Горят огни

Глава 18. Ты так давно спишь

Просыпаться вместе оказывается очешуительно хорошо. Засыпать, наверное, тоже, вот только я даже не помню, как Костя заносил меня в комнату: похоже, я отключилась прямо у него на руках.

Почувствовав нежное прикосновение губ к виску, потягиваюсь, жмусь к теплому телу рядом со мной в надежде продлить этот миг хотя бы ненадолго, но в итоге нехотя открываю глаза. Хочется проваляться вместе целый день, а то и всю жизнь, но воспоминания о недавних событиях постепенно возвращаются в мою сонную голову. Слишком, слишком многое требует объяснений.

— Как ты вообще здесь оказался? — спрашиваю в лоб, не заботясь о приветствиях вроде доброго утра и подобного. Чем быстрее мы всё обсудим, тем легче нам обоим будет потом.

Костя смотрит на меня лучистыми серыми глазами.

— Главное, что сейчас всё в порядке.

— Нихрена не в порядке, — вздох. — При первой встрече я не задавала вопросов, потому что было не до них, но это не значит, что мне не нужны ответы, — парень только и успевает, что открыть рот, как я добавляю: — И не пытайся держать меня за дуру, как в августе.

— И ты не потерпишь ничего, кроме правды? — обреченно уточняет Костя.

— Естественно.

Блондин вздыхает.

— Тебе с момента моего рождения рассказывать или чуть попозже? — заметив мой взгляд, он, видимо, понимает, что отшутиться тоже не выйдет. — Я сбежал из больницы, — он пожимает плечами.

— Ты идиот?

Костя слабо улыбается.

— Когда очнулся, провалялся там почти две недели или около того. Как назло, все молчали, как партизаны, да мне никто и не рассказал бы, если бы Нику не позвонили ровно в тот момент, когда он пришел меня навестить.

— Продолжай.

— Это было сегодня утром. Когда я узнал, что ты в опасности, не мог прохлаждаться в палате и ждать, — парень разводит руками.

Всё просто и понятно, но меня напрягают некоторые детали. Бросив взгляд на настенные часы, узнаю, что сейчас уже почти три часа дня.

— И во сколько же вы поехали меня, — я медлю, пытаясь подобрать слово, но не нахожу ничего лучше, — спасать?

— Выехали в девять утра, если тебе это так важно.

— Посетителей пускают только с одиннадцати, — я усмехаюсь. — Бога ради, только не спрашивай, откуда я это знаю.

Костя смотрит на меня, как на маленького и ничего не смыслящего ребенка, но одновременно в его взгляде проскальзывает что-то другое, едва уловимое, что я не успеваю разобрать.

— С восьми, если уметь договариваться, — мне остается лишь поверить на слово.

— Ты в курсе, что произошло?

— Очень вкратце. Когда узнал, не было времени разбираться в деталях.

— Теперь понимаешь, каково это? — я победно улыбаюсь. — Не зря бабуля говорила, что всё возвращается, — я плохо понимаю свои чувства сейчас. С одной стороны, хочется обнять и не отпускать никогда в жизни, с другой — оттолкнуть подальше, как я это и сделала почти два месяца назад, потому что ни черта, ни черта ведь не изменилось.

Он отвечает мне добродушной улыбкой.

— Паршиво, если честно, — парень притягивает меня к себе.

— Да, именно, — я выворачиваюсь и сажусь на кровати, — я не знаю, что ты там ко мне чувствуешь и зачем вообще тогда запирал меня в четырех стенах, но в любом случае у тебя больше не получится, — смотрю на него сверху вниз. — Вопрос о том, что вообще между нами, — неопределенно взмахиваю руками, — тоже лучше закрыть прямо сейчас.

Костя приподнимается на локте и внимательно всматривается в мои глаза. Я не знаю, что он хочет в них увидеть, — вполне вероятно, что этого там просто нет, — но не отвожу взгляд и боюсь даже моргнуть, чтобы не разрушить момент: кто знает, вдруг это наш последний.

Все внутренности сжимаются от подсознательного страха, что вот сейчас он, точно так же глядя мне в глаза, скажет, что между нами ничего нет и быть и не может. Не то чтобы меня сильно удивил бы такой вариант, но это перед Костей, да и перед всеми вокруг, я могу храбриться и делать вид, что мне, в общем-то, неважно. А от своих чувств ведь всё равно не убежишь: можно обмануть кого угодно, но не себя, нет, только не себя.

Непонятная и бессмысленная игра в гляделки затягивается, и именно тогда, когда я уже готова сдаться, парень порывисто наклоняется ко мне и целует. От неожиданности я даже не знаю, как реагировать, да так и застываю с приоткрытым ртом; если прислушаться к сердцу, что у меня получается лучше всего, то оно просто требует взаимности с моей стороны. Наверное, так оно и есть.

Я не знаю, куда вмиг подевалась вся моя напускная неприступность, но несмело зарываюсь руками в мягкие светлые волосы и отвечаю, кажется, вмиг разучившись целоваться, после чего оказываюсь полностью прижатой к кровати. Костя целует уверенно, сильно и одновременно нежно до невозможности; внутри растекается возбуждение, и я вовсе перестаю отдавать себе отчет в том, что делаю, когда, ведомая каким-то неясным инстинктом, выгибаюсь навстречу и прижимаюсь ближе к мужскому телу.

Невольно вспоминается наше знакомство в автобусе, когда желание накрыло нас обоих с головой, и сейчас я чувствовала что-то похожее, только в разы сильнее. На задворках сознания мелькает мысль, что всё как-то неправильно и не так: всего несколько часов назад мы едва не погибли, Костя сбежал из больницы, так и не пройдя реабилитацию до конца. В соседней комнате лежит простреленный Димас, закрывший меня от пули, Зои не стало двадцать четвертого сентября, чуть больше двух недель назад, а Елисеев всё это время затирал мне что-то про фамильные украшения и пытался заставить меня вспомнить известный лишь ему одному перстень.

И несмотря на это, мне охренительно хорошо. Настолько, что я хочу Костю прямо здесь и сейчас, а на всё остальное — наплевать, по крайней мере, пока мы в нашем личном мире, базирующемся на данный момент в моей комнате. Пока парень выцеловывает каждый миллиметр кожи на моей шее, забираюсь ладонями под его футболку, вожу пальцами по кубикам пресса и широкой груди. Сегодня нас снова чуть не прикончили, это с легкостью могут сделать и завтра; так может, сейчас самое время?

— Сколько можно спа… — конец фразы утонул в хлопке распахнутой двери о стену. Непредвиденное обстоятельство с невероятно радостным и бодрым голосом таращилось на нас во все глаза.

— Ник! — крикнули мы в один голос и отпрыгнули друг от друга. Вот же засранец, почему ему приспичило будить меня именно сейчас?

Брат внушительно откашлялся, а потом, теряясь и заикаясь, произнес:

— Эм, ну, — кажется, от увиденного он напрочь забыл все слова. — Ну, я, это, — Ник замялся, — п-пойду тогда, — развернулся, чтобы наконец покинуть мою комнату, но пошатнулся, врезался в дверной косяк и, пробормотав что-то невнятное, пулей вылетел в коридор.

— Я его закопаю, — обреченно рычу я, а затем уже обращаюсь к Косте: — Походу нас спалили, пора выходить к человечеству, — и киваю на выход.

Тем не менее, парень не спешил вставать. Он сидел на кровати, уперевшись локтями в колени, и смотрел куда-то вниз, а может быть, внутрь себя. Поежившись, я юркнула за дверцу шкафа, чтобы переодеться: то, что мне принесла Таля, подходит больше для лета, чем для октябрьской прохлады, тем более, что отапливается дом неравномерно и в столовой, например, я точно замерзну. С радостью нацепила поверх майки на бретельках любимую клетчатую рубашку, а затем, чуть подумав, со скоростью света сменила шорты на первые попавшиеся под руку джинсы: те оказались темно-серыми, в каких-то молниях и заклепках, и выглядели весьма воинственно.

— Ты идешь? — уже совершенно спокойно спрашиваю я.

— Мы еще не всё прояснили, — боже, что еще может пойти не так? Мне казалось, что несколько минут назад всё уже стало яснее некуда.

Я вымученно улыбаюсь. Если мы сейчас не выйдем добровольно, то вскоре сюда нагрянут все, кто только есть в доме.

— Может, вечером? — ласково смотрю на парня. — В конце концов, пока что нам не дадут поговорить спокойно.

— Нет, сейчас, — упрямо произносит он. — Ты сестра моего лучшего друга, и у нас вообще ничего не должно было быть. Но, — Костя поднимает на меня затуманенно-пьяный взгляд, — кажется, я люблю тебя, — добавляет тихо.

— Кажется, я тоже, — почти что шепотом. — Особенно, когда не ревнуешь на пустом месте и не придумываешь херню, — бурчу себе под нос, но парень слышит.

— Прости, я дурак, — я вижу на его лице грустную улыбку. — Мне тогда совсем сорвало крышу от того, что ты всё время так близко, но я даже смотреть на тебя не имею права.

Нервно сглатываю, предчувствуя что-то нехорошее.

— Мне казалось, что между нами стало всё предельно ясно еще в клубе?

— Просто в клубе в тот момент не было Ника, — выплевывает Костя.

Он хочет сказать что-то еще, но мне больше и не нужно: я и так прекрасно всё поняла. Ладно, с Ником я еще разберусь: в конце концов, это мой брат, и я имею полное право надрать ему зад за такие вмешательства в мое личное; самое, блять, личное, что было у меня за всю жизнь. Но, зная характер братца, вполне можно было ожидать встретить его на кухне с дробовиком, и сейчас мне оставалось лишь устало тереть виски в поисках решения, которое всех устроит.

Я не сразу замечаю, как Костя подходит ко мне сзади, но чувствую мужские руки на своей талии и невольно расслабляюсь. Он обнимает так крепко, что еще немного — и не избежать переломов, но бесконечно уютно и тепло, да и сам он весь большой и сильный, что хочется прижаться прямо до смерти.

— Я разберусь, обещаю, — он зарывается носом в мои волосы.

— Лучше я сама, — прижимаюсь щекой к его груди. — Мы ведь родственники, всё равно помиримся, а вам двоим мало ли что в голову стукнет, — в Костиных объятиях так и тянет раствориться.

— Я разберусь, — повторяет настойчиво. — Странно, но именно ты принесла мне смысл, — его голос такой мягкий и уверенный одновременно, что хочется слушать и слушать.

— Смысл чего?

— Всего, наверное, — я даже затылком чувствую, как парень улыбается. — Всё будет хорошо, — шепчет он, и в это безумно хочется верить.

Выйти из комнаты всё же приходится, и первым делом я намерена найти Талю в поисках ответов, но для начала — вдоволь наобниматься с Бродягой, который, кажется, еще больше подрос за это время, и, как и я, безумно скучал. Зарывание братца в могилу подождет, тем более, что Костя решил поговорить с ним сам; наверное, он прав, и эти двое поймут друг друга лучше, чем лицо Ника — чугунную сковороду. Желудок снова требовал пищи, и я, напав на холодильник, не глядя хватаю что-то с полки — это оказывается домашней пиццей — и начинаю жевать на ходу, напрочь забыв про микроволновку: мне и холодное вкусно, а времени на разогревание всё равно нет.

Сестры не оказывается ни в ее комнате, ни на кухне, но я вижу на коврике белые кеды: она дома. Вздохнув, откапываю в груде обуви на черном ходу старенькие, если не сказать старинные, домашние балетки и выбираюсь во двор. Меня сразу же обдает октябрьским холодом, и я жалею, что не накинула на плечи куртку или хотя бы теплую кофту. Возле сарая натыкаюсь на Ника, и мне стоит огромных усилий промолчать: внутри сама собой поднимается ярость. Злая как черт, я разворачиваюсь в обратную сторону и ухожу искать Талю в другом месте.

— Джина? — сестра нашлась за собиранием поздних яблок. — Я думала, ты спишь.

— В гробу отосплюсь, надо поговорить.

— Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Таля, вглядываясь в мое лицо. — На разъяренного буйвола ты сейчас похожа больше, чем на человека.

Я сплевываю под ноги, а затем, сорвав с дерева яблоко, начинаю увлеченно его кусать, чтобы хоть как-то снять стресс.

— Ник, — я вгрызаюсь в несчастный фрукт так, словно это глотка злейшего врага, а может быть, даже старшего брата.

— И что на этот раз он натворил?

— Он против наших отношений с Костей, — метким броском отправляю огрызок в овраг. — Кстати об этом, мы всё выяснили и теперь вместе, — обгладывая уже второе яблоко, замечаю удивленный взгляд сестры. — Ну, то есть совсем.

— То есть, нормальная человеческая пара? — уточнила Таля, не веря своим ушам.

Я просияла.

— Да! — а затем запустила в сторону оврага следующий огрызок. — Но вообще я не об этом хотела. Можешь хотя бы вкратце рассказать, что произошло за то время, пока меня не было? Где бабушка? Как меня нашли? — чтобы ускорить процесс, я стала помогать подруге в сборе антоновки.

Всё оказалось хоть и несколько запутанно, но вполне логично. Бабушке Ник подарил путевку в санаторий куда-то на юг, на целый месяц, чтобы не беспокоиться в это время хотя бы о ней. На время ее отсутствия наш дом негласно стал чем-то наподобие штаб-квартиры, поскольку оказался для этой цели гораздо удобнее, чем то место, куда мы ездили на совещания. Даже сейчас дом был полон людей, просто на своем пути я их не встретила, чему на самом деле была несказанно рада.

Таля каким-то чудом умудрялась следить за домом, вникать в курс дела, ухаживать за моим Бродягой, да и вообще быть везде и сразу. Как сестра не забывала при этом еще и ходить в школу, я искренне не понимала, но они с Ником, — я снова сплюнула, услышав его имя, — мастерски запудрили всем мозги враньем о том, что я болею ветрянкой, и никто даже не пытался меня навестить.

Как только Таля с Димой выбрались из Елисеевского дома, то сразу обратились за помощью, чтобы вытащить нас с Зоей. Оказалось слишком поздно, а наши маячки не подавали никакого сигнала: никто уже не исключал мысли, что мы давно мертвы, но нас продолжали искать всеми доступными способами, хоть в основном и не среди живых. Когда Костя очнулся, от него всеми силами скрывали правду, чтобы он не натворил глупостей по своему обыкновению.

Сигнал с моего маячка запеленговали абсолютно случайно: он просто появился вдруг, хоть и ненадолго, а жучок, пусть и с перебоями, передал несколько фраз моим голосом. Это было сегодня — кто бы мог подумать, еще только сегодня — утром. Я вспомнила: тогда Елисеев снова ни свет ни заря выдернул меня на прогулку по саду. Это он считал обязательным, поскольку доктор убедил его, что мне нужно много находиться на свежем воздухе. Елисееву позвонили, и он отошел буквально на минуту, а я заблудилась, спросонья забрела в какой-то гараж, а потом, когда меня обнаружили, от неожиданности выронила стакан с каким-то жутко полезным и очень витаминным напитком, который тоже рекомендовал врач.

Собственно, жидкость развернулась прямо на какой-то прибор, который почти сразу же заискрил и стал издавать шипящие звуки. Елисеев ужасно разозлился и немедленно отправил меня обратно в подвал; по пути к месту моего заключения он несколько раз успел разозлиться и подобреть снова, но сути дела это не меняло. Меня поразила внезапная догадка, и я бы, наверное, умерла, если бы тут же ее не озвучила.

— Таля, — я посмотрела на подругу страшными глазами. — Примерно тогда, когда появился сигнал, я развернула стакан с напитком на какой-то прибор, и он сломался: по крайней мере, мне так показалось. Как думаешь, чисто в теории это могла быть глушилка?

— Не знаю, — задумчиво протянула сестра, — но вполне может быть, это всё объяснило бы.

— Господи, — судорожный вздох, — как же удачно всё совпало.

Таля схватила меня за руку.

— Надо срочно собрать всех и рассказать.

— Позже, — я помотала головой. — Это разговор для вечерних посиделок с чашкой чая, а на повестке дня есть вещи и поважнее: в конце концов, эти две недели я тоже времени зря не теряла. Помнишь бабушкину шкатулку с украшениями? Она срочно мне нужна.

— Хорошо, только, — сестра замялась, — в бабушкиной комнате я положила Диму, и сейчас лучше его не тревожить, наверное.

По смущенному взгляду подруги я догадалась, что за месяц она так и не смогла выкинуть этого парня из головы. Может, оно и к лучшему, а может… Да черт знает, если честно: я со своими чувствами к Косте разбиралась почти полгода, так что я точно не эксперт в этих делах.

— Я тихонечко, — заверила я Талю, а для убедительности добавила: — Это и правда очень важно.

Перебинтованный Дима крепко спал на бабулиной кровати, и не пошевелился даже тогда, когда я случайно слишком громко захлопнула выдвижной ящик в шкафу. Испугавшись, я бросилась к другу: проверить, дышит ли, — но он был настолько в порядке, насколько это вообще возможно, имея дырку в боку. Мне оставалось только продолжить свои поиски: видно, с апреля бабушка переставила многие вещи в своей комнате на другие места или решила организовать у себя в комнате склад, потому что в просторном помещении — еще весной оно было таким — едва ли можно было найти хотя бы три свободных квадратных метра.

Шкатулка нашлась совершенно случайно, когда я, неуклюже развернувшись, задела широким рукавом рубашки старинный подсвечник на три свечи. Кажется, у таких есть другое, длинное и сложное название, которое я напрочь забыла: надо будет спросить у Тали или еще у кого-нибудь. Но главным, конечно же, было то, что при ловле подсвечника, падающего с комода, я заметила и украшенный узорами ящичек средних размеров, притаившийся на высокой полке: без стула будет не достать. Я попыталась было дотянуться хотя бы в прыжке, но потерпела неудачу и, чертыхнувшись, пошла в свою комнату за табуреткой: две бабушкиных, как, впрочем, и все поверхности в ее комнате, были чем-то заняты.

Когда шкатулка оказывается в моих руках, я еле держусь, чтобы не издать победный клич. В бабулиной комнате, как и всегда, мало света, поэтому я несу свою добычу в столовую, которая снова оказывается пустой. Аккуратно раскладываю бабушкины украшения на столе: многие из них и правда старинные. Мамины, во многом похожие, лежат у меня в шкафу, но за полгода я ни разу к ним не притронулась, да и свой фамильный комплект не надевала ни разу; кольцо, принятое нами с сестрой за пустышку, притаилось на самом дне, куда мы его и забросили, но прежде, чем достать его на свет, на всякий случай ухожу подальше от всех окон, хотя понимаю, что никто из чужих не сможет меня здесь увидеть.

После безуспешной попытки что-то рассмотреть в конце концов я плюю на осторожность и подхожу к самому светлому месту столовой. Металл потемнел от времени, но всё же было видно, что перстень оберегали и ухаживали за ним; интересно, как мы раньше не заметили, что камень — наверное, всё-таки гранат, а может быть, рубин — мягко переливается в солнечных лучах, а внутри него, если присмотреться, можно найти едва заметные пятнышки. Тема камней и минералов очень хорошо мне запомнилась: как раз по ней я в начале сентября делала доклад по географии — да и сама я чувствовала теперь, что камень настоящий, но всё же кольцо следовало показать компетентному ювелиру.

Что особенного нашел Елисеев в этом кольце? Несомненно, за этим крылась какая-то старая тайна, но разговор предстоял серьезный, невозможный без дяди Игоря и Жилинского-старшего, который тоже мог что-то знать. Надевать фамильный перстень я побоялась, да и по размеру он больше подходил для мужской руки: не хватало еще, чтобы у меня он упал и потерялся. Была мысль присоединить украшение к кулону, который я всегда носила на шее и который первым делом заметил Елисеев, но я сразу ее отвергла: лучше спрятать с видного места подальше. Кажется, в доме даже завалялась пара маленьких коробочек для колец.

Я уже собиралась отправиться снова перелопачивать бабушкин шкаф, как проход мне загородил старший брат, и на всякий случай я незаметно засунула кольцо в карман. До жути хотелось сказать Нику что-нибудь очень страшное, чтобы уничтожить его просто одним словом, но взгляд вовремя выхватил неестественно распухший нос и подбитый глаз, и одновременно с этим внутрь закралось нехорошее предчувствие. Оно подтвердилось парой секунд позже, когда вслед за братцем в столовую явился и его лучший друг с рассеченной губой: похоже, что они и правда подрались, и чую жопой, что я была основной причиной.

— Хорошо хоть на дуэли стреляться не удумали, господа, — ехидно произношу я.

— С чего ты вообще взяла? — спрашивает Костя с нотками обиды и возмущения.

— Чтобы сложить два и два, не надо быть гением мысли, — вместе эти два хоть и любимых, но придурка выглядят так уморительно, что мне стоит больших усилий сдержать смех. — Ладно, черт с вами, сидите здесь, а я за аптечкой.

После обработки честно полученных боевых ранений, которая проходит в полном молчании, я всё же осмеливаюсь спросить:

— Ну и каков итог, господа дуэлянты? — мне слишком страшно слышать ответ, хоть я и верю Косте, поэтому сразу же продолжаю: — В двадцать первом веке подобные решения принимаются без кровопролитий, причем в первую очередь спрашивают даму.

— Вот примерно к этому мы и пришли, — старчески покряхтывая, Ник поудобнее усаживается на диване. Костя смотрит на меня исподлобья, как будто сегодня у меня в комнате ничего не было и он еще не знает, что я скажу.

— Ну вот и славно, — я улыбаюсь. — Пиццу кто-нибудь будет?

Парни не успевают раскрыть рта, а я уже мчусь на кухню за посудой: есть опять очень хочется. Ник застает меня за подбором тарелок из одного набора, и я стараюсь скрыть раздраженный вздох. Ну что еще?

— Только не говори, что ты это всерьез, — произносит брат, то ли вопросительно, то ли с угрозой.

— Ты о чем?

— Я про тебя и Костю, — явственно слышу, что брат злится. Наверное, я бы тоже злилась, будь у меня такое разукрашенное лицо.

Сдержанно улыбаюсь, стараясь не провоцировать новый конфликт, хотя, по правде говоря, очень хочется.

— Я серьезна как никогда, — с вызовом смотрю ему в глаза. — Почему-то отношения Тали тебя так не заботят, хотя она твоя сестра не меньше, чем я.

— Гиблое дело, — ворчит Ник. — Там я устал бить ебальники еще пару лет назад, — видимо, брат всё-таки ждал грозы, но я ведь решила быть спокойнее.

Поборов желание рассмеяться — всё-таки я знала Талю, как никто другой, — отвечаю:

— Тогда чем лезть в чужие отношения, нашел бы себе девушку и доставал бы ее, — вижу, что брат хочет что-то сказать, но продолжаю: — Между прочим, ты потомок древнего княжеского рода, а ведешь себя как пацан. Я думала, ты и так давно в курсе, ведь в августе я жила у Кости, не помнишь?

На лице Ника — такая смесь эмоций, что так и тянет не то треснуть сковородой, не то задушить объятиями.

— Просто это было самым безопасным для тебя местом на тот момент, — с чувством объясняет он. — И вообще-то я следил, чтобы вы жили в разных комнатах и даже почти не пересекались, потому что видел, как Костя на тебя смотрит, — черт, а я тогда и правда не понимала, что происходит. И естественно, что Костя даже не намекнул тогда, в чем дело.

— Может, ты еще и выставил меня шлюхой или расписал, что он мне нахрен не сдался? Ну, чтобы наверняка, — наполненные злобой слова вырываются непроизвольно, и я даже не контролирую, что говорю. Жду, когда брат ответит, что я сошла с ума, он ведь никогда не сказал бы обо мне такого, но по его виновато-испуганному взгляду понимаю, что попала в точку.

Я плохо разбираю, что делаю, когда хватаю первый попавшийся под руку предмет — это оказывается как раз сковорода, которую забыли убрать из сушилки и сложить на место — и наотмашь бью Ника по лицу. Не имеет значения, как давно это было и столько всего произошло с тех пор: он заслужил.

— Не попадайся мне на глаза, — рычу сквозь зубы. — Ближайшие лет десять.

Не глядя забираю из ящика первые попавшиеся тарелки — естественно, все разные — и, отпихнув старшего брата в сторону, как можно быстрее покидаю кухню: ссора с Ником нисколько не уменьшила мое желание поесть пиццы — той самой, по семейному рецепту. Уже в коридоре натыкаюсь на обеспокоенного Костю, который, судя по всему, направлялся как раз к нам.

— Что за шум там был?

— Не парься, это семейное, — я успокаивающе улыбаюсь, а затем, под локоть уводя парня обратно в столовую, шиплю: — Почему ты сразу не сказал мне про Ника? — он молчит. — Ты понимаешь, что если бы не дурацкое стечение обстоятельств, то я бы и не подумала тебя прощать?

С невозмутимым видом закрыв дверь, Костя аккуратно вынимает тарелки у меня из рук и ставит их на стол, и, кажется, совершенно не обращает внимания на всё, что я говорю. Агрессия, которой во мне поубавилось после того, как приласкала брата по лицу, вновь растет, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не наорать на Костю.

— Ты… Да ты… — от переизбытка эмоций я не сразу подбираю нужные слова, но когда у меня получается, то они уже не нужны: парень затыкает меня поцелуем, и делает это так мастерски, что у меня подкашиваются ноги.

Это уже забытое, какое-то далекое летнее ощущение, когда человек рядом — твой, и можно делать с ним всё, чего душа пожелает. Хочется хорошенько треснуть, но вместо этого я поддаюсь чувствам иного рода и обвиваю руками крепкую шею. Под Костиным напором я всё же отступаю назад, и, стоит мне упереться ягодицами в столешницу, как блондин приподнимает меня и усаживает наверх. Обхватив ногами его торс, я притягиваю парня еще ближе, напрочь забыв о том, что мы находимся в столовой, и в любой момент сюда может зайти кто угодно. Окончательно перестаю соображать, когда Костя отстраняется: всё внутри меня просто вопит о продолжении.

— Главное, что сейчас мы вместе, — тихо отвечает парень, всё еще нависая надо мной. Наверное, всё-таки лучше было бы его стукнуть. Вместо этого я спрыгиваю со стола и принимаюсь разогревать пиццу.

Когда в столовую заходит Таля, мы уже доедаем по второму огромному куску. По умственному процессу, отраженному на лице сестры, можно сделать вывод, что она обо всем догадалась: наверняка совсем недавно она видела и Ника. Я рассказываю про Зою, которую знал и Костя тоже, и понимаю, что мы даже не сможем похоронить ее по-человечески: мы ведь понятия не имеем, где ее тело. С Димой я поговорю позже, хоть и пока не решила, рассказывать ему всю правду или нет. Наверное, он имеет право знать, что эта пятнадцатилетняя девчонка любила его больше жизни, но с другой стороны, для чего ему? Это честно, но вряд ли уже сделает его жизнь лучше. Наверняка Диме сейчас в сто раз хреновее, чем всем нам вместе взятым, и не мне добавлять еще.

— Я уже связался с отцом, — говорит Костя. — Он и ваш дядя сейчас в отъезде, обещали вернуться к завтрашнему утру. На восемь назначена встреча. Сначала обсудим всё в семейном кругу, а к половине десятого подъедут и остальные.

— А что с Елисеевым?

— Жив и здоров, — со злостью выплевывает парень.

До самого вечера Ник честно не попадался мне на глаза, хотя и сам вряд ли горел желанием меня видеть; я бы подумала, что его и вовсе нет дома, но уличная обувь стояла на коврике в прихожей, а сам брат, скорее всего, отсиживался у себя на чердаке, который гордо именовал вторым этажом. Паша с Люсей, поужинав с нами, уехали к себе домой, хоть Таля и предложила им остаться на ночь: диван в гостиной, где почему-то почти никто не проводил свободное время, был раскладным.

Я упустила момент, когда сестра стала такой хозяйственной и гостеприимной, но она уже намеревалась постелить в гостиной Косте, которому точно нельзя было никуда уезжать на ночь глядя: по сути он еще не закончил реабилитацию, и даже такие нагрузки, как вождение в позднее время, были вредны. Шепнув Тале, что разберусь с этим сама, я утаскиваю парня в свою комнату.

— Это неудобно как-то, — смущенно возражает он. Надо же, еще утром его всё устраивало. В автобусе, надо сказать, тоже.

— Неудобно, когда сын на соседа похож, — ворчу я.

Костя делает последнюю попытку:

— Ник…

— Перебесится, — безапелляционно ставлю точку. — Первые сорок лет детства самые тяжелые.

Засыпать вместе — ничуть не менее приятно, чем просыпаться. Правда, среди ночи я несколько раз подрываюсь, потому что мне снятся трупы и море крови, и, хоть в моих снах я просто наблюдаю со стороны, но мне кажется, что всех этих людей убила я. Кошмары ощущаются настолько по-настоящему, что после пробуждения нестерпимо тянет бежать, но непонятно, куда: то ли спасать мир, то ли в окно. Чертыхнувшись, вспоминаю, что комната на первом этаже, и это начинает понемногу возвращать в реальность.

— Маленькая, ты чего? — спросонья спрашивает Костя. Часы показывают четыре часа утра. Надеюсь, я хотя бы не кричала во сне.

Собираюсь огрызнуться, что никакая я не маленькая, но вместо этого доверчиво жмусь к теплу ставшего таким родным человека.

— Я убивала людей, — испуганный шепот, как будто прямо сейчас должно произойти что-то непоправимое. — Не только вчера, еще летом, но тогда это было как-то издалека, я даже не видела их смерть и не осознавала, что сделала, — мне по-настоящему страшно, и я не знаю, что с этим делать.

— Тише, — парень мягко гладит меня по волосам, — всё хорошо. С нашей жизнью иногда это необходимо, — его голос, такой уютный и спокойный, вселяет надежду.

Спать больше не хочется, и я поднимаюсь, чтобы соорудить на всех более-менее приличный завтрак. Я чувствую себя полностью разбитой: даже вещи надеваю вчерашние, а уговоры самой себя взять в руки хотя бы расческу, чтобы не заработать колтунов, занимают еще несколько минут. Пока я взбиваю омлет из десятка яиц, Костя заваривает нам кофе, колдуя над туркой что-то непонятное.

Глоток бодрящего напитка возвращает меня к жизни, а допив чашку, я готова даже на такой подвиг, как легкий макияж: у меня под глазами такие синяки, что Костя, увидев их, наверняка только чудом не стал заикой. Потихоньку дом просыпается, и я вывожу Бродягу на прогулку: мне тоже не помешает свежий воздух. Времени хватает как раз, чтобы вернуться к завтраку — Ник демонстративно отказывается и уходит обратно к себе есть кривоватый бутерброд собственного приготовления — а потом отправиться на собрание. Костя всё еще недоволен, что его отец в какой-то степени втянул меня в это, но в итоге признает его правоту: нельзя обезопасить меня против моей воли, так лучше уж тогда научить защищаться от реалий такой жизни.

Дима едва может встать с кровати, но всё-таки едет с нами, несмотря на Талины протесты и угрозы вызвать медиков, которые точно никуда его не отпустят. Чтобы успокоить внезапно разыгравшиеся нервы, я грызу предусмотрительно захваченное с собой яблоко: это действительно помогает. Мы добираемся довольно быстро, несмотря на то, что обычно в такое время вся Москва стоит в пробках. Димас ехидно улыбается и говорит, что просто у нас «блатные номера» — я хочу спросить, что это значит, но решаю отложить вопрос на потом: мы уже на месте.

По мере того, как я подробно рассказываю о времени, проведенном у Елисеева, дядин взгляд меняется со строго-сурового на ласковый и полный доброты: неужели он наконец перестанет быть вечно недовольным мной и начнет хоть немного уважать хотя бы за то, что я принесла действительно стоящую информацию? Нащупав в кармане джинс впопыхах засунутый туда перстень, про который я уже успела забыть, извлекаю его на свет и показываю всем: в основном, конечно, дяде, ведь если кто-то и обладает хоть какими-то сведениями, то только он.

— Их было несколько, — вспоминая давно забытую историю, дядя чуть прикрывает глаза. — Отец, твой дед, изготовил несколько точных копий, не поскупился даже на натуральные камни, чтобы было не отличить. Где находится настоящее кольцо и как его распознать, не знала ни одна живая душа, кроме его самого. Если кто-то еще мог быть в курсе, то только твоя мама.

Помолчав с минуту и собравшись с мыслями, дядя начинает рассказ.