Горят огни

Глава 21. Если нас спросят, чего мы хотели бы

Мы делаем несколько шагов по направлению к воротам, но какая-то неизведанная сила заставляет меня посмотреть чуть вдаль и встретиться глазами с высеченным на мраморном надгробии портретом дедушки.

Меня будто прошибает током, и я еле удерживаюсь на ногах, потому что я его вспоминаю.

— Запомните, вы — Снегиревы, наследники дворянского рода, наследники семейного дела, — вещал дедушка. В такие моменты он был похож на старого льва еще больше, чем обычно. — Когда вы станете взрослыми, дела семьи перейдут к вам троим, — дедушка кашлянул, — четверым, — добавил он, взглянув на Костю, который подошел только что. — Ваш долг — сохранить семейное наследие, и, что бы там ни говорили ваши родители, для вас на свете не может быть ничего важнее.

Я не очень понимала, о каком именно наследии и о какой семье говорит дедушка. Здесь у нас очень большая семья, но, стоит нам с родителями улететь в Лондон, как она снова станет совсем маленькой: всего лишь мама, папа и я. Про наследие еще запутаннее, но о нем дедушка расскажет, наверное, в следующий раз, а пока что лучше мы с Талей попросим Ника и Костю научить нас играть в «ножички»: не зря же я, рискуя жизнью, стащила из папиного портфеля складной нож.

— Мы еще вернемся сюда, обещаю, — возвращаясь в реальность, я слышу голос Кости. — Идем, — обнимая, он мягко подталкивает меня вперед. Наверняка решил, что мне тяжело отсюда уходить: так и есть, но во мне достаточно сил, чтобы совладать с такими эмоциями; сейчас дело совсем в другом.

— Ко мне вернулось еще одно воспоминание, — тихо, практически шепотом, я делюсь с парнем этой новостью. — Я видела дедушку, тебя, Ника и нас с Талей. Судя по всему, мне тогда было шесть.

Костя смотрит на меня с радостным удивлением.

— Да, вы приезжали тем летом на свадьбу тети Лены. Что ты вспомнила?

Я улыбаюсь, не скрывая иронии.

— Не поверишь, но никаких мировых тайн. Просто дедушка говорил, что наш долг — сохранить семейное наследие и что дела семьи перейдут к нам, когда мы вырастем, — я поднимаю взгляд к осеннему небу, затянутому серыми тучами. — Знаю, ничего нового, но даже такая мелочь для меня важна.

Чтобы быстрее прийти в себя, я закуриваю, и Костя следует моему примеру. Мы идем в молчании; видно, что парень крепко о чем-то задумался, но он озвучивает свои мысли лишь тогда, когда мы отправляем окурки в урну перед воротами кладбища.

— Это не мелочь, — Костя смотрит мне в глаза серьезно и внимательно. — Лучше запиши дословно всё, что запомнила из речи деда: говорят, за всю жизнь он и слова не произнес просто так.

— Но ведь вы с Ником слышали всё то же самое, да и Таля тоже, — я неуверенно пожимаю плечами. — Если бы в наставлениях дедушки было что-то действительно нужное, кроме поднятия семейного самосознания, то вы бы давно уже это поняли.

Костя качает головой.

— Нет, — блики от солнца, проглянувшего между туч, отражаются в серых глазах. — Вспомни, сколько нам было лет: думаешь, мы и правда вникали в то, что говорят? Ты хотя бы иногда слушала внимательно, так что такие воспоминания могут стать нашим шансом, — парень смотрит куда-то вдаль. — Знаешь, мне кажется, что твой дядя и мой папа до сих пор что-то недоговаривают.

Я выдавливаю из себя невеселую усмешку.

— Добро пожаловать в клуб параноиков. Меня это ощущение не покидает последние полгода, — я в шутку протягиваю Косте ладонь для рукопожатия. — Я постоянно чувствую, что моих знаний недостаточно, хотя половину сентября твой отец активно вводил меня в курс дела. Между прочим, теперь моя доля — действительно моя, и от меня ждут каких-то решений и действий, а я только и знаю, что ничего не знаю, — хочется курить еще, но я стараюсь подавить это желание и направляюсь к машине.

Неожиданно меня дергают назад, и я теряю равновесие, но сразу же оказываюсь в кольце сильных рук.

— Спасибо, что поделилась, — тихо говорит Костя. — Ты главное не бойся, я помогу, — добавляет он совсем шепотом.

Я прикрываю глаза и доверчиво жмусь ближе.

Вторая половина октября встречает нас не только дождливой погодой, но и новыми заботами. В ближайший понедельник я возвращаюсь в школу: в жизни бы не подумала, что когда-нибудь буду приходить в это место, чтобы хоть немного развеяться.

Костя сдержал свое слово и действительно начал мне помогать. Объем информации был настолько велик, что не грех бы завести для нее конспект, но было нельзя: записи могли попасть в чужие руки. Все самые важные сведения приходилось зубрить на память, ведь в нужный момент под рукой не окажется семейного архива, а соображать надо будет очень быстро. Как бы смешно это ни звучало, но я и правда рванула в школу, не дожидаясь окончания своего липового больничного: после напряженного вникания в дела мне и уроки сойдут за отдых.

Вполне логично, что после почти месячного отсутствия никто из учителей и не подумал вызывать меня к доске, но, как ни странно, надо мной не измывался даже Ник, хотя от него следовало бы ожидать чего-то подобного: дома мы до сих пор не разговаривали. В школе же он старательно игнорировал меня и на уроках, и на классном часу, как будто меня и вовсе не существовало, и это начинало напрягать: зная брата, такое было вообще не в его характере.

— Смотри-ка, держит обещание, — ехидно ухмыляется Таля, едва мы переступаем порог кабинета английского, направляясь в столовую. — Хотя я не удивлюсь, если Ник использует ваши с Костей фотки вместо мишени, когда хочет поупражняться в стрельбе.

Обещание? Какое обещание? Твою ж налево, у нас ведь был уговор.

— Черт, — простонала я, как обычно, невыспавшаяся. — Теперь ведь и правда придется делать этот дурацкий Хэллоуин, будь он неладен, — не удержавшись, я зеваю.

— Что, Костик не дает спать по ночам? — сестра игриво подмигивает.

— Что-то вроде того, — я выдавливаю из себя кривую улыбку. — Заставляет сутки напролет штудировать семейные архивы, — я угрюмо шмыгаю носом. — С другой стороны, я и правда начинаю понемногу что-то понимать.

От смеха Талю практически сгибает пополам.

— То-то я смотрю, что из твоей комнаты никогда не слышно ничего, кроме мата, — подруга пытается успокоиться, но пока безуспешно. — На вашем месте я бы ловила каждый момент: если что, бабушка возвращается послезавтра, — напоминает она.

Пожалуйста, только не это. Конечно, я соскучилась по бабуле и по нашим вечерним посиделкам втроем с Талей, но как мы, черт возьми, объясним ей то, что происходит в нашем доме? Мне не очень хотелось по первому же зову каждый раз ехать к черту на кулички, в какие-то дальние дали аж за Алтуфьево, а других штаб-квартир или подобных мест у нас не было. Дома дяди и Леонида Викторовича отпадали сразу: если бы такой вариант был доступен, то его бы давно уже использовали. Ник живет, как и я, у бабушки, а Костя… Точно, у Кости ведь есть целый дом, да еще и не с самой плохой локацией: надо поговорить с ним на эту тему, и, если парень согласится, перенести условное место сбора к нему.

В жизни бы не подумала, что настанет момент, когда вне дома будет ночевать не Таля, а наоборот, я, а сестра будет прикрывать меня перед бабушкой, но сейчас всё к этому и идет: последние полторы недели Костя успешно жил у нас, и я так к этому привыкла, что вряд ли теперь смогу спокойно заснуть без этого теплого человека рядом.

Интересно, что Ник с дядей собирались делать, если бы бабушка вернулась раньше, чем меня бы вызволили? Снова наплели бы ей, что я в Лондоне по какой-нибудь надуманной причине, или изобрели бы что-то поинтереснее? В конце концов, бабушка — умная женщина, и сразу бы заподозрила, что что-то не так. Не проще ли было бы рассказать ей правду?

Между прочим, это звучало как действительно хорошая идея, которая моментально облегчила бы всем жизнь. Пожалуй, именно так я и сделаю, как только бабуля приедет.

Через два дня я встречаю ее на пороге с, пожалуй, чересчур навязчивой улыбкой: только бы она ни о чем не догадалась. К примеру, Димас, последнее время обитавший в бабушкиной комнате, покинул этот дом всего полчаса назад. На время он поселился у Люси и Паши, поскольку ему пока лучше было не оставаться одному, хотя Таля была готова самоотверженно ездить к нему каждый день и делать перевязки. Мне казалось, дело совсем не в этом — Дима уже справился бы и сам — просто в его квартире всё слишком напоминало о Зое.

О том, что Бродяга, на долгие прогулки с которым у меня почти не осталось времени, перевернул вверх дном все огороды, тоже лучше было умолчать. Как сказать про Костю, я и вовсе была без понятия.

Получилось так, что парень при всем желании не мог вернуться к себе домой: его жилище взорвали спустя пару часов после того, как Костя подверг той же участи загородный дом Елисеева. Собственно, если бы с бабушкой об этом говорил Ник, придумав какую-нибудь убедительную легенду, было бы еще ничего — это ведь его лучший друг — но из моих уст фраза наподобие «Это Костя, и он будет жить с нами» звучала бы слишком однозначно.

Все вокруг такие жизнерадостные, что бабушка и правда начинает что-то подозревать, и я, чуть не уронив на пол тяжелый заварник, выдаю первое, что приходит в голову:

— Бабуль, а можно Костя пока поживет у нас?

Пока бабушка пытается осознать услышанное, Ник, издав какой-то непонятный булькающий звук, смотрит на меня страшными глазами и спешит объяснить:

— Да-а, — он тянет «а» непозволительно долго, но всё же успевает придумать: — просто у него сейчас ремонт.

По бабушкиному взгляду видно, что она не верит ни единому слову: слишком уж хорошо она нас знает — но разрешает и даже не задает вопросов, видимо, не желая сподвигать нас на еще большее вранье. Всё-таки святые люди — бабушки.

Я пытаюсь понять, в какой именно момент мое решительное намерение признаться бабуле во всём перешло в панические старания сделать так, чтобы она ни о чем не узнала — может, как раз для нее будет безопаснее оставаться в неведении? Наш дом — не самое спокойное место; мы-то все готовы к рискам и знаем, как всё может для нас закончиться, но бабушку никто, собственно, не спросил, и лучше бы увезти ее подальше, чтобы уберечь в случае чего. Думать о таком случае отчаянно не хотелось, да и тогда придется всё рассказать бабуле; неужели и правда нет других вариантов?

Только сейчас я по-настоящему начинала понимать, почему Костя с Ником до последнего ничего мне не говорили: просто они старались оградить меня от происходящего настолько, насколько это было возможно. Что бы ни сказал обо мне Ник, но он-то уже проходил через это и хотел выкроить для меня хотя бы еще несколько месяцев спокойной жизни. Теперь-то я понимала, что все мои весенние переживания и тревоги были мелкими и незначительными по сравнению с тем, во что я ввязалась потом, и если бы вдруг я сейчас оказалась на месте Ника, то, наверное, тоже всеми силами скрывала бы правду.

С другой стороны, бабушка могла что-то знать — она ведь была рядом все эти годы — но выведать у нее что-либо, не вызвав подозрений, не представлялось возможным. Вопрос был слишком личным, чтобы выносить его на общее обсуждение, поэтому я решила просто посоветоваться с Талей и, возможно, Ником, хотя желания общаться с ним после всего, что он натворил, у меня не прибавилось.

Правда, этот разговор отложился на неопределенный срок: до Хэллоуина оставалась всего неделя. Подготовить школьное мероприятие не стоило огромных трудов, но тридцать первое октября приходилось на предпоследний день четверти, и гораздо больше времени и усилий уходило у нас с Талей на спешное исправление четвертных оценок. В выпускном классе это было действительно важно, и хоть меня немного успокаивала мысль о том, что мамин школьный аттестат ей вообще никак не пригодился, но всё равно конец октября уничтожил добрую половину моих нервных клеток.

В понедельник мы собрались на очередном совещании, и, задержавшись после, я смогла наконец выкроить несколько минут дядиного времени.

— Пожалуй, нам пора наведаться к ювелиру, который изготовил копии кольца, — решительно заявляю я. — Если дедушка обратился к нему с такой ответственной задачей, значит, и раньше заказывал у него украшения. Ты ведь должен помнить.

— Да, всё верно, — дядя смотрит на меня с долей уважения. — Яхонтов Кирилл Дементьевич, потомственный ювелир.

— Отлично, — бросаю я, уже вставая со своего места. Какая, однако, подходящая фамилия для мастера по драгоценностям. — Поехали.

— Джина, — отвечает почему-то Костя. — До революции он делал украшения для царской семьи и для некоторых дворян, в том числе и Снегиревых.

Я так поглощена предчувствием скорой разгадки, что понимаю не сразу.

— Сколько же ему лет?

— На момент смерти было сто восемь. Он умер десять лет назад.

От таких новостей у меня чешутся руки что-нибудь сломать или разбить, желательно вдребезги.

— Мы что-нибудь придумаем, — обещает Костя, — правда.

Как и всегда, ему хочется верить, но школа отнимает всё время, и думать о семейных делах просто некогда. Пока мы с Талей пытались вытянуть химию и физику хотя бы на тройки, Ник днями и ночами проверял бесконечные контрольные и тесты, которые мы решали на его уроках. Брат засиживался в школе допоздна, домой приходил только переночевать и очень удивился, когда утром тридцать первого мы торжественно положили перед ним распечатанный сценарий праздника. Он даже отпросил нас с уроков — благо, нам оставалось исправить только отметку по географии — чтобы мы украсили зал.

За пару дней до того Таля предупредила весь класс о Хэллоуинском дресс-коде и притащила все наши запасы косметики, а я даже раздобыла театральный грим, чтобы раскрашивать всех желающих. На удивление, в первой десятке на очередь стоял даже директор школы. По нашему плану после мероприятия должна была быть еще и дискотека, и намного сложнее было сделать ее достаточно интересной: никогда бы не подумала, что по своей воле буду следить за отсутствием алкоголя в такой вечер. Правда, мы придумали так много тематических развлечений и конкурсов, что думать о выпивке старшеклассникам было некогда.

Милана Столетова поначалу дулась на нас за то, что не позвали ее всё организовывать вместе с нами, но мы клятвенно заверили ее, что было неловко отвлекать ее по таким мелочам, и главная активистка школы успокоилась. Ник блестяще импровизировал, когда забывал посмотреть в сценарий, и всё прошло чудесно: даже вечно злобная химичка под конец, кажется, развеселилась.

Дискотека продлилась меньше, чем хотелось бы: школа закрывалась в восемь, и ребята стали разбредаться кто куда. Мне и Тале следовало всё убрать и привести актовый зал в первоначальный вид, но директор отправил нас домой и освободил от занятий на следующий день, чтобы как раз вместо них мы навели порядок.

— А помнишь, как два года назад мы тоже отмечали вместе? — мечтательно спрашивает Таля, стоя на стремянке с растяжкой из бумажных летучих мышей в руках. Я даже не обращаю внимания, а вот до нее доходит почти сразу же. — Глупость сказала, прости.

— А что было?

Сестра улыбается воспоминаниям.

— Тогда Хэллоуин был в воскресенье, и последний учебный день выпал на двадцать девятое число. Вечером после школы я уже сидела в самолете, и все каникулы мы провели вместе, — я чувствую необъяснимую тоску по тому, что могу никогда не вспомнить, но приходится довольствоваться тем, что есть, и я внимательно слушаю дальше, забыв про уборку. — Тебя в тот год впервые позвали на настоящую взрослую вечеринку, — заметив мой взгляд, сестра поясняет: — Ну, со старшеклассниками.

Невольно я издаю нервный смешок.

— Страшно представить, что было дальше.

Таля смеется.

— Ты права, вообще-то. Мы выпили и где-то в середине вечера собрали компанию, чтобы трясти деньги и сладости с прохожих. В процессе допились до такого состояния, что кто-то из соседей вызвал полицию, и мы чуть не переломали ноги, убегая к тебе домой, — боже мой, бедные родители. Может, даже лучше, что я не помню, насколько плохой дочерью была.

— Дай угадаю: родители хотели нас казнить? — я принимаюсь отклеивать со стен мрачные наклейки в виде кровавых потеков.

— Вовсе нет, — сестра задумчиво вертит в руках фиолетовую ленту. — Конечно, утром твоя мама всыпала нам по первое число, но только потому, что посреди ночи ей пришлось успокаивать примчавшихся полицейских.

Я улыбаюсь, стараясь скрыть неясную грусть.

— Судя по твоим рассказам, я вела себя так ужасно, что мама должна была меня ненавидеть.

Отлепив всё с верхней части стен и потолка, Таля спускается вниз.

— В твоем возрасте она сама была такой же, — сестра щелкает меня по носу. — Иногда мы устраивали вечерние посиделки втроем, и она рассказывала о своих подростковых подвигах, — это было ожидаемо, черт возьми. Как жаль, что и этого я тоже не помню. — Не грусти, прорвемся, — мы начинаем складывать снятые украшения в большую коробку. — Зато после того, что мы сделали, Ник точно будет обязан помириться с тобой и с Костей.

Напрасно я надеялась, что после такого Хэллоуина отношения с Ником и правда наладятся: он по-прежнему изображал приветливый вид, только если на горизонте маячила бабуля. Костя переживал не меньше моего, но несмотря на это, тоже старался меня успокаивать.

— Помнишь, я говорил, что всё будет хорошо? — он мягко гладил меня по волосам.

— Разве будет?

— Обязательно, вот увидишь, — улыбался парень, а у меня внутри разливалось уютное тепло.

После приезда бабушки мы выработали идеальную схему: каждую ночь, когда все укладывались спать, Костя выбирался из гостевой комнаты, куда его официально поселили, через окно, и, пробежав пару метров вдоль дома, залазил в окно моей. Утром, как только мы слышали из коридора бабушкины шаги, парень тем же путем возвращался обратно, а я не переставала радоваться удобству жизни на первом этаже.

Естественно, я не высыпалась, а с Костей молчать по ночам было невыносимо. Я старалась быть тихой, как могла, чтобы бабушка ничего не заметила, но получалось, мне кажется, плохо. Мне оставалось лишь восхищаться Талей, которая умудрялась тайком приводить домой кавалеров, когда ее мама была буквально за стенкой: для меня убивать людей было не страшнее, чем быть застуканной, а ведь между нашими комнатами находились еще целых две.

Кстати, парень не соврал: в пятницу, когда я возвращаюсь из школы, младший Жилинский приезжает домой с хорошими новостями.

— Я нашел лучшего ювелира, которого только можно найти во всем мире, — улыбается он.

— И кто же это? — мне слабо представляются ведущие мастера «Картье» и «Тиффани», под микроскопами изучающие наш перстень.

— Яхонтов Дементий Кириллович, — парень буквально сияет, довольный собой. — Тоже потомственный ювелир, сын нашего мастера. У него даже сохранились записи отца, так что нам повезло вдвойне.

Дементию Кирилловичу оказывается восемьдесят девять лет, но он на удивление бодр и полон сил. Стоит нам переступить порог мастерской, как он с хитрым прищуром смотрит на нас с Костей.

— Вас я уже знаю, молодой человек, — подумав, говорит он вместо приветствия. — Если честно, то и дама кажется мне знакомой, — а затем обращается только ко мне: — Мы с вами раньше не встречались?

Чтобы сгладить назревающую неловкую ситуацию, Костя сразу же меня представляет:

— Это Джина Александровна Снегирева, внучка известного вам Льва Геннадьевича.

— Ах, Снегирева, — мечтательно протягивает мастер, и мне начинает казаться, что старик не в своем уме. — Тогда ничего удивительного, — он улыбается. — Ваша мама, Анастасия Львовна, захаживала к нам раньше.

— Откуда вы…

Мастер перебивает меня.

— Вы похожи на мать как две капли воды. Если решили пойти той же дорогой, что и она, будьте готовы к тому, что старые знакомые будут вас узнавать, — со всей серьезностью говорит он, и это звучит несколько зловеще.

Сдержанно поблагодарив ювелира за предупреждение, я перехожу к сути и извлекаю на свет найденное кольцо.

— Вы ведь сможете определить, когда оно было изготовлено?

— О да, — гордо отвечает Дементий Кириллович. — Яхонтовы много лет делали украшения для именитейших фамилий России…

Испугавшись, что воспоминания старика могут растянуться не на один час, Костя берет инициативу в свои руки.

— Посмотрите, пожалуйста, — чуть помедлив, добавляет: — Это очень важно.

Старый ювелир наконец берет в руки перстень и начинает рассматривать его, вооружившись увеличительным стеклом.

— Его сделал мой отец, — он выносит вердикт после нескольких минут изучения кольца.

— Вы уверены? — на всякий случай переспрашиваю я.

— Абсолютно, — следует ответ. — Ваш дед, Лев Геннадьевич, обратится к отцу с просьбой изготовить несколько копий старинного перстня. Заказ был несколько необычным, — вспоминает мастер. — Лев Геннадьевич был готов заплатить любые деньги, лишь бы камни в копиях были настоящими. Обычно копии — подделки со стекляшками или менее ценными камнями, поэтому мне очень хорошо запомнилась эта работа. Гранаты таких размеров встречаются в природе крайне редко.

— А вы можете отличить настоящий, старинный перстень от остальных?

— О да, — старый мастер кивает. — Когда Лев Геннадьевич обратился к нам, отец был уже немолод, не те силы, — он качает головой, словно сожалея о чем-то. — Приняв заказ, отец попросил меня о помощи, и два перстня сделал я самолично, — с чувством собственного достоинства рассказывает Дементий Кириллович. — Даже будучи при смерти я смогу узнать и свою работу, и образец.

— А чем подлинное кольцо отличалось от копий? — спрашивает Костя.

Мне почему-то кажется, что ответа на этот вопрос мы не получим, и я оказываюсь права.

— Увы, — ювелир опускает плечи. — Эту тайну мой отец унес с собой в могилу. Я не искал скрытых смыслов, а просто выполнял заказ, — объясняет он.

Нам давно пора уходить — бабушка просила помочь ей с уборкой — и потому приходит время прощаться.

— В любом случае спасибо вам, вы очень помогли, — улыбаюсь я.

— Обращайтесь, — отвечает Дементий Кириллович, и мне стоит немалых усилий не засмеяться.

— Вполне возможно, что обратимся, и не раз, — Костя тоже не может сдержать улыбку, ведь мы и правда будем носить сюда все найденные перстни.

— Я знаю, — с лукавой улыбкой утверждает старый мастер. — До скорых встреч.

На свежем воздухе, когда мы покидаем мастерскую, меня охватывает нехорошее предчувствие надвигающейся беды, но я старательно отгоняю его прочь: Костя ведь обещал, что всё будет хорошо. Наверняка Дементий Кириллович не имел в виду ничего ужасного и таинственного, просто у старика такая манера общения. В конце концов, дедушка доверял и его отцу, и ему самому.

Третьего ноября бабушка, всю неделю наблюдавшая за измученными внуками, объявила о праздничном ужине. Нам всем не мешало немного отдохнуть в кругу семьи и прогнать сезонную осеннюю хандру, к тому же, был и повод: долгожданное начало каникул. С раннего утра субботы мы не переставая готовили, ведь по бабушкиным представлениям семейного ужина для самых близких должно хватать, чтобы досыта накормить роту солдат.

Оставив нарезание салатов на потом, я посвятила первую половину дня выпеканию бисквитов для морковного торта; кстати, этот процесс здо́рово успокаивал и приносил внутреннее умиротворение, которое так контрастировало с суматохой вокруг.

Бабушка хотела позвать и дядю Игоря, и тетю Лену, но они, к облегчению Талины, отказались, сославшись на важные дела. Дядя был полностью погружен в бизнес, и на данный момент я плохо представляла, что именно там происходит: после совещания я вдвойне была занята учебой и абстрагировалась от новостей, лишь изредка слушая самую важную информацию от Кости.

Когда всё было готово и пришло время накрывать на стол, я бесконечно радовалась тому, что не отложила покупку разбитых в апреле фужеров в долгий ящик. Вообще-то, с этим мне тоже тогда помог Костя: таких не было в продаже ни в одном магазине Москвы, и парень еще до побега свел меня с мастером, который изготовил точно такие же. Только теперь до меня дошло, что этот же мастер, вероятно, когда-то сделал и весь сервиз по заказу дедушки, ведь тот любил выпендриться эксклюзивными вещами, которых больше ни у кого нет.

Костя, сидящий напротив, не отрывал от меня глаз, и было очень забавно вот так смотреть друг на друга и вспоминать то, что известно только нам двоим. Таля смотрела на нас, как Лариса Гузеева из «Давай поженимся», и мне оставалось молиться, что бабушка этого не видит. Как всё-таки интересно складывается жизнь: много лет назад мои родители познакомились в этом доме, а теперь мы с Костей здесь же прожигаем друг друга влюбленными взглядами. Хотелось бы верить, что это на всю жизнь.

Порой во время ужина мне казалось, что бабушка видит в нас, своих внуках, отражение своих детей. По сути, так оно и было, мы ведь похожи на родителей как характерами, так и внешне. Хорошо, что у бабушки, в отличие от многих других, нет привычки путать имена, а то я окончательно сошла бы с ума.

Спустя несколько тостов все немного расслабились, и, решив, что в этом нет ничего такого, я осмелилась наконец задать Косте мучавший меня вопрос.

— Откуда у тебя отдельный дом?

Я надеялась, что хотя бы за этим не кроется никакой болезненной истории, но парень, подтверждая все мои опасения, ответил:

— Его решила построить моя мама, — я ругала себя за то, что не догадалась сама, но он как ни в чем не бывало продолжил: — Она хотела, чтобы я жил там, когда вырасту.

— Кстати, отец хотел подарить мне квартиру, когда вернусь из Германии, — добавляет Ник.

— И именно поэтому ты живешь на чердаке? — смеется Таля.

— Ну должен же кто-то помогать бабуле, — о том, что здесь Ник в первую очередь должен был следить, чтобы я ни во что не вляпалась, лучше умолчать. — И вообще-то это второй этаж! — ущемленно добавляет брат.

Это веселит даже бабушку, которая вопреки своим принципам украдкой подкармливает Бродягу из своей тарелки. Хоть я знаю, что Ник с недавних пор не выносит находиться со мной и с Костей в одном помещении, за ужином создается ощущение, что между нами нет никаких разногласий. Вот бы так было всегда.

Я изо всех сил радуюсь мгновениям, когда могу ни о чем не думать, но мысли о делах и о будущем не дают мне покоя. Мы еще не дошли до торта, когда бабушка зачем-то выходит из столовой, а у меня назревает тост, который пока что не для ее ушей. Я даже поднимаюсь с дивана, чтобы подчеркнуть важность момента: это первое мое серьезное решение в семье. Даже хорошо, что сегодня здесь нет ничьих родителей: это почему-то придает мне уверенности. К тому же, и у нас с Талей, и у Ника очень удачно начались каникулы.

— Я знаю, чем заняться в ближайшее время, — я окидываю ребят гордым взглядом. — Мы восстановим особняк.