Железные ворота

12

На рассвете Вангелия увидела, что Андонис спит, положив голову на счетоводную книгу и закрыв руками свои бумаги. Она села на край кровати и долго наблюдала за ним, словно пытаясь понять, насколько изменился этот человек. Потом она встала, чтобы приготовить кофе, а так как в комнате было очень тесно, проходя мимо, задела Андониса. Он встрепенулся, вскочил и тотчас побежал на кухню. Подставил голову под кран, как делал это обычно, — пусть Вангелия убедится, что он не отказался от своих привычек, хотя и не спит несколько ночей подряд. В тазу на дрожащей поверхности воды отразилось, расплывшись, его лицо. «Теперь у меня есть свой товар», — подумал он и вернулся к столу, чтобы закончить расчеты.

— Вангелия, я потерял много времени даром, и мне необходимо наверстать его. Я совсем не должен спать… Мне нужно писать статьи, изучать английский язык, браться за любую работу, даже такую, как этот баланс.

Он принялся насвистывать, графя лист бумаги. «Дебет», «Кредит» — выводил он округленным четким почерком. То недолгое время, когда он лежит на кровати, задвинутой в угол, он видит — стоит ему только поднять глаза — темные картонные коробки; они возвышаются над ним, как каменная стена. Ему кажется, что он воздвиг крепость. Вангелия не понимает, какая материальная ценность заключена в этих коробках с металлической лентой и американскими этикетками. «Я должен растолковать ей, что значит вообще товар. Но прежде всего ей необходимо избавиться от ребенка».

— Почему ты перестал свистеть? — спросила она.

Пока он писал, Вангелия не спускала с него глаз. Второй день он ведет себя так, словно совершенно забыл о ребенке. Пройдет еще немного времени, и он, возможно, смирится. «Как я смирилась с этими коробками». Поэтому она старалась не возражать ему и не расспрашивать его о делах.

— Пей кофе, он совсем остыл.

— Спасибо, я и забыл о нем. Мне надо кончить. Сегодня истекает срок. Скажи правду, тебе совсем не дороги эти коробки?

— Очень дороги, — с улыбкой ответила Вангелия, и Андонис, довольный, потер руки, решив, что она снова открыла ему кредит.

— Почему?

— Потому что тебе они дороги. Это хорошее начало, — сказала Вангелия. — Ты продашь консервы и кое-что выручишь. Купишь новую партию, и после двух-трех сделок… Нам придется немного помучиться, но зато потом мы заживем хорошо…

— Ошибаешься! — воскликнул он. — Ошибаешься! Ты рассуждаешь, как глупая бабенка, которая мечтает о рае… Как иначе мы можем жить? Только так. Это и есть наша жизнь…

— Ну ладно, пусть будет так. Ты спросил меня про консервы, при чем же здесь рай?

— Глупо верить, что даже через несколько лет наше положение изменится к лучшему. Будь готова ко всяким испытаниям. Это и есть наша жизнь… И что бы мы ни делали, мы должны делать быстро, не зевать. Послушай, Вангелия, позови сюда, пожалуйста, Евтихиса.

Вскоре пришел Евтихис и сел на краешек стула. Андонис перестал писать и поставил локти на стол. Перед ним были бумаги, за его спиной — ящики. Он был надежно защищен.

— Ты мне нужен по важному делу. Я хорошо заплачу тебе, если ты быстро сбудешь этот товар. — И Андонис указал пальцем на консервы.

— Но я бросил заниматься такими делами, — возразил Евтихис. — Я интересуюсь кое-чем другим и просил тебя…

Андонис уверил его, что обдумывает данный вопрос и собирает ценные сведения, чтобы потом не вышло осечки. Но прежде всего Евтихис должен продать консервы.

Андонис отобрал для него образцы и записал цены.

— Ну, все в порядке? Не беспокойся, о тебе я не забуду.

— Я, Андонис, доверился тебе… Кого только я ни спрашивал! Все готовы меня опутать, чтобы расширить свое дело. Говорят, тащи сначала деньги, а потом договоримся…

— Будь спокоен, Евтихис… Итак, до вечера? — И Андонис похлопал его по плечу. Иногда он чувствовал симпатию к этому проходимцу. Стоит попросить у него в долг, как он тотчас сует руку себе в карман. И потом — такое не часто встретишь, — Евтихис уважал его за то, что голова у него была набита разными идеями и знаниями.

— Я, Андонис, открою свое дело. С тобой в компании. Мне нужен такой человек, как ты… А уж если я свяжусь с кем-нибудь, то по-настоящему предан ему, без дураков…

— Все будет честь честью, Евтихис…

— Договорились.

Евтихис крепко пожал руку Андонису и, забрав консервы, ушел несколько взволнованный.

Евтихис показал Мэри консервные банки и потребовал, чтобы она шла с ним.

— А ну, за работу. Хватит дурака валять.

Потупившись, Мэри заворчала, что ей надоело слоняться по городу и заниматься всякими глупостями, но Евтихис пропустил ее слова мимо ушей — пусть она не думает, что может доконать его своим ворчанием. Надо пресечь все ее капризы, и немедленно.

— Ты мне нужна, — отрезал он.

Мэри надела голубое платье из блестящего шелка, в котором она щеголяла невестой, и последовала за Евтихисом. С того дня, как они поженились, он повсюду таскал ее с собой. На улице он был немногословен, лишь изредка спрашивал: «О чем ты думаешь?» Мэри не отвечала, а он злился. Мэри тоже начинала сердиться из-за того, что он с ней совсем не разговаривает, словно она его чем-нибудь обидела. «Самое главное — правильно выбрать путь на крутом жизненном повороте», — сказал он ей однажды, возмущенный тем, что она со своим куцым умишком даже не подозревает о его тяжелых сомнениях.

Первое время каждое утро они ходили завтракать в молочную, потому что дома у них не было даже кофейника. В молочной Мэри сидела в отглаженном голубом платье с бантами и держала вилку в двух пальчиках, чтобы производить впечатление особы деликатной и хорошо воспитанной. Не посоветовавшись с ней, Евтихис заказывал тосты, масло и мед, потом спрашивал, не хочет ли она какао, нравятся ли ей рожки; хлопая в ладоши, он то и дело требовал у официанта воды, чистый нож — свой, мол, он уронил на пол, когда передавал жене блюдечко с медом. Для того чтобы вмещалось побольше посетителей, в этих молочных ставили маленькие столики с круглыми мраморными досками величиной с противень. Кокетливые бантики, ярко накрашенные ногти и растерянное лицо Мэри производили довольно жалкое впечатление. Возможно, все новобрачные такие — растерянные и неловкие. Мэри улыбалась и смотрела на себя в большое зеркало на противоположной стене. Вид у нее был такой, словно она с луны свалилась. Евтихис искоса наблюдал за ней, ему не терпелось узнать поближе девушку, которую он избрал среди тысяч других и которая проведет с ним всю жизнь. Он угощал ее сладким. Может, заказать пирожное? Нравится тебе шоколад или лучше крем? Он пытался узнать ее вкусы, хотя бы в еде. Мэри молчала. В ответ Евтихис получал лишь кривую улыбку. Но он прощал ей, потому что в первые дни супружеской жизни некоторое смущение вполне естественно. А он разве не чувствовал растерянности? Порой ему казалось, что мир перевернулся, и он недоумевал, почему люди отсчитывают дни не с вечера пятницы, как это делал он. Евтихис наблюдал, как ест Мэри, как вытирает рот, как пьет воду. Все это были для него новые явления, которые он должен был изучить.

Вместе с Мэри Евтихис наведывался к своим знакомым, интересовался, как идут у них дела, справлялся о том, о сем. Потом на улице он спрашивал Мэри, нравятся ли ей игрушки из пластмассы, кто, по ее мнению, больше внушает доверие — Мицос или Цироглу, и тому подобное.

Но Мэри на все отвечала:

— Не знаю. Скоро мы пойдем домой?

И Евтихис перестал приставать к ней с вопросами. Они заглядывали в мастерские и магазины, отыскивали людей в кофейнях, на фабриках. От этого хождения Мэри очень уставала. В полдень они обедали в ресторане с белыми скатертями на столах. И тут Евтихис старался угодить ей. Требовал у официанта то одно, то другое. Не смотрите, что до сих пор он таскался с лотком по улицам, он, мол, человек светский: при всяком удобном случае болтает с торговцами, полицейскими, знаком с двумя адвокатами и со всеми держится уверенно, смело, как коммерсант, соблюдающий свои интересы.

— Мэри, какого цыпленка ты предпочитаешь, вареного или жареного?

Наконец-то она улыбнулась! От радости он даже захлопал в ладоши и, когда подошел официант, заказал ему почему-то салат.

На первое время хватило денег, одолженных у Тодороса; всюду Евтихис расплачивался смятыми ассигнациями достоинством в пятьдесят драхм. Официант в молочной приметил их и тотчас приносил на подносе молоко, мед, масло и рожки. Мэри жевала машинально, точно ей подавали солому. «Ничего, попривыкнет», — думал Евтихис и испытующе смотрел на жену. Но через несколько дней вместо знакомой молочной они зашли в кофейню и выпили горячего чаю из толстых стаканов. Евтихис купил у проходившего мимо мальчишки бублик и, разломив его, отдал половину Мэри.

— Так-то, крошка. Пока дела наши наладятся, поживем по-спартански.

Он сказал это очень ласково и ждал, что Мэри рассмеется, — ведь они в ожидании лучших времен поделили между собой бублик, как истинные друзья. Но Мэри макала свою половину в чай, и лицо ее ничего не выражало. Краска у нее с ногтей уже облезла, и голубые бантики поникли.

Они двинулись в путь, но Мэри, как упрямый осел, остановилась посреди дороги.

— Я пойду домой, — сердито пробурчала она.

— Почему, крошка?

— Я прямо извелась в этих туфлях. Все время на высоких каблуках…

— Послушай, крошка, неужели ты всю жизнь ходишь только на высоких каблуках? Надень…

Но вдруг Евтихис вспомнил, что у Мэри нет другой обуви, и, посчитав, сколько денег у него в кармане, повел ее в магазин на улице Афинас, чтобы купить пару удобных дешевых туфель.

— Я тебя не отпущу, пока ты не выберешь что-нибудь подходящее…

Мэри надела новые туфли, а Евтихис спрятал в карман оставшуюся мелочь. Раз он теперь один не делает ни шага, думал Евтихис, этот расход неизбежен так же, как приобретение какого-нибудь инструмента или материала, необходимого для работы.

— Теперь, крошка, ты будешь не ходить, а летать, — сказал он с гордостью.

Евтихис поделился с Мэри своими планами. По совету Андониса, он, мол, собирается открыть какое-нибудь предприятие. Андонис этот много болтает, но разве верная мысль теряет ценность оттого, что выражена слишком большим количеством слов?

— Ну, а ты, крошка, что скажешь? Как твое мнение?

— О чем?

— Да вот о том, о чем я тебе толковал. О делах…

— За день ты задал мне тысячу вопросов, у меня голова от них идет кругом.

— Ну ладно, ладно. А теперь поторапливайся, а то придется ночевать на улице, — сказал он шутливым тоном.

Вечером, несмотря на голод, они не поужинали. Евтихис объяснил, что они не должны разменивать ни одной лиры из денег ее отца.

— Легкое ли для меня дело еще раз жениться да найти опять невесту с двумя сотнями лир? И тебя никто не возьмет без приданого.

Они поздно вернулись домой, и, когда улеглись, Евтихис принялся серьезно обсуждать с Мэри, не жулик ли кондитер, торгующий рахат-лукумом и халвой, и не лучше ли им приобрести несколько ткацких станков и открыть мастерскую.

— А ты, Мэри, что скажешь? Что думаешь ты о ткацких станках?

— Что я могу о них думать? От них столько шума…

Евтихис повернулся на другой бок и стал читать газету. Он пропустил сообщение про уродов и бомбы и попытался разобраться в «экономическом обзоре», но в газетах пишут очень путанно и ориентируются на тех, у кого мешки золота, а не на человека, который с огромным трудом выцарапал у тестя двести двадцать звонких монет.

— Ну, Мэри, что скажешь? Ткацкая мастерская или мыловаренный заводик?

— Что ты меня спрашиваешь? Ведь ты меня совсем не любишь.

— С чего это ты взяла?

— Каждый вечер ты поворачиваешься ко мне спиной и читаешь газету… Не любишь ты меня.

Мэри готова была расплакаться, и Евтихис вынужден был объясниться с ней.

— Послушай, крошка! В мои намерения не входит растить ребеночка Периклиса. Пусть пройдет немного времени, а потом… Прежде всего я должен убедиться. Понимаешь?

Слезы хлынули из глаз Мэри с такой силой, словно открыли кран на кухне. Евтихис огорчился.

— Ну что ты ревешь, как корова! Я знаю, что ничего не было, но мне хочется быть уверенным. И не остаться в дураках. Для тебя тоже так лучше. Иначе мысль об этом отравит мне всю жизнь. Меня будет грызть, не его ли это отродье. Потерпи несколько дней. Ну, перестань же…

— Ты меня не любишь, ты меня не любишь, — упрямо твердила Мэри.

— Перестань, ты же сама призналась… Начнем все сначала?

— Почему ты всюду таскаешь меня за собой? Боишься, как бы я не пошла…

Евтихис рассвирепел. Он сбросил с себя одеяло и наклонился над ней.

— Посмей только подумать об этом, я тебе разукрашу физиономию. Мне страсть как охота запустить пальцы тебе в голову и вырвать из твоих дурацких мозгов самую мысль об этом…

— Тогда почему ты не оставляешь меня дома?

— Чтобы рядом со мной был свой человек… Я не хочу расставаться с тобой, а тебе что, это не по вкусу?

— А кто будет делать домашние дела? Мы грязью заросли, рубашки твои надо стирать, квартира…

— Я женился не для того, чтобы заполучить прачку…

— Ты меня не любишь… — не унималась Мэри.

— Это другой разговор. Сейчас спи и запасись ненадолго терпением. Пока не будет полной ясности. А в другой раз, если я задаю тебе вопрос, отвечай без уверток только на то, о чем я тебя спрашиваю. Нечего попусту языком трепать, напрасно я погорячился.

— Ты сам трепешься.

— А теперь помолчи и подумай, что тебе больше по вкусу, ткацкая мастерская или мыловарня. Утром мне скажешь.

Утром Евтихис не поинтересовался, что она надумала, а Мэри промолчала. Целый день они провели на ногах — ни завтрака в молочной, ни чая в кофейне. Они зашли только к кондитеру, который как раз готовил рахат-лукум и халву, и он угостил их кусочком тягучего теста. Проголодавшаяся Мэри жадно съела свою долю. Ее стало мутить и вскоре вырвало. Вечером она, как маленький ребенок, принялась ныть, что хочет есть, и Евтихис достал из кармана приклеившийся к бумаге шарик теста.

— Так и знал, крошка, что ты подымешь рев. Приберег для тебя. Ты еще непривычная.

— А ты?

— Не беспокойся. Ешь.

В тот день, когда он принес от Андониса консервы, Мэри спросила, скоро ли они получат деньги за эту работу. Она, мол, чувствует острую боль в желудке и сухость во рту. Подумаешь, страшное дело!.. Когда Евтихис сказал, что они, возможно, поедят завтра, Мэри остановилась посреди улицы и заявила:

— Завтра? Тогда ступай дальше один. У меня ноги подкашиваются.

Евтихис готов был дать ей пинка — пусть узнает, что такое настоящая боль, — но раздумал, вспомнив, что они женаты всего лишь неделю. Они зашли в небольшую лавчонку предложить консервы. Мэри с завистью глядела на женщин, которые делали покупки и спешили домой. Бакалейщик заинтересовался, но первым делом захотел посмотреть всю партию товара. Евтихис заверил его, что продал уже немало этих превосходных консервов. Затем, до самого полудня, Евтихис и Мэри ходили по разным лавкам. Мэри едва волочила ноги. Она умоляла его одолжить где-нибудь хотя бы на бублик, иначе она пойдет обедать к своему отцу.

— Ну что ж! Только прихвати свое барахлишко, да не забудь сверток с лирами. Можешь и вообще остаться там. Расплюемся в момент.

Она молча последовала за ним. Это лишь начало, она еще пообломается — Евтихис с безграничным великодушием пока прощал ей все капризы. Наконец она в бессилии опустилась на ступеньки у какого-то подъезда.

— Отец дал тебе деньги не для того, чтобы ты морил меня голодом. Давай разменяем одну лиру и поедим…

Евтихис глядел на проезжавшую мимо арбу и словно не слушал жену.

— Он дал тебе деньги для меня, они мои… — продолжала Мэри.

Евтихис не сказал ни слова. Он поковырял пальцем в носу, сплюнул, прошелся по тротуару. Ему надоело вправлять ей мозги.

— Найдется у тебя хоть какой-нибудь друг, который не пожалеет нам кусочек хлеба?

— Нет, я не стану клянчить, меня подымут на смех…

— Нечего сказать, хороши у тебя друзья.

— А тебе какое дело? Вставай, а то терпение мое лопается.

Мэри испуганно поднялась. Она отряхнула юбку, пригладила волосы и пошла за ним.

— Давай поедим консервов?

— Они для продажи.

— Сколько мы обошли магазинов, и никто даже не попросил открыть банку! Все смотрят только на этикетку. Ничего не случится, если банка будет пустой.

— Тоже придумала. Продавать консервы, а показывать пустую жестянку.

— Чего же тут особенного? — спросила Мэри. — На жестянке написано, что внутри. — Тут Мэри вырвала у него из рук банку и бросилась бежать.

Евтихис поймал ее за плечо.

— Ни с места, а то размозжу тебе башку.

Но до скандала дело не дошло, так как Евтихис на этот раз уступил.

В первой же попавшейся бакалейной лавке Евтихис показал консервы и спросил, не желает ли хозяин приобрести этот превосходный товар. Как только лавочник заикнулся о качестве, Евтихис потребовал немедленно консервный нож и открыл банку. «Вот, пожалуйста, отличное мясо!» Когда они вышли на улицу, Евтихис отдал банку Мэри.

— Ешь, — сказал он.

Мэри выловила рукой кусок мяса. Она вся перепачкалась, закапала соусом свое нарядное платье. Евтихис отметил, какими цепкими стали ее пальцы. Она ссутулилась, склонившись над банкой. Вдруг Мэри выплюнула кусок изо рта и закричала:

— Тухлятина!

Она отдала консервы Евтихису и опять сплюнула.

— Отрава!

— Тебе померещилось, — проворчал Евтихис.

— Попробуй, сам убедишься! Воняет-то как!

Евтихис понюхал мясо — лицо его скривилось — и капельку положил на язык.

— Консервы тухлые, — отплевываясь, подтвердил он. — Может, попалась такая банка. — Он в недоумении почесал подбородок. — Неужели он дал нам для продажи бракованный товар?

Мэри, продолжая отплевываться, спросила Евтихиса, можно ли умереть от отравления?

— Прекрати, глупая. Думаешь, так легко помирают люди?

— Мне кажется, я проглотила кусок. И даже порядочный.

— Если бы помирали все, кто ест несвежие продукты, люди бы дохли, как мухи. Пошли. Я поговорю с Андонисом, сочтусь с ним.

— А если я отравилась? Соседка у нас умерла в прошлом году от испорченного сыра, за один день ее скрутило!

— Я с ним сочтусь, ты же слышала. Вечером обсудим…

— А если я умру до вечера?

— Пошли. Не бойся, говорят тебе. Поверь мне, я много повидал на своем веку. Заведешь теперь новую волынку: «Ах, помираю!» Вот брошу тебя здесь и уйду…

— Пойдем лучше домой… я прилягу…

Евтихис засмеялся. Он ел во время оккупации картофельные очистки, гнилой виноград, выжимки инжира, обсасывал выброшенные на помойку кости… Ишь, нежная какая!

Вместо того чтобы идти домой, как просила Мэри, Евтихис потащил ее в кофейню на площадь Омония, где часто бывал Тодорос. Евтихис не мог больше заниматься продажей консервов, сначала ему необходимо было объясниться с Андонисом. «Надо узнать, не хотел ли он меня надуть».

— Ты одолжишь у Тодороса денег? Купишь мне лекарство?

Прислонившись к колонне, Евтихис смотрел на Мэри с сожалением: несчастная совсем извелась, боится, как бы не продырявились у нее кишки. Голубое платье с бантами все покрылось пятнами, стало форменной тряпкой. Он уже не насмехался над ней, а сосредоточенно потирал руки — старая привычка. Так прежде он разминал в руках кусочек теста, украденный у матери, чтобы оно не засохло, пока он придумает, что из него слепить. Наконец он придумал.

— Перестань ныть, Мэри. Мы должны встретиться с чужим человеком, научись же вести себя на людях. Никто не должен знать, болит ли у тебя живот или ты просто подыхаешь с голоду.

Тодорос беседовал с какими-то важными господами, и Евтихису пришлось подождать. Он стиснул пальцы Мэри — пусть боль напомнит ей, что она должна вести себя прилично. Потом он почтительно приблизился к Тодоросу, вежливо поздоровался с ним и сел вместе с Мэри за его столик. Тодорос спросил, что им заказать, и Мэри, ответив: «Спасибо, ничего», поглядела выразительно на Евтихиса — она, мол, хорошо усвоила его урок.

Евтихис тут же рассказал Тодоросу о задуманном им деле и попросил совета. Тодорос смотрел то на дверь, то на стенные часы, словно с минуты на минуту мог появиться человек, встречи с которым он хотел избежать.

— Сейчас самый ответственный момент в моей жизни! Я должен заняться верным делом…

— Понимаю, выкладывай быстрей, что тебе надо.

— Помоги мне… На тебя я могу положиться. Надеюсь и на Андониса, он знает рынок. Но с тобой я буду всегда советоваться. Ну вот, я решил открыть ткацкую мастерскую. Это, пожалуй, мне больше всего по душе… Ты мне поможешь?

— Ладно, — сказал, вставая, Тодорос. — Обдумай все хорошенько и приходи, потолкуем. Но в этой кофейне ты меня больше не встретишь. Приходи утром на площадь Синтагма, рядом с министерством, наверху…

— Привязался к тебе кто-то? Не могу ли я быть тебе чем-нибудь полезен?

Тодорос не ответил. Он быстро пошел к выходу, лавируя между столиками. Евтихис в недоумении посмотрел ему вслед, взял Мэри за руку, и они тоже ушли.

Вангелия обрадовалась, что Андонис рано вернулся. Но он, искоса взглянув на консервы, поставил по обыкновению портфель на пол и, потирая руки, сказал:

— Сегодня мне надо закончить статью…

Он бросил на стол сигареты, спички, карандаши, а какую-то коробочку протянул Вангелии:

— Это тебе.

— Что это?

— Три раза в день. Сейчас примешь две.

Вангелия испуганно отдернула руку и забилась в угол.

— Ты знаешь, для чего это, мы же с тобой говорили. Бери. Сегодня я занят по горло… Таблетки очень эффективны; прекрасный врач…

— Я не стану принимать их, — угрюмо сказала Вангелия.

— Прими сейчас же, брось глупости! Все решено. Тебе следовало бы самой понять…

Не обращая внимания на ее возражения, он разложил на столе бумаги и начал писать.

— Ну, Вангелия, теперь каждый из нас займется своим делом.

— А какое мое?

— Ты должна принять две таблетки.

Андонис принялся вычерчивать диаграмму цен на товар. Наброски статьи показались ему очень поверхностными, и он перечитал собранные материалы. «В статье должно чувствоваться глубокое знание экономики; все эти сапожники, выдающие себя за экономистов, пишут одну ерунду, — размышлял он. — Они умеют только красоваться и судят обо всем поверхностно, не давая себе труда подумать хорошенько. Чтобы произвести впечатление, они лишь гонятся за трескучей фразой». И Андонис углубился в работу. Время шло, а он лишь рвал бумагу. «Начало статьи должно быть многообещающим и сжатым. Какая-нибудь интересная, с блеском изложенная мысль».

— Ну, Вангелия?

— Что?

— Опять ты за свое… Ведь решено…

Андонис писал все, что приходило ему в голову, без всякой связи и плана; может быть, он отвлечется и стряхнет с себя тупое оцепенение.

Если бы Вангелия послушалась его, он скорей бы справился со статьей. Мысль его заработала бы четко, внимание не рассеивалось бы.

— Выпей, дорогая, — и делу конец. Я хочу поработать, ну, пожалуйста.

Так как она, точно глухая, продолжала сидеть не шевелясь, Андонис встал, распечатал коробочку и взял оттуда две белые таблетки. Он подошел к Вангелии, но она вскочила с места и спряталась от него за стол. Андонис кинулся за ней. Глаза у Вангелии от страха расширились, но все равно она казалась очень красивой. Он пододвинул стол к стене — теперь она от него не уйдет.

Но она выскользнула из ловушки, пробежала мимо коробок с консервами, стараясь не прикасаться к ним, словно они таили в себе какую-то опасность. Куда ей деваться? Комнатка стала еще тесней.

Наконец Андонис поймал Вангелию. Она закричала и отвернулась от него. Но он крепко сжимал ее, словно пытался выдавить из ее тела новую зародившуюся жизнь. Она отстранила его лицо, как тяжелый камень, который вот-вот придавит ее…

— Я хочу ребенка и сохраню его.

— А я не хочу.

На шее у него вздулись вены толщиной с веревку. Зубы были угрожающе оскалены. Вангелия пыталась ослабить сдавливающие ее тиски, вырваться из этих опасных объятий: они могут повредить ей. Андонис тем временем старался запихнуть ей в рот таблетки, но она сжала губы и заслонилась от него ладонью. Вдруг руки его заскользили по ее телу.

— Не прикасайся ко мне! — закричала она. — Не трогай меня…

Он нежно гладил ее по волосам, просил как можно ласковей помочь ему — ведь и в ее интересах покончить поскорей с этой историей.

— Почему ты смотришь на меня с такой ненавистью? Я люблю тебя. У меня нет в жизни ничего и никого, кроме тебя. Помоги мне.

— Нет, я хочу ребенка.

Он подвел ее к кровати.

— Сядь, поговорим.

Но Вангелия ничего не слышала. Взгляд ее был прикован к полу, она мяла в руках носовой платок.

— Послушай, Вангелия! Для того чтобы преуспеть в торговле, надо примириться с мыслью, что можно попасть в тюрьму. Иначе не развернешься в этом мире, где все построено на обмане. Если у тебя есть ребенок, ты о нем думаешь постоянно, ты связан по рукам и ногам, ни на что не можешь решиться. И на всю жизнь остаешься жалким торговым агентом, бегающим с тяжелым портфелем. Вот, например, те, кто занимается революционной деятельностью, должны примириться с мыслью, что им, может быть, придется пожертвовать всем, возможно даже своей жизнью.

— А разве такие люди не имеют детей? Если они и примиряются…

— Это, Вангелия, другое дело. Все, кто погибает во имя революции, знают, что их дети будут ими гордиться, а про меня скажут: «Подох за долги в тюрьме». Хоть я никого не обокрал.

— Почему тогда тебе не вернуться к революционной работе? А я бы сохранила ребенка.

Андонис замер: какой-то шум послышался за стеной в комнате у Статиса. Точно кто-то постучал в стену, точно передвинули стул. Вангелия тоже насторожилась.

— Что это?

— Ничего. Статиса в это время не бывает дома.

— Вроде там есть кто-то.

— Успокойся, ты взволнована, и тебе померещилось. Прими, пожалуйста, лекарство. Это так просто, тысячи женщин…

Андонис погладил ее по плечу. Тишина. Наверное, это стукнула ставня, пробежала кошка по крыше или донесся шум из соседнего двора. Все, что лично его не касалось, было сейчас ему безразлично.

— Значит, ты хочешь моей гибели, Вангелия?

— Ничего подобного. Я этого не говорила.

Скрипнула дверь, и в комнату вошел Евтихис. Вангелия поспешно пригладила волосы и поставила на место опрокинутый стул. Евтихис ни на что не обратил внимания — это их дом, пусть себе делают что хотят. Он остановился перед Андонисом и мрачно сказал:

— Ты мне подсунул тухлые консервы. Мне их чуть не швырнули в рожу. Почему ты не сказал, что у тебя бракованный товар?

— Не говори глупостей, Евтихис.

— Повторяю тебе — консервы тухлые.

— Ты спятил! Зачем мне покупать испорченные консервы? Разве меня могут надуть? Попалась одна никудышная банка…

— Так и я подумал, вполне возможно, — согласился Евтихис.

Вангелия предложила Евтихису позвать Мэри — они все вместе неплохо проведут вечер. Андонис бросил на нее сердитый взгляд. «Она боится остаться со мной наедине».

— Найдется у вас что-нибудь поесть? Вы нас угостите? Мы сегодня голодные как звери. Мэри чуть не грохнулась в обморок, — сказал обрадованный Евтихис.

— Приходите, чем богаты, тем и рады, — с готовностью откликнулась Вангелия.

Евтихис позвал Мэри ужинать, и она тотчас прибежала. Вангелия выдвинула стол на середину комнаты и ушла хлопотать на кухню. Она с удовольствием принимала сегодня гостей. Андонис собрал со стола свои бумаги. «Продолжу ночью». Он спрятал таблетки в карман и многозначительно посмотрел на Вангелию — мол, рано или поздно он все равно настоит на своем.

Они сели за стол, и Евтихис стал рассказывать, какие номера выкидывала Мэри на улице, как она ныла, рехнувшись с голоду. Он расписывал все это, как веселое приключение, изрядно его позабавившее.

— Ну, ладно, ладно, не толкай меня, — бросил он Мэри. — Боишься, как бы нас не подняли на смех? Разве позор, что нам нечего есть? Зато лиры в целости и сохранности. Мы найдем им хорошее применение. Правда, Андонис?

— Конечно, конечно…

— Никому не позволю срывать мои планы, — веско заявил Евтихис.

— Правильно. Ты слышишь, Вангелия, что говорят люди? Вот уже сколько времени я пытаюсь убедить ее, — обратился Андонис к Евтихису, — но она прикидывается, будто ничего не понимает.

— Вы тоже заводите свое дело? — спросила Мэри.

— Нет, нечто совсем другое, — ответил Андонис.

Мэри была в своем грязном голубом платье. Она жадно ела, не отрывая глаз от тарелки. Ей стыдно было, что Евтихис столько болтал о ней. Будто преступление попросить корочку хлеба червячка заморить…

— Мэри, если ты меня еще раз лягнешь, то заработаешь затрещину. Ну, а мы, как говорится, будем мыкаться, жить по-спартански до тех пор, пока не наладим свое дело. Будем пробавляться кое-чем, есть на чужой счет, то у вас, то где-нибудь еще. Только так. Я ей говорю: если ты хотела изображать дамочку, надо было подцепить какого-нибудь хлыща со взбитым чубом.

— Перестань, Евтихис. А то я уйду.

— Ешь и не разговаривай. Где еще тебя накормят?

Андонис открыл банку и выложил консервы на тарелку. Он отрезал себе небольшой кусочек. Мясо было кислое. Он чуть не выплюнул его, но пришлось проглотить — пусть не возводят напраслину на его товар.

— Будь осторожен, Евтихис. Теперь развелось столько жуликов…

— Я уже слышал об этом от тебя.

— Никто не верит, что есть честные люди.

— Никто…

— Потому что сам человек не уверен в своей честности…

Андонис выпил воды. Неужели он отравился? Ну и пусть, наплевать! Если он признается, что консервы испорченные, он пропал. Он окажется тогда в дураках. Он внимательно следил, потянется ли кто-нибудь еще к тарелке с тухлым мясом. Стена картонных коробок словно нависла над Андонисом, угрожая раздавить его. Нет, не может быть. Он встал, чтобы взять другую банку. Сделал вид, что ради гостей ничего не жалеет. Открыл ее и тут же попробовал мясо. Вонючая кислятина! Его чуть не стошнило. Но он прожевал кусок и улыбнулся.

— Да, Евтихис, и я хотел бы соорудить для моей жены квартирку получше, с красивой мебелью, да вот прошу у нее в кредит еще немного времени… Всем обзаведемся, как только подвернется случай.

— Я ничего от тебя не требую, — вставила Вангелия.

— Не беспокойся, Вангелия, — сказал Евтихис. — Мы с Андонисом скоро откроем дело, и тогда… Ну, Андонис, что надумал?

Мэри опустошила свою тарелку и потянулась за консервами. Андонис не ответил Евтихису: сейчас Мэри решит его судьбу. Она воткнула свою вилку в мясо. Отправила кусок в рот.

— Тухлятина! — закричала она. — Эта банка тоже испорчена.

Скривив лицо, она с отвращением сплюнула.

— Вам, госпожа, померещилось! — с улыбкой произнес Андонис. — Консервы отличные. Я ел из той же банки, очень вкусно…

— Они совсем протухли.

— Ошибаетесь. У них, конечно, резкий запах, но это такой сорт мяса. В Австралии любят острое и всегда едят такие консервы…

Евтихис понюхал кусочек и положил его в рот.

— Тухлятина! — авторитетно заявил он.

Хитро, как истинный торгаш, он подмигнул Андонису: они, мол, вполне понимают друг друга, все это известные трюки, и не о чем больше разговаривать.

— Нет, нет, консервы превосходные!

— Да, братец, превосходные. Настоящая падаль!

— Ну вот, смотри! — И Андонис взял большой кусок мяса и на глазах у всех положил его в рот. Прожевал, преодолевая отвращение, и улыбнулся.

— Великолепные!

Этого Евтихис уже не мог перенести. Он с любопытством уставился на Андониса, потом понюхал мясо, лежавшее на тарелке, и спросил:

— Все они — такие великолепные?

— Не понимаю, неужели у вас так притупился вкус? Может быть, оттого, что последние дни вы ходили голодные?

— Он меня доконает! Вангелия, попробуй, пожалуйста, ты.

Вангелия не прикоснулась к консервам, она сказала, что ей не хочется есть. Молодчина. Она и виду не подала, что поверила Евтихису.

— Понюхай! Говорю тебе: воняет, как от дохлой кошки.

Андонис взял еще небольшой кусочек и опять разыграл целый спектакль. Мэри смотрела ему в рот. Почему его не тошнит? «Человек способен на все», — подумал Андонис и проглотил мясо с самым беспечным видом, как того требовали обстоятельства. Он ведь должен отстаивать до конца свои консервы. Отравление? Пустяки. «Меня не может погубить моя собственная вещь, то, что так дорого мне», — решил он, проглотив еще кусок. Он не выдаст ни себя, ни свой товар.

— Ты, братец, настоящее чудовище, — протянул Евтихис. — Пожалуй, ты и серную кислоту способен выпить.

— Вы заболеете, — испугалась Мэри.

— Ну, Евтихис, я думаю, ты теперь убедился, что я прав: самое надежное — открыть какое-нибудь промышленное предприятие. Торговля — это сплошной обман. Предложение и спрос, твердят тебе все, а сами выезжают на мошенничестве.

Евтихис внимательно слушал Андониса. Вот это человек! Он знает кучу вещей, а как здорово подвешен у него язык! Его даже отрава не берет. Ест ведь протухшее мясо!

— Скажи, Андонис, ты разбираешься в ткацком деле?

— Это моя специальность! — с гордостью воскликнул Андонис. — Я много лет проработал в текстильной фирме!

— Ну вот, я решил: откроем ткацкую мастерскую. Самое хорошее дело.

— Действительно, самое хорошее и самое надежное.

— Ты согласна? — обратился Евтихис к Мэри.

— Займись уж хоть чем-нибудь, — неохотно откликнулась Мэри. — Я больше не выдержу беготни…

Андонису не терпелось рассказать подробно о текстильной промышленности, и Евтихис впился в него глазами, весь обратившись в слух. Но у них кончились сигареты. И выпить бы сегодня не мешало.

— Ну, Вангелия, хоть по стаканчику.

Андонис взял пустую бутылку. Но перед уходом озабоченно поискал что-то среди своих бумаг, а потом, как видно, вспомнив, похлопал по своему карману — таблетки были там. Он успокоился и, улыбнувшись, вышел. На улице было прохладно. Он поднял голову и глубоко вздохнул. Звезды подействовали на него умиротворяюще.

Таверна оказалась закрытой, и Андонис наполнил бутылку узо в кофейне Продромоса. Вместо того чтобы направиться к своим воротам, он завернул за угол и остановился у забора. Засунул два пальца поглубже в горло, и его тут же вырвало. Андонису сразу стало легче. Пришлось, конечно, пойти на обман, на нечто вроде жульничества, но было бы глупым идеализмом отравиться консервами, несомненно, тухлыми. Это же «товар»! Андонис не мог, жертвуя собой, ручаться за его качество.

Он вернулся домой с волчьим аппетитом, готовый продолжить прерванный разговор о текстильной промышленности. С торжественным видом он показал всем бутылку узо. Вангелия засмеялась. Мэри клевала носом и хотела домой.

Вангелия попросила ее посидеть еще немного, и Мэри опять принялась ворчать — муж только и знает, что таскает ее по городу.

— Будь же, наконец, человеком, — накинулся на нее Евтихис. — Поели и пошли, так, по-твоему? Разве мы сидим здесь только ради харчей? Ты должна научиться вести себя, особенно теперь, когда мы открываем свое дело…

Вангелия незаметно убрала со стола тарелку с консервами. Андонис наблюдал за ней, не теряя нити беседы. Она выбросила мясо в помойное ведро, не сомневаясь, что выкидывает тухлятину. Когда она обернулась, их взгляды встретились. Вангелия понимающе улыбнулась ему, но Андонис, словно ничего не заметив, продолжал объяснять Евтихису, что представляют собой различные отрасли текстильной промышленности и на какие виды делятся они по характеру производства, по мощности и техническому оборудованию.

— За твое здоровье, Андонис, дьявол ты этакий! Да ты просто молодчина! — воскликнул Евтихис.

Андонис с самодовольным видом опустошил свой стакан. Мэри едва пригубила — пусть Евтихис не ругает ее за то, что она не умеет вести себя. Вангелия, несмотря на уговоры, даже не попробовала узо, зная, что оно вредно при беременности. Мужчины опять наполнили стаканы, Андонис залпом выпил свой. Глаза у него заблестели, и язык развязался.

— Ну, Евтихис, я организую для тебя образцовое предприятие, доходное…

— Я тебе полностью доверяю. Мэри, разве я не говорил тебе этого?

— Я того стою, — убежденно сказал Андонис.

Он вытянул ноги и, откинув голову назад, оперся о коробки. Но тотчас подскочил, словно по его телу пробежал электрический ток. Темная стена — громоздящиеся до потолка коробки с металлическими лентами, штампами и яркими иностранными этикетками — уже не стояла надежно. Это был опасный груз, он мог взлететь на воздух, взорваться, это была хитрая ловушка.

Андонис опять наполнил свой стакан и залпом выпил его. Он вошел в раж и все подливал себе. Затем встал, чтобы принести воды. Пока он добрался до кухни, несколько раз споткнулся, хорошо, что еще удержался на ногах, ухватившись за дверь. Мэри хихикнула, но сейчас же прикусила язык, потому что Евтихис подтолкнул ее локтем.

— Кто смеется? — спросил рассвирепевший Андонис. — Здесь кто-то издевается надо мной…

Все молчали. Глаза Андониса сердито поблескивали.

— Успокойся, Андонис. Я пощекотал чуточку свою жену, она все носом клюет. Расскажи мне еще о ткацком производстве…

На Вангелию опять напал страх. Она вцепилась в руку Мэри.

— Не уходите, пожалуйста. Евтихис, расскажи нам что-нибудь смешное. Посидите еще. Изобрази, как дамочки покупают с лотка.

У Евтихиса было доброе сердце. Чтобы позабавить женщин, он притворился вдруг пьяным, стал плести что-то о полицейских, которые его вечно преследуют.

Андонис вернулся из кухни со стаканом воды. Он нес его осторожно, двумя руками, но полстакана все-таки расплескал на пол. Остановившись посреди комнаты, он поднял руку, точно готовясь произнести речь.

— Самое ужасное, когда не знаешь, что творится вокруг. Но я честный, абсолютно честный человек… Наверно, я захмелел и не стесняюсь говорить об этом вслух. Вся система у нас гнилая…

Поняв, что эта речь не приведет ни к чему хорошему, Евтихис поднялся с места и стал изображать, как к лотку, вихляя бедрами, подходит дама, чтобы купить солнечные очки.

— «У этих, — гнусавит она, — стекла разного цвета…» — «Пардон», — отвечаю я. «Ты думаешь, что я кривая? Одно стекло зеленое, другое желтое». — «Мадам, — говорю я, — очки прекрасные. Эти два цвета сливаются. А к красивым глазам ведь идут все цвета».

Андонис осушил потихоньку стакан узо. Вангелия и Мэри смеялись, глядя на Евтихиса, который теперь представлял красотку, примеряющую у лотка блузочку.

Вдруг раздалась протяжная монотонная песня. Положив голову на коробки и закрыв глаза, Андонис старательно выводил мотив, но вместо слов у него из горла вырывалось какое-то мычание. Смех замер, все переглянулись. Лицо Андониса было пепельно-серым. Вангелия нервно ломала пальцы. Мэри собралась уходить. Евтихис подошел поближе и с любопытством посмотрел на своего соседа.

— Да ты нализался, братец! А вдруг он отравился мясом? — шепотом спросил он женщин.

— Нет, — подскочил вдруг Андонис, оборвав песню. — Консервы замечательные, это не вызывает сомнения. А я веселюсь…

Вангелия до краев наполнила его стакан.

— Что ты делаешь? — удивился Евтихис.

Вангелия точно хотела еще больше подпоить мужа.

— За твое здоровье, Андонис, — сказала она.

Но муж, не обращая на нее внимания, продолжал мычать. Евтихис предложил спеть всем вместе что-нибудь повеселее, но его никто не поддержал. Вангелия старалась казаться веселой. Она налила Евтихису узо, но тот к нему не притронулся, и она потихоньку подставила стакан Андонису, который тотчас осушил его. Через силу посмеявшись над новой шуткой Евтихиса, она подошла к мужу и, подливая ему узо, украдкой ощупала снаружи его карман. Потом взяла стул, подсела к Андонису и стала ему подпевать. Пока он тянул вино, она осторожно запустила руку ему в карман и вытащила коробку с таблетками. Никто ничего не заметил. Мэри совсем засыпала, Евтихис выплевывал косточки от маслин себе в ладонь. Вангелия пошла в уборную и выбросила лекарство. Андонис, отяжелевший, с затуманенной головой, мурлыкал что-то себе под нос.

— Налей мне еще, — попросил он жену.

— Ты много выпил. Хватит.

В дверь тихо постучали. Вангелия вздрогнула и пошла отворить.

— Добрый вечер, — вполголоса поздоровался господин Харилаос. — Извините за беспокойство…

Андонис вскочил.

— Что случилось?

— Ничего, я пришел спросить, нет ли у вас новостей для меня.

— Вангелия, дай стакан господину судье. А мы тут веселимся… Капельку узо? Но почему вы не садитесь?

— Вы говорили с ним? Что он сказал вам?

— К сожалению, мне не представился случай, — пробормотал Андонис. — Я пытался выяснить его мнение по интересующему вас вопросу, но он увильнул от ответа… Садитесь… Вангелия, ты не представляешь, какой замечательный парень Ангелос… Сожалею, что ничего хорошего не могу сообщить вам. Хоть я и не в состоянии помочь, я ваш искренний друг. Не поймите меня превратно, господин судья…

— Что вы! Я знаю, как трудно…

— Я всегда к вашим услугам, если могу только быть вам чем-нибудь полезен. — Андонис выпил воды и продолжал: — Не думайте, что здесь, на свободе, нам лучше. На что уходит наша жизнь?

— Я полагаю, существует некоторая разница, — заметил судья.

— Несомненно. Его жизнь в опасности. Но скажу вам откровенно: от него зависит, будет ли приговор приведен в исполнение или вернется то замечательное время…

На судью его слова не произвели никакого впечатления.

— Так как же, вы попытаетесь еще раз поговорить с тем господином?

— Я обещал вам, господин Харилаос. Как только подвернется случай… Вы полагаете, раз я занялся торговлей консервами и прочими дурацкими делами, то я забыл старых друзей и мои идеалы? Теперь, видите ли, каждый старается заработать себе хотя бы на пропитание. Это не капитуляция… Может быть, вы считаете, что это позор? Иной раз я впадаю в отчаяние. Пожалуй, думается мне, я… Ведь я, воспитанный на светлых идеях, с детства вместе с друзьями вынашивал изумительную мечту о новом обществе и боролся за это, как мог, а вот теперь и я бегаю целыми днями в погоне за консервами, за удачей…

— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал господин Харилаос. — Зачем оправдываться? Вас никто не осуждает… Простите меня… Я помешал вам. Если вы сможете предпринять что-нибудь, действуйте по своему усмотрению.

Пожелав всем спокойной ночи, господин Харилаос удалился. Андонис продолжал стоять неподвижно посреди комнаты. Евтихис подошел к Андонису и, заглянув ему в глаза, воскликнул восхищенно:

— Братец, да ты протрезвел!

В течение нескольких дней Ангелос вдоль и поперек выверял план и готовил инструменты для подкопа. В ящике со старым хламом, стоявшим под кроватью, он нашел долото и спрятал его во внутренний карман пиджака. Бритвой он проделал отверстие в ставне, чтобы лучше изучить двор. Плиты помогли определить его размер. Он вносил в план все новые детали. Вечером сварщики на соседнем дворе принялись за работу. Открыв окно, Ангелос наблюдал, не отрываясь, за вспышками пламени. Свет падал на стену противоположного дома. На ней вырисовывалась зубчатая тень черепичной крыши бокового флигеля, за которым находилась мастерская автогенной сварки. В этом флигеле живет Андонис. Ангелос заметил, что тень то сокращалась, то удлинялась, значит, источник света перемещался в глубину двора. Ступеньки винтовой лестницы помогли ему подсчитать размеры проекции. От резких вспышек пламени болели глаза, но он старался не ошибиться в записях. Следующим вечером Ангелос продолжал свои наблюдения. Ему удалось разглядеть тень от трубы. Она перемещалась по освещенной стене, значит, сварщик двигался вдоль бокового флигеля. Тень легла сначала в углу окна, а затем правее, у кухонной двери. Благодаря этой тени он смог приблизительно установить размеры мастерской. Утром, как только Статис крепко уснул, Ангелос влез босиком на стол и подсчитал при помощи стула высоту комнаты.

Избегая малейшего шума, он трудился несколько дней. Теперь он мог приступить к расчетам. Проснувшись, Статис удивился: Ангелос вычерчивал что-то, сидя за столом.

— Я пытаюсь решить одну тригонометрическую задачу. В какой-то мере она связана с астрономией.

— Зачем тебе?

— Это имеет жизненно важное значение, — ответил, засмеявшись, Ангелос.

Статис перестал его расспрашивать. Он снисходительно улыбнулся: ведь человек, проводящий день и ночь взаперти, должен заниматься хоть чем-нибудь. Ангелос молодец, выдумал для себя занятие.

— Я только теперь понял, как ты сильно любил Элли. Прости меня, мой глупый запрет причинил тебе тогда много страданий. Я и не представлял, что это для тебя значило… А ты не настаивал, принял запрет как нечто само собой разумеющееся…

Статис похлопал его по плечу.

— С той историей покончено. Тогда мы стремились быть безупречными во всем.

Оставшись один, Ангелос продолжал расчеты. Он решил свою задачу и от радости захлопал в ладоши, но тотчас замер — ведь это опасное легкомыслие. Вечером он опять изучал вспышки пламени и тени на стене.

На следующий день после полудня, как только Вангелия ушла из дому, Ангелос, отложив газеты, вставил в щель между досками пола долото и стал забивать его своим башмаком. Когда он приподнял наконец одну доску, его проняла дрожь. Вот теперь-то начнется настоящая работа. Из подпола на него пахнуло пронизывающей сыростью. Для этой операции, таящей в себе немало опасностей, нужна смелость.

На винтовой лестнице раздались шаги. Ангелос подбежал к окну. Лукия разговаривает с Измини.

— Пойдем в кино, — предложила Лукия.

— Не хочется, нет настроения…

— Не надоело тебе твердить одно и то же? Точь-в-точь как раньше, с той же кислой физиономией. Насколько я помню, ты спала на полу без матраца, потому что он, видите ли, спит на земле в горах. Может, и теперь ты хочешь сидеть сычом, ему под стать?

— А тебе что? Мешает?

— Вовсе нет. Раньше меня это злило, теперь смешит… Пошли, развлечемся немного. Идет прекрасная картина.

Измини опять отказалась, и Лукия ушла одна, сердито постукивая каблучками.

Ангелос вернулся к своей работе. Он легко и бесшумно поднял еще две доски. Осторожно спустился вниз. Пол оказался на уровне его пояса. Значит, есть куда отбрасывать землю. Он осмотрел и измерил фундамент, несколько раз произнес шепотом слово «побег». Потом вылез из подпола, прибил доски и положил на место газеты. Он лег, чтобы обдумать все хорошенько. Голова у него пылала при одной мысли о предстоящем. «И все же технически это совсем несложное дело».

Занятый переговорами с торговцами, Андонис постепенно забыл о том, что консервы никуда не годятся. Он пытался хотя бы вернуть свои деньги. Ему чуть было не удалось это, потому что несколько лавочников проявили непростительную доверчивость. Но среди этих глупцов нашелся один умник, который бросил ему в лицо:

— Даже на то, чтобы свезти их на свалку, ты не желаешь раскошелиться. От них же сразу подохнешь.

— Но я предлагаю их тебе не для еды! — закричал возмущенный Андонис. — Ты их перепродашь.

Грошевый умник, подлейший и осторожнейший торгаш, отказался разговаривать с ним; он не в состоянии был понять, что, даже если он прав, качество товара влияет только на цену. Всю дорогу Андонис недоумевал, как можно обнаружить, что это гниль, если она так хорошо упакована. Распродается масса бракованных вещей. «Всякое органическое вещество подвергается изменениям. Это же закон природы».

Бросив все дела, Андонис отправился в контору Буфаса к Спиросу Иоаннидису. Спирос беседовал с каким-то важным господином. Поздоровавшись самым дружеским, сердечным тоном, Андонис спросил, не поможет ли ему Спирос приобрести по сходной цене двухполотные ткацкие станки. Затем он выяснил, — как бы невзначай, — в какой банк передали его векселя, и завел беседу о мировом рынке. Спирос на основании собственного опыта утверждал, что теперь всюду мелкие предприятия переживают кризис и ликвидируются одно за другим. В качестве примера он сослался на мастерские, где фирма Буфаса вынуждена была наложить арест на машины. «Превосходный случай!» — подумал Андонис и стал вникать в подробности этого дела. Разузнав все, что ему было нужно, он внезапно встал и, приблизив свое лицо чуть ли не к самому носу Спироса, выдал ему свою тайну:

— А если я не оплачу векселей?

— Ну что ж, отправишься в тюрьму, — не задумываясь, ответил Спирос.

— Ха-ха!.. Значит, ты мне не доверяешь?

— Абсолютно не доверяю, — холодно процедил Спирос.

— Молодец! Здорово сказано! — притворно засмеялся Андонис. — Так лучше — по крайней мере успеешь подготовиться, не окажешься застигнутым врасплох… Подумай, каким несчастием было бы для меня упасть в твоих глазах! Теперь, когда… Или тебя ничего не удивляет?

Этим мрачным шуткам положил конец приход Клио.

На улице толпился народ. Андонис с трудом прокладывал себе путь, а время бежало. «Как же догадался этот жалкий торгаш, что я предлагаю бракованный товар?» Андонис долго созерцал консервные банки, словно хотел проникнуть в их тайну, понять, как испортилось мясо. Все изменится, как только он сбудет с рук эти злосчастные консервы. А если он не продаст их теперь, неужели всю жизнь придется ему бегать по городу, предлагая тухлый товар?

Потом он вспомнил, что надо обратить серьезное внимание на Вангелию. Она своими улыбками, увертками и недомолвками отняла у него массу времени, словно торговля — это пустая болтовня, и, вместо того чтобы заняться консервами, он побежал в больницу, где работал врачом его старый приятель. Там ему сказали, что господин Папаниколау занят на операции и придется его подождать.

Задний двор больницы похож на фабрику. Дезинфекционные камеры, кухни, почерневшие стены, трубы, окровавленное белье, грузовики. Медицинские сестры молча снуют от двери к двери, словно предвещая надвигающуюся смерть. Мужчины в резиновых сапогах вылезают из подвалов, нагруженные какими-то узлами и мусорными ведрами. Здесь поблизости должен быть морг. Но все это не касается Андониса, и он, достав лист бумаги, прикидывает, как разместить консервы по сниженной цене.

К сожалению, Папаниколау всегда был идеалистом. Когда Андонис доверительно познакомил его с «проблемой Вангелии», тот прямо сказал, что не существует эффективных и безвредных абортивных средств, и он, как врач, не может ничего порекомендовать, кроме операции. Андонис не в состоянии был даже рассердиться на него.

Очутившись на улице, он прошел до конца вдоль длинного забора больницы. Площадь, дома, деревья были окутаны серой дымкой молчания. Отлогая мостовая вытянулась лентой. Почему все кажется таким спокойным и равнодушным в то время, как он и многие другие люди в этой безмятежной тишине близки к помешательству? Он должен убить мечту Вангелии. «Дети, — размышлял он, — узнают со временем правду о своих родителях. Как ты посмотришь потом в глаза сыну, который узнает, что отец его был авантюристом, ловил удачу и играл в опасную игру с тюремной дверью? Когда мне повезет, все будет иначе».

Евтихис и Мэри ждали его на площади Синтагма. Андонис объяснил им, но в несколько радужных тонах, что можно дешево приобрести ткацкие станки, которые Иоаннидис собирается выставить на аукцион.

— Самый обычный маневр — шантаж, теперь это называют деловыми переговорами, и станки нам непременно уступят по дешевке, чтобы избежать аукциона. Прекрасный случай!

Евтихис удовлетворенно потер руки.

— Ты слышишь, Мэри? Мы покупаем машины…

Но Мэри осталась равнодушной к этому сообщению. А Евтихис похлопал Андониса по плечу, угостил сигаретой и предупредил его, чтобы он не выкинул какой-нибудь глупости во время свидания с Тодоросом.

— В тот вечер ты был навеселе и чего только ни наобещал судье. Это опасный путь, так отношения с Тодоросом могут расклеиться, и тогда где мы раздобудем деньги?

— Будь спокоен, я все понимаю…

Тодорос сидел на втором этаже в кофейне, забившись в самый угол. Он не спускал глаз с лестницы, по-видимому, ждал кого-то. Андонис тотчас завел разговор о денежных делах Евтихиса, о том, что ему необходима небольшая сумма, чтобы купить два ткацких станка.

— Кабы мне знать, я бы выжал из старика побольше… Я-то, дубина, думал, что двести лир — целое состояние. Видишь ли, опыта мне не хватило. Только ты, дружище, можешь меня выручить… Для тебя я готов…

Испугавшись, что Евтихис начнет болтать ерунду, Андонис вставил, что нашел два хороших станка по сходной цене. Жаль упускать их.

— Если при вас придет пожилой господин, не уходите. Это судья, он давно преследует меня.

— Я его знаю, — не утерпел Евтихис. — Седой такой… Что, дружище, ему от тебя надо?

— Не знаю, как избавиться от этой пытки, — продолжал Тодорос. — Он считает, что его сын… Вчера он морочил мне голову целых три часа… Всюду он находит меня. Я уж переменил кофейню, так он пришел и сюда… Говорил я с ним и по-хорошему, и запугивал его, а он все свое. Вот и сейчас он должен явиться, его время…

— Я не знаю, конечно, в чем дело, — осторожно начал Андонис, — но если все в твоих руках, почему бы тебе не пойти ему навстречу? Сразу отделаешься от него.

— Ну, а как же с машинами, Тодорос? Ты меня выручишь? — спросил Евтихис, бросив на Андониса недовольный взгляд.

— Потом поговорим… Сейчас придет судья.

Сидя в сторонке, Мэри даже не слушала, о чем они разговаривали. Евтихис запрещал ей вмешиваться в его дела. И Мэри молчала. Добрый знак, стало быть, со временем она образумится.

— Разве не обидно: какую-то малость не хватает, чтобы начать дело! Я заплачу тебе хорошие проценты.

— Ладно, оставь меня сейчас в покое, — сказал Тодорос, — потолкуем в другой раз.

— Когда?

— Когда я немного приду в себя… Если вы не найдете меня здесь, я буду в конторе у моего племянника. Надеюсь, там он меня не разыщет.

Попрощавшись с Тодоросом, они вышли из кофейни, и их поглотила шумная улица.

— Ну, как с машинами? Когда предполагаешь взяться за дело?

Андонис понял: Евтихис жаждет помечтать. Нет ничего проще. Без особого труда он добился того, что глаза Евтихиса заблестели, он стал в восторге похлопывать себя по губам, и ему чудилось, что перед ним уже заработала настоящая фабрика. Раз Евтихису не терпелось увидеть эту радужную картину, было бы бесчеловечным отказать ему в таком удовольствии. Андонис с жаром распространялся о работе в две смены, о грузовиках, ожидающих на улице погрузки, о рациональной организации производства, о сложных механизмах, снижающих себестоимость, и крупных заказах. Евтихис окончательно растаял и не сводил с него глаз.

— Мы купим грузовик! Вот это да! Ты слышишь, Мэри? Грузовик!

— Дел будет уйма! Сначала небольшие взятки, борьба с конкурентами всеми дозволенными и недозволенными средствами… На первых порах надо немного осмотреться… А потом…

— Что будет потом?

— Настоящая фабрика! Первая смена кончит работу, и толпа запрудит улицу! Вытяжные трубы, склады, импортное сырье…

— А что буду делать я при всем этом?

— Ты будешь владельцем предприятия! Разве этого мало?

— Андонис, ты человек основательный. Некоторые говорят, что ты болтун, но я тебе доверяю! На будущий год, я уверен, у нас будет настоящая фабрика!

Теперь, располагая более точными данными, Ангелос вычертил окончательный план. К боковому флигелю на соседнем дворе должно примыкать маленькое строение, нечто вроде склада. Там ему надо выбраться на поверхность. Чтобы исключить всякую ошибку, он еще раз проверил расчеты. Соседний двор — это дальняя страна, куда можно попасть, преодолев исключительно трудный путь.

Весь вечер он держал наготове долото, чтобы поднять доски. Но Вангелия затеяла разговор с Мэри: «Вы покупаете машины?» — а потом с Измини: «Моя тетка все ждет, ты еще не разыскала его?»

На другой день утром наступила тишина, и Ангелос осторожно, с замиранием сердца поднял доски. Действуя палкой, он отбрасывал землю в подпол. Копошился в пыли, паутине и сырости. Работа началась. Но нужно следить за малейшим шорохом. Требуется система, точность, терпение.

Все послеобеденное время он трудился напряженно, до пота, и с приближением темноты куча земли и его волнение становились все больше. «Я принял важное решение, и теперь мне стало легче; я могу рыть и рыть, подымать целые кубометры земли!» Он должен пользоваться отсутствием соседей, не терять ни минуты.

Вернулся с работы Статис и тут же лег спать. На рассвете Ангелос обнаружил, что одежда у него побелела от пыли. Он долго чистил ее — ну что же, значит, придется работать раздевшись. А если его заметят, как объяснить, чем он занимается? «Меня могут схватить почти голого».

Когда Статис проснулся, Ангелос спросил его:

— Ты можешь мне сделать подарок?

— Что ты хочешь?

— Маленький электрический фонарик. По ночам я страдаю без света. Я могу завесить окно одним одеялом, а из другого сделать полог… И читать под ним.

— Решать астрономические задачи, которыми ты занимался позавчера?

— Да.

— А чего тебе не спится? Лучше всего спи.

— С шести вечера, как только начинает темнеть?

— Хорошо, только бы не забыть… — ответил Статис.

Целый день Ангелос не работал, потому что Вангелия не выходила из дому. Он подправлял свой проект и обдумывал, как бы лучше осуществить его. Прислушивался к шагам Вангелии. Как замкнуто живет эта женщина. Скоро глаза ее потухнут, потеряют свой блеск. Андонис вернулся раньше, чем обычно.

— Я поработаю на кухне, — сквозь зубы процедил он. — Если придет судья, закрой дверь и скажи, что меня нет дома. Понапрасну он только отнимает у меня время…

Ангелоса больно кольнуло это «понапрасну», но он тут же нашел для Андониса оправдание: ему, по-видимому, нечего сообщить отцу. «Но он мог бы сказать это поделикатней».

На другое утро Статис принес ему подарок — фонарь. Теперь, когда Статис спал, время шло быстрей; в газетах людям сообщали много интересного и сулили вывести их на прямую дорогу. Цветы во дворе благоухали. Вечером Измини полила их. Вскоре он увидит ее и расскажет, как провел эти годы, день за днем. «Помнишь нашу первую прогулку? Мы встретились здесь около фабрики у железнодорожного переезда. Дошли до парка пешком. И оба молчали. Вернулись, тоже не произнеся ни слова. Оказались опять у переезда и переглянулись. „Хочешь, будем друзьями?“ — „А разве мы не друзья?“ — с удивлением спросила Измини. „Даже очень большие…“» Когда мимо проходил, грохоча, поезд, он поцеловал ее.

Наконец Вангелия ушла куда-то.

Ангелос приподнял доски и залез под пол. Укрепил фонарь на перекладине и, вооружившись планом, принялся за дело. Он нашел намеченную точку, ловко и уверенно стал орудовать долотом. «Я существую не для того, чтобы сиднем сидеть на стуле. Я буду работать, увижусь с родными, друзьями, может быть даже принесу какую-нибудь пользу». Земля была мягкая, немного сырая и поддавалась легко. Этот подземный путь мог вывести его к свету. Он продолжал копать, отгребая горстями землю.

Измини ни на минуту не прекращала поисков. Она должна была разыскать его, спасти. «Подумать только, от страха и отчаяния он может пойти на безумство». Она устало брела по улице. Посмотрела издали на свой дом — как будто там все по-старому. Плечи у нее поникли под тяжестью ожидания. «Но чего я жду? Не вошло ли и это в привычку?» Все было сметено ураганом, и война до сих пор не кончилась. Измини с трудом поднялась по винтовой лестнице. Дверь Статиса заперта, комната его совсем заброшена.