидит ли он ее когда-нибудь. Как и прежде, он шагал по афинским улицам и смешивался с толпой.

Но вот он уверенно звонит в дверь. Позавчера он приходил в этот дом, и ему удалось сбыть галстуки и одеколон. Звуки рояля беспрерывно доносятся из соседней квартиры.

— Представляю, госпожа, как это вас раздражает, — сказал он с притворным сочувствием своей клиентке. Получив десять драхм за галстуки, он спросил с неожиданным интересом: — А что там играют?

— Шопена, вечно Шопена! — вздохнула дама, заведя глаза вверх, словно моля небо о возмездии.

На другой день, несмотря на бесконечные хлопоты, Андонис выкроил несколько минут и, прочитав в словаре о Шопене, выписал оттуда некоторые сведения.

Перед дверью он заглянул в свои заметки. До него долетали аккорды; исполнялась вчерашняя или очень похожая пьеса. Раздался звонок, и музыка смолкла. В смотровое окошечко выглянула бледнолицая девушка.

— Добрый день, барышня. Простите, я никогда бы не отважился… Но я набрался смелости, потому что хочу выразить вам мое восхищение… Я слушал вас и раньше, я частенько захожу тут по соседству.

Дверь все еще была заперта.

— Я очень люблю Шопена! — продолжал он. — И пришел вас поздравить. Ваше истолкование!..

Дверь открылась.

— Заходите, — робко проговорила девушка.

«Ловко у меня получилось». Вздохнув с облегчением, Андонис вошел в квартиру. Он продолжал расхваливать игру хозяйки.

— Я вас совершенно не знаю! Какой интерес мне льстить вам! Вот подлинный Шопен, сказал я, как только услышал его в вашем исполнении.

— Садитесь, — предложила девушка. — Значит, вы любите музыку?

— Да вот, разбираюсь немного!.. Шопен — это благороднейший голос, — недолго думая, выпалил Андонис и тут же замолчал, испугавшись, что городит чепуху, а ведь девушка в любую минуту может завести серьезный разговор.

— Многие видят в нем только романтика, — посетовала девушка.

— Какое заблуждение! — возмутился Андонис. — Он гениален! Он совершил целую революцию в музыке и подготовил почву для будущих поколений композиторов, — добавил он, вспомнив фразу из словаря. — Какое богатое наследие он оставил: пятьдесят шесть мазурок, семнадцать песен; вальсов, кажется, тринадцать, девятнадцать ноктюрнов, пятнадцать полонезов. Сколько же этюдов? Да, двадцать семь. Четыре фантазии, скерцо, баллады, три импровизации… Что еще? Что же еще? — Он опять замолчал, смущенный тем, что говорит, как бухгалтер, о столь возвышенных вещах. Но его словно распирали цифры, он моментально сложил в уме и воскликнул: — В сумме сто девяносто произведений! И все это за такую короткую жизнь! — продолжал он, не переводя дыхания, словно не замечая производимого впечатления. — Сколько людей умирает, не создав ничего! Шопен был счастливый человек, в этом секрет… Счастливый потому, что жизнь его не прошла даром. А вы счастливы?

Незнакомая девушка — возможный клиент — не знала, что ответить. Она опустила глаза. Пальцы у нее были тонкие и длинные, как у многих, кто часами сидит у рояля.

— Не отвечайте мне, — сказал Андонис. — Я не хотел вас огорчать… Знаете, когда-то и у меня была скрипка. Отец мой умер, скрипку я продал из-под полы, во время оккупации. Но что вам до этого? Самое главное, что вы…

Андонис запнулся: продолжение было излишне. Он вспомнил, что держит в руке портфель и что время бежит.

— Главное — жить своими идеалами, — проговорила хрупкая девушка. — Я была разбита параличом. Десять лет в постели… Но я все время играла на простынях, как на рояле. Я разучивала пьесы, хотя никогда не слышала их… Когда я встану, твердила я, то все их сыграю по-настоящему.

— А теперь?

— Через месяц я дам концерт… Вы придете?

— Непременно.

Андонису стало стыдно. Он подошел к двери, но девушка со спокойной улыбкой остановила его.

— И вы можете найти, — тихо сказала она, — свой интерес в жизни… И тогда для вас что-то одно станет главным, самым ценным… Вы же не калека, вам не нужно прикладывать столько сил…

Андонис не осмелился больше даже взглянуть на нее. Он пробормотал, как восторгается ее игрой, но девушка ответила, что ей безразличен конечный результат, она наслаждается самой игрой…

— А чем вы занимаетесь? — спросила она.

— Я торговый агент, всего-навсего торговый агент. Белье, галстуки, духи, платья. Не думаю, чтобы вас это интересовало, — сказал он, открывая дверь. — Прежде я занимался также распространением блестящих идей. Все в рассрочку…

— Можно мне посмотреть?

— Не стоит. Дешевка, одна дешевка. До свидания.

Он стремглав сбежал по лестнице и очутился опять на улице. Что же будет в конце концов с этими улицами, которым нет конца? Время, автобус, сдача, телефонный звонок, газета. Разве можно оставаться таким же, когда все кругом меняется? О чем пишут в приложениях к газете? Из-за деревьев улица кажется еще более тесной и густо населенной. Вангелия ушла из дому, как гонимое всеми животное, которое прячется в лесную чащу, чтобы воспроизвести потомство. «Я был для нее опасен, и, как она сама мне объявила, она лишила меня кредита. Она хотела спасти ребенка от отца». Если бы он разыскал Вангелию, он рассказал бы ей, чем кончилась история с Евтихисом и Тодоросом. «Все это знакомо, хорошо знакомо!.. Помнишь, я тебе рассказывал, как я ушел со службы в фирме? Тодорос пытался меня унизить, оскорбить. Он напомнил мне о долгах, неоплаченных векселях и ордерах на арест. Слишком многого потребовал он от меня. Он решил уволить из мастерской двух человек, а остальным сократить жалованье. „Иначе уходи сам, мы в тебе не нуждаемся. Так теперь делают всюду“. За кого же они меня приняли?»

Он остановился, чтобы спокойно обдумать все. До сих пор ему это не удалось сделать. Он смотрел по сторонам на светящиеся рекламы, которые только что начали загораться в сероватом сумраке. У народа, всего этого народа, есть имя, история, он связан определенной системой взаимоотношений, он без устали шагает по улицам. «Я всегда оказывался отстающим, как вечный подмастерье, который так никогда и не узнал, был он близок к успеху или к неудаче. До сих пор не могу я понять, когда улетел от меня волшебный ветер, который именуется временем. Он, как эфир, проскользнул у меня меж пальцев. Исчез. И от леденящего порыва этого ветра меня сковало оцепенение. Я не успел схватить его рукой, и, даже когда мне казалось, что я ловлю его, он ускользал от меня».

Андонис зашел к Рапасу узнать, нет ли новостей, а тот крепко обнял его.

— Твой друг меня выручил! Он великолепно справился с расчетами! В понедельник приступаем к строительству. Я хочу с ним познакомиться, пусть он возьмется наблюдать за работами.

Маленький грузовичок подпрыгивал на немощеной дороге, возвращаясь порожним со свалки. Андонис посмотрел назад и с облегчением вздохнул. «Давно должно было это произойти». Он прибег к услугам того же самого шофера — хорошо, что сохранился адрес его гаража, — и выкинул этот никчемный товар, тухлые консервы.

— Ты торопишься? — спросил Андонис шофера.

— Нет.

— Поехали в Холаргос.

— Перевезти что-нибудь надо?

За последние дни Андонис обошел всех знакомых, разыскивая Вангелию. Сейчас он вспомнил, что у нее есть тетка в Холаргосе. Может, она что-нибудь знает.

— Вы сегодня как будто расстроены, — сказал шофер. — Неприятно, конечно, выбрасывать товар.

Они остановились в Холаргосе. Андонис не был здесь много лет, и его поразили перемены. Он попросил шофера подождать его и пошел по тихой улице, ведущей в сосновый бор. Вот он, маленький домик. Андонис припомнил ограду и плющ. Они полностью скрывали домик — его совсем не было видно. Он остановился перед решетчатой оградой и громко позвонил.

Из дома вышла тетка. Он сразу узнал ее.

— Я Андонис, — сказал он. — Я слышал, что у вас Вангелия. Заходить я не буду. Скажите ей, пожалуйста, чтобы она вышла ко мне. Только бы взглянуть на нее.

Тетка не отперла калитки.

— Я спрошу, захочет ли Вангелия вас видеть. — И она возвратилась в дом.

Значит, Вангелия здесь! Прильнув к железным прутьям, он ждал. Наконец в дверях показалась Вангелия. Она улыбнулась ему издали.

— Подойди поближе. Мне надо поговорить с тобой, — попросил он.

Вангелия подошла к калитке.

— Ты была права, что уехала, — сказал он. — Я совсем не сержусь…

— Я хочу сохранить моего ребенка. В тот раз ты предпочел свои консервы. Теперь и я имею некоторое право…

— Вангелия, ты помнишь девушку с каштановыми косами, что жила в красном кирпичном доме с мимозами, около железной дороги? Как-то вечером патруль ранил человека. Открылась дверь, девушка вышла на улицу и спасла незнакомца… Ты помнишь?

— Да, помню, — с трудом произнесла Вангелия.

— Но потом, Вангелия, он стал уставать и всего бояться. Разве не говорит о страхе эта погоня за удачей?.. Часто я утомлял тебя своей болтовней, потому что хотел обмануть самого себя. Какие только фокусы я ни выкидывал, чтобы внушить себе, что найду выход из трудного положения. Ты хорошо сделала, что оградила нашего ребенка от меня… Я смог бы обучить его только лжи, завести в джунгли лжи. К тому же я боялся попасть в тюрьму. Тогда тебе пришлось бы смотреть на меня лишь через решетку. Да и сейчас ты словно пришла в тюрьму на свидание. Я таскаюсь теперь с портфелем по улицам и перед этой оградой стою, как арестант. А если меня действительно посадят за долги в тюрьму, не приходи ко мне и не говори ничего нашему ребенку. Иначе я умру со стыда.

Послышался гудок машины: шофер звал его.

— До свидания, Вангелия.

Он убежал — свидание через решетку окончилось.