Глаза войны

Глава 27

Когда я приехал на съемную квартиру, отоспался и поел, то запустил ноутбук. На почте было письмо от Людвига Бирхоффа и несколько прикреплённых к нему файлов.

Я ещё не знал, что этот день расставит все точки над «i». Когда приступал к чтению письма Бирхоффа и высланных им текстов, не думал, что через пару часов я буду знать, что он ищет, почему меня нанял и каковы его цели. Это было последнее письмо старого нациста, которое я прочёл.

В своём письме он сокрушался и негодовал, о том, что раскопки и работа приостановились, по вине и неосмотрительности моих нерадивых напарников, что так безответственно подошли к порученному делу. Также он написал, что ознакомился с высланными мной воспоминаниями фронтовиков, тех что нашли покой в своей постели, а не пали на поле боя. Бирхофф просил впредь не высылать ему подобное, настаивал на том, что его больше интересуют истории погибших, а не выживших и прошедших войну.

Хм, интересно почему? Ведь эти истории, не рассказанные и нигде ранее неопубликованные, а соответственно, ему неизвестные. Почему его корежит от воспоминаний тех, кто выжил, прошёл войну и победил? Не понимаю…

Пока выдался незапланированный перерыв, он предложил мне ознакомиться с некоторыми историями солдат Вермахта из своей «коллекции», а также с куском из его недописанной книги, основанной на личных воспоминаниях, отрывки из похождений «Франца и Гельмута». До сих пор не могу понять, кто из этих двоих Бирхофф. Хотя, какая к чёрту разница?

После воспоминаний наших ветеранов, совсем не хотелось читать про фрицев. Все их страдания и лишения на фронте, в стране, в которую их никто не звал, казались мне такими мелкими и тошнотворными, что не вызывали ничего, кроме раздражения.

Но если он выслал переведенные тексты, значит хочет ими что-то сказать, может через них я смогу понять его мотивы и цели? Бегло пробежав глазами «немецкое нытье», я решил, что они могут быть мне полезны, их тоже стоит опубликовать, пусть наши люди почитают…

Воспоминания Бастиана Заугеля - рядового 36-ой пехотной дивизии Вермахта (она же 36-ая моторизованная) о разгроме его батальона зимой 1941г.

"Как случилось, что я тогда уцелел, а они нет? Справедливо ли? Меня мучает этот вопрос, по сей день. Когда за окном идёт хлопьями снег, я снова оказываюсь там, на белом поле, возле той деревни, которой сейчас уже нет, как и нет моего батальона.

Ещё во время боёв за Калинин и Солнечногорск мы почувствовали, что сил на последний бросок не хватит, ни у нашей дивизии, ни у всей группы армий «Центр». Всему есть предел, если даже техника здесь не выдерживает, надсадно вздохнув двигателем, глохнет навсегда, что уж говорить о людях.

Столицу Советов можно было взять, только если бы Фюрер прислал нам в подкрепление ещё одну группу армий «Центр», но у него её не было. У Вермахта возникли серьезные проблемы, у Вермахта кончились солдаты….

На что рассчитывало командование? Что Адольфу говорили генералы, и какие картинки перед ним рисовали? Неужели они убеждали его, что Москву могут взять «бумажные дивизии», дивизии, которые существуют только на штабных картах, и в чьих - то фантазиях.

Неделю назад всю дивизию можно было сводить в полк, а сейчас и полноценного полка не наберется, в лучшем случае осталось тысяча двести несчастных душ, замерзших, голодных, безразличных. Из всех желаний у нас осталось только одно, мы всё ещё хотели жить, но русские были против.

Населенный пункт «Клюево» на 20 домов, в которых было печное отопление, а значит спасение от мороза, мы держали не потому что был приказ, мы держали эту убогую деревню не ради Гитлера или Гудериана, мы держали её ради себя.

На ближайшие 50 километров рядом не было ничего, ни души, а значит не было шансов на выживание, шансов на снабжение и пополнение, за периметром этой деревни только холод, белое безмолвие и смерть. Раньше мы были одной из самых мобильных, подвижных частей, а сейчас всё что у нас осталось это два самоходных орудия и один мотоцикл, на котором утром уехал вестовой, что так и не вернулся. Даже лошади все сдохли, их нечем кормить, их негде держать, единственный хлев мы разобрали на дрова…

В лес мы не ходим, в лесу русские, мы видим дым, мы слышим их, а они видят нас, они наблюдают, они ждут. Русские нас не боятся, у нас очень плохо со снарядами и они об этом знают, на два батальонных миномета осталось всего 12 мин, мы их не тратим, бережем.

Остатки дивизии отходят, откатываются. Наш батальон можно сказать на острие, мы арьергард. Задача - задержать продвижение красных, дать остальным время на отход и умудриться как-то выжить, держать эту точку до последнего пока нас не пополнят или не дадут приказ на отход, пока там, в теплых кабинетах разберутся, что со всем этим делать дальше.

Мы не пишем писем, мы уже почти не разговариваем друг с другом, все мысли о том, чего бы найти съестного, и чтобы ещё на себя надеть. Местные ушли из деревни, наверное, они знают короткий путь в другую, нам уже плевать, тех кто не ушёл мы сами выгнали…

Я вижу, как командир взвода самоходной артиллерии, в которой осталось две самоходки, уже с утра на ногах, уверен, что он не спал всю ночь, они дожигают последний бензин, не давая своим двигателям остыть, если самоходки не заведутся, если они остынут, то остынем и мы, остынем навечно. Два «Штуга» - это единственная наша броня, которая отпугивает «красных» и вселяет в нас крупицы надежды.

Надежда умерла очень быстро, вместе с самоходками, которые русские сожгли в вечерних сумерках, ведя прицельный огонь из леса, видимо эти бестии, незаметно подкатили пушки и вели обстрел прямой наводкой. У них было время всё разнюхать и вскрыть нашу систему огня. Я не верю в случайности, также как не верю в то, что фугасный снаряд случайно залетел в амбразуру дзота, который мы строили, укрепляли мешками и бревнами два дня на шквальном ветру и морозе. Значит Фрайка больше нет, как и нет одного из двух оставшихся на батальон пулемётов.

Бой был тяжелый, долгий, мы держали фронт и фланги, но на тыл не хватило людей, «Иваны» взяли деревню в кольцо. И вот мы стоим на ветру, по земле летит поземка, которая обжигает кожу через тонкие армейские штаны, я вздрагиваю, я плачу, от бессилия, а слезы от холода прямо на моём лице превращаются в льдинки.

Неужели это всё? Неужели это конец? На нас наставлены по меньшей мере два десятка русских стволов, а нас всего горстка, нас осталось восемь человек, точнее восемь сгорбленных фигур, которые ещё недавно были людьми, с планами на жизнь и будущее.

К нам вышел «красный» офицер, с ним был переводчик. Большевик придумал для нас страшное наказание. Нас подвели к кромке длинного и заснеженного поля, на этом поле ещё три дня назад мы сами укладывали мины. Русские это знали, они улыбались, предвкушая зрелище, предвкушая развлечение.

Офицер кричал с ненавистью сверля каждого из нас взглядом: «Солдаты Германии, вы хотели в Москву? Мы вам её покажем. Москва в той стороне, за тем полем, дорогу осилит идущий».

Мы переглянулись, Шторх вышел вперед и плюнул в снег, крикнул, что это бесчеловечно, это дико и он никуда не пойдёт. Пуля, выпущенная офицером из пистолета, попала Шторху в лоб…

Мы пошли, под ногами скрипел снег, который чертовски мешал, что-либо разглядеть, хотя скрип снега скроет от уха зловещий щелчок мины, последний звук, который суждено кому-то из нас услышать.

Если мы замедлялись, русские начинали стрелять у нас над головами, и мы продолжали идти. Сначала на небо ушёл Дитрих, а мне на спину вместе со снегом и комьями земли, упал его развороченный сапог, вместе со ступней… Потом был Фукс, потом Данкерман, потом…Потом были остальные.

Я один прошёл это поле…я шёл вперед, ожидая выстрел в спину, но его не последовало. Ветер усиливался, началась метель, а я всё шел и шёл вперед.

Кажется, силы оставили меня окончательно, и я упал, но мне не дали умереть, меня подобрали русские обозники, я стал их нежданным трофеем. Дальше были долгие дни, месяцы и годы плена, но мне повезло, я выжил и там, я очень живучий.

Но мне часто снится это поле, снится этот скрип, а потом щелчок… Иногда мне кажется, что я навечно остался на том поле вместе со своим батальоном. Я всё ещё продолжаю идти и никак не дойду…»

Ну, что тут сказать? По мне, так всё логично. Хотели в Москву? Так им показали направление, даже шанс дали. Если Бирхофф делает толстый намёк на, то что советские войска тоже были жестокими, так «селяви», кто сам задал тон войны на уничтожение? Если Вермахт рассчитывал на «игру в одни ворота», то жестоко просчитался. Такое мнение и напишу Бирхоффу, а не то что он хотел бы увидеть.

Далее шёл любопытный текст про немецкого снайпера и его ученика. Довольно нетипичный рассказ, учитывая, что после войны немцы всячески старались скрыть свою «снайперобоязнь». Солдаты Адольфа уже в первые месяцы войны были шокированы тем, как в СССР было поставлено снайперское дело, не только среди военных, но и среди гражданского населения. Выяснилось, что не просто так работал «Осоавиахим», и не для красоты, ещё до войны, многие граждане носили на груди значок «Ворошиловский стрелок».

Если в разгар войны Людмила Павлюченко ездила в Штаты и её имя было на устах у западных обывателей, а также на первых полосах американской прессы, то после войны про Павлюченко, Зайцева, и про многих других легендарных советских стрелков, читали, в основном, только у нас. Проигравшим войну немцам и их сателлитам, удалось вознести на пьедестал и своих снайперов, таких как Йозеф Аллербергер, Маттиас Хетценауэр и литовец Бруно Суткус. Последний — вообще особо наглый персонаж. После войны умудрился избежать лагеря, получить советский паспорт, работать шахтёром и получать «ненавистные рубли», что совершенно не помешало ему впоследствии «обличать», поливать помоями НКВД и всё советское государство.

В данном контексте, рассказ, высланный Бирхоффом, вдвойне интересен.

«О методах снайперов».

Воспоминания снайпера Вермахта гефрайтера Луца Шевиора.

-Луц, знакомься, вот твой напарник - Йоханес Хюбнер. Смышленый малый, окончил школу в Гляйвице и прошёл ускоренные фронтовые курсы стрелков.

-Мне не нужна пара, я работаю один.

-Не обсуждается, теперь ты работаешь в паре. Вышли новые директивы, то что ты с ними не ознакомился - это твои проблемы.

Русские работают в парах с начала войны, тактика показала себя вполне эффективной. Да и в случае, если тебя убьют, что вероятно, будет кому тебя похоронить и сообщить, как и где это случилось.

-Скорее убьют вашего смышленого малого, а я ещё поживу.

-Не кичись, а лучше проведи инструктаж, покажи новичку, что здесь и к чему.

-Гауптман, почему вы разговариваете так как будто меня здесь нет, а этот старик с винтовкой и одетый, как чучело, меня уже заранее похоронил? – Подал голос молодой Йоханес Хюбнер.

-Прекратить жалобы, Хюбнер, этому старику всего 32 года, просто он не вылазит с передовой, ест, мочиться и спит на позиции, а одет на нём его самодельный маскировочный костюм. Лучше выглядеть, как грязное чучело, малец, чем лежать в канаве красивым, но мёртвым. Иди за Луцем, я передаю тебя ему. Твоя боевая служба началась, за блиндажом тебя ждёт фронт, новая, интересная и возможно короткая жизнь, проживи её ярко и с пользой для Германии и нашего боевого братства.

Две фигуры вышли из блиндажа.

-Как тебя звать, говоришь, Йоханес?

-Гефрайтер Шевиор, меня зовут Йоханес Хюбнер, шуце первой роты третьего…

-Заткнись и слушай, никаких гефрайтеров, просто Луц, так проще и короче это, во-первых. Во-вторых, говори тише, всегда говори шёпотом, привыкай, это фронт, я тебя всё равно услышу, а если услышит русский, то ты умрёшь.

Ты и так умрёшь, ты уже труп, гниющий и раздутый, свыкнись с этой мыслью и сразу станет легче, как будто сразу грехи отпустил, понимаешь?

-Луц, вы сумасшедший?

-Заткнись, я не закончил. В-третьих, выброси это дерьмо, из него ты никого не убьёшь, у меня есть запасные винтовки, подумаю, что лучше для тебя взять «Гевер-43» или русскую «Мосинскую» винтовку. Прицел можешь оставить, наша оптика лучше, у тебя как раз то что нужно, 4-кратный прицел.

-Зачем мне русская винтовка, обойдусь своей и Гевером.

-Боже, кого мне дали. Ты в Гляйвице стрелял из чего-нибудь кроме «Маузера?» Похоже, что нет.

Слушай и запоминай.

Винтовка Мосина позволяет поражать одиночные цели на дистанции до 800 метров, имеет достаточно высокую точность и кучность боя, простоту использования, неприхотливость в обслуживании и исключительную надежность.

Из недостатков: неудобная конструкция предохранителя, большая длина винтовки, громкий звук выстрела, сильная отдача, более низкая скорострельность и худшая эргономичность, чем у наших винтовок.

Расположение рукояти затвора в средней части его стебля вынуждает стрелка при перезарядке отпускать приклад от плеча, в результате чего нарушается однообразие прицеливания и увеличивается время наведения оружия на цель при повторном выстреле или при переносе огня на другую цель. При этом отсутствие отдельного стопора затвора нередко приводит к его потере в боевых условиях. Но при всё этом винтовка отличная, русским этого хватает.

Выброси или оставь в блиндаже всё барахло. Ты не убил ещё не одного врага, а уже таскаешь с собой блокнот и три бинокля. Сначала ты научишься выбирать правильно позицию, а уже потом будешь учиться работать с биноклем, лишняя оптика сейчас не к чему.

Русскому хватает его винтовки, маскхалата, и опыта. Они редко используют стереотрубы и другое барахло, тебе нужно прийти к тому же, хочешь уничтожать жестокого и стойкого врага, придется стать таким же неприхотливым аскетом, как и он.

Я предпочитаю работать на средних дистанциях – до 500 м. Стрельбу веду больше по корпусу, нежели в голову. При этом, во-первых, повышается вероятность попадания с первого выстрела и, тем самым, снижается риск быть обнаруженным противником, а во-вторых – цель всё равно гарантированно выводится из строя.

Второй выстрел – это почти всегда обнаружение и смерть. Если даже не уверен в том, что надежно поразил цель, второй раз не стреляешь, ты понял?

Если ты не будешь следовать моим правилам и будешь пытаться вести свою игру или играть на фронте в индейцев, то мне проще самому тебя пристрелить прямо здесь и сейчас.

Хоть мы и относимся к профессионалам, а не к полевым пехотным любителям, тем не менее в случае контрударов и маневренных боёв будь готов к тому, что придётся наступать позади пехотных подразделений и выводить из строя огневые точки врага, артиллерийские расчёты.

Если мы действуем в паре, то один выявляет цели, другой стреляет. Наиболее важными типовыми целями для нас будут вражеские командиры и наблюдатели. После их ликвидации мы, на некотором удалении, следуем за нашими атакующими подразделениями и уничтожаем создающую угрозу их продвижению пулеметные, минометные, артиллерийские и противотанковые расчеты противника.

«Свободную охоту» ведём только в ротном секторе обороны. Если противнику все же удаётся засечь наши позиции, то будь готов долгими часами неподвижно лежать под огнем без еды и питья, ожидая наступления темноты, чтобы незаметно уйти.

Мы и русские иногда используем патроны с бронебойно-трассирующими и бронебойными пулями для целеуказания, а также поражения легкой бронетехники, пулеметных и артиллерийских расчетов, защищенных бронещитами, так, что научись пользоваться этим типом боеприпасов, пули имеют другой вес, характеристики, по-иному реагируют на ветер.

Пошли на позицию, «старик Луц» будет тебя учить, посмотрим, что ты и сам умеешь.

Вечер того же дня.

Битых три часа я разговаривал с ним, учил его, надеялся, что наука пойдёт на пользу, смог сбить с него гордыню и привил интерес к нашей работе, я уже подумал, что возможно из него выйдет толк и он научится здесь выживать, но напрасно…

Еще не стемнело, а его голова взорвалась как перезрелая дыня, русский стрелял разрывными… Не зря я говорил гауптману, что работаю один».

Из воспоминаний Луца Шевиора.

Действительно неплохой очерк из будней снайперской работы. Что хотел сказать им Бирхофф, полить елей на мою гордость, тем, что немцы считали советских стрелков достойным противником? Так не выйдет, мне известно, что в этом аспекте, как раз немцы были догоняющими, именно им приходилось подниматься на уровень советских снайперов, чтобы стать достойными противниками. Им это удалось, ко второй половине войны.

Мне вот интересно, как бы он прокомментировал слова Людмилы Павлюченко, о немецком снайпере, взятом в плен на «нейтралке», о его снайперской книжке «побед», в которой было более пятисот убитых им человек. При допросе, этот снайпер сказал, что тренировался в стрельбе на территории концентрационного лагеря, стреляя на лагерном плацу по узникам и записывая убитых в свою книжечку. Почему бы немцам не написать очерк о таком «герое». Греют душу его потомкам такие «победы»? Для нацистских солдат, летчиков и танкистов на первом месте всегда стояла «бухгалтерия», а справедливость и «чистота» побед, веса не имела. «Мечи», «листья» и «бриллианты» к «Железным крестам» давали не за «чистоту», а за то как грамотно ты подогнал свои цифры. Ведь так, Бирхофф?