Железные ворота

18

Ткацкая мастерская Евтихиса работала теперь в две смены. Новые заказы, полученные Андонисом, во многом способствовали успеху предприятия. Заключив соглашения и договоры, Евтихис обязался производить определенное количество продукции в установленные сроки, и темп работы стал более напряженным. Андонис, словно колесико часового механизма, налаживал, регулировал все операции. Евтихис с восхищением следил за его действиями.

— Весь секрет, Мэри, в том, чтобы увязать один вопрос с другим. И откуда этот бес все знает! Но ничего, и мы со временем узнаем. Ведь не все рачительные хозяева родились ловкими коммерсантами. Мы должны приглядываться, учиться, как делать деньги… Увидишь, Мэри, мы с тобой скоро заживем припеваючи!

Андонис показал себя способным человеком. Прежде всего он задался целью покончить с экономической зависимостью от Тодороса, который стремился прибрать к рукам мастерскую. Новые заказы, полученные Андонисом, помогут им частично расплатиться с долгами.

— С моей помощью ты станешь со временем полновластным хозяином, — сказал Андонис Евтихису и объяснил, что настоящий предприниматель должен иметь собственные средства производства.

— Тебя послушаешь, вконец спятишь! — воскликнул Евтихис, охмелев от радости. Целыми днями он следил за порядком в мастерской, подсчитывал что-то, а при всяком удобном случае бросал рабочим: «Посмеялись, и хватит», — пусть они не забывают, кто здесь хозяин.

Вечером Андонис приходил к себе усталый, и, когда Вангелии не было дома — где это она с Измини вечно пропадает? — он приносил в цех стул и садился в углу. Положив портфель на колени, он наблюдал за рабочими. Дело спорилось… Опытные руки мастеров двигались слаженно, уверенно, глаза и нервы контролировали, направляли их. Вот эта энергия не зря расходуется. Нет ничего более ценного и святого, чем пот, сверкающий на лицах тружеников. Все в мире — плоды труда, затраченного и не вознагражденного полностью труда. Был ли когда-нибудь на свете хоть один уважаемый человек, который бы не работал?

Заказы Андонис получил у Спироса Иоаннидиса. Несколько дней назад он зашел к нему узнать о своих старых векселях. Между прочим, Спирос сказал, что производственная мощность их текстильной фабрики, не справляющейся последнее время со своими обязательствами, не удовлетворяет фирму. И Андонис, тотчас воспользовавшись удобным моментом, предложил загрузить работой мастерскую его приятеля. Он договорился обо всем детально с Буфасом и Клио, и через несколько дней Евтихис поставил свою подпись на договорах. Привезли пряжу, и дело пошло. Заказы были выгодные, хоть и получили они их через вторые руки. Андонису же казалось, что теперь, когда он тесно связан со Спиросом, тому будет трудней опротестовать векселя. Впрочем, кто знает, все можно ожидать. Консервы, загромождавшие комнату, временно были забыты, но когда-нибудь он их все же продаст; при наличии яркой этикетки ничего не пропадает. Погибает лишь то, что не имеет вывески: как тут определить ценность товара? «Вот и со мной происходит нечто подобное», — с грустью подумал Андонис. Станки ритмично постукивали, рабочие трудились. Скоро они кончат, и придет другая смена. Теперь шум не прекращался весь день, только ночью отдыхали машины. Соседи возмущались пуще прежнего, но Евтихис нашел выход. Больше всех изводил его старик, что жил на соседнем дворе. «Я стал психом! — кричал он. — Меня отправят в сумасшедший дом!» Однажды Евтихис сказал ему: «У тебя, кажется, сын безработный… Это ведь он распевает жалобные песни. Мне тошно его слушать. Пусть придет ко мне — я дам ему работу». И с тех пор соседи замолчали, потому что старик им и пикнуть не давал: «Кто пристанет к Евтихису, будет иметь дело со мной». Его сын, верзила с курчавыми волосами, оказался толковым парнем, он теперь смотрел преданными глазами на Евтихиса и больше не пел.

Как-то раз Андонис зашел к Спиросу сообщить, что кончилась пряжа. Во время разговора этот тип вдруг ввернул как бы невзначай:

— Банк прислал нам уведомление о тех векселях…

Андонис похолодел, но ему удалось засмеяться, он даже захохотал, как того требовали, по его мнению, подобные обстоятельства. Домой он вернулся сам не свой, поработал немного с Евтихисом, а вечером сказал Вангелии:

— Нам надо подыскать другую квартиру. Здесь с ума сойдешь… Завтра спрошу у знакомого маклера. Мы окончательно извелись в этой комнате, тут нет ни отдыха, ни покоя… До конца месяца просто необходимо переехать…

Вангелия посмотрела на него недоверчиво. И он тут же добавил, что решил снять контору в центре, может быть, проведет туда телефон, чтобы легче было справляться с делами, приобретающими все больший размах.

— Опять у тебя, Андонис, неприятности. Говори прямо, — сказала Вангелия.

— Нет, правда… Разве мы не собирались сменить квартиру? В каком районе ты предпочла бы жить?

Почему так испугалась Вангелия? Он не сказал ей ничего плохого.

— Значит, опять начинается? — побледнев, прошептала она.

Один из сварщиков в кепке и темных очках поднял горелку и ярким пламенем приветствовал Алики, когда она появилась во дворе. В мастерской работали еще трое с закопченными лицами, в темных очках. Но Алики не пошла к навесу, она постучала в дверь к Вуле, и ей на этот раз открыли. Вула собиралась уходить, а Алики смотрела в окно. Трое сварщиков стояли спиной к ней, склонившись над огнем. Она так и не знала, кто из них в первый вечер был с ней под навесом. Ее тогда ослепило белое пламя, и она закрыла глаза; все утонуло во тьме, а парень не расставался с темными очками и кепкой. Это он увел ее во второй раз под навес или другой? У того, первого, были очень сильные руки, лишь это она помнит. Если он снова обнимет ее, она его сразу узнает.

Алики спросила Вулу, как зовут рабочих.

— Тасос, Никос и Бабис. Был еще Ламброс, но его что-то давно не видно.

— Какой из себя Ламброс?

— Да вот, вроде Тасоса или Бабиса.

— Кто из них самый хороший?

— Откуда мне знать?

— Самый сильный?

Вула засмеялась.

— Самый красивый?

— Они же в очках все на одно лицо.

Бабис был плотный и ходил ссутулившись. Нет, это не он. Еще один рабочий стоял в стороне.

— Этого я не знаю, — сказала Вула.

У Никоса были белые зубы, скорей всего это он.

— Когда приходит Ламброс?

— А почему ты спрашиваешь? Тебе нравится Ламброс?

Алики внимательно наблюдала за каждым. Тасос был самый ловкий, он легко перепрыгивал через трубы. Но Никос казался выше его. Сейчас, напрягшись, он подымал железную дверь. Вот бы услышать, как он дышит! Тогда она сразу бы узнала того парня. До сих пор она ощущала у себя на щеке его порывистое и жаркое дыхание. Возможно, это был широкоплечий Бабис. Она и оглянуться не успела, как он отрезал ей тогда путь к отступлению. Кто же обнимал ее так крепко?

Сварщики молча работали. Когда Алики и Вула вышли во двор, один из них выступил вперед и ослепил девушек ярким пламенем.

— Почему ты со мной не разговариваешь, Алики? — сердито спросил он.

Алики зажмурилась и, как только огонь погас, огляделась. Но рядом никого уже не было. Который же это из них? С кем ей разговаривать?

Закончив дела, Андонис зашел в контору Орестиса Рапаса. После той сумасшедшей поездки по прибрежному шоссе он ни разу не встретил инженера. Рапас был занят статическими расчетами, и ему некогда было даже поговорить с ним.

— Ты, Орестис, надрываешься, как жалкий поденщик, а это низшая ступень оплачиваемого труда. Так ты прибыль не извлечешь, сколько бы ни работал. Прибыль — это… — И он подробно развил свою мысль. — Ты сам должен только заключать сделки, а черную работу поручать другим. Иначе ты упустишь все возможности, и тебе останется только гордиться — дурацкая гордость! — что ты трудился не покладая рук, чтобы получить гроши. Разве ты не чуешь, какие наклевываются дела?

Они беседовали на разные темы, и Андонис всячески убеждал Рапаса открыть наконец глаза, и тогда они вместе — ох, уж это «вместе»! — раздобудут выгодный подряд.

— Знаешь ты подходящего человека, который избавил бы меня от статических расчетов? Я понимаю, что зря теряю на них время.

Андонис, как счетная машина, тут же выдал ответ:

— Завтра скажу тебе. Есть у меня на примете один толковый парень….

И он тотчас поспешил к Измини. В конторе опять толпился народ, в коридорах было невозможно протиснуться. Возмущенные голоса, нахмуренные брови, лес спин, напряженная атмосфера — все это говорило о приходе сплотившихся рабочих. Не задумываясь над тем, что здесь происходит — «каждый делает свое дело», — Андонис упорно прокладывал себе путь. Измини была крайне возбуждена. «Что с ней? Что мучает эту девушку?»

— Опять говорят об увольнениях… Каждый раз…

— Когда ты увидишь Ангелоса? — перебил он ее.

— Не знаю. Зачем он тебе?

— Жаль. У меня есть для него хорошая работа. Счастливый случай!

— Что именно?

— Ты должна увидеть его сегодня вечером, а завтра дать мне ответ. — И Андонис, с трудом переведя дух, рассказал ей о поручении Рапаса. — Подвернулась хорошая работа. Она заинтересует Ангелоса. Нельзя упускать этого инженера, он участвует в больших конкурсах. Ты должна сегодня же повидать Ангелоса. Передай ему привет… А завтра, нет, лучше сегодня вечером, я жду ответ. Постарайся уговорить его.

— Постараюсь, — сказала Измини. — Спасибо тебе.

Андонис быстро пробрался сквозь толпу и, опередив рабочую делегацию, проскользнул к Спиросу. Теперь у них установились тесные дружеские отношения. Попросив швейцара никого не пускать в кабинет, Спирос сердечно принял Андониса и даже предложил провести с ним как-нибудь вместе вечер. Затем он пообещал передать мастерской Евтихиса новые заказы, при условии, что они будут выполнены в срок.

— А мои векселя? Не думаю, чтобы ты их порвал?

— Все уладится, — успокоил его Спирос.

Их беседу прервала Клио, войдя в кабинет. Она возмущалась рабочими, которые вздумали устроить забастовку в самый неподходящий момент.

— Шантаж, всюду шантаж! — воскликнула она и потом с улыбкой обратилась к Андонису: — Если вы нам поможете, мы в них не будем так заинтересованы… Мы должны вовремя сдать продукцию. Поэтому мы прибегаем к помощи вашего приятеля… Пусть их шумят.

— Вот как! — проговорил пораженный Андонис. — Ты, Спирос, скрыл от меня это. А мне не мешало бы знать.

— Значит, если бы ты знал, ты бы отказался?

— Как тебе известно, меня это не касается. Впрочем, тут одно дело не связано с другим. Для нас производство безлично. Будь спокоен, ваш заказ будет непременно выполнен, — сказал Андонис.

Гул проникал сквозь стены, заползал в дверную щель и наполнял холодный кабинет. В коридоре ждали рабочие. Выходит, Спиросу надо было выиграть время и обеспечить фирме бесперебойную работу. Он, очевидно, предвидел забастовку и распределил заказы между небольшими предприятиями. Вот истинно дальновидный директор! Теперь он не станет церемониться с рабочими.

Андониса охватил ужас. Он быстро попрощался, но вслед ему Спирос прошипел, как змея:

— Не забывай о векселях! Если ты не будешь последователен в своих действиях, тебя привлекут к ответственности, как положено по закону…

В коридоре Андониса сразу окружила плотная толпа. На него устремилось множество глаз, и он невольно отступил назад, прижался к двери. Но тут же он овладел собой и, держась поближе к стене, добрался до лестницы, спустился вниз и выскочил на улицу, где его мгновенно подхватил шумный людской поток.

В полдень Измини вернулась домой без сил. Этим летом от зноя нечем дышать, над городом стоит марево, шаги оставляют отпечатки на размягченном асфальте, солнце слепит глаза. Улица превратилась в огненную реку, нигде нет тени, и стены домов кажутся то розовыми, то желтыми, то голубыми. Жаждешь хоть капли влаги, чтобы избавиться наконец от кома в горле, затрудняющего дыхание. Тысячи забот, бесконечные предосторожности, рой страхов, витающих вокруг, омрачают дневной свет… Холодный пот то и дело выступает на лбу, и на глаза навертываются слезы. Теперь существует не только замораживающая неумолимая опасность. Домик в Холаргосе ждет, а Ангелос до сих пор колеблется. «Я тебя не понимаю», — сказала ему позавчера рассерженная Измини. И он не знал, что ей ответить. Он отер пот с лица, бросил взгляд на нерешенные задачи и отпил тепловатой воды из кувшина.

В тенистом уголке двора, у стены, сидели на земле рабочие ткацкой мастерской. У некоторых глаза были закрыты — так полней они наслаждались отдыхом. Измини поздоровалась с ними, кое-кто кивнул ей в ответ. Все как будто было спокойно. Она вздохнула с облегчением и пошла к себе. Взяв корзину с выстиранным бельем, быстро поднялась на террасу. У нее не хватило терпения развесить простыни, чтобы скрыть дверь чулана. Никто ее не видит: все спят, ставни кругом притворены.

Ангелос решал геометрические задачи. Он сидел, обнаженный до пояса, вспотевший; в глазах были смятение и усталость. Каморка находилась на самом солнцепеке.

— Хорошо, что ты пришла, — сказал он.

— Ты решил? Ну как, поедем в Холаргос?

— Я об этом не думал. Мне нужна одна книга и немного бумаги.

— А как же домик, где нас ждут? Ты должен подумать. На сегодня это самая важная задача из всех, что тебе надо решить.

— Я изучал ее со всех сторон.

— И что?

— Решение, которое ты предлагаешь, лишь оттяжка, тупик. Вскоре опять наступит кризис. Искусственным путем не решишь задачу…

Измини расплакалась, уткнувшись лицом в подушку.

— Слова, одни слова… Мы губим нашу жизнь. Ну, что тебя останавливает? Разве здесь тебе не страшно? Что ты делал все эти годы? Это не жизнь, ты сам себя обманывал. Ты ничего не делал, только дрожал и терзался. Ты должен понять, твое решение — это гибель, да, верная гибель.

— Разве я сам не знаю? Об этом я размышляю уже не один год.

Он протянул руку, чтобы погладить ее по волосам.

— Не прикасайся ко мне, — закричала, вскочив, Измини.

— Успокойся, беда пока еще не стряслась.

— Мне не нужны утешения, мнимые надежды. Ты идешь на верную гибель. Беда стряслась много лет назад. Когда твой отец рассказывал нам о встречах с тобой, он говорил, что ты, конечно, не живешь взаперти, ведь это было бы самым тяжким для тебя наказанием. «А если вы ошибаетесь?» — спросила я его как-то раз. «Тогда я сам, если бы мог, выпустил его на волю, пусть даже его арестуют», — ответил он.

— Так он говорил?

— Да. Возможно, мысль об этом мучила его, и поэтому он спешил собрать документы, нужные для суда. Я предлагаю тебе не идти на улицу, а уехать отсюда, жить по-человечески. Лучше дрожать от страха в домике с садом, чем в чулане… — И Измини опять расплакалась, а ему нечего было возразить ей.

Если ты не в состоянии ничего предложить этой девушке, то все прочее — лишь слова, пустые слова. «Я уверен, что с первого же дня в уединенном домике мы будем чувствовать себя так же, как здесь, в этой каморке. Почему ты не хочешь этого понять?»

Он сел рядом с ней, но она отстранилась и, положив на листы с геометрическими задачами руки, спрятала в них лицо и словно уединилась, чтобы выплакаться.

Внизу заработали машины, будто проснулся и тяжело задышал полдень. «Считай, что я больной, изможденный, разбитый».

— Когда я жил у Статиса, я начал рыть подкоп, чтобы иметь возможность выбраться из дому и опять исчезнуть… Я бросил работу, потому что и это было никуда не годное решение, подсказанное паникой. Ничуть не лучшее, чем загородный домик…

— Перестань! Я больше не хочу ничего слушать. За все эти годы ты не прислал мне ни одной весточки, хотя в последнее время даже находился в том же дворе; а я пыталась найти тебе оправдание. И я измучилась… А тебе нет до этого никакого дела. Может быть, я даже стала тебе обузой?..

Измини вдруг замолчала: на лестнице послышались торопливые шаги. Неужели идут за ним? Они переглянулись, Ангелос впился глазами в узкое оконце, неплотно прикрытое ставней. Измини подошла к нему. Шаги все приближались.

— Это конец, — прошептал Ангелос.

Но вот на террасе показалась Алики. Она остановилась, испуганно посмотрела вниз и не успела даже ахнуть, как перед ней оказался Евтихис, возбужденный, жаждущий; глаза у него горели, ноздри раздувались, а руки, чтобы не упустить добычу, были широко раскинуты.

— Молчи! Ни слова!

Алики замерла посреди террасы. Евтихис приближался к ней медленно, немного согнувшись, напряженно следя за тем, чтобы она от него не ускользнула. Он загнал ее в угол, на самое солнце. Теперь ей уже некуда было деваться. Поняв это, она вся съежилась.

— Нет, нет, пожалуйста… Пусти меня.

— Теперь ты моя!

Он обнял ее. Они были одни на ярко освещенной террасе, словно одни в целом свете. Он расстегнул ей кофточку… Солнце, ах, уж это солнце! Плиты на полу пылали и обжигали Алики…

Ангелос и Измини все время стояли рядом, не сводя глаз со ставни. Они не обменялись даже взглядом. Вдруг они почувствовали, что им нечем дышать и что капельки пота, стекая с их лбов, смешиваются вместе, так тесно они прижимались друг к другу.

После того как Евтихис отпустил Алики, она несколько минут не двигалась и лежала на полу, закрыв глаза. Потом она расплакалась.

— Что с тобой, моя куколка? — спросил Евтихис.

— А ты будешь меня любить?

— Из-за этого ты убиваешься? Разве найдешь девочку красивее тебя?

Он пригладил волосы, сказал ей «до свиданья» и не спеша, уверенно стал спускаться по лестнице. Алики сидела, сжавшись, в углу, окутанная раскаленной тишиной. Крупные слезы сбегали по ее щекам и тут же высыхали на солнце. Она одернула платье и на какое-то мгновение словно оцепенела.

Измини и Ангелос боялись пошевельнуться, посмотреть друг на друга. Железный венец мучеников сдавливал им виски. Губы пересохли, невыносимо резало глаза, устремленные в одну точку. Когда Алики наконец ушла, Измини опустилась на старый сундук и, повернувшись спиной к Ангелосу, положила голову на спинку сломанного стула. Они не знали, сколько времени прошло так. Ангелос продолжал стоять у оконца. Дверь тихо отворилась, и перед щелью в ставне промелькнула уходящая Измини. Она постепенно скрывалась из виду, спускаясь со ступеньки на ступеньку.

На другой день к вечеру Измини отправилась в Холаргос. Гора Имиттос казалась фиолетовой, Афины отдыхали в этот лазурный час, от тихого домика за зеленой оградой веяло покоем.

— Все готово, я жду вас, — сказала тетка Вангелии.

Она вымыла окна, двери, навела порядок во дворе и на веранде, полила цветы.

Проходя по комнатам, Измини с трудом сдерживала слезы. Она вышла в сад, полюбовалась на цветы, потом посидела немного на веранде. «Почему он не хочет? Здесь так спокойно, он отдохнет немного, и голова у него прояснится».

— Когда вы переедете? — спросила тетка Вангелии.

— Через несколько дней, — ответила Измини. — Ничего, если мы задержимся?

— Не задерживайтесь особенно… Я хочу уехать на Самос…

— Мы переедем, должны переехать… непременно.

Измини вернулась домой. Куда еще ей было идти? Она опять сидела на винтовой лестнице, словно в ожидании чего-то. Это уже вошло у нее в привычку. Что еще она делала в течение многих лет? Ткацкие станки стучали не переставая, Евтихис перетаскивал тюки, сброшенные с машины на тротуар. Во дворе появилась Алики и стала пунцово-красной при виде Евтихиса. Не поворачивая головы, она прошла совсем близко от него, а он сделал вид, что не заметил ее.

Андонис с Вангелией возвратились домой поздно, когда машины в мастерской уже молчали. Андонис сказал Измини, что она ему нужна, и попросил ее зайти к ним в комнату. Там он дал ей большой рулон бумаги и конверт; она даже растерялась от неожиданности. Вчера она не успела поговорить с Ангелосом да и не думала, что Андонис так поспешит.

— Это проект большого здания, — начал он. — Пусть Ангелос сделает статические расчеты, все данные в этом конверте. Инженер сначала колебался, но я буквально вырвал проект у него из рук. Попроси Ангелоса поторопиться. Пусть сделает как можно быстрей. У него ведь есть время?

— Да, времени у него хоть отбавляй, — сказала Измини.

— Он получит у инженера и другую работу. Я хочу, видишь ли, избавить моего приятеля Рапаса от кропотливых расчетов, у него дел и без того хватает. А для Ангелоса это не составит труда. Передай ему привет и скажи, что я его не забываю.

— Хорошо, — едва слышно проговорила Измини.

Ночью, когда все уже спали, она бесшумно поднялась на террасу и тихо постучала в дверь чулана.

— Это я, — прошептала она, чтобы не испугать его.

Ключ повернулся, и Измини, приоткрыв дверь, остановилась на пороге. Она отдала Ангелосу рулон и конверт.

— Это проект здания. Инженер, приятель Андониса, просит тебя сделать статические расчеты…

— Он знает, что я здесь? — встревожился Ангелос.

— Нет, успокойся, никто не знает… Андонис сказал, что работа очень спешная…

Закрывая дверь, она задержалась на минуту и спросила:

— Ты обдумал тот вопрос?

— Нет еще… Не настаивай, Измини.

— До завтра ты должен решить. Иначе…

Дверь с шумом захлопнулась, и Измини исчезла.

Следующей ночью Измини два раза зажгла и погасила свет на кухне. Вскоре на веревке медленно спустился кувшин. Там была и записка. «Поблагодари Андониса за его подарок». Измини поставила в корзину кувшин, наполненный водой, положила пакет с хлебом и прочей едой, а затем записку, заготовленную еще с вечера: «Сообщи мне, что ты решил».

Корзина, привязанная к веревке, поехала наверх. Измини ждала ответа. Его долго не было. Потом веревка медленно, нерешительно опустилась. В записке стояло: «Я еще не готов. Дай мне немного времени».

Измини оторвала клочок оберточной бумаги и написала: «Отвечай немедленно. Да или нет?» Дрожащей рукой прикрепила она его к веревке и три раза дернула за нее — сигнал, что все готово, можно тянуть.

На этот раз она ждала очень долго. Стояла гнетущая тишина.

Веревка, мотаясь из стороны в сторону, опустилась по стене, точно слепой щенок, ползущий наугад. «Я не могу. Пойми меня. Позже».

Тогда Измини, сжав зубы, не дыша, написала: «Все. Уходи». Она привязала записку к веревке и сразу погасила свет.

Необходимая предпосылка всякой удачи — не отступать от намеченной цели. Он имеет теперь дело с многими людьми, ему приходится бывать в роскошных ресторанах, солидных конторах. Он немного успокоился, потому что дела в ткацкой мастерской идут хорошо, и Спирос доволен. Заказы выполняются в срок, и поэтому его векселя пока еще не опротестованы. Спирос заверяет его в своей дружбе, Рапас старается не отпускать его от себя, Лукис обращается к нему за советами по поводу своих новых замыслов. Великая истина: чужой труд — источник наживы. Если ты стремишься создать что-нибудь своими руками, значит, находишься на низшей ступени — ведь кругом столько людей, готовых выполнить для тебя любую работу. «Мой портфель набит идеями, у меня неутомимые ноги и зоркий глаз. Когда-нибудь я взломаю дверь удачи». Ему хочется закричать посреди площади Омония: «Ваши деньги не имеют для меня никакой ценности. Они лишь мера моих успехов, как рукоплескания для актера и ордена для генерала». Но в коммерции, чтобы выиграть бой, нужно быть готовым сдаться в любую минуту. Рынок не терпит героев… На днях Клио рассказала ему, что Буфас вот уже десять лет обещает на ней жениться. То подожди, посмотрим, как пойдут дела, то надо обзавестись сначала новой конторой, то построить фабрику, то получить заем… А теперь она дрожит, потому что он задумал строить вторую фабрику и опять скажет ей: подожди.

Тодорос тоже дружески к нему относится, во всяком случае, делает вид. Однажды вечером он выпил лишнего, и язык у него развязался: «Добрейшее сердце было у того бедняги судьи. Он хотел сделать из меня человека! Пробудить мою совесть — ишь, что задумал! Я было совсем уже решил: пойду ему навстречу и, кстати, отделаюсь от него, а потом, пораскинув умом, сказал себе: не валяй дурака, Тодорос, совесть — подлая штука; будь начеку, с ней свяжешься, так пиши пропало, она тебя оседлает… Сколько раз спасался ты от шальной пули, а теперь сдашься на суд господину Харилаосу? От судьи я бы избавился, но потом что? Чуть ослабишь поводья, и конец. Глаза должны быть всегда зоркими… Если бы я его послушал, то превратился бы в покладистого старикашку, человека с совестью, да просто святого, забросил бы постепенно все дела, и что бы мне оставалось? Только слезы лить… Знаю я эти ловушки и обхожу их стороной. Ведь прямо в яму со змеями толкал он меня…»

Не теряя ни минуты — время самая ценная вещь, — Андонис пораньше вышел из дому, чтобы успеть справиться со своими делами… По этой вот улице проходили они вместе с Ангелосом в рядах демонстрантов, когда на них напали конные с саблями…

В подъезде богатого дома он остановился на секунду перед большим зеркалом. Покосился на свою физиономию и решил, что у него очень неказистый вид. А потом, очутившись в длинном коридоре, он попытался что-то насвистывать и придать своей походке легкость, чтобы люди не отшатнулись от него, когда он позвонит в дверь.

Ты чувствуешь, что кожа на твоем лице стянутая, сухая от ветра и времени — оно проходило, задевая тебя и обжигая. Долго еще ты будешь лгать с утра до ночи? «Если Ангелос приговорен к смерти, то я — к позору. Это не одно и то же… Но этот приговор — самое прочное, что есть в моей жизни, потому что мой товар на поверку всегда оказывается бракованным».

Вернувшись домой, он опять сказал Вангелии, что им надо позаботиться о новой квартире.

— Не смотри на меня с подозрением, я говорю тебе правду. Неужели ты никогда не будешь верить мне? — Вангелия молчала, и Андонис закричал громко, стараясь перекрыть гул машин: — Мне необходима твоя улыбка… Что ты бережешь ее, как золото? Я говорю тебе правду… Ты меня слушаешь? Я всегда говорил тебе правду, поверял самые сокровенные мысли… Неужели тебя ничего уже не трогает?

Он потерял терпение и уже просто орал. Но, видно, Вангелия не желала понять его. И он вышел во двор, чтобы договориться с Евтихисом о сдаче готовой продукции. В это время в воротах показалась Измини. Лицо у нее было серое, точно припудренное пеплом, — Андонис даже испугался.

— Что случилось? С Ангелосом что-нибудь?

— Нет, у него все в порядке. Он благодарит тебя за подарок… Вот его записка.

— Но что с тобой?

Измини вошла в прачечную, ополоснула слегка лицо, попила воды из пригоршни и только тогда спросила:

— Тебе не нужен счетовод, знающий текстильное производство? Позарез надо найти работу!..

— Здесь обходятся без бухгалтера. Я все делаю сам… Но я поинтересуюсь в разных конторах. Для кого ты ищешь место?

— Для себя. Меня сегодня уволили.

Как только первые лучи солнца проникали в каморку и можно уже было различить цифры на бумаге, Ангелос вставал и принимался за работу. Никогда он не представлял себе, что начнет с такого большого дела, здания в семь этажей. Но мысль об этом его будоражила и согревала. Он очень уставал, пока не вошел в колею, словно ему нужно было сначала сбросить какую-то тяжесть с плеч. На первых порах он продвигался вперед мучительно, точно ковылял босой по колючкам, но вскоре обрел уверенность, стал видеть в цифрах связь и смысл и теперь уже наслаждался своей работой. Она была очень далека от размышлений, которые терзали его в течение многих лет. Вот наконец настоящее дело! Цифры — это теперь реальность, грузы, сила тяжести, наклоны и натяжения; они должны действовать как система сил, чтобы превратить плотную массу материалов в абсолютно прочное здание.

Прошел полдень, наступил вечер, а Ангелос не вставал еще со стула. Он не растерял своих знаний, помнил все, и его руки, которые он много лет считал никчемными, проводили прямые линии и делали точные чертежи. Изучая анатомию здания, точно играешь в увлекательную игру или отдаешься во власть прекрасной музыки и вместе с тем многое постигаешь. Создавать своими руками что-нибудь полезное — это самое прекрасное, самое нужное дело! Пусть льется пот и голова раскалывается от напряжения. Приобретя равновесие, здание стоит и охраняет жизнь. И, если строитель умер, заключен в тюрьму или даже расстрелян, здание продолжает стоять, потому что бетон, железо и камни связаны так крепко между собой, что выдержат сто, двести и тысячу лет. «Я всегда преклонялся перед миром конкретных материальных вещей и мечтал что-нибудь построить. Я бы умер, если бы оказался не способным на это. Окончил бы, пожалуй, жизнь самоубийством или впал бы в полный маразм. Я сам чуть не привел в исполнение приговор, вынесенный мне заочно. Нередко приходил я в отчаяние, считая, что ничего не смогу или не успею создать и что лишь влачу жалкое существование, находясь вечно во власти страха. Сейчас наступил для меня переломный момент».

Сумерки еще не сгустились, но уже подкрались ужасы ночи. «Уходи» из записки Измини жгло, как раскаленный гвоздь. «Если и она меня гонит, значит, мне некуда уже идти. Я погибший и совсем бесполезный человек, раз меня карают даже те, кто жертвовал ради меня своей жизнью. Измини устала, быть может, она чувствует ко мне отвращение, презрение, хоть и понимает, что я не в состоянии предложить ей ничего и даже не могу разделить с ней ее мечту. Я не сумел, по-видимому, дать Измини понять, насколько сильно я ее люблю».

Подступил мрак, в нем потонули чертежи и расчеты. Тогда только Ангелос лег на постель; голова его пылала, а тело приятно ломило от усталости, которую принес день плодотворной работы. Отдельные вечерние звуки долетали до террасы. А он продолжал размышлять над тем, как построить новое здание.

Вскоре по лестнице поднялась Измини. Она подала Ангелосу условный знак, и ее шаги не испугали его. Раздался тихий стук в дверь, но он не встал, не открыл ей. «Может быть, пока еще нельзя, а может быть, я уже не имею права». Ее записка, написанная крупными буквами, стояла у него перед глазами. Дверь осталась запертой. Пусть она знает, что он следует ее приказу, подвергается суровому, назначенному ею наказанию. А ему так много надо было бы рассказать ей сегодня о своей работе!

— Открой мне!

Голос ее звучал грубо, резко, она никогда еще не разговаривала с ним в таком тоне. Вдруг раздался удар, затрещало дерево, по-видимому, она стукнула ногой в дверь, точно хотела сломить этим его молчание.

— Открой! Мне надо поговорить с тобой.

Он не пошевельнулся. Измини ушла.

Ночью она много раз зажигала и гасила свет на кухне, но Ангелос не спустил веревки. В кувшине у него не было ни капли воды, но он считал, что не должен ничего просить. Если он до сих пор сидел в чулане, то лишь потому, что ему некуда было идти и надо было закончить расчеты.

Чем ближе стрелки приближались к тому часу, когда Измини уходила прежде в контору, тем трудней ей было держать себя в руках — она готова была выбежать с криком на улицу. Теперь она понимала, что жизнь ее изменилась, что она оказалась совершенно одна, а вокруг царил сплошной хаос. Ангелос сидит в чулане; она без работы, одинокая, во враждебном мире; все прочее стало незначительным, ничтожным, отошло в прошлое, погибло, точно и не существовало вовсе. Через несколько дней встанет вопрос о пропитании, а кто ей поможет? Вот до чего она докатилась. У Ангелоса, не подозревавшего о том, что случилось, заперта дверь, и веревка лежит свернутой под кроватью. А он, наверно, умирает от голода. «Раз он не нуждается во мне, я для него ничего не значу. Может быть, он не желает меня больше видеть. Его право. Но он должен прежде всего прямо сказать об этом». Она рассердилась на саму себя: как подобная глупость пришла ей в голову? Нелегко порвать навсегда с человеком, даже сказав ему правду. «Разве ты не мерзкая скотина, если презираешь тех, кто тебя любит?» Она поднялась по лестнице, потом спустилась вниз, походила по двору, отшвырнула ногой цветочный горшок, вдребезги разбившийся о плиты. Прошел трудный час, она осталась дома.

Запершись у себя в комнате, Измини билась, рыдала, оплакивала свою жизнь. «Не говорите со мной, как с больной… Я устала, мне тошно от советов и утешений». Потом она бесцельно бродила по улицам. Иногда кажется, что у людей, точно на негативах, темные лица, светлые брови и в центре глаз белая бусина. А иной раз вообще не видишь ничего вокруг — ни людей, ни машин, ощущаешь только сильный ветер, от которого захватывает дух. Город словно немой, различаешь только какое-то неясное мычание; некоторые дома опрокинуты — неужели никто не замечает катастрофы? «А мне что за дело? Я всегда стремилась только к тому, чтобы обрести хоть немного покоя». Как люди находят время одеваться, как научились открывать и закрывать рот, считая, что разговаривают? Разве капелька душевного покоя, полученного ценой всей твоей жизни, слишком большое притязание? Все на тебя смотрят как-то странно, словно ты отмечена роковой печатью, в то время как тебе самой очень хочется быть ближе к людям. В отличие от них ты не ощущаешь ни голода, ни жажды, забыла о сне — ты будто окаменела. «Если я столько лет ждала, то это не признак слабости. Я знала прекрасно, чего добивалась. Мне стоило это не дешево. Подумать только, с гимназических лет я в постоянной тревоге…» Дома на улицах, точно по волшебству, расступаются перед тобой и, быть может, преграждают путь другим.

Измини вернулась домой и села на лестнице. Куда еще идти? Подошла Вангелия и стала утешать ее. Все теперь на волоске, не стоит так огорчаться, она девушка толковая и скоро найдет работу. «Тысячи людей…»

— Я погубила свою жизнь, потеряла напрасно годы! — воскликнула Измини. — Откуда взять мужество, если произошла катастрофа и нет уже никакой надежды? Его непременно арестуют, ведь он, отчаявшись, выйдет на улицу, чтобы добыть себе какое-нибудь пропитание.

И в эту ночь веревка не спустилась. Измини была вне себя от горя. Она налила в кувшин воды, завернула в салфетку кусок хлеба и оставила все это перед дверью чулана. Если он мучается от голода и жажды, то сам виноват — нечего проявлять нелепое упрямство.

Гроза надвинулась, и тебе уже безразлично, когда рассветает и когда смеркается. Это интересует тех, кто в гуще жизни, кто может отсчитывать время и отличать сегодняшний день от завтрашнего. Сейчас взгляд твой прикован к высокой стене, и ты видишь только ее однородную серую поверхность. Стоит ли задаваться вопросом, что будет дальше и как избежать беды? Ангелос сидит в чулане, наедине со своим отчаянием. Если ты его бросишь, он умрет, голодный и покинутый, а ты словно приведешь в исполнение приговор.

И на следующее утро кувшин был полон воды, а хлеб не тронут. Сам он не открыл дверь, и Измини не постучала из гордости. Он видел ее через щель в ставне, но она делала вид, что поднялась на террасу в поисках прохлады. Он, наверно, страдает от жажды, губы у него пересохли, во рту жжет. Может быть, он наказывает сам себя за то, что не может принять решения. Дом в Холаргосе не был мечтой, как он думал, воздушным замком; этот дом окружен железной оградой, стены у него каменные и прочные. Она постояла немного у перил и спустилась во двор, где ее поджидал Фанис.

— Что нового? — спросил он.

— Все по-старому, — ответила она, не зная, что он, собственно, имел в виду.

— Я вижу, последние дни ты вроде чем-то обеспокоена… Все ли в порядке? То и дело ты подымаешься и спускаешься по лестнице…

— На террасе прохладней, — сказала Измини.

— Будь осторожна… Кто знает, какие люди заходят во двор… Жаль, если…

— Что? — спросила она испуганно.

— Ладно. Хватит того, что ты поняла. — И он вернулся в цех.

Мгновенно все изменилось. Значит, Ангелоса заметили. Раз о нем известно одному человеку, то, вполне вероятно, известно и многим. Как об этом догадался Фанис, так же, наверно, догадались и другие. Значит, тебе не удалось его уберечь. Неужели он в опасности из-за какой-нибудь твоей ошибки? Как тебя носит тогда земля? «А если он погибнет по моей вине? Значит, он вправе не желать меня видеть, не пить даже воду, которую я ему приношу. Видно, он понял, что я причинила ему зло, что я недостойна охранять его жизнь, предлагать ему самое ничтожное — свое попечение и этот чулан». Он должен уйти из этой каморки, и ты опять его потеряешь. Если он останется там еще хоть на день, может случиться несчастье. Но куда ему идти?

Сидя на лестнице, она наблюдала, не смотрят ли на нее люди с недоверием и подозрением. В полдень она спросила Фаниса:

— Знает об этом кто-нибудь еще?

— Я не слыхал ничего. Успокойся… Видишь ли, тут как-то на днях Евтихис погнался по лестнице за одной девчушкой. Перед этим поднялась ты с бельем. Если бы ты была на террасе, они бы не пробыли там столько времени… Значит, ты сидела в чулане. Ты не развесила даже белья. Девчушка спустилась взбудораженная, я сразу заметил…

— Ну и что из того? Я ничего не видела, я рылась в сундуке…

— Девчонка кричала, но ты не вышла, не захотела выдать своего присутствия.

— Ты начитался, наверно, детективных романов…

— Не прочел ни одного. Ведь так было дело? Не бойся меня, я предупредил тебя только, чтобы ты была поосторожней… Если я что услышу, тут же сообщу тебе… Еще я подметил, какая взволнованная входишь ты с улицы во двор, точно спрашиваешь, не случилось ли чего… А иной раз бросишь такой красноречивый взгляд на террасу… И все время настороженно следишь за воротами.

— Значит, ты все примечаешь?

— Я всегда стараюсь разобраться в том, что делается вокруг меня, эта привычка у меня еще с оккупации… Ты не бойся и ему ничего не говори. Я ведь вам друг…

Он ушел вместе с другими рабочими. Кто этот новый друг? В его голосе и глазах искренность. Но что бы ни представлял из себя Фанис, Ангелосу уже опасно находиться здесь.

Вечером Статис спросил Измини об Ангелосе.

— Приехала одна наша давнишняя приятельница и хочет его видеть. Передай ему, что приехала Элли!

Ничего не зная об этой женщине, Измини не выразила ни радости, ни интереса. Она сказала Статису правду, что несколько дней уже не видела Ангелоса и понятия не имеет, когда они встретятся.

— Ты тоже должна познакомиться с Элли, — продолжал с улыбкой Статис. — Это одна моя знакомая…

Ушел и он. Измини села на ступеньку. Одна беда влечет за собой другую, и не знаешь, какая из них самая страшная и что следует предпринять. Измини казалось, что ей уже не побороть безысходного отчаяния. Поздно ночью она поднялась на террасу и постучала в дверь. Терраса была залита лунным светом. Она постояла немного, прислушиваясь к тишине. Постучала еще раз. Ангелос, должно быть, подошел к окошку.

— Ты мне очень нужен, открой.

Он открыл ей. Она продолжала стоять на террасе. Дверь перед ней была распахнута. Измини заговорила с ним сухо, словно пришла только для того, чтобы сообщить:

— Один из рабочих знает, что ты находишься здесь.

Это не произвело на него никакого впечатления. Он указал ей на стул.

— Сядь… Я думал, ты пришла за работой. Расчеты продвигаются успешно. Жаль, что темно, я бы показал тебе… Это большая стройка!

— Значит, ты не рассердился на меня?

— Я? За что?

— За глупость, которую я написала тебе в тот вечер.

— Сердиться на тебя? Ты была права. И поделом мне, это самое справедливое для меня наказание… Ты еще не забыла об этом? Кто же знает, что я здесь?

— Фанис, один из рабочих в мастерской. Это не грозит неприятностями?

— Было бы лучше, если бы он не знал, но что делать? Он же рабочий, ты не бойся.

Измини посмотрела на него с любопытством, точно на незнакомого человека. Луна заглядывала в тесную каморку. Он спокойно сидел на постели, лицо его ничто не омрачало.

— А сегодня к вечеру стало прохладней. Правда, Измини?

— Тебе, наверно, туго пришлось в последние дни. И все по моей вине.

— Нет, я работал.

— Не знаю, сказать тебе или не стоит?.. Меня уволили.

Он сразу переменился в лице, стал серьезным, озабоченным. Прежде он часто повторял ей: «Запасись мужеством» — но это, наверно, были лишь слова. Она стояла на пороге, и за ее спиной была лунная ночь.

Ангелос встал и вывел Измини за руку на террасу. На них повеяло дыханием города, их окружили рекламы, дома с открытыми окнами… Взяв Измини за подбородок, он приподнял ей голову; теперь ее глаза были на уровне его глаз.

— Значит, ты потеряла мужество? Теперь, когда…

Измини опустила голову.

— К нам, конечно, пришла беда, но не думай, что все погибло. Хочешь, посидим немного на перилах?

— Нас увидят…

— Ну и пусть видят.

Ангелос уселся на перилах, и Измини испугалась, как бы он еще чего-нибудь не выкинул, чтобы придать ей смелости. Но он спокойно смотрел на ночную улицу, крыши, рука его твердо лежала у нее на плече.

— Теперь, когда для нас уже потерян дом в Холаргосе, скажи, почему ты не хотел туда переехать?

— Есть, Измини, другое, более правильное решение…