Горят огни

Глава 1. Все, что могли позволить

— Бабуль, я же просила не трогать мои вещи! В чем я теперь пойду?

Все началось с моего переезда к бабушке по глубоко семейным обстоятельствам. А еще с постиранных джинсов. Да, именно с них.

Пришлось надевать юбку, а к ней каблуки, потому что старенькие балетки на фоне всего остального казались совсем уж неопрятными и несчастными. Мне не нравилось. Я привезла лишь малую часть своих вещей, оставив еще целый забитый одеждой шкаф в Лондоне, где жила с родителями, но и там у меня были только короткие юбки и платья, блузки с вырезами, непонятные неудобные топики, туфли на высоких каблуках и еще черт пойми что, но только не нормальная человеческая одежда. Мне не нравилась ни одна из этих вещей, и всю неделю в Москве я просидела в одних и тех же джинсах и черной толстовке, наотрез отказываясь купить что-нибудь новое, да и вообще выходить из дома, а из обуви без каблука оказались только затасканные домашние балетки. Мне казалось, что я не имею права вот так просто носить мамины вещи, поэтому все, что было ее, оставила дома. Все равно через полтора года я поступлю учиться в Лондон и вернусь, а перед этим приеду летом к своим друзьям. Друзьям? Но я ведь даже не сказала им, что уезжаю, хотя это было и так понятно.

Я стояла, замерев, с вешалкой в одной руке и с какой-то поганой блестящей тряпкой в другой. Это что, платье? Я даже не помню, как складывала его в чемодан. Я еще раз с тоской осмотрела содержимое шкафа. Нет, были вроде неплохие шорты и пара нормальных маек, но на улице апрель, а шорты были откровенно летними, в таких меня даже на порог школы не пустят. Вздохнув, я напялила на себя вмиг ставшую ненавистной кожаную юбку. Что ж, не проблема, ноги у меня вроде как ничего такие, только с кучей достаточно свежих шрамов, после двух переломов и с еще оставшимися кровоподтеками. Черт, под обычными колготками такое не спрятать.

Вчера Талина — единственная русская подруга и по совместительству двоюродная сестра — весь вечер помогала приводить себя в порядок. В ход пошел автозагар, какие-то непонятные масла, крем… Она возилась со мной как с маленькой и всеми силами пыталась растормошить. Я же уже третий месяц отчаянно пыталась существовать и смириться с мыслью: Родителей. Больше. Нет.

Я стояла, потерянная дура, перед зеркалом, и снова размазывала по лицу слезы. Как пощечина, в тишине моих беспомощных одиноких всхлипов прозвучал рингтон, и я бросилась к мобильнику как к единственному спасению. Звонила Таля: предупредить, что директор не любит опозданий. Еще добавила, что сегодня в классе я не одна новенькая: у нас будет новый учитель английского, которому вдобавок ко всему повесили наше классное руководство.

Глубокий вдох. Еще один. Третий. Ты сильная, ты справишься. Сколько раз за последний месяц тебе это говорили сердобольные люди, желающие помочь советом? Только бабушка и Таля не сказали мне ничего подобного. Одна из них в одночасье потеряла дочь и зятя, а другая — любимых тетю и дядю. Другой родни, кроме еще дяди Игоря, встретившего меня в аэропорту, я за всю неделю в Москве так и не увидела, но думаю, оно и к лучшему.

Шумно втянув в себя воздух, я прикрыла глаза и досчитала до трех. «Выпей немного, ярко накрась губы и соберись», — говорила когда-то Элизабет Тейлор, и именно сейчас я решила последовать ее совету. И неважно, что скоро в школу. Надежда, что тонкие, почти совсем прозрачные колготки «двадцать ден» скроют оставшиеся синяки, не оправдалась, и я, вздохнув, аккуратно размазала тональник по самым темным кровоподтекам: еще не хватало, чтобы кто-нибудь подумал, что меня дома избивают.

Ну не могу же я без косяков, в этом вся я: пока тайком от бабушки наливала себе коньяк, пропустила, наверное, весь транспорт. До ближайшего метро довольно долго идти, неужели придется ждать? Ну уж нет, не опоздаю: это ведь первый день, поэтому я пулей вылетела из дома и рванула на остановку. Туфли были жутко неудобными; я поняла это после нескольких шагов за калиткой, поэтому сняла обувь и побежала босиком. Только выпив, пусть и всего глоток, я могла до такого додуматься, а колготки и вовсе не порвала только чудом, зато добралась, кажется, вовремя.

Быстро всунув ноги обратно в ненавистные километровые каблуки, я посмотрела расписание на остановке. Вот черт! Я действительно не опоздала, нет. Гораздо хуже: опоздал автобус, и я еле втиснулась между людьми. Поездочка обещает быть веселой, однако. Я улыбнулась, вспомнив цитату из маминого любимого фильма. Да, это вам не Англия, это Россия! Я не могла объективно сравнить сейчас, ведь за неделю всего только два раза покинула дом, и то отчаянно сопротивлялась, но мне все равно нравилось искать различия и схожести. Это хоть как-то… отвлекало. Психологи, будь они неладны, говорили, что отвлекаться от навязчивых мыслей просто необходимо.

Первые две остановки меня никто не трогал, и я проехала их почти с комфортом, но на третьей мне пришлось выпустить из автобуса какую-то почтенную бабульку, а запрыгнув в транспорт во второй раз, я оказалась прижатой к незнакомому парню. На каблуках, да еще и в такой давке, я оказалась абсолютно неустойчивой, да мне даже держаться было не за что.

— Бл… — мой выкрик, когда весь автобус подскочил на кочке или «лежачем полицейском», потонул в гомоне пассажиров.

На белой рубашке незнакомца, с которым я тесно соседствовала в этой поездке, остался след от моей алой помады, которую я когда-то давно одолжила у мамы, да так и не успела вернуть. Надо бы извиниться — черт, еще один. Что за водитель, ей-богу, ну не дрова же везет, мог бы и поаккуратнее. Мой рюкзак находился приблизительно там-не знаю-где, и пока что вытащить его не представлялось возможным — слишком уж сильно он был зажат между другими пассажирами — и я могла только со всей силы вцепиться в широкую кожаную лямку. Если бы была поумнее, вообще не снимала бы его с плеча.

На следующей остановке людей поубавилось, и я, со всей силы рванув на себя рюкзак, переместилась поближе к двери. Хоть к юбке больше подходила бы сумка, я и представить себя с ней не могла, поэтому сейчас обнимала рюкзак как спасательный круг, как будто он помог бы мне не утонуть в толпе.

А через остановку был университет. Оказалось, что господа студенты пешком пройти, к моему глубокому сожалению, не могут, нет: им надо проехать именно на автобусе, именно по Москве, именно в час пик, именно одну эту долбаную остановку. Меня подхватила волна людей, оттоптав мне все ноги, и вот я опять к кому-то прижата.

Кто же на этот раз? Очень красивая помада, у его девушки явно хороший вкус. Явно ночевал не дома, ведь тогда переодел бы рубашку на чистую: слишком уж вульгарно ходить со следами от женских губ под воротником. А цвет шикарный, у меня есть точно такая же… Стоп, это ведь и есть моя! Забавно, что меня оба раза придавило к одному и тому же человеку. Оставалось лишь мысленно попросить у незнакомца прощения — я ведь и правда не хотела портить ему рубашку — и на очередной кочке вновь абсолютно случайно припечататься к когда-то чистой белой ткани.

Отпечатков на рубашке стало три.

Так. Невежливо слишком сильно жаться к незнакомцу, я все-таки приличная девушка, хотя в этом, вспоминая рассказы Талины, я уже не была уверена на все сто процентов. В любом случае, такое поведение можно было бы даже посчитать за домогательство, если бы не жуткая давка в транспорте. Попыталась развернуться и протиснуться к дверям, но автобус снова подпрыгнул. Черт бы побрал эти каблуки и российские дороги! Я покачнулась и совсем упала на многострадального парня, не удержавшись на ногах, хотя вряд ли он сильно из-за этого страдал. Меня опять прижало к нему, только уже спиной, а точнее, задом, и ни вправо, ни влево, ни в какую еще другую сторону не отодвинуться: я честно попыталась, даже по несколько раз. Да как они вообще выживают в общественном транспорте?

Следующая попытка отойти подальше тоже не удалась.

— Да стой ты уже, — в эту минуту я прокляла все на свете за то, что не додумалась взять с собой наушники, тогда бы я просто этого не услышала, но нельзя не признать, голос у него удивительно приятный. Чтобы закрепить свои слова, незнакомец положил руку мне на талию, окончательно прилепив к себе, что переходило уже всякие границы. Он решил взять меня в заложники? Может, если предложить ему оплатить химчистку, он отстанет?

— Какого черта? — прошипела я, пытаясь выбраться.

Мягкий, бархатистый смех прямо над ухом.

— Если бы не я, ты бы упала, — вообще-то, он был прав: я едва держалась на ногах, и такая поддержка оказалась очень кстати, но слишком уж это было странно от незнакомого человека. Или, может, здесь в этом нет ничего необычного?

Я хотела уже поблагодарить незнакомца, вдруг и правда человек хотел помочь, но меня остановило одно неожиданное обстоятельство: что-то твердое упиралось мне в бедро. Мамочки, если это то, о чем я думаю, то лучше умереть прямо сейчас, и я уже чувствовала, как краснею до кончиков ушей, хотя, может, под тональником этого не видно.

Мои молитвы, чтобы это был телефон, увы, не сработали. Я бы даже не расстроилась, если бы это был пистолет киллера, который сейчас меня застрелит, или, скажем, банан, который парень везет с собой вместо обеда, но шестым чувством и пятой точкой я понимала, что ответ совершенно другой. Здорово, я возбудила совершенно незнакомого парня: в жуткой давке, в автобусе, в первый же раз, как самостоятельно вышла за пределы своей улицы.

Когда после аварии врачи в больнице наперебой твердили мне, какая я на самом деле везучая, они, видно, сглазили.

Господи, только этого мне еще не хватало; молодец, Грейсон, так держать. Кажется, такими темпами я вместо школы попаду на трассу, хотя в таком виде именно там мне и место: надо было наплевать на постиранные джинсы и пойти в мокрых, хотя вряд ли бы это что-нибудь изменило. Я постаралась побыстрее сбросить со своей талии мужскую руку, но безуспешно: в такой давке единственным вариантом было только прижаться сильнее, потому что с каждой остановкой людей становилось только больше. Лучше бы это все-таки был киллер.

И главное, всем хоть бы что, едут спокойно, и серьезно наплевать, как будто это абсолютная норма, что у взрослого мужика встал на школьницу. Но ведь и у меня на лице не написано, что мне только шестнадцать, да и автобус забит под завязку, так что в такой ситуации я сама не заметила бы даже убийство с расчленением. Впрочем, оно и так не видно, я ведь по-прежнему тесно прижата к незнакомцу даже без возможности отодвинуться. Черт, я ведь сама ерзала вокруг него так и эдак, чтобы освободить себе хоть чуточку пространства, вот и ответная реакция. Как там говорится, действие рождает противодействие?

Проклятая Москва, тут что, все кругом такие извращуги или только мне улыбнулась неудача?

Несмотря на страх стать жертвой маньяка, а я читала, что у всех маньяков завораживающий голос, мне было интересно узнать, что он станет делать дальше, и яростно вырываться казалось уже не таким необходимым. В конце концов, от него не воняет ни перегаром, ни потом, ни непонятной гнилью изо рта, как от некоторых соседей по этой поездке, да и рука на моей талии ощущалась так, как будто была предназначена специально для нее.

Парень, все еще придерживая меня за талию, другой рукой прошелся выше, остановив ладонь в районе ребер. Да что он себе позволяет?! Спустя несколько секунд до меня доходит, что таким образом меня больше не раскачивает из стороны в сторону: он просто попытался немного меня обнять, чтобы держать крепче.

Но мог бы и меня спросить, верно? Я уже почти развернулась и хотела треснуть его как следует, чтобы неповадно было, но тут автобус подпрыгнул на очередной кочке — или провалился в яму, ощущалось это одинаково плохо — народ в салоне недовольно загудел, и меня только сильнее придавило к незнакомцу. Пока мы пытались устоять на месте и не свалиться вслед за толпой, мужская ладонь соскользнула мне на грудь.

Сначала ни я, ни он не поняли, а потом, не успела я ничего предпринять, незнакомец резко отдернул руку, словно кипятком ошпарившись.

— Я не специально, — коротко кашлянув, шепнул на ухо. Я так и не разобрала, что конкретно он имел в виду, но еще парочка извинений не помешала бы в любом случае.

Об этом я и собиралась сообщить, как оказалась вдруг не в состоянии читать нотации и возмущаться: по телу приятной волной растекалось возбуждение — хотя было бы от чего! — а мои разум за ручку со здравым смыслом красиво сваливал в закат. Это все утренний глоток алкоголя, иначе я не знаю, чем еще объяснить свое поведение. И пусть я раньше часто ходила на вечеринки и нередко выпивала тайком от родителей, если верить Тале, но такого в моей жизни точно не было! И ведь сегодня я выпила совсем чуть-чуть, всего глоток, только для храбрости. Возможно, все же стоило позавтракать, но с утра кусок в горло не лез, а вот десятилетний армянский коньяк — очень даже.

Мысли плавно уходили не в ту сторону, и я ненавидела себя из-за тупого, но очень навязчивого любопытства и желания узнать, что дальше. Хотя чего я ожидала, мне вообще еще только шестнадцать, и ни с одним парнем у меня дальше простых поцелуев не заходило, ведь, наученная горьким опытом, я старалась ни к кому не привязываться, чтобы не было больно терять. Свой первый раз я планировала с Джейком — парнем, с которым я встречалась до аварии. Проблема оказалась в том, что очнувшись, я его совсем не помнила, как и вообще никого из знакомых. Талина показывала мне нашу переписку, где я рассказывала, какой Джейк нежный и чуткий, вот только этого ли я хотела?

Испугавшись ответственности за свое решение, каким бы оно ни было, я трусливо сбежала к бабушке в Москву, так и не попрощавшись с ни с Джейком, ни с кем-либо еще из прежних друзей, и до сих пор игнорировала их сообщения в интернете. Может, оно и к лучшему: об отношениях я даже думать сейчас не могла. Но что-то подсказывало, что незнакомец был совсем не таким, как Джейк, к которому я после аварии не испытывала ничего, кроме легкого отвращения, и это почему-то притягивало сильнее любого магнита.

Да уж, буквально за минуту размечталась до такой степени, что не хватает только распланировать свадьбу и определиться с количеством будущих детей.

Чтобы отвлечься, я занялась продумыванием в голове проникновенного монолога, который должен был морально убить наглеца, воззвать к его совести и, возможно, заставить уйти в монастырь. Я хотела даже пригрозить, что его за такое посадят, а потом вспомнила, что ведь уже достигла возраста согласия. Не то чтобы я была согласна — остатки совести вопили, что так не должно быть, так неправильно, — но и против я тоже была не особо, новые ощущения оказались на удивление приятными, а горячее дыхание незнакомца рассылало табуны мурашек от шеи по всему телу.

Когда автобус затормозил на светофоре, мои колени предательски подкосились, и только рука на моей талии и по-прежнему жуткая давка в транспорте не дали мне упасть. Парень за моей спиной молчал теперь, да и руки больше не распускал, и мне оставалось только удивиться его выдержке: за себя я уже не особо могла ручаться. Хотя конечно, понятное дело, что он наверняка опытный, а не какой-то шестнадцатилетний девственник, как, например, я.

Кажется, мне пора быстрее спасать свой зад, причем в самом прямом смысле, пока ни я, ни он ничего не натворили.

Огромным усилием я вытянула руку вперед и, подобно супермену, рванулась к выходу, а пробиваться через плотно прижатых друг к другу, как селедки в банке, людей, было вдвойне нелегко на подкашивающихся ногах и тринадцатисантиметровых шпильках. Глоток свежего воздуха дал мне хоть немного привести в порядок сбившиеся мысли, но странное чувство заставило меня оглянуться. Вместе со мной из автобуса вышел и парень в непоправимо испачканной помадой рубашке. Да, после такой поездки стоило ожидать, что он окажется маньяком и будет преследовать меня до конца моих дней.

Наплевав на неудобную короткую юбку, которая в любой момент рисковала задраться выше положенного, и, черт бы их побрал, каблуки, я ускорила шаг, почти срываясь на бег. А что мне еще оставалось делать? Кажется, переполненный транспорт в Москве — самое обычное дело, тогда в чем здесь моя вина: в том, что у кого-то неконтролируемая физиология? У кого-то очень даже симпатичного, хотя я не видела толком, скорее чувствовала интуитивно, и вроде как очень немаленькая физиология, если я правильно определила.

Успокойся, Джина Грейсон, ты думаешь не о том, о чем надо, не хватало только до кучи запасть на автобусного маньяка-извращенца. У тебя школа, тебе всего шестнадцать и… кажется, опоздала.

В который раз чертыхнувшись, я посмотрела на часы в телефоне: было время соревнований по бегу на каблуках. Еле добежав до дверей и чуть не переломав заново ноги, осознала, что мой аккуратный высокий хвост растрепался, а что стало с макияжем, мне вообще было страшно представить. Зеркало в новой школе оказалось всего одно, в туалете женской раздевалки: я помню, потому что чуть меньше недели назад мне проводили здесь так называемую экскурсию. Нет бы в гардеробе зеркало повесить, но администрация, похоже, понятия не имеет о необходимости этого предмета, а мне из-за этого теперь через весь этаж идти к долбаному зеркалу на этих трижды клятых каблуках — от злости и безысходности хочется рычать. Мне ничего не оставалось, как издать невнятный, но очень раздраженный звук и вспоминать, какая именно из совершенно одинаково выкрашенных зеленой краской дверей — женская.

Господи, уже почти середина урока: может, лучше не идти вовсе? Рисуя в голове картинки моей мучительной смерти от руки классного руководителя, я, так и не вспомнив нужную дверь, забежала в левую раздевалку, которую угадала правильно, из нее — в туалет, где максимально быстро привела себя в порядок, и через минуту или две уже стояла перед дверью кабинета английского языка. Решив, что мой заново завязанный в спешке хвост все же никуда не годится, я эпичным взмахом сорвала резинку с головы, и черные волосы водопадом легли на спину. Рывком я открыла дверь в класс: терять мне все равно нечего. Повисла гробовая тишина.

— Еще раз так сделаешь, закопаю! У меня чуть сердце не остановилось! — сказал парень за третьей партой. И вот так здесь принято здороваться? Хорошие же у меня однокласснички.

— Мое сердце остановилось, мое сердце замерло, — пропела я, обрадовавшись невесть откуда взявшемуся хорошему настроению. — Это же точно десятый «Б»?

Действительно, учителя не было в кабинете. Что-то случилось? Прошла по меньшей мере половина урока, а ученики спокойно плюют в потолок и даже не пытаются сделать вид, что учат английский.

Двоюродная сестра Талина откровенно заржала, увидев мое лицо.

— Ой, ну и чем ты слушаешь, скажи на милость? Я же тебе сегодня с самого утра рассказывала: новый учитель английского, новый классный руководитель, ну? Сегодня первый день четверти, к нам новый англичанин должен прийти. Вероятно, задерживается, — она демонстративно закатила глаза.

Опомнившись, я сразу уселась на соседнее место. Надо же, даже не заметила ее сначала, искала в конце класса, подальше от учительского стола. Но раз уж новый англичанин — немудрено, что Талина Власенко заняла первую парту.

Конечно же, я слышала про нового учителя, но если сестра что-то слышит про особу мужского пола, то держись, потом только про него и будет говорить. Это я уже поняла после недели непрерывного общения с ней. Хотя, по-моему, такой она была и в тринадцать, и даже в шесть лет, когда я приезжала в прошлые разы, и все те годы, что мы с ней переписывались и общались по видеосвязи, и все те каникулы, что она приезжала в гости.

Проблема в том, что я действительно не помню. Врачи сказали — диссоциативная амнезия. Универсальные знания остались нетронутыми, а вот почти все факты из моей собственной жизни я как раз забыла, как и практически всех людей, имевших значение для меня. Я помнила о существовании Талины, бабушки и своего двоюродного брата Ника, но узнавать их пришлось как совершенно новых людей. Со мной все еще оставались знания, но воспоминаний просто не было: память — как чистый лист.

— Да поняла я, и где он?

— Так, вижу, ты настроена решительно! — подколы Тали всегда заставали врасплох, и я сердито засопела, выбирая, что предпринять. Хотелось треснуть сестру по голове, но мы были слишком похожи, и следующим ударом мне стоило бы стукнуть себя саму. — Не, ну а что? Вы с учителем, можно сказать, оба новенькие, и только вместе вы сможете преодолеть все, — загадочно-пафосным голосом произнесла сестра и рассмеялась, увидев мое растерянное и полное непонимания лицо.

— Ты что, снова пересмотрела дурацких сериалов?

— Всего один, — подруга невинно улыбнулась.

Было странное чувство свободы, смешанное со стыдом. Хоть я и понимала, что случись такое, к примеру, еще в феврале, я бы даже прогуляла школу вместе с тем красавчиком или хотя бы дала ему свой номер — по правде говоря, он и правда меня заинтересовал — но ненавидела себя совсем не за это. Тогда, в автобусе, я впервые за последние два месяца почувствовала себя живой. Почувствовала вдруг, что весна, и хочется жить и цвести, а сейчас, придя в себя, подумала о родителях.

Еще до отъезда, пока меня не выписали из больницы, я регулярно ходила к психологу, и женщина с успокаивающей улыбкой объясняла, что я не должна винить себя в гибели родителей — я ведь действительно не виновата; говорила, что совершенно нормально и даже необходимо жить дальше, что не стоит закрываться в себе, нужно больше общаться, постоянно себя чем-нибудь занимать и, в конце концов, просто смириться. Из пяти стадий принятия неизбежного я уже долгое время колебалась где-то между четвертой и пятой, больше все-таки склоняясь к депрессии. И мне ведь было не за что себя винить, но я сама не могла простить себе то, что я просто живу.

Возможно, психолог права, и мне стоит просто отпустить и начать жить дальше, как обычный подросток? Врачи сказали, что я полностью реабилитировалась и мне необходимо ходить в школу, причем обучение на дому указали как нежелательное. Врачи сказали, что общение с людьми поможет мне быстрее вернуть память и поддерживать хорошее настроение. Врачи… Да что они вообще знают?! Я держалась каждый день, с утра до самого вечера, находила в себе силы улыбаться, чтобы ни бабушка, ни Таля не считали меня обузой. Но каждый вечер после таких кривляний я получала результатом еще один срыв, истерику, разгромленную комнату и крепкие объятия двоюродной сестры, моей теперь единственной подруги.

Дверь открылась, и Таля незамедлительно пихнула меня локтем. В кабинет зашел директор, а за ним, видимо, наш новый англичанин. Все отлично, вот только меня не покидает чувство, что я его уже где-то видела. Вряд ли в Лондоне, таких совпадений ведь не бывает, да и я бы его все равно не помнила: я ведь ни помню вообще ни черта. В Москве тоже вряд ли, ведь я только два раза вышла из дома: в начале прошлой недели отдавала документы в школу и не видела вообще никого, кроме нашего директора Николая Петровича. Еще дня три назад Таля показывала мне Москву, но тогда я абсолютно не обращала внимания ни на кого из людей, да и по правде говоря, на Москву я тоже не особо смотрела. Сосед? Я и не видела еще наших соседей.

Ну не по дороге же в школу я его встретила, хотя… нет, такого не может быть, но это же действительно тот самый парень из автобуса, и яркая помада на рубашке — мамина любимая, ее не спутать ни с какой другой.

Возникшую в классе заминку я решила использовать, чтобы наконец рассмотреть это чудо света: довольно высокий и подтянутый, он мог бы производить впечатление вселенской уверенности в себе — но на лице были лишь мешки под глазами и выражение вселенской задолбанности. Светлые волосы неопределенного цвета, где-то между блондинистым и светло-русым, доходили ему до плеч, а глаза, несмотря на пролегшие под ними тени, казались глубокими и даже лучистыми немного, но может, просто свет так упал, а я напридумывала себе всякого. Я ведь даже не разберу со своего места, какого эти глаза цвета — серого или голубого.

И как я только могла позволить ему такое, я ведь даже имени его не знаю, хотя вряд ли знание имени сильно влияет на ситуацию. Но черт, это же еще и мой учитель… учитель? Скорее, мучитель, и искренне надеюсь, что этот обаятельный хрен меня не узнает, он ведь просто обнимал меня половину дороги. У него ведь просто на меня встал.

— Десятый «Б», знакомьтесь, это ваш новый учитель английского языка и классный руководитель, Константин Леонидович Жилинский. У вас в классе должна быть еще новенькая, она уже здесь? — обреченно вздохнув, я подняла руку, стараясь при этом как можно сильнее прижаться к парте, а лучше и вовсе провалиться отсюда хоть куда-нибудь. Директор кивнул, а потом посмотрел на часы. — Ну, я думаю, мне пора, вы сами тут разберетесь и познакомитесь, — и покинул класс.

— Ну хоть расскажи о себе, новенькая, — вздохнул учитель. — Откуда ты к нам пришла, почему решила учиться именно в нашей школе, про увлечения тоже не забудь, — безразлично перечислял он. — Не стесняйся, мы слушаем, — ни с того ни с сего оживился учитель, даже подобие ухмылки из себя выдавил и жестом пригласил меня к доске.

Я поднялась со своего места и, едва заметно пошатываясь, сделала несколько шагов вперед. Меня удивило, что тут, в отличие от других российских школ, на уроках английского ученики не делятся на подгруппы. Таля говорила, что это выставляют как образовательный эксперимент, но на самом деле просто учителей не хватает.

— Меня зовут Джина Гре… Снегирева, — я взяла себе мамину девичью фамилию, а дядя, подключив нехилые деньги и связи, даже похлопотал над отчеством, чтобы максимально русифицировать данные в паспорте. Я не хотела никого смущать иностранной фамилией и двойным именем, надеясь через полтора года поменять обратно все, как и было раньше. Глупая несбыточная надежда, зная, что так, как раньше, уже не будет, никогда. Но по привычке я, конечно же, чуть не назвала свою старую фамилию, которую носила целых шестнадцать лет. — Я приехала сюда из Лондона, живу с бабушкой, — продолжила я. — Моя мама русская, она с детства учила меня, поэтому я билингв,¹ — скрипя зубами, я все-таки рассказала, откуда я, ведь имя, как ни крути, все равно слишком выделяется. — Вроде все.

— А почему ты переехала сюда? Где твои родители? — вопросы посыпались из самых разных сторон класса.

— По семейным обстоятельствам, — ответила я, выдавив из себя кривую улыбку. — Родители приехать не смогли, — не говорить же сейчас всему десятому «Б» о том, что мои родители — на глубине двух метров под землей.

Впервые за долгое время не было чувства подступающей истерики. Я закидалась своим рецептурным успокоительным еще в школьном коридоре, как будто предвидела подобные вопросы. Знаю, что не стоит злоупотреблять, но в последнее время я стала на редкость чувствительной, что меня не удивляет, но временами жутко бесит. Да даже без этого, я просто не могу не вспоминать о родителях каждый гребаный час, каждую гребаную минуту. Чтобы отпустить, мне не хватает еще чего-то, какой-то детали пазла, которую все никак не получается отыскать.

Класс смотрел на меня как на восьмое чудо света. Еще бы, к ним, наверное, нечасто приезжают новые ребята из других стран, поэтому с легкой руки учителя остаток урока превратился в классный час. Я познакомилась со всеми одноклассниками, которые, вопреки моим опасениям, оказались вполне милыми и дружелюбными. И вдруг, как по щелчку, все внимание обратилось на классного руководителя.

— Константин Леонидович, — это Артем поднял руку. — А почему у вас помада на рубашке, а? — и еще так намекающе бровями подрыгал. Боже… Ну прости, бедолага, сегодня мне пришлось боевым раскрасом скрывать несчетное количество сумасшедших истерик и бессонных ночей.

К всеобщему удивлению, сама не ожидая от себя такого, я возвестила:

— Вероятно, в спешке наш Константин Леонидович не успевал собраться, и краситься ему пришлось прямо в автобусе, — класс взорвался от смеха, оценив шутку, но Константин Леонидович, похоже, не разделял нашего веселья: он пристально всматривался в мое лицо. Задним умом я почувствовала, что вот именно сейчас он, кажется, окончательно меня узнал. И надо же было мне упоминать автобус, кто меня за язык тянул?

Наградив меня просто убийственным взглядом, англичанин произнес:

— Нет, просто, как видите, даже на улице не могу отбиться от своих фанаток, а малолетки даже в транспорте цепляются, — нет, это вообще нормально? Это я цеплялась, он хочет сказать? Прекрасно, отлично. Если с малолеткой я могла согласиться — в конце концов, я еще школьница — но разве не он сам ко мне полез? Мог бы просто сделать вид, что ничего не произошло, и не акцентировать внимание на одном выдающемся месте. Что ж, если новых друзей я еще не завела, то первый враг у меня здесь, кажется, уже появился.

А глаза у него — серые, холодные и колючие, я присмотрелась.

Кто-то присвистнул: вроде бы, того парня за третьей партой зовут Макс.

— Давайте я вам помогу, — Макс, ну заткнись ты, ну пожалуйста. Только об одном и думает, хотя казалось бы, те же шестнадцать, что и мне. Как хорошо, что никто в классе и знать не знает, что той малолеткой была я.

— Извините, вы, — классный наклонился к журналу, — ага, Максим. Так вот, Максим, я справлюсь и без вашей помощи, — безапелляционно заявил учитель, с легкой полуулыбкой приподняв брови. Черт, на что он намекает вообще: он мне подмигнул или это только показалось? Как он может теперь, когда выяснилось, что он мой учитель.

Да уж, если сначала я винила себя в желании жить, то теперь возникла проблема куда серьезнее: пережить апрель, май, а потом еще целый учебный год рядом с этим моральным чудовищем, я ведь понимала, что не смогу после такого нормально смотреть в глаза своему учителю. Это неправильно, так нельзя, и если для него такое, может, в пределах нормы, то уж точно не для меня.

К концу урока я, не в силах больше находиться с Константином Леонидовичем в одном помещении и постоянно уплывать мыслями туда, где было все-таки приятно к нему прижиматься, пулей вылетела из класса, на всякий случай забрасывая в рот новую таблетку: не хочу своими психами нагнетать обстановку еще сильнее. Талина поспешила за мной.

— Джи, ты чего? Отпадный чувак, он мне уже нравится, — ха! Да Тале нравится вся мужская часть школы, от первоклассников до физрука и сторожа.

— Власенко! — пригрозила я. — Всем парням уже впору подавать на тебя в суд за домогательства, — ну не виновата же я в том, что так оно на самом деле и есть: подруга меняла кавалеров как перчатки, словно для развлечения, не влюбляясь при этом по-настоящему ни в одного из них.

Таля закатила глаза и театрально взмахнула рукой.

— Успокойся, можешь забирать себе. Тем более, — она посмотрела куда-то в сторону, — он не в моем вкусе. И это лучший друг нашего Ника, — сестра вздохнула.

— Что? — ощущения были схожи с теми, когда почву выбивают из-под ног. — Ты уверена?

— На все сто. Внешне, может, и не узнала бы, он какой-то слишком серьезный в сравнении с тем, что я помню, но имя и фамилия те же.

До конца дня я только и занималась тем, что старалась не думать о новом классном руководителе, но получалось плохо: волей-неволей все мысли возвращались к нему. Неужели это и правда тот Костик, про которого Ник столько рассказывал? Да, точно, об этом я слышала. И я уже знала, что Ник учился в педагогическом, и выслушала за столько лет массу дебильных и не очень историй про его лучшего друга, — истории-то я забыла, но за два месяца после аварии Ник участливо рассказал мне их все заново.

Но откуда мне было знать, что этот самый Костя окажется когда-нибудь моим учителем английского? Как ни странно, знания о брате и сестре оставались довольно четкими, и я могла сейчас вспомнить практически каждый факт про них: они ведь много рассказывали, пока я была в больнице, а созванивались мы почти каждый день, но мне и правда не хватило мозгов соотнести своего классного с лучшим другом брата, а я ведь тоже знала его имя и фамилию. Если все так, то новый классный — такой же придурок, как и Ник, а в том, что Ник — придурок, сомнений у меня никогда не было. Даже не знаю, плакать здесь или смеяться. Если он такой же, как и мой братец… Да с ним же тогда связываться себе дороже, и такое сумасшедшее существо в качестве учителя никто не выдержит.

Я так и не нашла в себе силы рассказать Талине про автобус: может, когда-нибудь так, потом, между делом, ведь нельзя, чтобы хоть кто-то узнал, хотя сестра и под пытками никому не расскажет. Дело было даже не в том, что меня угораздило возбудить лучшего друга своего брата, хотя это была конкретная такая подстава. Просто я все еще винила себя за жизнь.

После уроков я, уже дома, в своей комнате, придирчиво рассматривала свое отражение в зеркале. Черные волосы до пояса, которые отрезать бы к чертовой матери, но слишком жалко, яркие зеленые глаза, в последнее время чаще всего заплаканные, но макияж легко скрывает недостатки. Таля — у нее волосы чуть покороче, но светлые, прямо как у красавиц из сказок, а в точно таких же, как мои, зеленых глазах всегда сверкает задорная искорка. Таля — та неизменно уверена в себе и готова на любые авантюры, всегда держится так, как будто она не меньше, чем королева мира.

А во мне-то что можно найти, господи? Было одновременно и понятно, и не очень. Я ведь самая обычная, разве что поломанная внутри и до недавнего времени — снаружи, но это такое себе достоинство, скорее наоборот. А может, к черту все и перестать заниматься самокопанием? Я невесело хохотнула, подумав о том, что работавшие со мной после аварии психологи точно бы оценили такую идею.

Таля бы сейчас сказала, что мне обязательно нужно найти парня, но у меня появилась мысль получше: почему бы не подразнить Костю? После всех историй, выслушанных от Ника, называть англичанина по имени и отчеству почему-то не получалось. Ему самому, наверное, тоже не по себе: я ведь сестра его лучшего друга. Зато теперь, что бы я ни вытворила, после сегодняшнего утра он точно никому не расскажет ни об одной выходке, даже если я натворю что-то из ряда вон: Костика мне все равно не переплюнуть. Новый классный, черт бы его побрал, уже раздражал меня всем своим существом, и до безумия хотелось как-нибудь ему насолить.

Может быть, моя затея совсем идиотская: я ведь собиралась тихонечко просуществовать эти полтора года в огромной толстовке и джинсах, порванных на коленках, в своем тихом мирке, куда есть вход только Талине и бабушке, и то не всегда. Но не вечно же мне съедать себя? Было стыдно за такие мысли, но я ничего не могла с собой поделать: кажется, утренняя встряска дала мне шанс отпустить то, что я должна была уже давно.

Но, несмотря ни на что, после сегодняшнего утра в автобусе в школу я буду ходить исключительно пешком.

1 — Билингвы — люди, которые одинаково в совершенстве владеют двумя языками и умеют в равной степени использовать их в необходимых условиях общения.