Горят огни

Глава 34. Ночь как конец света

Спустя полчаса недлинной, но занимательной истории мне нужно время, чтобы все обдумать, но ситуация требует быстрых решений. Черт, как же сложно. Даже ведь не понять, верить словам Яны Яхонтовой или нет: она играла свою роль так хорошо, что ее я бы стала подозревать в последнюю очередь; нет ни одной гарантии, что она не врет и сейчас.

— Я рассказала вам все, что знаю, — с едва уловимой горечью подытоживает она. — Взамен хочу попросить, чтобы моя смерть была быстрой.

— Смерть? — переспрашиваю я. — О чем ты?

— Расплата за предательство, — тихо поясняет Таля, но ее голос отдается эхом от стен и как будто заполняет все пространство вокруг.

Нерушимый закон, который существовал веками, во все времена, справедлив. Мне даже и возразить-то нечего. Все правильно и честно.

— Нет, — неожиданно даже для себя произношу еще до того, как девочки успеют что-то добавить. — Так нельзя, — внутренний голос услужливо шепчет, что так не только можно, а даже нужно, — ты призналась сама, — обращаюсь к Яне. — Я не знаю всех тонкостей, как принято в таких ситуациях, но внутри семьи мы решаем сами, и я, — сердце колотится как бешеное, ведь неправильный выбор гарантированно погубит всех нас, — не хочу тебя убивать.

Во взгляде Яны Яхонтовой читается понимание, а на лице — горькая усмешка.

— Хотите использовать меня как приманку для, — она запинается вдруг, — Синицына? — подчеркнуто называет его по фамилии, впервые за весь рассказ. Скорее утверждает, чем спрашивает. — Он ведь попытается достать меня во что бы то ни стало.

Я поджимаю губы.

— Даже не думала об этом, хватит с тебя. Если понадобится выйти на него — мы найдем, как.

— Спасибо, — голос Яны Яхонтовой бесцветно шелестит уже напротив двери. — Могу я идти? — уточняет она.

— Конечно, — одновременно киваем мы с Талей. — Только не смей покидать особняк, — добавляю я, — пока что слишком опасно. Вообще веди себя, как обычно, пока мы не решим что-нибудь.

— Я не боюсь, — упорствует Яна. — Я знала, на что иду.

Несмотря ни на что, она держится ровно и с достоинством, хотя ее жизнь могла оборваться прямо здесь, без лирических отступлений и последних желаний, как это и бывает обычно. Я так и не улавливаю до конца, почему же Яна решила переметнуться от Синицына к нам, если мы вряд ли смогли бы ее вычислить: очень уж хорошо она скрывалась — и оттого еще сложнее принимать теперь любые ее слова за правду. Она ведь могла просто не идти против Синицына, плыть по своему течению, и ей жилось бы, пожалуй, гораздо проще.

— Мы тоже знаем, — устало провожу ладонью по лбу, пока легкие напитываются прокуренным воздухом кабинета, — именно поэтому я прошу тебя не покидать особняк, — повторяю с нажимом. — Пока что всего лишь прошу.

Когда дверь за Яной закрывается, мы с сестрой ошарашенно таращимся друг на друга. Она, как и я, отчаянно пытается осмыслить происходящее, дать хоть какую-то оценку, не говоря уже об объяснении. Если бы Яна была в этой истории самой простой запуганной девочкой, то даже винить ее было бы стыдно, но все ведь совсем не так. Она как будто и не понимала сначала, на кого именно работает, и со стороны Синицына было очень умно завести такого шпиона: редкая женщина, влюбившись по уши, заметит, что мужчина ей манипулирует. Редкая женщина — особенно русская — не пойдет на любые риски ради него.

Вроде как Яна и сама догадывалась о темных делишках, которые замышлял Синицын, но не переживала: помимо чувств в ней взыграла жажда свободы, какой у нее никогда не было дома, и лучшей жизни, которую она могла бы получить. Ожидаемо вскоре у них случился разлад, как это часто бывает, когда спадают розовые очки; у меня почему-то складывалось стойкое ощущение, что эти самые очки по случайности смахнул и вдребезги разбил Ник, пробегая мимо. Если это так, то все факты — ну или почти все — ложатся на свои места. Почему-то теперь казалось, будто Ника и Яну что-то связывало еще до новогоднего приема, где они, как я думала, встретились впервые.

Я решаю зайти издалека.

— Скажи, а ты видела Яну Яхонтову раньше?

Таля качает головой.

— Нет, вообще ни разу. Да мама и не подпускала меня к делам, так что даже случайно пересечься с Яной мне было негде.

— Ну мало ли Ник мог вас познакомить, — признаюсь я. — Мне показалось, что они виделись раньше. По крайней мере, они так странно реагировали друг на друга с самого начала, что для любви с первого взгляда перебор.

Сестра усмехается.

— Ник, конечно, знакомил меня со столькими своими девушками, что я устала их считать, — все это я, конечно же, пропустила, но могла представить, — но Яны Яхонтовой среди них не было. Да и не похожи они на бывших.

Я принимаю слова Тали на веру: у нее-то уж больше опыта, чем у меня, чтобы судить о таком. Если бы была Зоя, она бы просто прочитала обоих как открытую книгу, даже не напрягаясь, и туманными наводящими фразами подсказала бы нам ответ, но Зои нет здесь сейчас. Зои в принципе нет.

— Выспрашивать у Ника не вариант, — вздыхаю я, — а Яна ни за что в жизни не расскажет. Не об этом.

Таля, вопреки всему, что я о ней когда-либо знала, снова берется за сигарету. Выдыхает дым, делая воздух в комнате еще более плотным и осязаемым.

— Нику вообще лучше не говорить.

— Предлагаешь просто сделать вид, что Яна никогда за нами тут не шпионила? — вопросительно выгибаю бровь, а внутри в это время бушует ураган эмоций. — Лучше уж тогда было пристрелить ее прямо здесь, и дело с концом, — взрываюсь наконец, выплескивая все, что накопилось за время разговора. — Да, я не хотела ее убивать, — отвечаю на вопросительный взгляд сестры, — но врать семье еще хуже, мы тогда и сами получимся предателями, — заканчиваю уже шепотом. — Мы должны всем рассказать. Можем подать информацию более мягко, чтобы не возникало вопросов.

— Есть идеи? — исподлобья уточняет сестра, оставляя незатушенный бычок в пепельнице. Вздохнув, иду открывать окно, чтобы проветрить этот ужас. — Потому что у меня, например, закончились.

Я хочу возразить, что конкретно сейчас они и не начинались, но мы с Талей переглядываемся совершенно случайно и читаем друг друга по глазам.

— Нику нельзя знать про Яну и Синицына, — синхронно выпаливаем мы. — Шут с ним, с предательством, разберемся, не маленькие, — продолжаю я, вышагивая вперед-назад по кабинету. Таля следит за мной внимательными зелеными глазами. — Но про то, что они встречались, он узнать не должен, — шумно выдохнув, заканчиваю мысль.

— Он и так страдает по ней, а новость о том, какие отношения связывали Яну и Синицына, окончательно его добьет, — соглашается сестра.

— Не только, — качаю головой. — Если он узнает, то лично ее задушит, и все наши попытки ее защитить пойдут насмарку. Но получается, что этот факт ее биографии мы вообще никому не раскроем, чтобы никто случайно не проболтался Нику.

— Ну вот, а только все стало налаживаться, — удрученно вздыхает Таля. Она вообще в последнее время очень много и тяжело вздыхает, но, пожалуй, эта привычка уже прочно закрепилась за каждым из нас. — Созываем собрание, получается?

Представив сонного Костю, выдернутого из постели, и раскрашенное лицо Димаса, а вдобавок вспомнив ехидную рожу Аникеева, я прихожу к выводу, что это не лучшая идея.

— Для начала семейный совет, — во взгляде Тали читается уважение, — а дальше и посмотрим, нужно ли выносить вопрос на широкую аудиторию. Но все завтра, а пока, — я задумалась, — разумно будет приставить охрану к Яниной комнате и на всякий случай — под окна, чтобы не надумала вдруг сбежать.

Мне искренне хотелось верить, что Яна Яхонтова здесь проявит благоразумие и убегать не станет, тем более, что за пределами особняка ее ждет не дождется взбешенный Богдан Синицын, который точно не примет во внимание просьбу о быстрой и легкой смерти.

— Тебе не кажется, что трудновато будет объяснить охране суть дела? — ненавязчиво интересуется Таля. — Яна ведь часто встает к Дементию Кирилловичу, спускается на первый этаж, потом обратно — так просто и не уследишь.

Покопавшись в телефоне, я хоть и с большим трудом, но нахожу график работы охраны. Всего-то удостовериться, что завтра работает Гена или хотя бы Иван, закаленные девяностыми и безошибочно понимающие любые задачи даже без слов.

Приблизив фотографию, чуть не плача отмечаю, что этой ночью дежурит Петя, совсем недавно пропустивший в особняк постороннего. Нет, ему точно нельзя доверить Яну Яхонтову.

— Только не говори, нам с тобой опять всю ночь придется страдать херней? — осторожно уточняю у сестры. — Не знаю, как ты, а я четвертую ночь подряд тупо не выдержу.

— Вместо школы отоспимся, — Таля пожимает плечами. — Или ты после семейного совета собираешься на последние уроки?

Конечно же, ни на какие уроки я не собиралась, раз такое дело, но в очередной раз перебрасывать работу в офисе на другой день тоже очень не хотелось. К тому же, гораздо приятнее хотя бы выглядеть свежей и отдохнувшей, но в условиях отсутствия сна даже такая малость становится невыполнимой задачей.

— Я просто не хочу завтра с утра выглядеть как сонный упырь, — предпринимаю последнюю попытку, в глубине души уже понимая, что проиграла.

Сестра задумывается, но почти сразу ее лицо озаряется лучезарной улыбкой — господи, где ж она еще и силы улыбаться берет после сегодняшнего?

— Будем дежурить по очереди, — уверяет она. — А чтобы не шататься туда-сюда всю ночь и случайно не разбудить парней, то и спать останемся там же. Пошли за пледами, — и Таля тянет меня за руку прочь из кабинета, да так шустро, что я еле успеваю его запереть.

Мы сооружаем гнездо из подушек и одеял в алькове посреди коридора гостевого крыла. Напротив есть выход на балкон, и я радуюсь двум вещам: во-первых, весь особняк утеплен хорошо, и нам с балкона не дует, а во-вторых — не нужно ходить далеко, чтобы покурить. С другой стороны, в свои часы так называемого дежурства я должна бдеть под Яниной дверью и никуда не отлучаться, даже на балкон, а то рискую ее упустить — если Яна Яхонтова, конечно, вообще соберется покидать свою комнату этой ночью.

В спальню я вернулась уже только под утро. Хоть мы с Талей и договорились меняться каждые два часа, но половину ночи все равно провели за поеданием чипсов и шоколадок, которые сестра притащила с кухни, и обсуждением всякой ерунды вроде старых добрых сериалов или цветов туфель, которые обещают быть в моде весной, как будто последнего года в нашей жизни и не было вовсе.

На полу возле шкафа сиротливо валялась черная толстовка, которую я, переодевшись, забыла отнести в корзину для стирки. Словно испугавшись за одну из немногих по-настоящему дорогих мне вещей, я поспешно схватила ее и прижала к груди. Эта кофта осталась буквально единственным, что я привезла с собой из Лондона. Джинсы уже давно протерлись во всех непотребных местах, и их пришлось выбросить, потому что они были уже ни на что не годны. Старенькие балетки догрыз Бродяга, а кожаный рюкзак, и раньше не первой свежести, за прошлое лето совсем истрепался, молния проржавела от дождей, и к зиме пришлось попрощаться и с ним. Тот ворох жуткой вульгарной одежды, которой я притащила с собой целый чемодан, я недрогнувшей рукой выбросила еще осенью, когда наводила в своей комнате порядок.

Если бы четырнадцатилетней мне кто-нибудь сказал, что модная одежда — не единственный способ добиться уважения, а мои прошлые одноклассники — вряд ли те люди, от которых мне следует его добиваться, может, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому? Хотя нет, ну конечно нет. Я бы, наверное, попросту не поверила в такое.

Когда я возвращаюсь из прачечной и снова закрываю за собой дверь в спальню, меня настигают звуки первого будильника.

— Семейный совет в десять, так что школа отменяется, — скрестив руки на груди, присаживаюсь на кровать рядом с Костей. — Ты ведь сможешь соорудить себе больничный?

— И это вместо «доброе утро»? — ворчит парень в перерывах между недовольным мычанием. — Что такого случилось, что нельзя перенести на вторую половину дня?

Очень хочется расписать в красках прямо сейчас, но я берегу силы, хотя во мне плещется около двух литров энергетиков, позаимствованных у Марса, который оказался их большим любителем и включил в список субботней закупки целую коробку. Мы с Талей, решив не ломиться к нему в комнату ради такой мелочи, просто стащили несколько банок из холодильника, восполнив поредевший ряд милой запиской о том, что обязательно все вернем к следующему вечеру. В конце концов, этот Марс даже не скидывался на свои энергетики, так что жаловаться ему не на что.

— Доброе утро, — я награждаю заспанного Костю ослепительной улыбкой и легким невесомым поцелуем. — Можешь не спешить, сейчас еще даже шести нет.

Кое-как сползая с кровати, я уже предвкушаю долгожданный душ, до которого я волей судеб не добралась вчера. Только за это Яну Яхонтову можно было возненавидеть, но у меня почему-то не получалось.

Не проходит и пары секунд, как парень мягко, но крепко перехватывает мою руку. Вроде обычное прикосновение, нежное даже, но если дернуть — не отпустит.

— Опять не спала всю ночь? — скорее утверждает, чем спрашивает. Не дожидаясь моего вопроса, сразу поясняет: — Ты никогда не встаешь так рано.

Вздохнув, я киваю — а что еще остается?

— Я не должна тебе говорить до совета, — нервно кусаю губы. Всего-то четыре часа.

— Тогда не говори, — парень пожимает плечами с напускным безразличием.

Как же хочется иногда, чтобы он просто запретил мне куда-то лазить по ночам, прилепил к себе и решил бы вместо меня. Ах, да, с самого начала он именно это и делал, а в итоге добился только моего побега. Отрезвляющее напоминание о том, что я сама выбрала быть сильной, а иначе я просто не выдержу долго, опять сбегу.

— Но я скажу, — продолжаю, будто не услышав брошенной им фразы. — Мы с Талей всю ночь следили за одним человеком, чтобы ничего не натворил, — как объяснить лучше, я не знаю.

Лицо парня светлеет.

— Все-таки не доверяете этому Сатурну? — понимающе улыбается он.

Я просто стараюсь не закатывать глаза, хотя сейчас очень хочется.

— Его зовут Марс, и, кстати, он чист — мы проверяли от и до. Дело совершенно в другом человеке, но большего я сказать пока не могу, — в качестве извинения беру его лицо в свои ладони и оставляю на губах легкий поцелуй. — На семейном совете все узнаешь, но до него мы с Талей обещали друг другу никому не рассказывать.

Костя нехотя соглашается, потому что спорить бесполезно, только время потратим зря. К тому же, и правда четыре часа подождать всего.

Я могла бы сказать и сейчас, могла бы — мы с Талей, в общем-то, не договаривались, скорее поняли друг друга без слов. Но Костя не смог бы скрыть реакцию на новость, особенно утром, спросонья, и Ник наверняка спросил бы, в чем дело. Мне было прекрасно известно, что от лучшего друга у Кости утаивать не вышло бы, пусть даже каких-то жалких четыре часа. Несмотря на все разлады в прошлом, которым я была причиной, эти двое всегда, может, даже до моего рождения еще, были чем-то большим, чем друзья — почти как братья. Мне ли было не знать, что такие связи бывают не менее, а порой и куда более крепки, чем родственные?

Но и родственные связи, конечно же, никто не отменял.

Именно поэтому, когда часы бьют десять, а мы размещаемся в только что выбранной нами уютной гостиной в бирюзово-золотых тонах, мне очень сложно смотреть Нику в глаза. Ощущение складывается, как будто не Яна, в которую старший брат влюблен без памяти, нас предала, а я — его.

Яна Яхонтова на совете не присутствует: мы решили пригласить ее позже, если понадобится. Вот тут Таля уже привлекла Марса, чтобы следил — и охранял, потому что мы не знаем наверняка, что и как Синицын может придумать, чтобы ее достать. Надеяться на то, что он забьет и забудет, настолько рискованно, что даже глупо. Я уже достаточно разобралась в неписаных законах нашего мира, чтобы это понимать.

Излагая суть дела и пересказывая историю Яны, мы с Талей то и дело переглядываемся, чтобы случайно не сболтнуть лишнего. Все проходит довольно гладко: хоть парни и засыпают нас вопросами, на которые мы не знаем ответа, потом мы все вместе строим логические цепочки и рассуждения, проясняя ситуацию еще больше.

— Какими именно сведениями владеет Синицын? — уточняет Костя, потирая виски. — Может, ничего существенного? — надежда в его голосе до того неискренняя, что вопрос оказывается чисто формальным. Может, чтобы подбодрить Ника.

Старший брат как раз отмалчивается, хотя старается поддерживать разговор, как будто все в порядке, держится хоть и отстраненно немного, но с присущей ему жесткой решимостью, и выдает его только неестественная бледность и искусанные в кровь губы. Глупый, прячет все, что на душе, как будто до сих пор не верит, что мы — семья. Еще ведь только вчера я подумала, что брат окончательно оттаял и стал по-настоящему нам открываться.

Каждый раз, как мой взгляд, случайно или нет, падает на Ника, меня до боли знакомо раздирает изнутри, как будто это я виновата во всем. Точно так же было после аварии — это я очень хорошо помню, хоть и было это теперь как будто вовсе не со мной.

Таля нервно сглатывает, видимо, решая, говорить или нет. Вздохнув, признается:

— Я находила у себя жучок, — тихий, упавший голос.

Не дав никому толком осмыслить это заявление, сразу добавляю:

— Зато у нас теперь есть столько закрытой информации о Богдане Синицыне, сколько мы и представить не могли.

— Да Синицын просто пидор, что тут представлять, — ворчит Костя еле слышно, и часть фразы приходится угадывать.

Ник складывает руки в замок, и такой жест, зная брата, не предвещает ничего хорошего.

— Разницы нет, — отрезает он. — Как будто помощь нам может искупить вину.

— Не может, — сразу соглашаюсь я. — Именно поэтому Яна не разгуливает сейчас по дому, — на этих словах брат бледнеет еще сильнее, выдавая истинные эмоции с головой, — а сидит под охраной в своей комнате, — Ник облегченно выдыхает, чересчур шумно, чтобы это осталось незамеченным для всех.

Все и так уже в курсе — Димас, вероятнее всего, догадался сам, — поэтому тактично молчат.

— И что теперь? — может показаться, что брат спрашивает в пустоту, но я чувствую, что он обращается почему-то конкретно ко мне.

Господи, да как же ему сказать-то.

— Мы не будем ее убивать, — слова даются через силу, но затем наступает небывалая легкость: груз решения теперь разделяется на всех нас. — Но, конечно, безнаказанным такое оставаться не должно.

Мы по очереди накидываем варианты, что можно сделать, но смерть и правда оказывается одним из самых гуманных способов расплаты.

— Пусть пока так и сидит в комнате под арестом, — махает рукой Костя, — а там уже что-нибудь придумаем.

Внезапный холодок по коже заставляет меня вздрогнуть: возможно, когда-то так решалась и моя судьба, если побег из дома можно было считать предательством семьи. Я ведь тоже потом сидела в четырех стенах, только в моем распоряжении была не одна комната, а почти целый дом. Теперь я, кажется, понимаю, почему меня в прошлом августе держали взаперти, и Костя прав как никогда: помимо домашнего ареста это еще и самая надежная защита из всех возможных.

Мы сходимся на том, что общее собрание все-таки нужно — хотя бы предупредить всех — и лучше с ним не тянуть, поэтому назначаем на вечер. Заодно будет, что обсудить с Марсом, он ведь должен был разработать примерный план как раз к сегодняшнему дню.

Пока Таля с Димой собираются в офис, просить у наших химиков сделать какое-нибудь отмывающее чудо-средство, я лихорадочно думаю о том, с кем же оставить Яну. Говорить ее родным не хотелось, но можно усилить охрану на территории и в самом особняке.

А еще побыстрее расправиться с Синицыным, а то не сегодня завтра он поймет, что его птичка вырвалась на волю, и нагрянет за ней прямо к нам. Закончить мысль не удается: она теряется в шорохе одежды за спиной и прикосновении холодных пальцев к запястью, и я, отступив от дверей обратно, внутрь гостиной, удивленно оборачиваюсь.

— Спасибо, — одними губами произносит Ник.

— За что? — пожимаю плечами. Ответ мне известен, но старший брат слишком долго мнется, чтобы его озвучить, поэтому приходится самой. — Я сохранила жизнь Яне не из-за тебя, а потому, что Синицын сделал ее жертвой обстоятельств.

В какой-то степени так и было. Редкая женщина, разочарованная и обманутая, не приложит все силы, чтобы стереть обидчика в порошок. Богдан Синицын, не захотевший отпускать ее, сам сотворил оружие против себя же. «Или просто подкинул нам очередную проблему», — услужливо подсказывает внутренний голос.

— А если бы нет? — со страшными, совсем сумасшедшими глазами спрашивает брат, на этот раз по-настоящему хватая меня за руку. — Если бы, допустим, это было полностью ее решение? — я только открываю рот, чтобы сказать, что не собираюсь играть в эти «если бы», как Ник продолжает: — Если бы мы с ней были вместе, например, и потом открылась бы такая правда, — он выжидает паузу, — что бы ты выбрала?

Я едко ухмыляюсь.

— Предоставила бы выбор тебе.

И вот не жалко, ни капельки не жалко и даже не стыдно, потому что еще свежа память, как из-за Ника мы с Костей чуть не потеряли друг друга навсегда. Но мимолетное удовлетворение от маленькой мести сменяется новой волной вины, и я, убедившись, что все покинули гостиную, порывисто обнимаю брата в знак поддержки.

Ведь родственные связи все-таки никто не отменял.

— Мы найдем выход, обещаю, — дотягиваюсь, чтобы потрепать его по плечу.

— Я сам, — коротко, но очень веско бросает Ник, сжав челюсть.

Его взгляд становится цепким и сосредоточенным, как будто он уже что-то решил, но я не задаю вопросов: с таким вот твердым и суровым «я сам» не спорят. Он уже не маленький и уж тем более не нуждается в опеке младшей сестры — уж тем более, такой бедовой, как я. Но все же в глубине души поселяются сомнения, что Ник со всей присущей ему фамильной Снегиревской импульсивностью еще натворит дел, расхлебывать которые неизменно придется всем вместе, и хорошо бы хоть издалека его проконтролировать: если не ради него самого, то хотя бы для общей безопасности.

Вообще-то, нам было бы неплохо поторопиться и вклиниться в машину к Тале и Димасу, ведь я как раз настроилась на продуктивную работу в офисе, но стоило зайти в комнату, чтобы переодеться во что-то более подходящее, как я была самым что ни на есть хулиганским образом перехвачена Костей.

— Я никуда тебя не пущу, пока не выспишься, — то ли в шутку, то ли нет, предупреждает парень.

Глядя в зеркало на свои мешки под глазами, куда помимо урожая картошки уместилась бы еще пара бездомных котят и целый погреб с бабушкиными закатками, я хочу возразить, что на это понадобится лет десять, но внезапно — а может, вполне ожидаемо? — не нахожу сил даже на это, и просто молча даю Косте переодеть меня в его самую удобную футболку. Словно со стороны наблюдаю, как парень укутывает меня в кокон из одеяла на нашей кровати и понимаю, что бесконечно ему за это благодарна: сама я бы ни за что этого не сделала и честно дожидалась бы позднего вечера, чтобы уснуть, как надо, хотя в глубине души понимала, что к ночи наверняка найдется еще какое-нибудь неотложное дело, и сон снова придется отложить до лучших времен.

Честно говоря, порой мне кажется, что все лучшие времена давно уже закончились, а новые не наступят, и мы просто медленно летим в пропасть, как мотыльки — на свет.

Костя плотно задергивает шторы, чтобы мне не помешало солнце, хотя на такие мелочи я давно уже не обращала внимания. Я только пытаюсь еще что-то ворчать о делах, которые не сделают себя сами, и о том, как безответственно с моей стороны просто завалиться спать посреди дня. Постояв с минуту над кроватью, словно обдумывая что-то, парень просто молча ложится рядом и притягивает к себе, обнимает поуютнее.

Сразу становится тепло и хорошо.

Когда я просыпаюсь, Кости рядом не оказывается. От этого сразу чувствуется грустная пустота, но стоит лениво выбраться из кровати и подойти к окну, чтобы в душе разлилось приятное умиротворение: еще светло, а это значит, что до назначенного собрания еще далеко, а в особняке сейчас никого, кроме прислуги и Яхонтовых в неполном составе.

Размеры дома таковы, что проще позвонить на мобильный, чем разыскивать человека по трем этажам, когда его нет в спальне, но мне почему-то нравится искать самой, бродить по коридорам и лестницам, думать, где же он может быть. Находить Талю всегда легко: она очень любит гостиную с малахитовым камином и большую столовую и терпеть не может библиотеку. Диме, кажется, все равно, где находиться, и каждый раз я натыкалась на него в самых разных местах. Ник предпочитает в особняке самые удаленные и уединенные места, но если встречаешь где-нибудь Яну Яхонтову — он наверняка поблизости.

С Костей тоже оказалось довольно просто: парню нравилось находиться на кухне, когда там нет поваров, и в своем кабинете, где он любил не только работать из дома, но и просто подумать в тишине. Я, по природе своей испытывающая настороженность к людным местам, очень его понимала.

В этот раз, правда, я замечаю Жилинского совершенно случайно, проходя мимо голубой гостиной, напоминающей волшебно-красивые залы в старинных дворцах, по которым водят экскурсии. По комнате разносится пряный запах глинтвейна, такой завораживающий, что мне кажется, будто уже чувствую на языке сладко-терпкий вкус горячего вина и специй, хотя до столика с бокалом еще несколько шагов.

— Сколько времени? — зеваю, прогоняя остатки сна.

Вытянув ноги на диванчике, Костя задумчиво листает на ноутбуке какой-то документ: наверняка договор или отчет — и даже не дергается от неожиданности, даже не моргает, только лениво щурится, всматриваясь в правый нижний угол экрана.

— Половина пятого. Глинтвейн будешь?

— Мог бы и не спрашивать, — улыбнувшись, подхожу ближе и делаю глоток. Во рту разливается приятное тепло, приправленное кислинкой лимонной дольки и легкой жгучестью коричной палочки в бокале.

Мягко рассмеявшись, Костя ловким движением руки утаскивает меня на диван, и я, еле удержав равновесие, приземляюсь рядом с парнем. Отхлебнув из бокала еще, понимаю, что случайно приговорила уже половину напитка, и, отставив его обратно на столик, обращаю все внимание на ноутбук.

Когда я, выспавшись, полна сил и энергии, хватает всего лишь пробежаться глазами по экрану, чтобы уловить суть.

— Это же чистейшей воды компромат на, — вчитываюсь в инициалы, — какого-то Дайнеко, — фамилия кажется знакомой. — Подожди, это не тот Дайнеко, который в девяностые, если верить слухам, увозил и продавал людей в рабство на Ближний Восток?

— Он самый, — подтверждает Костя, — только это были и не слухи. А если верить документу, то он и до сих пор этим промышляет.

— Вот скотина, — вырывается у меня. Даже для нас это уже слишком. — Он ведь работает с Елисеевым, — скорее утверждаю, чем спрашиваю: я видела Дайнеко в нашем «списке ликвидации».

Парень снова кивает.

— Еще интереснее то, что прислал мне эту информацию Аполлон Иванович Кудрявцев, тоже союзник Елисеева.

С Кудрявцевым я никогда не пересекалась лично, но читала в семейных архивах, что когда-то он пытался работать с нами. Подробности уже стерлись в моей памяти за ненадобностью, но, кажется, его привлек в дело еще Елисеев, а потом Кудрявцев не сразу переметнулся к нему: все пытался наладить бизнес с нами.

— Это ведь его непосредственные подчиненные как-то подбросили в клуб Ника наркоту? — уточняю на всякий случай, хотя прекрасно знаю ответ. Именно Кудрявцев контролировал всю наркоторговлю в столице, а где-то и за ее пределами. Наша семья тоже не была святой в этом плане, но наши каналы проходили вдали не то что от Москвы, а от всей страны в принципе: я читала что-то про Бразилию, Мексику и Китай, но трафик был давно налажен еще дедушкой, а теперь и подавно находился под контролем доверенных, но достаточно отдаленных лиц, чтобы в случае чего подозрения не пали на нас.

— Именно, — Костя со вздохом снимает очки, которыми пользуется только за бумажной работой, и потирает переносицу. — Кудрявцеву нельзя верить, но мотив подставить союзника у него имеется: они с Дайнеко уже не первый год пытаются оттяпать друг у друга сферы влияния.

Взгляд выхватывает отражение в зеркальной мозаике на стене: мои глаза сверкают недобро-озорным огоньком, и поначалу это даже пугает, но Костя спокоен, как будто видел это уже не раз и не два. Пожалуй, дело в том, что раньше в такие моменты рядом не случалось зеркал, и мне просто негде было увидеть притаившиеся во взгляде хищные искорки.

— Скоро будет минус два, — губы сами изгибаются в улыбке, — нам ведь ничего не стоит стравить их друг с другом в напряженный для обоих период.

— Верно, — ошарашенно соглашается парень. — Хотя такие приемы, вообще-то, мы оставили в девяностых, и уже лет десять так не делаем…

— Да пофиг, — перебиваю я, чувствуя, как улыбка расползается шире некуда.

По дороге на собрание Костя шутит, что такими темпами услуги Марса нам вовсе не пригодятся, к большому недовольству последнего. Марс вообще для меня непонятен: слишком взрослый для ровесника, но слишком юный для взрослого, он больше похож на ядовитую колючку, чем на адекватного человека. При этом он создает впечатление спокойного и рассудительного — но ровно до тех пор, пока в его поведении не начинает прослеживаться что-то раздолбайское, неизменно напоминающее мне нашего Тоху.

— Приехали, — объявляет Костя, когда машина останавливается возле знакомых ворот, а охранник приближается к нам, чтобы спросить пароль и пропустить на парковку. — Выходи, Сникерс, — в ответ на это Марс на переднем сиденье корчит недовольную рожу и совсем по-ребячески показывает язык, но послушно покидает машину. Возможно, его реакция и не предназначалась для наших глаз, но мы с Костей едва сдержали смех, наблюдая за отражением в зеркале.

На удивление, мы прибыли даже раньше, несмотря на пробки. Яну Яхонтову решили не брать с собой в целях ее и нашей безопасности: и без того пришлось оставлять дом под усиленной охраной и самим брать целую машину бойцов — на всякий случай. На такой же всякий случай Яне под присмотром опытного охранника Гены был оставлен ноутбук: «чистый», которым никогда не пользовались и которых у нас хранилось целых три штуки. Дима как-то настоял, мол, если чей-то сломается, можно сразу взять запасной, а при вводе личного пароля — еще и скачать все необходимые данные. Прежде, чем давать Яне ноутбук, все пароли Дима, естественно, поменял — тоже на всякий случай.

Не то чтобы ситуация, в которой пригодился запасной компьютер, соответствовала изначальным представлениям Димаса, но если на собрании потребуются показания Яны Яхонтовой, с ней можно будет связаться через скайп.

Конечно, гораздо важнее предупредить всех о непредсказуемости и опасности, исходящей от Богдана Синицына, а про Яну говорить вовсе не обязательно, мы ведь разобрались сами. Но эта девушка была, как ни крути, связующим звеном, без которого смысл происходящего отчасти терялся, погружая дальнейшее обсуждение и планирование в неразбериху.

— Сейчас опять скажут, что во всем виноваты мы, — скучающим тоном тянет Таля, болтая ногой под столом. — Сколько лет все шло еще более-менее, а мы с тобой взялись за дело — и сразу все не слава богу, — сестра хочет добавить что-то еще, но в дверях переговорного зала появляются первые люди, и мы мгновенно настраиваемся на серьезный лад.

Желающие услышать историю из первых уст появляются всего на тринадцатой минуте совещания. Задним умом я догоняю, что лучше было бы объявить Яну погибшей от семейного правосудия, пока мы не уберем Синицына из игры, да и в целом пока ситуация не утрясется. Теперь я очень понимаю и Ника, и Костю, когда летом они провернули такой же трюк, распространив новость о моей смерти, но изменить уже ничего нельзя.

Вызванная по скайпу Яна Яхонтова излагает все подробности уже на широкую публику, а я отмечаю про себя, что хоть она и не забыла наши с Талей наставления о том, что говорить, а что нет, но жалостливый вид делать не стала, гордячка. Я могу ее понять, ведь вела бы себя точно так же, но с главенствующих позиций иначе никак нельзя. С другой стороны, Яне при общей внешней невзрачности можно и вовсе ничего не изображать, и без того все видно.

— Хочу сказать, что Яна Яхонтова значительно упростила нам задачу, и полный компромат на Синицына будет готов теперь через пару дней, а не недель, — вступает Дима. Его лицо чистое, без малейшего намека на то, что еще утром огромное пятно из всех возможных видов краски не отдиралось даже вместе с кожей. — После возьмусь за Харитонова, — я бы откладывала Харитонова до последнего, но Димас настоял, убедив меня, что чем раньше он раскопает что-то полезное, тем лучше.

Про Кудрявцева и Дайнеко мы с Костей молчим: может, и не нужно никому знать о нашем участии их будущей стычке. А вот вопрос с Маликовым возможно решить только общими усилиями.

— Вадим Алексеевич, — с наигранно-дружелюбной улыбкой обращаюсь я к Аникееву, — есть небольшое дельце ради общего блага.

Аникеев делает такой вид, будто я уже забрала у него все самое дорогое, а теперь требую чего-то еще вдобавок, но быстро берет себя в руки.

— И чем же я могу быть вам полезен? — не менее наигранно, чем я, изгибает бровь.

— Вы наверняка слышали про Маликова Эдуарда Борисовича, — стараюсь зайти издалека и хоть немного подготовить почву. Дождавшись от собеседника короткого кивка, продолжаю: — Нам стратегически важно его устранить.

Аникеев неуверенно прокашливается, провалив попытку прозвучать внушительно.

— Насколько мне известно, я не занимаюсь предоставлением киллерских услуг, — в конце интонация вопросительно уходит вверх, лишь укрепляя мои позиции в разговоре.

— А убивать никого и не нужно, — заверяю я, очаровательно похлопав ресницами. — Более того, результат требуется не сиюминутно, — поудобнее положив подбородок на сплетенные в замок пальцы, я излагаю наш план.

К Маликову всего-то нужно заслать более-менее толковую девушку из Аникеевского эскорт-агентства. Было бы идеально, если бы она осталась с ним на месяц или два, чтобы добыть и какую-нибудь информацию, но собранное нами досье не позволяло надеяться на такую радость: ни с одной из своих пассий наш объект не был замечен даже дважды. Разве что Шахерезада могла бы увлечь его на продолжительное время, но рассказать столько сказок способна разве что работница телемагазина.

Если не питать ложных надежд, то девушек понадобится несколько, на разные мероприятия и выходы в свет, чтобы сделать итоговый план более детальным и точным. Мы еще не обозначили дату открытого столкновения с Елисеевым, но перед «днем икс» необходимо будет провернуть с Маликовым старый как мир трюк с клофелином.

— Не только с ним, но и с охраной, а по возможности — с гостями, — слышится из динамика Димасовского планшета. Черт, он забыл отключиться от звонка с Яной, и она снова услышала то, что не предназначалось для ее ушей.

— Боюсь, у меня нет девочек с такими талантами, — скалится Аникеев, заглядывая то в мои глаза, то в планшет. — Мастерицы, которым удается такое осуществить, прекрасно зарабатывают себе на жизнь и без моего покровительства.

— Я могла бы, — безразлично откликается Яна.

Я машу Диме, чтобы сбросил наконец вызов, потому что эта чертовка, к которой разом пропадает все сочувствие, похоже, не собирается делать этого сама. Но Дима закуривает и смотрит в другую сторону, не замечая моих манипуляций, и приходится бросить это дело, чтобы не разыгрывать клоунаду при всех.

— А ведь это мысль, — задумчиво улыбается Таля. — Яна ведь просто идеальный шпион, и для нее не составит труда сделать все так, чтобы никто не догадался.

— Это правда, — поддерживает Димас, и, не успеваю я ничего возразить, как по переговорному залу проносится одобрительный шепот, а местами — и громкие утверждения на всеуслышание.

— Нет, — от звенящей стали в голосе старшего брата меня невольно передергивает: из того, что я помню, таким я слышала только дедушку. Краем глаза замечаю, как Ник встал со своего места. — Богдан Синицын знает ее в лицо и быстро поймет, в чем дело.

От меня не ускользнуло, как Ник подбирал отговорку: тонко и осторожно, чтобы не усугубить и без того шаткое положение Яны, но веско, чтобы обезопасить ее наверняка. Мне самой уже перехотелось кого-то разубеждать, потому что у Яны Яхонтовой, в конце концов, есть своя голова на плечах, а я не нанималась ей в няньки — даже ради брата, который так сильно в нее влюблен, что как будто и вовсе не заметил предательства.

— Но я ведь сказал, что компромат на обоих Синицыных через два, максимум три дня будет лежать на столе у Елисеева, — наконец поворачивается к нам Дима. — После этого они оба, и старший, и младший, вынуждены будут покинуть город, а может, и страну, если вообще останутся в живых. Яну Яхонтову никто не узнает, потому что ее просто некому будет узнавать.

Я улавливаю полный бессилия панический взгляд, который Ник бросает на Костю. На меня даже не смотрит, как будто чувствует настроение, когда ко мне лучше не приближаться.

— Если бы не вопиющая история с Синицыным, ее можно было бы задействовать, — Костя неторопливо обводит взглядом всех присутствующих. — Но риски слишком велики.

Если бы Жилинский не был с самого детства повязан с криминальным бизнесом, из него вышел бы первоклассный политик: Костя всегда умел сгладить углы и парой довольно общих, без какой-либо конкретики, фраз уладить вопрос так, чтобы все остались довольны. Вот и сейчас он туманно запугал всех рисками, не вдаваясь в детали, кто и чем рискует: Яна своей жизнью или мы — безопасностью семьи, ведь доверять ей в делах после всего казалось нелепым и неуместным.

— На нее, — Аникеев выдерживает театральную паузу, перед этим еще раз всмотревшись в экран планшета, — Маликов все равно не клюнет, как ни старайся.

Кулаки Ника сжимаются в мгновение ока, и мне остается только молиться, что никто, кроме нас с Талей и Костей, этого не заметил.

— В любом случае, у нас еще есть время, чтобы решить, — подхватываю нить разговора, чтобы вернуть его в мирное русло. — Пока что нужно внедрить по очереди пару-тройку девочек на разведку, а там будет видно, Яна или другая. На всякий — научи самых ловких, мало ли, когда понадобится, — добавляю тише, наклонившись к Аникееву. Только потом, задним умом, понимаю, что внезапно перешла на «ты», и произошло это как само собой. Похоже, подобные миссии могут сблизить даже с такими неприятными типами, как этот.

Марс говорит, что план требует детальной проработки и четкого исполнения, вплоть до секунд, чтобы потом не вылезло неожиданностей. Марс говорит, что кому-нибудь из Елисеевских союзников, у кого отдельный офис, можно запустить сонный газ, чтобы одним махом устранить и бойцов, и координаторов, и их главного.

— Газ не пойдет, — вмешивается Таля. — Даже если его не заметят, то потом сразу догадаются, что во всем виноваты мы: больше просто некому.

На лице Марса — неприкрытое «как же с ними сложно, и за что они только мне достались», но выражение быстро сменяется на новый мозговой штурм.

— В принципе можно заменить кулеры с водой, но это знатно усложнит весь тайминг в целом. И, — он задумывается на мгновение, — нет гарантии, что каждый человек в здании выпьет воды и не останется никого, кто смог бы забить тревогу.

— К этому моменту мы еще вернемся, — заверяет Ник, — но вода нам подходит. Кажется, и Елисеев, и все причастные закупаются у кого-то из своих, мы будем вне подозрений.

Марс одобрительно кивает.

— Далее мы можем поджечь какой-нибудь крупный загородный склад: несильно, чтобы никто не пострадал. Здесь важно напугать, и чем важнее и дальше от Москвы объект, тем лучше. После поджога на ликвидацию последствий и охрану будут направлены все силы, и в нужный момент они не успеют приехать на помощь Елисееву.

— Ненадежно, — цокает языком Костя, заставляя меня прятать раздражение и смех за усталым вздохом.

— Можно поставить глушилку связи где-нибудь поблизости, — предлагаю в ответ. — И им никто не дозвонится, даже если очень захочет. Из того, что я уже успела изучить, оружие на всю Елисеевскую свору поставляет Чалов, и у него наверняка есть крупные склады.

Идея всем по нраву, и Марс помечает в своей тетрадке фамилию рядом с идеей избавления, а я в двух словах записываю в изрядно потолстевший за последний месяц ежедневник суть плана напротив фамилии и краткого досье.

— Было бы здорово обезглавить какое-то подразделение, — продолжает Марс. — Нужно прощупать почву, у чьих людей меньше самостоятельности, и временно устранить только их главного. Допустим, подошли бы явные проблемы с законом, чтобы объект был под колпаком.

— Мы так не делаем, — цедит Костя сквозь зубы.

С Жилинским нельзя не согласиться: органам правопорядка мы не сдаем даже врагов, это нехитрое правило — пожалуй, едва ли не единственное распространяющееся на всех — прописано у каждого из нас глубоко под кожей, и за его нарушение свои же разделаются с тобой, даже не моргнув глазом. Я думаю о том, что все равно не смогла бы навредить Косте или, например, Тале, что бы они ни натворили, потому что безумно их люблю, но следом приходит осознание, что они бы и не натворили ни за что — потому что это взаимно. Вот такой вот замкнутый круг.

Атмосфера накаляется в неловких перешептываниях за столом, и ситуацию снова приходится брать в свои руки. Взрослые люди, а огрызаются совсем как дети, ей-богу.

— У меня мысль, — ради таких моментов стоило научиться говорить тихо, но так, чтобы все слышали и мгновенно замолкали. Выдерживая паузу, неторопливо открываю лежащую рядом пачку «Собрания», дожидаюсь, пока Костя поднесет к зажатой в зубах сигарете огонек зажигалки. — Мы можем убить двух зайцев сразу.

Если не считать Елисеевского офиса, который мы пока трогать не собирались, в самом большом здании заседал Петр Васильевич Голубев, расположившись на целых восьми этажах, и логичнее всего было усыплять именно его офис.

Голубев вообще был не особо известной личностью: то ли через ресторанный бизнес доходы отмывал, то ли через ларьки в подземках — я никак запомнить не могла, да никто точного ответа и не знал. Может, у него офис напичкан вооруженной охраной сверху донизу, а может, он просто отмывает доходы всей шайки и получает с этой бухгалтерии свой процент, и в здании работает всего-навсего батальон экономистов с юристами да длинноногие секретарши, которые не очень-то сойдут за боевые единицы.

Чтобы весь наш номер со снотворным точно был не зря, нужно привлечь в офис как можно больше бойцов.

— Перевернуть всю их систему безопасности, — сразу оживляется Димас. — Покошмарить несколько ночей подряд: выкрасть пару важных документов, помаячить перед камерами, с сигнализацией чего-нибудь натворить — если сначала и попробуют справиться своими силами, то недели не пройдет, как Голубев забьет тревогу.

— И обратится к товарищу Демьянову, который из своей частной конторы обеспечивает боевую поддержку союзников, да и вообще отмечается во всех вооруженных конфликтах, которые сулят ему прибыль, — подхватывает Ник.

Сверившись с блокнотом, я подтверждаю:

— Да, у него что-то вроде охранного агентства и частной военной организации в одном флаконе. Конечно, все силы на одного Голубева он не бросит ни за какие деньги, но это мысль: мы можем дробить Демьянова по частям. Если он и Чалову поможет, то это сократит его силы вдвое: есть сведения, что значительная часть его людей сейчас в Сирии.

Мы решаем пока остановиться на этом и понемногу доводить до совершенства уже имеющиеся наброски плана, и, обсудив мелкие текущие вопросы, разъезжаемся по своим делам. Все вообще как-то невовремя, навалилось в одну кучу так, что уже не разобрать. Совсем скоро должен прийти отчет по китайской контрабанде, которая принесет нам уйму денег, но голова забита совсем другим.

Во всей суматохе этого дня неудивительно, что про найденный на даче перстень я вспоминаю только в прихожей особняка, когда снимаю пальто, и пальцы нащупывают что-то твердое под тканью.

Повозившись с вечно заедающей молнией внутреннего кармана, да так и не расстегнув ее до конца, я не без усилий вытаскиваю кольцо через небольшую прорезь. Неудобно получилось: мы уезжали с дачи в спешке, и для перстня не нашлось ни коробки, ни хоть какого-нибудь пакета, и мы завернули его в сомнительной чистоты тряпочку, которую Ник идентифицировал как свой старый носовой платок.

— Дементий Кириллович… — начинает было Таля, нагнав меня на пути в гостевое крыло.

— Не сильно утрудится, если потратит несколько лишних минут перед сном, — перебиваю я. — Завтра, как и в любой следующий день, у нас снова не будет времени.

В этот раз никого из парней с нами нет: Костя и Ник загоняют машины в гараж, а Дима о чем-то беседует с Марсом, поэтому мы с сестрой стучимся в дверь старого ювелира вдвоем. В прошлый раз, после возвращения из Питера, нам открывала Яна, и, хоть Дементий Кириллович на время беседы услал внучку в коридор, чтобы не услышала лишнего, это воспоминание больно резануло где-то внутри.

Иногда я не могу понять, что хуже: ничего не помнить или мучительно проживать раз за разом отпечатанные в памяти моменты. Что так, что так, страданий не избежать, даже если очень постараться.

Получив разрешение войти, мы неспеша переступаем порог комнаты. Я до сих пор не могу понять, почему рядом с ювелиром мне становится настолько неуютно, что хоть в окно отсюда лезь, и просто стараюсь игнорировать неприятное липкое чувство. Таля же, наоборот, радостно приветствует мастера и за какие-то пару минут успевает обсудить с ним все на свете, от заезженных тем погоды и здоровья до эзотерики с влиянием камней на человеческую судьбу.

Мой взгляд был проще: на нашу общую судьбу сейчас влияет один определенный камень, который, если повезло, мы вчера все-таки достали.

— Нет, — с долей непонятного мне в этой ситуации злорадства заключает Дементий Кириллович после осмотра находки. — Это снова копия, — его привычная ехидная улыбочка в такие моменты раздражает как никогда. — Если вы не ускоритесь, девушки, то за ответом ко мне можете и не успеть, — хитрый блеск старческих глаз усиливается огромными, явно не по размеру сморщенному лицу, квадратными очками.

— Да бросьте, Дементий Кириллович, какие ваши годы, — растерянно заверяет Таля и улыбается шире, скрывая неловкость.

— Смотрите, девушки, могу и не дождаться, — ювелир качает головой. В какой-то момент мне кажется, что он произнесет «не дожить», но разницы мало, ведь смысл выходит тот же.

Чутье подсказывает, что даже если Архип Яхонтов перенял мастерство предков сполна, то ничем не сможет нам помочь: Дементий Кириллович не был похож на человека, который поделится хоть крупицей тайны даже с родным внуком, своим преемником. Отец нашего ювелира, Кирилл Дементьевич Яхонтов, унес секрет с собой в могилу, и нынешний мастер сам знал лишь малую часть, построенную в основном на догадках.

Что ж. Если нужно поторопиться — мы сделаем и это. Господи, да как же все невовремя.