Итак, мы выступали. То, что мы не взяли с собой никакой еды, только сменную одежду и обувь никого не удивляло. Все знали, что мы способны прокормить себя в любых природных условиях. А меня не отпускала тревога за Фруми и малышей: «Не собирается же он разлагать их на молекулы?! – думал я. – Но как можно пройти такую дорогу пешком, туда и обратно, за 2-3 месяца?!»
Я так задумался, что не заметил, как мы прошли пару первых десятков километров и спустились к реке, где погрузились на заранее заготовленный Петерсом плот.
– Сейчас внимание! Будем загружаться! – сказал он. – Женщины с детьми на середину плота, остальные вокруг них, мужики снаружи круга, и обнимитесь покрепче.
Так вот почему он настоял, чтобы малышей несли женщины, – понял я. Плот стремительно шёл по стрежню. Солнечный свет, отбиваясь от воды, слепил глаза, казалось, что это не мы движемся, а вода мчится вокруг нас, отражая синеву небес, завихриваясь, набирая скорость и разбиваясь на мельчайшие брызги, похожие на туманные видения, возникающие то по одну, то по другую сторону, а иногда и прямо перед нами. Зрелище было настолько завораживающим, что я потерял счёт времени и очнулся только услыхав голос Петерса: «Приехали!».
Плот остановился на мелководье, уткнувшись одним боком в каменистую косу. Плыли мы, по-видимому, долго – ноги гудели от напряжения, а в голове была какая-то неприятная пустота. Я хотел отпустить руки Криса и Ноймана, но не смог разжать пальцы. С берега к нам спешили какие-то люди в развевающихся шафрановых одеяниях. «Откуда здесь буддисты?» – удивился я.
Наконец нам удалось расцепить руки, я обернулся и застыл от изумления: передо мной расстилалась сапфировая гладь озера, окружённая горами с белыми шапками поблёскивающего снега. «Всё в порядке, – рассмеялся Петерс, отвечая на мою растерянность, – все живы-здоровы и никто не пострадал, вся нагрузка пришлась на внешний круг». Если бы я мог, то в эту минуту наверное бы придушил его.
– Не переживай, – раздался в голове смешок Петерса, – очень скоро ты сможешь реализовать своё желание.
Я хотел, что-нибудь ответить, но не успел.
– Мамш Хкантих и Окхкокхышхкыш! Мы рады приветствовать вас и ваших детей!
Я аж вздрогнул от неожиданности. Имена, данные нам в ашраме, мы никому не открывали. Не потому, что восприняли их серьёзно, просто – в той жизни, понимали, что это вызовет град насмешек со стороны окружения, а в этой – мы и думать о них забыли. Нам тогда сказали, что они означают Мать Надежды и Хранитель Жизней Воспитывающий Сердца, но сколько мы ни искали в словарях, так и не смогли найти, что это за язык.
Тело с трудом слушалось меня и я, несмотря на заверение Петерса, переживал за Фруми, детей и внуков. Но они и в самом деле были улыбчивы и передвигались так легко, словно и не было многочасового стояния в силовом поле. Ко мне подошёл один из монахов и, после обоюдных поклонов, протянул две руки для приветствия.
– Мы рады снова видеть тебя среди нас, Окхыш.
Я удивлённо посмотрел на собеседника, этого просто не могло быть, передо мной стояли наш Гуру и монахи, с которыми я проходил самые сложные этапы обучения.
– Но как вы здесь?.. – позабыл я вежливость и субординацию, и чуть не прибавил: «Разве вы ещё живы?!»
– Людям свойственно перемещаться, – улыбнулся Гуру, не обращая внимания на мою грубость, – вы ведь тоже издалека, Дети Великого Вихря.
Я склонил голову, отдавая дань вежливости: «Дети Великого Вихря» – конечно, его воспитанники и ученики» – уточнил я про себя, и тут же услышал, адресованный мне, смешок Петерса: «Ты так и не научился слышать, слушая».