Горят огни

Глава 31. Счастье мое

Картинки недавней перестрелки мелькают перед глазами, стоит только на миг прикрыть веки, а страшные звуки слышатся в любой тишине, и меня пробирает от мысли, что через несколько минут придется проживать это снова, рассказывая на совещании, как было дело.

К слову, это первое собрание, на котором не будет ни дяди Игоря, ни Костиного отца, и я волнуюсь куда больше, чем в сентябре, когда впервые переступила порог штаб-квартиры по улице Чкалова где-то на самом краю Москвы. К слову, со складом, куда мы направлялись вчера, тоже случились беды: когда Ник отправил туда наших людей, чтобы проверить всё-таки, то склада на положенном месте не оказалось.

— Я не поверил, приехал утром сам, а склада нет! — сокрушался брат. — Теперь наши лучшие умы там окопались, расследуют, его просто взорвали или перед этим вывезли оружие. Вот же… — с уст Ника сорвалась еще парочка забористых ругательств, которые не грех было и записать.

Я пыталась прикинуть, какой вариант будет хуже. С одной стороны, если наше оружие конкуренты присвоили себе, то есть шанс заполучить его обратно, но я пока плохо представляю масштабы и сложность подобного мероприятия. С другой — если недавно прибывшая партия оружия уничтожена вместе со складом, то враг гарантированно им не пользуется, что тоже звучит неплохо.

— Я поеду им помочь, — мгновенно реагирует Таля. — Свежий взгляд может быть очень кстати.

— Без тебя разберутся, — резко осадил ее Ник, впрочем, сразу же исправился, добавляя уже спокойно: — Сейчас ты нужнее здесь.

Ник был прав, вообще-то: пропускать наше первое самостоятельное собрание было нельзя. Даже Костя, которому лучше было отлежаться дома, так рвался сюда, что нам не удалось его переубедить, и теперь гордо хромал на простреленную ногу, опираясь с одной стороны на меня, с другой — на трость, только прибавлявшую ему импозантности.

Трость, конечно, была не лучшей идеей: стоило Косте занять свое место за овальным переговорным столом, как они с Ником стали изображать дуэль. У Ника трости не было, но он прекрасно справлялся наушниками, которые использовал в качестве лассо, и толстым ежедневником, послужившим брату щитом.

— Первые сорок лет детства самые тяжелые, — буркнула Таля, отвесив Нику легкий подзатыльник: всё еще дулась на него. Ее тоже можно было понять: все светлые головы, работающие на семью, разбирались с останками склада под началом Димы, который имел опыт в подобном руководстве и координации общих действий. Там всё еще могло быть опасно, и ничего удивительного, что сестра так рвалась на помощь.

Новость о том, что теперь старшие отошли от дел, занявшись только легальным бизнесом, все присутствующие восприняли спокойно: в конце концов, всё к этому и шло, а дела были тесно переплетены, просто теперь мы работали уже не под руководством дяди и Леонида Викторовича. Мы сами были руководством, и это осознание завораживало настолько, что даже немного пугало.

Конечно, нашлись и недовольные, хотя сопротивляться неизбежному, по моему мнению, было глупо: сейчас или через даже десять лет, мы бы всё равно заняли свои места. Громче всех возмущался Аникеев, который до этого дня не отсвечивал почти два месяца после инцидента на одном из декабрьских собраний. Я бы предпочла, чтобы он и дальше отмалчивался и не отпускал в мою сторону вообще никаких комментариев, но надеяться было глупо.

Его пронзительная речь о нашей некомпетентности не вызвала особого отклика, но некоторые стали прислушиваться. Аникеев был отнюдь не глуп, да и опыта имел побольше, чем мы, но не учел одного: теперь на собрании не было дяди Игоря, и никто не стал бы сдерживать желание ненароком сломать ему нос. Я дышу спокойно и размеренно, считаю до десяти, до тридцати, почти дохожу до семидесяти и радуюсь своему ангельскому терпению.

Главное было — не вслушиваться особо в то, что этот Аникеев говорит, а то захотела бы придушить его на месте. Костя сразу предупредил, что за себя не ручается, а Ник и вовсе не умел держать себя в руках, даже когда очень старался, поэтому, когда Аникеев взял слово, из нас внимала ему только Таля, которая вообще не любила насильственные способы решения конфликтов.

Лично я не выдержала первой, где-то между молокососами и неумными мажорами. То, что Аникеев никогда не стесняется в выражениях, а еще не считает женщин за людей, нам предлагалось принять как данность — но это было раньше, когда дядя командовал парадом, а теперь дядя был далеко не здесь, а дуло моего небольшого аккуратного «глока» — прямо напротив Аникеевского твердого лба.

Хочется пристрелить его на месте или хотя бы запугать, но я помню, что угрозы — самый ненадежный способ подчинения. Может, и действенный, но недолговечный, поэтому я лишь улыбаюсь краешком рта, обнажая зубы.

— Продолжай, — для убедительности снимаю пистолет с предохранителя. Я не двигаюсь с места, Аникеев — тоже. Помедлив с минуту, он снова говорит, но уже не так уверенно. Я отчетливо читаю в его глазах страх, и было бы чего бояться — я ведь просто направила на него пистолет.

Я ведь всё равно не смогла бы выстрелить.

— Оставь, Аникеев приносит большие деньги, занимается эскортом, — шипит Ник мне на ухо.

— Самолично? — ухмыляюсь я нарочито громко, чтобы Аникеев услышал. Брат хлопает себя по лбу, но всё равно посмеивается, искоса поглядывая на остальных.

Неужели и он думал, что я бы смогла убить вот так запросто?

Ловлю себя на мысли, что и сама не знаю ответ: я ведь уже убивала, не раз и даже не два, но каждый раз всё происходило, будто в тумане, и я не то чтобы хорошо соображала в такие моменты, но всегда я вроде как защищалась или спасала кого-то из близких. Просто так стрелять в Аникеева я и подавно не собиралась, но реакция старшего брата, который знал меня, как облупленную, заставила задуматься.

Словно сквозь толщу воды я слышу подобие извинений, но подробности меня не сильно интересуют. Удовлетворенно кивнув, я убираю пистолет, который просто чудом не утонул вчера ни в какой луже и не оказался забытым в той неразберихе. Потерять оружие под конец стычки было бы не жалко, ведь в любой момент можно купить новое, но мой «глок» был подарком, поэтому я старалась его беречь.

— Неуважение к членам семьи неприемлемо, — напоминаю я, когда Аникеев заканчивает говорить и опускается на свое место за столом, — и все должны это запомнить.

В общем-то, неуважение выражал только Аникеев: с момента моего первого появления в этих стенах все остальные, кто сомневался во мне, успели убедиться в обратном. Осенью я слышала, что дела у семьи шли до того неважно, что дядя подумывал о слиянии с кем-то из крупных партнеров. Если бы я не объявилась так вовремя или не выбралась бы из очередной переделки, в моем кресле мог бы сейчас сидеть именно Аникеев, поэтому его недовольство даже можно было бы понять, если бы он не переходил границы.

Я нисколько не грущу из-за пропущенных уроков, ведь вряд ли смогла бы сегодня сосредоточиться на биологии или математике. У Кости и вовсе нарисовался больничный, так что сидеть на уроке английского, который будет заменять, к примеру, злобная химичка, я тоже не горела желанием, поэтому после собрания мы отправились прямиком в офис. Пришлось вызывать водителя, ведь Костя в ближайшее время не мог сесть за руль, а Ник спешно умчался по делам, даже не попрощавшись толком: я только услышала, что в его клубе что-то случилось.

У всех, кроме, пожалуй, нас с Талей было что-то свое, бизнес, не относящийся к семье напрямую. Если брат активно использовал свой клуб во всех возможных целях, то Костя, например, яростно оберегал свое кафе, оставляя его этаким островком спокойствия и тишины. Таля уже подумывала об открытии своего салона красоты или бренда одежды после окончания школы, и только я пока не придумала ничего: может, разобраться наконец папиной мебельной фирмой? Это было неудобно сделать, находясь в другой стране, но я всё равно записала в ежедневник пункт «связаться с управляющим».

Отчаянно сопротивляясь, Костя всё-таки соглашается сперва спуститься к медикам на осмотр, а я на всех парах мчусь к своему кабинету, чтобы поскорее разгрести кучу работы, которую я по понятным причинам не сделала вчера.

— Добрый день, Джина Александровна, — слышу откуда-то сбоку, а затем передо мной вырастает фигура Артема Смольянинова. Черт, а я уже и забыла, что теперь он здесь работает.

Меня передергивает от официального обращения из уст Артема, и я невольно отшатываюсь назад, а Смольянинов смотрит на меня очень-очень удивленно.

— Ты это, Темыч, брось, — я снимаю теплое пальто и, отряхнув его от мороси, отправляю на вешалку. Одноклассник только хлопает глазами, и я, шумно выдохнув, объясняю: — Бога ради, давай без отчества.

— Хорошо, — быстро соглашается он. — Кеша говорил…

— Забудь всё, что говорил Кеша, — смеюсь я, — а то я свихнусь раньше, чем попаду в свой кабинет. Хотя, — глоток кофе точно не помешал бы, — то, что он рассказывал про кофемашину, лучше запомни, а то я до сих пор не научилась как следует ей пользоваться.

— Будешь кофе? — улыбается Артем. Как же повезло, что он понимает намеки, а то мне еще долго будет неловко о чем-то его просить, пока я не привыкла.

Я утвердительно киваю, и, так и не дотопав до кабинета, плюхаюсь на диванчик прямо в приемной. Богдана Синицына нужно устранить: мы так и не пришли к единому мнению на совещании, голоса разделились, но ответ был очевиден. Лучше уж идти сейчас против давно знакомого и хорошо изученного Елисеева, имея козырь в рукаве, чем потом против безумного Синицына-младшего, не имея ничего вообще. Может, сейчас парень еще не был опасен и показался дураком, но с таким энтузиазмом он быстро наберет влияние даже до того, как займет Елисеевское кресло босса, и действовать нужно незамедлительно.

Чтобы добыть больше компромата и анонимно довести его до сведения Елисеева, однозначно нужен Димас, поэтому я ставлю напротив строчки «Синицын» жирную точку и перехожу к следующей фамилии. Список насчитывал всего десять, но я подозревала, что за каждым именем кроется еще несколько, а то и несколько десятков.

— Харитонов, — бормочу себе под нос, с нажимом обводя буквы. — Харитонов, Харитонов…

Всё достаточно банально, это второй зам Елисеева, и я углубляюсь в уже добытую о нем информацию. Всё не так, как у нас: у нас и вовсе нет никаких заместителей, мы постоянно друг у друга на подхвате. Если Синицын заведовал всем и сразу, но больше, конечно, шпионской сетью, то Харитонов нередко светился с Елисеевым в местных новостях и газетах, активно давал интервью и вообще, похоже, больше отвечал за легальный Елисеевский бизнес. Насколько нам было известно, своего офиса тот не имел, в отличие от того же Синицына, и ютился на одном из этажей здания, принадлежащего Елисееву.

Исчеркав листок с имеющимися сведениями вдоль и поперек, я прихожу к выводу, что отсутствие Харитонова никакой погоды нам не сделает. Он ничем не сможет помочь своему боссу в случае чего, а значит, и убирать его нам нет никакой нужды. Хотя, если так подумать, Харитонов может знать больше, чем кажется, или иметь свои важные связи, поэтому напротив его имени появляется большой изогнутый знак вопроса.

Такими темпами я вообще ни к чему не приду.

Пунктом номер три в списке значился некий Маликов. Этого субъекта я помнила с переговоров: он держал несколько подпольных казино и при поддержке Елисеева покушался на наши, обладал почти приятной наружностью и крайней обходительностью, но говорили, что в жестокости с ним никто не мог сравниться. Маликов был женат уже лет как десять и воспитывал двоих детей, но среди «своих» по праву имел репутацию дамского угодника и каждый раз появлялся на людях с новой девушкой.

Можно было бы собрать на него побольше компромата и предъявить жене, но сразу возникали сложности. От таких людей, как этот Маликов, так просто не уходят, а провал этого пункта может привести к провалу всего плана. Ладно, придется узнать, где Маликов берет своих девиц и попытаться приблизить к нему девушку из, допустим, эскортниц Аникеева. Было бы здорово найти более компетентного шпиона, но никто на такое добровольно не согласится.

— Чего такая хмурая? — Артем заглядывает через мое плечо, рассматривает блокнот так внимательно, что чуть не обливает записи свежесваренным кофе.

Глубокий вдох. Рассказывать или нет?

— Нужно устранить крупных союзников Елисеева, — поясняю я. — С двумя я вроде как придумала, но остается еще как минимум семь, а то и восемь, — у меня с трудом получается сдержать горестный вздох. — Такая безнадега, что тут и в Талины гадания поверить недолго.

Брови Артема изумленно выгибаются.

— Для целой оравы людей с пушками нетрудно прикончить всего десятерых, разве нет?

— Нет, — терпеливо отвечаю ему, — это тонкая политика. Елисеев не дурак, небось заметит, что его деловые партнеры мрут как мухи, да и к тому же, за каждым таким человеком стоит еще куча подчиненных. Всех нужно аккуратно вывести из игры на время.

Смольянинов даже не спрашивает, зачем, за что я безмерно ему благодарна: не хотелось бы посвящать его в чисто семейное, не рабочее. Пожалуй, он и сам не хотел бы.

— Почему просто не обратиться к профессионалам?

— Нанять киллера, ты имел в виду? — отхлебываю из чашки кофе. Надо признать, для начала у Артема получилось неплохо.

— Почти, — мой секретарь — до сих пор не верится — присаживается на диванчик рядом со мной. — Большинство только и могут, что стволами меряться, — в ответ на двусмысленную фразу я реагирую сдавленным смешком, — но у меня как раз есть человек, который справится с любой задачей.

— Нам не нужно никого убивать, — с нажимом повторяю я. «И так уже все руки в крови», — добавляю про себя. — Ладно, — шумно выдыхаю, — зови своего специалиста к нам, обсудим.

Артем хлопает в ладоши.

— Отлично. Как насчет встречи, скажем, в следующую пятницу? У тебя по планам всё свободно.

Я киваю в какой-то прострации, на самом деле находясь мыслями где-то между летом в Заречье и внезапным приливом сил. Вдруг начинает казаться, что я горы могу свернуть, не то что расправиться с Елисеевым, и в приподнятом настроении я перемещаюсь в кабинет, разбираться с документами. Это занятие увлекает лишь на пять минут, а дальше хочется активных действий, и я буквально не могу усидеть на месте, до того меня распирает. Сходить, что ли, куда-нибудь развеяться?

Приходится одергивать себя и вести нудный внутренний диалог с совестью, которая требовала сначала покончить с бумагами, а потом времени на отдых уже не останется. Стоя перед зеркалом, мне удалось уговорить ее и себя на компромисс — разобрать хотя бы самое срочное — который тут же посыпался к чертовой матери, потому что сосредоточиться на каком-либо тексте у меня никак не выходит.

— Ты не знаешь, здесь есть спортзал? — наполовину высунувшись из-за двери, спрашиваю у Артема.

— Есть, в подвале, — кивает он, не отрываясь от пасьянса за компьютером. — И тир тоже имеется, мне Кеша утром всё подробно показывал.

Вариант с тиром мне нравится даже больше. Забавно, что Смольянинов побывал в нем еще раньше меня, но удивительного было мало: под землей я чаще попадала во владения медиков и дальше их кабинетов ни разу не заходила, каждый раз появлялись новые срочные дела. Я вообще верхние этажи покидала нечасто, и даже в редкое свободное время предпочитала отсиживаться в кабинете, чем разгуливать по офису и — упаси боже — постоянно с кем-то разговаривать, а в желающих не было недостатка. Как бы я ни любила внимание к себе, мне всё равно требовалось время, чтобы побыть одной, а с переездом всего большого семейства Яхонтовых такой возможности не было даже дома.

Переодевшись в более подходящие для комфортной стрельбы сменные вещи, я направляюсь к лифту, который доставляет меня на этаж с суровым номером минус один. Дальше только своим ходом, и мне приходится еще попетлять, прежде чем я натыкаюсь на лестницу, ведущую вниз. Не самое уютное место для досуга, но всё лучше, чем полная перепланировка офиса: я до сих пор не отошла окончательно после отделки своего кабинета и новый ремонт в ближайшее время просто не переживу.

Огромное помещение тира встречает меня замогильной тишиной, и я бы решила, что попала по случайности в морг, так тут веет холодком, но морг у нас был совсем небольшим и находился этажом выше. Подошвы ботинок с гулким эхом ступают по бетонному полу, и если бы здесь еще играла тревожная музыка, то можно было бы шутить шутки про фильм ужасов.

Господи, да еще и суток не прошло, как мы снова чуть не погибли, а ходить одной по пустому подвалу всё равно кажется страшнее, чем десяток вооруженных амбалов.

За стойкой скучает девушка в серой толстовке на молнии, накинутой поверх камуфляжной майки. Завидев меня, она тут же вскакивает с места, одновременно собирая волосы в хвост и закатывая рукава по локоть.

— Здравствуйте, — кивает она слегка испуганно, но расслабляется, как только я подхожу ближе.

— Добрый день, — я с любопытством рассматриваю висящее на стенах оружие. — Мне бы пострелять, — демонстрирую свой пистолет.

— Конечно, пройдемте, — девушка ведет меня дальше, предлагая выбрать мишени. — Знаете, я сначала приняла вас за покойную Анастасию Львовну, думала, приведения опять расшалились, — делится она. — Сюда из морга приходят, бывает, ищут выход.

Оторопев от таких откровений, я даже не смеюсь.

— И часто они здесь разгуливают? — спрашиваю больше из вежливости, параллельно указывая на мишени-манекены.

— Не очень, — пожимает плечами девушка. — Сегодня уже приходил один вместе с секретарем Константина Леонидовича, молодой совсем, и молчал всё время, точно рот землей набит, — поежившись, она протягивает мне наушники. Говорит с такой серьезностью, что и не понять, разыгрывает она меня или нет.

Подвал сотрясается от хохота, уж больно абсурдной кажется ситуация.

— Это Артем, мой новый секретарь, — утирая проступившие слезы, объясняю я. Девушка смотрит с недоверием, как будто сомневается то ли во мне, то ли в профпригодности Смольянинова, то ли еще в чем. — Мертвецы так запросто по земле не шастают, — добавляю на всякий случай.

Девушка моргает несколько раз, невпопад представляется Алисой и уходит, ворча что-то о том, что поработай я с ее в подвале, не только в живых трупов бы стала верить. Меня подмывает спросить, в кого же еще, но я сдерживаюсь, концентрируюсь на мишенях. Наши противники — серьезные люди, а у нас тем временем просто какой-то дурдом на выезде, и все ведут себя так, как будто это абсолютно нормально. Делаю несколько выстрелов по манекенам, но попадаю всего раз — и то не в ту часть тела, куда собиралась, хотя я целилась гораздо старательнее, чем когда мне приходилось стрелять в людей.

Ник был прав, что мне бы научиться нормально, только брат был вечно занят и с осени так и не дал мне ни одного урока. Сам он стрелял так расслабленно и уверенно, словно провел за тренировками не один год и постоянно оттачивал мастерство еще больше; собственно, так оно и было. Мне же просто везло всё время, но если собираюсь в открытую выступить против Елисеева, то научиться придется.

Вздохнув, я переместилась к обычным круглым мишеням: наверное, с них и стоило начинать. Умная система озвучивает каждый результат: выше шести ни разу не попала, было несколько промахов. Спустя десять выстрелов я слышу механическое: «сорок два из ста». Вздох.

Ладно, я готова проторчать здесь и до вечера, пока не станет получаться.

Я расстреливаю еще с десяток мишеней, но совершенно не понимаю, почему итоговое число не поднимается выше пятидесяти. Один раз получилось пятьдесят шесть, но это скорее по случайности, а следующий результат и вовсе позорно ниже сорока.

— Есть три точки: целик, — папа указывает на выступ в начале ствола, — мушка, — она находится в конце, я и сама знаю, — и мишень. Возьми пистолет двумя руками, соедини все точки в одну линию и стреляй, здесь нет ничего сложного.

Я предельно сосредоточена, но руки ходят ходуном, и прицелиться никак не получается, поэтому я нажимаю на спусковой крючок просто чтобы папа не принял меня за тугодума. Действие весьма опрометчивое: хоть я и попадаю в мишень, пулевое отверстие оказывается где-то между тройкой и четверкой. Руки неприятно сводит отдачей, но я стараюсь не подавать виду: если всем это ничего, то и мне тоже.

— Хотя бы попала, — констатирует папа, попутно обдумывая мои перспективы. — Пробуй еще.

Спустя полчаса пустых стараний и потраченных у нас обоих нервов, папа почти сдается.

— Я целюсь, как ты показывал, — смущенно оправдываюсь я. — Оно почему-то не получается, вот и всё.

Папа улыбается, но я вижу, что его терпение на исходе. Вытащив из кобуры свой пистолет, он молча, без единого слова, выпускает в мишень весь магазин, и центр, крошечный красный кружок, враз чернеет: папа выбил почти все десятки.

— Ничего, научишься, — он треплет меня по волосам, заставляя возмущенно взвизгнуть и приняться наощупь поправлять прическу. — Поехали в «Старбакс»?

Папа всегда откуда-то знает, как поднять мне настроение, и безошибочно угадывает, от чего я точно не откажусь.

— Супер, — соглашаюсь сразу же, предвкушая огромный стакан капучино или латте с двумя сладкими сиропами сразу. Может быть, попрошу добавить еще взбитых сливок: нужно же как-то компенсировать нещадно ноющие запястья. — Только можно еще разок, напоследок?

— Еще успеет надоесть, будешь домой проситься, — смеется папа, но в его глазах загорается оживленно-любопытный огонек. — У тебя десять выстрелов, — он кладет пистолет передо мной.

Я сосредоточена так, как никогда. Всё ведь просто, и папа как будто почти не смотрел на мишень, а я никак не могу попасть хотя бы в семерку; нужно быть внимательнее. Глаза натыкаются на памятку, как правильно держать оружие, и я мечтаю провалиться под землю: всё это время я соединяла в одну линию только мушку и мишень, а про первую точку забыла напрочь, как и забыла ее название. Ладно, как она называется, не так важно: главное, что я поняла принцип.

Наблюдая за последней попыткой, папа даже прищуривается, словно не верит в происходящее. Он подзывает молчаливого инструктора и просит того показать последнюю мишень, сам обводит маркером пулевые отверстия и считает. Пересчитывает раз пять, прежде чем вдруг хлопнуть меня по плечу, от чего я даже приседаю немного.

— Восемьдесят один, — лучась счастьем, объявляет папа.

Сначала я думаю, что он шутит, но, взглянув на мишень, понимаю, что это правда. Похоже, в стрельбе из пистолета и правда нет ничего запредельно сложного.

Я даже не успеваю удивиться вернувшемуся воспоминанию: пока впечатление свежо, словно я снова вернулась на три года назад, я прицеливаюсь уже как следует, правильно, и после хлопка выстрела система оповещает: «восемь». Дальше получается девятка и еще три восьмерки, семь, десять — я едва не пускаюсь в пляс от радости — и следом шестерка, это наверняка потому, что я расслабилась после удачного выстрела. Девять, семь — и я слышу ровное «восемьдесят». Что ж, это уже неплохо.

Чтобы закрепить успех, я расстреливаю еще одну мишень и перехожу к следующим. Здесь просто белый холст, но к системе подключен проектор с изображением: маленькая мишень то появляется, то исчезает в разных местах, и это почему-то оказывается легче, чем обычный недвижимый круг. Промах выходит неожиданно: я стреляю точно в десятку, как мне кажется, но пока пуля летит к цели, мишень неожиданно исчезает, и система засчитывает этот выстрел как неудачный. Расстроившись из-за этой неудачи, в следующий раз я попадаю абсолютно мимо, и по мере того, как во мне вскипает злость на себя и на всё вокруг, выпускаю в мишень еще несколько патронов, пока та не исчезла.

— Если не попала, нужно ждать следующую мишень, а ты шмаляешь, как ненормальная, — тихий голос за спиной.

На мою талию ложатся сильные руки, и я откидываю голову назад, кладу Косте на грудь. Вся ярость куда-то улетучивается, оставляя после себя только слабость в ногах и чувство защищенности, которое всегда приходит вместе с Костей.

— Ненормальность — это у нас семейное, — лукаво улыбаюсь я. — Лучше покажи, как надо.

Вымученно улыбнувшись, парень достает свою незаменимую «беретту» и делает несколько выстрелов. Система не успевает оглашать результаты, запинается и начинает сначала, под конец только замолкает и выдает: «девяносто семь».

— Для стрельбы нужна чистая голова и сосредоточенность. Когда много думаешь или поддаешься эмоциям, ничего не получится, — объясняет Костя.

— Попробуй тут с тобой не поддаваться эмоциям, — ворчу я, — ладно, сейчас попробую еще.

Отключить мысли получается с горем пополам, и первые три раза я попадаю точно в десятку, затем сразу семь — слишком обрадовалась — и восемь-девять; впрочем, еще раз звучит «десять», и конечный результат составляет восемьдесят девять из ста.

— Вау, — в серых глазах — смесь удивления и восхищения. — Скоро уже мне нужно будет у тебя учиться, — парень притягивает меня к себе. Я совершенно по-ванильному бросаюсь ему на шею и крепко-крепко зацеловываю, но почти сразу отпрыгиваю, как ошпаренная, вспомнив о его ранении. Костя смотрит на меня прибалдевше-счастливым взглядом, и по нему так и не скажешь, что парень гуляет по офису с продырявленной ногой.

— Спасибо, — смущаюсь невесть от чего, а по лицу расползается улыбка до ушей. Кажется, я поверила в себя по-настоящему, больше, чем когда-либо.

— Но вообще лучше и правда позаниматься с Ником, он спец по таким делам, — мягко подытоживает парень. — Я, конечно, стреляю нормально, но мне никогда не нравилось это делать.

Я улыбаюсь.

— У тебя поэтому пацифик на запястье? — взяв руку парня в свои, обвожу пальцами татуировку.

— Да, я набил его в девятнадцать, незадолго до, кхм, — Костя запинается, — возвращения в семью. Иронично получилось.

— Кстати, я вспомнила, как папа учил меня стрелять, — делюсь я, когда мы уже поднимаемся к кабинетам. — Я и раньше знала, но сегодня вспомнила, — я улыбаюсь вновь обретенным моментам прошлого.

Костя не знает, что сказать, наверное, поэтому только крепко-крепко обнимает, но такие простые и понятные действия порой гораздо ценнее любых слов.

Сидя за партой рядом с Талей, я пытаюсь сосредоточиться хотя бы на математике, но урок прерывает педагог-организатор, которая пришла с объявлением. Простонав что-то невразумительное, сестра вытягивает руки вперед и утыкается лбом в парту, а я следую ее примеру. Черт, только ведь начала вникать в тему.

— …сможете бросить валентинки в специальный ящик на первом этаже, а четырнадцатого числа наши купидоны будут разносить их адресатам, — с довольным видом завершает женщина, а я ловлю себя на мысли, что видела-то ее всего пару раз, а имени и подавно не знаю.

Когда дверь за ней закрывается, а Ирина Витальевна продолжает объяснять про многогранники. Только вчера ведь написали контрольную по логарифмам, дала б передохнуть хоть один урок, не все так легко переключаются со сплошной алгебры на геометрию и непонятные чертежи.

— Джи, — Таля тихонько пихает меня локтем в бок, отчего цилиндр в моей тетради становится конусом, — ты уже придумала, что дарить Косте на четырнадцатое? — спрашивает она шепотом.

— А? — оторвавшись от исправления своего горе-чертежа, я сталкиваюсь с внимательно-любопытным взглядом зеленых глаз. — Ну…

Не признаваться же ей, что день всех влюбленных просто-напросто вылетел у меня из головы и что я бы про него даже не вспомнила до последнего момента?

— Ты забыла, — догадывается сестра еще до того, как я успеваю придумать какой-нибудь не постыдный ответ. — Да расслабься, — едва слышно успокаивает она, — я уже неделю голову ломаю, а всё еще без понятия.

— А если…

— А первый номер к доске пойдет решать, — математичка принялась водить пальцем по журналу, выискивая жертву, — Снегирева, — она с победным видом уставилась на меня через стекла своих огромных очков.

Мысленно выматерившись, я поплелась на экзекуцию. Конечно, я вообще не сильна в математике, но в геометрии — особенно, и хуже этого были только синусы с косинусами в прошлом году. Вздохнув, я начинаю читать условие задачи, параллельно выводя линии мелом на доске. Вычислить объем прямоугольного параллелепипеда — это, кажется, не так сложно. Пара минут уходит на то, чтобы выискать на доске нужную формулу.

— Первое задание — самое легкое, — поджав губы, выносит вердикт Ирина Витальевна. — Ладно, садись.

Приняв страдальческий вид, я возвращаюсь за парту.

— Я думаю насчет парных браслетов или большой рамки с кучей наших фотографий, — шепотом продолжаю прерванный разговор. — Вот только фотографий совместных у нас почти что нет, а удачных и того меньше.

Аккуратно включив телефон под партой, я листаю галерею в попытке собрать хотя бы шесть-семь фото, но за всё время знакомства мы почти не фотографировались вместе; были еще снимки с прошлой весны, но они остались на телефоне, сгинувшем еще осенью у Елисеева. Может, записаться на какой-нибудь мастер-класс по керамике и смастерить парные чашки или подсвечники? Нет, этим могла бы заниматься Таля, она вообще была горазда на творческие выходки, но точно не я.

Вариант с браслетами всё-таки кажется лучшим, и сразу после уроков я мчусь в ГУМ, но не нахожу там ничего подходящего, еду в «Охотный ряд», пешком прохожу по Тверской, но того, что мне нужно, нигде нет. Отчаявшись, я бреду по Первой Тверской-Ямской, прикидывая, стоит пробежаться по Новому Арбату или по Новинскому бульвару: и туда, и туда сразу будет слишком долго. Задумавшись, возвращаюсь в реальность только тогда, когда вблизи маячит вывеска Белорусского вокзала и табло с расписанием поездов.

Сразу вспоминается, как мы ночевали здесь с ребятами, а потом я полдня стирала пальцы о струны, чтобы заработать нам всем хотя бы на чебуреки. Поддавшись искушению, покупаю себе сразу два, горячих, с сочной свининой — это если верить ценнику. Вгрызаясь в тонкое тесто, ловлю себя на мысли, что, несмотря на все шутки о вокзальных чебуреках, не хочу знать, с чем они на самом деле: слишком уж вкусно.

Пожалуй, я вряд ли отучусь от привычки есть всякую гадость, особенно вредную, и этот факт мне даже как-то по-злорадному нравится. Заодно — наталкивает на мысль, что неплохо бы обойти вокзальные ларьки с всякой всячиной, может, и браслеты тут найдутся. Хочется простые, из ниток там или кожи, точно не ювелирку, которой никого из нас не удивить.

Покупая браслеты с затяжкой — два тонких кожаных шнурка с металлической вставкой, на которой написано «верность», думаю о том, что они имеют двойной смысл, и так мне нравится даже больше. Быть может, мы никогда не сможем всецело принадлежать ни друг другу, ни самим себе, ведь в первую очередь мы — часть семьи Леоноро, но где-то в глубине теплится надежда, что однажды у нас получится вздохнуть спокойно.

Пройдя всего на пару метров дальше, я замечаю сувенирный ларек, и сама не знаю, зачем ноги ведут меня внутрь, но с другой стороны, ни разу с моего появления в Москве я не глазела ни на разномастные магниты всех немыслимых форм и размеров, ни на фигурки Кремля в снежных шарах, ни на футболки с медведями, а всё это оказалось очень интересным. Если бы была туристкой, точно бы скупила полмагазина, как это было в Питере.

Меня привлекают еще одни браслеты, металлические, из сплошной полоски неизвестного металла, согнутого в почти полный круг.

— Сколько такое стоит? — уточняю у продавца.

— Пятьсот рублей, гравировка в подарок, — приветливо улыбается бородатый дядечка в шапке-ушанке и шарфе, раскрашенном под российский флаг.

— Дайте два, пожалуйста, — достаю из кошелька две бумажки по пятьсот рублей и, подумав, незаметно вытаскиваю вместе с ними третью.

— Какую надпись делаем?

Вопрос вводит в ступор, потому что как раз об этом я не подумала. Имена — слишком банально, а никакой «нашей» песни, откуда можно было бы вставить строчку, у нас с Костей никогда и не было, хотя наш музыкальный вкус во многом сходится. Но, пожалуй, любимая книга у нас одна на двоих.

Нацарапав на предложенном мне обрывке бумаги две надписи, я слышу просьбу погулять полчаса и с чистой душой отправляюсь за третьим чебуреком и большим стаканом карамельного латте. В памяти как-то сам собой всплыл наш диалог о переводе «Гарри Поттера», и поэтому самая сильная цитата о любви на его браслете будет на английском, а на моем — на русском. Это кажется правильным.

Ночью с тринадцатого на четырнадцатое, когда Костя засыпает, я тихо пробираюсь на кухню с намерением испечь лучший торт в своей жизни. В который раз грущу из-за Костиной аллергии на вишню, ведь вишневые начинки — самые вкусные, но можно испечь «красный бархат» и вырезать коржи в форме сердца. Как хорошо, что с появлением в нашем доме повара Евгения всех продуктов и кулинарных приблуд на кухне стало в избытке, и даже красители для теста наверняка найдутся.

Я заканчиваю уже под утро, когда сонная Лиза спускается делать на всех завтрак.

— Никому ни слова, — убрав свое творение в холодильник, прикладываю палец к губам, — это сюрприз.

Лиза понимающе кивает, и я бесконечно рада, что сегодня именно ее очередь готовить: объяснить Евгению было бы сложнее хотя бы потому, что я до сих пор его побаивалась и старалась лишний раз не пересекаться.

Я стараюсь подниматься по лестнице бесшумно, но в кромешной тьме получается не очень: я два раза спотыкаюсь и еле успеваю ухватиться за перила в последний момент. Телефон от греха подальше, чтобы не зазвонил вдруг среди ночи на всю кухню, я оставила в спальне, и теперь не могла воспользоваться фонариком, о чем уже успела пожалеть.

Когда я врезаюсь в кого-то в коридоре, сердце от страха колотится как бешеное, а я сама не могу даже закричать — и хорошо, что не могу, а то перебудила бы весь дом, и я, замерев в ужасе, просто слушаю, как громко кровь стучит в висках и как тихо матерится старший брат.

— Ты что тут делаешь?

— Джина? — шипит Ник. — Какого хрена ты…

— Тихо, — я одергиваю его за рукав. — Мне нужно было подготовить сюрприз Косте, — спешно добавляю, пока брат опять не начал возмущаться.

— Женщины, — раздраженно рычит Ник, и мне не нужен свет, чтобы увидеть, как он закатывает глаза.

— Ты так и не ответил, — напоминаю я. — Я не отстану, — стараюсь придать своему голосу грозную интонацию, но могла и промолчать: брат и без того знает, что я привыкла добывать ответы любой ценой.

Ник тащит меня дальше по коридору, к своей комнате, и быстро заталкивает внутрь, а затем, оглянувшись по сторонам — и что в такой темноте собирался увидеть? — сам проскальзывает в комнату и плотно закрывает дверь.

— К чему такая секретность? — я выжидающе смотрю на него снизу вверх, скрестив руки на груди.

Брат недовольно ворчит с высоты своего роста, оттягивает момент, но, пожевав губы, выпаливает:

— Не только ты готовишься в четырнадцатому февраля, — и сразу отводит взгляд. — Я хотел написать песню, — признается он, подстегиваемый моим молчанием, — но я не очень могу в вокал, если честно. Это Костя хорошо поет, а я только на гитаре три аккорда умею и немного на барабанах.

Старший брат совсем поник, не оставляя сомнений: сюрприз готовится не для кого иного, как для Яны Яхонтовой.

— А по коридорам зачем шастал? — грозно наступаю я.

— Спускался вниз, чтобы не помешать никому гитарой, — угрюмо отвечает Ник. — Я бы просто подарил что-нибудь, но понятия не имею, что ей может понравиться.

Я была бы рада подсказать, но мы с Яной почти не разговаривали, и ее вкусы оставались для меня загадкой.

— Только не украшение, — хихикаю я, — думаю, для стадии отсутствия отношений стихов и цветов будет вполне достаточно.

Ник сосредоточенно кивает, еще немного — и начнет записывать.

— Кстати, спасибо тебе, — он переводит тему, чего я ожидать никак не могла. Хотя, если честно, Ник и ожидания — несовместимые понятия, и это у нас тоже семейное. — Я всё забывал сказать, но благодаря твоей идее о разделении обязанностей мы с отцом почти не видимся, и он гораздо меньше достает меня с подбором невесты.

— Средневековье развел тут, — злобно соглашаюсь я. — Пока мы собираем силы против Елисеева, он вряд ли станет что-то предпринимать, но потом нужно будет придумывать новый способ отвертеться.

— Ты тоже думаешь, что с Яной у меня нет шансов? — насупился брат. — Хотя ты права, я ее недостоин, — еще больше погрустнел он.

Твою-то мать, только сеанса алкотерапии мне сейчас и не хватало. Сюда бы Костю сейчас, у него хотя бы получается поддерживать Ника в вопросах личной жизни.

— Что ты такое говоришь, — я хочу похлопать брата по плечу, но дотягиваться неудобно, поэтому ограничиваюсь спиной. — Из вас получится замечательная пара, но для этого надо хотя бы начать разговаривать, а не шарахаться друг от друга, как от чумы.

— Это, знаешь ли, самый сложный момент, — ворчит брат, обнимая меня в поисках поддержки.

За стенкой слышатся отголоски будильника, и мне страшно представить, на какой же он громкости, если звук доходит даже через шумоизоляцию. Часы показывают шесть утра, и я, пожелав Нику то ли спокойного утра, то ли доброй ночи, пулей вылетаю из его спальни, на бегу заскакиваю в нашу с Костей и ныряю под одеяло.

Делать заспанный вид, оказывается, очень легко, когда не смыкала глаз всю ночь. Мне в голову даже закрадывается вероломная идея прогулять школу, но Костя, который, конечно же, выспался и прекрасно себя чувствует, ехидно напоминает, что сегодня у нас контрольная по английскому.

— Он только шестым уроком, — растянувшись на кровати звездочкой, вынуждаю парня отползти к самому краю, — можно же пропустить хотя бы первый? Или перенести контрольную, учитель ты, черт тебя дери, или нет?

— Учитель, — смеется парень, — и именно поэтому ничего переносить мы не будем.

Повздыхав для приличия, я всё-таки принимаю вертикальное положение.

— У тебя вообще больничный, если ты не забыл, — как будто это не он ходит с тростью уже неделю. Отдыхал бы, пока может.

Костины глаза воинственно сверкают в приглушенном свете ночника.

— У меня не может быть больничного, пока ты не закончишь школу.

— Да что со мной там может произойти? Это же школа, — я специально выделяю последнее слово, чтобы усилить эффект, вот только это действует ровно наоборот.

— Тебе может грозить опасность, — упирается Жилинский.

— Единственное, что мне там грозит, это неаттестация по химии, — от досады я шмыгаю носом, а затем, показав Косте язык, занимаю душ первой: так ему и надо, пусть теперь ждет.

На первый урок мы всё-таки безвозвратно опаздываем, а весь второй, физкультуру, я ныкаюсь в раздевалке, чтобы нарисовать для Кости более-менее приличную валентинку, но художник из меня явно не удался, поэтому приходится переделывать, а потом — еще раз. Из плотной бумаги есть только белая, и я, отбросив попытки нарисовать что-то как положено, оставляю на вырезанных сердцах поцелуи, как когда-то случайно отпечатала помаду на Костиной белой рубашке. Даже странно, что сразу не додумалась.

Склеив сердца вместе, чтобы они складывались в одну открытку, пишу на лицевой стороне имя адресата, а на перемене незаметно вбрасываю валентинку в ящик. Еще одну отправляю Тале, а больше мне, в общем-то, некому.

До нас очередь доходит только к шестому уроку, и пятиклашки робко заглядывают в кабинет английского, представляясь купидонами, и, получив разрешение учителя, проходят на середину класса, к доске, и начинают бодро зачитывать имена с каждого бумажного сердечка.

На нашей парте стопка валентинок стремительно растет: и у меня, и у Тали уже по четыре, и Артем Смольянинов шутит, что для подсчета точно понадобится секретарь, когда плод моих художественных навыков попадает в руки Кости. На учительский стол ложатся и ложатся красные и розовые сердечки — от всех классов, в которых он ведет — а завершающие открытки снова достаются мне и Тале. Рекорд нашего одиннадцатого «Б» по полученным валентинкам по праву достается классному руководителю, и я даже немного ревную, потому что Костя — только мой, и делиться в мои планы не входит. Правда, он даже не смотрит на свои валентинки, как, наверное, и положено учителю, но мое сердце так и заходится от радости, что мою открытку Костя не выпускает из рук. Я вижу любопытство на лицах одноклассников, особенно девчонок, но те всё-таки слишком заняты рассматриванием своих открыток и попытками дописать контрольную, которая по сути была одним из пробников ЕГЭ, только на оценку.

Со звонком мы сдаем работы, и Таля под тяжелым взглядом Макса с последней парты не глядя запихивает бумажные сердца в сумку.

— Тебе даже не интересно, от кого они? — спрашиваю на выходе из класса.

Сестра пожимает плечами.

— Нет, — и неожиданно смеется. — Подумать только, еще год назад я готова была удавиться за эти валентинки, лишь бы получить больше всех в классе, а сейчас мне совсем всё равно, — по загадочной улыбке я понимаю, что сестра думает о Диме.

Я лишь мельком взглянула на свои: одна от Тали, еще на одной, с надписью «LADY BOSS» на лицевой стороне, я сразу узнала почерк Артема Смольянинова, который не забыл особенно большими буквами приписать, что валентинка исключительно дружеская. Третья была без подписи, но Таля подсказала, что это, должно быть, Данилов из одиннадцатого «А», который на переменах постоянно на меня смотрит — а я и не замечала даже. Четвертая лежала внизу, и я ее толком не видела, а пятая была и вовсе упакована в конверт, на котором Костиной рукой было выведено мое имя. Большое бумажное сердце, которое находилось внутри, было с одной стороны обклеено крохотными засушенными цветами, которых я раньше не видела, а с обратной нашелся длинный-длинный текст, который я и читала по пути к гардеробу.

— Между прочим, одна из них была от меня, — заторможенно отвечаю сестре, вникая в написанные Костей слова о любви. Блин, а я-то, дура, черканула всего пару фраз, и теперь возникло ощущение, как будто мне нечего было ему сказать. — И от Макса точно была минимум одна, ты бы видела, как он тебя взглядом прожигал, — дочитав, я аккуратно возвращаю открытку в конверт и кладу его в отдельный карман сумки, чтобы случайно не помять.

— Это его проблема, — улыбается Таля, — и как только я могла с ним когда-то встречаться? Кажется, что это была совсем не я, и было это не со мной, — обнимает на прощание. — Меня Дима ждет уже, наверное, так что я побежала, — и, послав вдобавок еще воздушный поцелуй, сестра покидает школу, словно на крыльях.

Проводив Талю, я возвращаюсь на третий этаж: как раз вовремя, чтобы Костя успел закончить свои учительские дела и собраться.

— К тебе или ко мне? — я игриво шевелю бровями, втайне надеясь, что в офис мы сегодня не поедем вообще. В конце концов, в валентинке от Кости было открытое приглашение на романтический ужин.

Парень едва уловимо мрачнеет.

— Для начала в «Экспрессо», нужно проверить, всё ли готово к празднику, — я уверенно беру его за руку и переплетаю наши пальцы. — Представляешь, на сегодня забронировали все столики, будет полная посадка, — на этой новости его глаза загораются воодушевлением.

— Я могу помочь, если нужно, — с готовностью отвечаю я. С Костей я рада проводить время где угодно, а если это место — не офис, то рада вдвойне.

Нежный поцелуй в висок. Как же хорошо, что я закрыла за собой дверь кабинета.

— На тебя у меня сегодня другие планы, — мурлычет парень.

В голову лезут совсем сумасбродные мысли, и я, поднявшись на носочках, трусь носом о гладко выбритую щеку. Зарываюсь пальцами в светлые волосы, собираюсь поцеловать, но тут раздается отрезвляющая трель звонка, и от неожиданности я отскакиваю назад.

— Поехали отсюда быстрее, а?

Я стараюсь не обращать внимания на то, что оделась слишком легко для прогулок: если Костя почувствует, что мне холодно, то потащит в магазин за теплой одеждой, а примерок и прочей подобной суеты сейчас не хотелось, поэтому я держалась изо всех сил. Если честно, я предполагала, что Костя забронировал столик в «Метрополе» или «Турандот», куда мы часто ходили осенью и в декабре, но вместо этого парень повел меня плутать невнятными одинаковыми дворами, в которых и сам, похоже, заблудился. Я тихо радовалась, что не надевала сегодня каблуки, и, хотя нарядное платье смотрелось с тяжелыми ботинками несколько необычно, рядом с Костей это становилось мелким и неважным.

Мы шли в интригующей тишине, и, будь на месте парня сейчас любой другой человек, я бы решила, что он маньяк, но Костя, опираясь на трость, спешил к каждому дому, чтобы посмотреть его номер, и каждый раз обреченно махал рукой: не тот. Когда мы наконец добрались до нужного, двадцать седьмого, я почти проголодалась; как назло, я только что закурила, и еще пару минут мы дымили на лавочке в полной тишине.

Лифт отвез нас на девятый этаж, но вместо какой-либо квартиры Костя жестом пригласил меня к лестнице, ведущей на крышу, и вручил средних размеров ключ. Имея опыт в таких делах, я быстро взобралась на самый верх, открыла большой амбарный замок и с силой толкнула крышку люка. В глаза сразу бросилась не присущая таким местам чистота: в небольшом помещение между люком и непосредственно крышей не было ни пылинки.

Костя догоняет меня очень быстро, и даже становится интересно, сколько времени у него бы ушло на это без травм. В тот единственный раз, когда и в меня попали, я еще долго хромала, а рана болела просто ужасно.

— Всё хорошо, я привык, — улыбается Костя, останавливая мою попытку ему помочь.

Почему-то от этой незатейливой фразы по коже пробегает мороз.

Несмотря на то, что такая реальность для меня уже давно единственная, страшно представить, что к ранениям вообще можно привыкнуть, и я цепляюсь за Костину руку, как маленькая, как будто он исчезнет куда-нибудь, если я не буду держать.

Интуитивно двигаюсь в сторону выхода на крышу, гадая, что там может быть такого, но мозг не выдает ни одной связной мысли. Костя в два шага оказывается впереди и открывает дверь, пропуская меня.

— Охуеть, — вырывается само собой.

— Ужина на крыше у нас еще не было, — смеется парень.

Да и вообще я забыла, когда мы последний раз питались не за столом, потому что здесь его не оказалось. Зато было костровище, аккуратно выложенное камнями, и огромные мягкие пуфики с теплыми шерстяными пледами. По лучшим традициям американских сериалов тут же стояла большая корзина с едой, а рядом притаилась пара бутылок вина.

— Охуеть, — повторяю я, потому что все слова куда-то подевались.

— Ну, — Костя потирает ладони, — мангал я не привозил, но, думаю, шашлыки пожарить смогу.

Сейчас я еле сдерживаюсь, чтобы не затискать и не зацеловать его до смерти, помня о том, что из-за простреленной ноги парень вряд ли выдержит мой внезапный набег.

— Я и не думала, что ты можешь в такую романтику, — только и могу ошарашенно произнести.

Я давно привыкла к дорогим ресторанам и роскошной обстановке, но крыш и посиделок у костра мне порой отчаянно не хватало. «Бойся своих желаний, они могут исполниться», — любила повторять Таля, но с Костей мне можно было не бояться вообще ничего на свете.

Всё-таки я с места срываюсь на бег и только в последний момент останавливаюсь, мягко обнимая со спины парня, уже колдующего над костром.

— Я и не такое могу, — он накрывает мою руку своей.

— Когда ты только успел всё это сделать?

Он резко разворачивается лицом ко мне.

— Секрет, — выдыхает мне в губы.

Поцелуй выходит долгим и очень осторожным, как будто мы раньше никогда не целовались, и это наш первый. Костер понемногу разгорается, и, пока Костя не занялся мясом, я достаю из сумки приготовленный подарок.

— Парные браслеты? — его улыбка ошалело ползет в сторону. — Надевай скорее! — парень протягивает мне правую руку, не занятую часами, а затем и на моем запястье затягивает шнурок и зажимает металлическое кольцо. — Никогда не буду снимать, — обещает он с самым серьезным видом.

— После стольких лет? — спрашиваю вроде в шутку, а вроде и по-настоящему.

— Всегда.

Несколько раз за вечер мясо на грани того, чтобы сгореть, потому что мы болтаем без умолку обо всём, что приходит в голову, при этом старательно избегая рабочих и учебных вопросов. У костра и с пледом на плечах становится на удивление тепло, как будто сейчас и не февраль вовсе, а какой-нибудь солнечный апрель, в который мы познакомились.

— Я приготовил еще кое-что, — признается парень, — но для этого понадобится твоя помощь.

— Хорошо, — мгновенно соглашаюсь, даже не спрашивая, что именно от меня нужно. Для Кости я, наверное, смогу всё, что угодно.

— Сыграешь? — Костя протягивает мне гитару, перед этим аккуратно высвободив ее из чехла.

Тихо кольнула грусть: весной и летом, и даже в начале осени я почти не выпускала инструмент из рук, но после смерти Зои что-то внутри словно надломилось, и теперь… Теперь я даже смотреть на гитару не могла, специально засунула ее в дальний угол спальни, чтобы не мозолила глаза. Сыграть? Да я, наверное, еще тогда в один момент разучилась.

— Пожалуйста, — добавляет парень. — Я бы и сам выучил нужную песню для тебя, но вдвоем будет правильнее, что ли.

На самом деле он прав, и я бережно принимаю инструмент из его рук.

— Я мало что помню, если честно, — прозвучало так, как будто речь шла вовсе не о музыке.

— А «Дыхание»? Вроде ты даже переписывала его как-то в тетрадь.

— Наутилус? — уточняю я. В ответ Костя кивает. Что ж, эту песню я не забыла еще, хотя уверенности нет совершенно никакой. — Давай попробуем, но я могу сбиться или запнуться с непривычки, — предупреждаю сразу.

Идея плохая, очень плохая, но с предложениями Кости я соглашаюсь, как загипнотизированная, поэтому, когда гитара настроена, пальцы легко берут первые аккорды. Мне всё кажется, что ничего из этого не выйдет, что вместо музыки слух прорежет звенящая тишина или я сдамся первой, я ведь не смогу, просто не смогу.

Костя смотрит на меня с надеждой и восхищением одновременно, так, что руки и память делают всё сами.

— Я лежу в темноте, слушая наше дыхание, — Костя не пел при мне никогда, только в караоке на мой день рождения, и то всего одну песню, а между тем у него отлично получалось. Они с Ником даже пытались в юности сколотить свою группу, но ожидаемо забросили это дело через пару лет, а талант никуда не делся. — Я слушаю наше дыхание, — я бы взяла его за руку сейчас, если бы не играла, но пока приходится довольствоваться взглядами, от которых то разливается внутри мягкое тепло, то до дрожи бросает в жар.

— Я раньше и не думал, что у нас, — подхватываю я, — на двоих с тобой одно лишь дыхание, — из нас получается отличный дуэт, это нельзя не признать, — дыхание, — на последнем аккорде я всё-таки переплетаю свои полузамерзшие пальцы с его — по-родному теплыми, а следом осторожно пересаживаюсь к парню на колени — точнее, только на здоровую ногу — и заключаю его в объятия. — Я люблю тебя.

Вообще-то мы говорили это друг другу раз по пять, а то и по десять на день, но сейчас я постаралась вложить в эти слова особенный смысл: более особенный, чем обычно.

— И я тебя люблю, — парень невесомо проводит носом по моей шее.

— Спасибо тебе, правда, — я отстраняюсь, чтобы заглянуть в лучистые серые глаза, в которых февральские тучи смешались с первым весенним солнцем. — Знаешь, мне ведь не хватало всего этого, — начинаю тараторить, словно счет идет на секунды, и времени сказать больше не будет. — Но я боялась совмещать два образа жизни, было страшно даже пытаться, — я запинаюсь, и поток слов прерывается, а через какую-то секунду я не могу вспомнить ни одного. — А с тобой не страшно. Вот, — заканчиваю я, уткнувшись носом в мягкий Костин шарф, отчего последние слова звучат приглушенно, но парень слышит.

Мясо всё-таки чернеет с одного бока, пока мы самозабвенно целуемся, и отрываемся друг от друга только тогда, когда запах гари уже невозможно игнорировать. Получается всё равно волшебно, тем более, что помимо мяса у нас полно закусок и вина, которое особенно вкусно пить, любуясь закатом. В безупречной подготовке вечера всё-таки нашелся один изъян: Костя напрочь забыл про тарелки, хотя бы пластиковые, куда можно было бы выложить готовые шашлыки, но такой элемент неожиданности мне нравится еще больше.

— Теперь мы совсем как настоящие дикари: сидим у костра на крыше и едим мясо прямо с шампуров, — до неприличия довольная улыбка грозится скоро расползтись за пределы лица. — Это круче, чем с тарелок.

— Примерно как шаверма на заледеневшем поребрике, — соглашается Костя. — Так и правда выходит как будто вкуснее.

Я одобрительно киваю — это большее, на что я способна, пока пытаюсь прожевать особенно большой кусок. Небо постепенно заволакивается тяжелыми тучами, но уже слишком темно, чтобы вовремя это заметить: в общем-то, мы узнаем о них только тогда, когда на нас падают первые капли дождя.

— А вот это в планы не входило, — энергично заявляет Костя, — у Ника в клубе и в офисе есть навес, но там мы бы вряд ли смогли побыть только вдвоем.

Я соглашаюсь: может, купол из закаленного прозрачного стекла комфортнее, но всё-таки — совсем не то, чего просит душа. К тому же, работа, от которой мы сегодня самым наглым образом сбежали, точно настигла бы нас, будь мы в любом здании, имеющем отношение к семье.

— Зато весело, — приходится кричать, чтобы парень услышал сквозь шум дождя, пока мы собираем вещи.

Костя машет руками, чтобы я уходила внутрь и не мокла, но я только смеюсь и подставляю лицо прохладным каплям. В первую очередь я спасала гитару, для которой вода была равна смерти, а в это же время Костя втащил в каморку между крышей и подъездом пуфики и пледы. Напоследок встряхнув промокшими насквозь волосами, я забираю корзину, предварительно забросив в нее всю оставшуюся еду, и вино: у нас еще целая половина бутылки. Бокалы, про которые парень, в отличие от тарелок, не забыл, выскальзывают из руки и бьются с характерным звоном, но это, должно быть, на счастье.

Доедать шашлыки в незнакомом подъезде, пока снаружи шумит дождь, и пить вино прямо из бутылки, по очереди, оказывается не менее приятно, чем пикник на крыше, и я чувствую себя еще более живой. Почему-то именно такие моменты кажутся самыми настоящими.

Когда ливень стих, Костя вызвал такси домой: я сама попросила не дергать наших водителей сегодня. Мы оставили всё в комнатке под крышей, снова заперев ее на замок, и парень собирался забрать все вещи завтра. В последний момент я только ухватила гитару, посчитав, что для нее там может быть слишком сыро.

— Холодно, — бурчу я, кутаясь в пальто, тоже промокшее и холодное, когда мы уже на улице ожидали таксиста, обещавшего подъехать с минуты на минуту.

— Согреть?

— Что? — не расслышав, я оборачиваюсь к парню, чтобы переспросить.

Ответом мне стал требовательный поцелуй. Кое-как дойдя до сигналившего такси, припарковавшегося почему-то за два подъезда от нас, мы вдвоем падаем на заднее сиденье. Когда Костя называет адрес, таксист долго не может понять, куда же ехать, и приходится объяснять во всех подробностях, показывать путь на карте и обещать доплату за дальнюю дорогу.

Машина наконец трогается с места, но нас хватает совсем ненадолго: просидев с чинными лицами примерно минуту, мы снова набрасываемся друг на друга с поцелуями. Он буквально сминает мои губы своими, и хочется большего, но вместо стона вырывается возмущенный писк, когда парень прикусывает мою губу.

Таксист обернулся, покосился на нас с недоверием, но мы с Костей лишь одновременно махнули руками, чтобы тот ехал быстрее.

Несмотря на дикое желание, волнами проходящее по телу, очень не хотелось, чтобы поездка заканчивалась: дома всегда что-то случается, и наверняка нас с порога забросают вопросами и делами. В такси хорошо: здесь вселенная сужается до пределов салона, и здесь есть только мы, и можно забыть существовании мира вокруг, оставив только то единственное, что важно в этот момент.

В суровую реальность нас возвращает грубоватый прокуренный голос водителя:

— Приехали!

Не глядя бросив ему несколько купюр, Костя кое-как открывает дверь, другой рукой по-прежнему сжимая меня. Мы буквально не можем оторваться друг от друга, чем приводим охрану особняка в замешательство, но они всё же пропускают, и мы вваливаемся в прихожую. Громкий хлопок двери, сбившееся дыхание.

— Добрый вечер, — неожиданное приветствие — это потому, что я его не ждала, — отрезвляюще режет слух, но не успеваю я поздороваться в ответ, как пожилой дворецкий тихо бормочет, что не мешает и уже уходит, и действительно скрывается в коридоре.

С горем пополам сбросив в прихожей обувь и пальто и чудом не уронив гитару, мы стараемся не смеяться, но на лестнице все попытки идут прахом, и мы хохочем, как безумные, просто потому, что нам хорошо. Коридоры на удивление пусты, и на задворках сознания мелькает мысль, что День святого Валентина у всех проходит так, как хотелось бы.

Костя прикладывает палец к губам, намекая, что мы уже наделали столько шуму, что через пару минут здесь соберутся все обитатели дома, но я успокаиваюсь всего на пару ступенек, а потом нас обоих снова пробирает на смех. Скрываясь от горничной, словно нашкодившие дети, мы сворачиваем в другой коридор, а затем в еще и еще один. Я дергаю парня за руку, увлекая за собой в первую попавшуюся дверь.

В помещении темно, и я не сразу могу сориентироваться, где мы находимся. Два поворота было или три?

— Это гостевое крыло, — шепчу я вперемешку с поцелуями.

Костя прижал меня к стене буквально с порога, и голос разума, подав последний признак жизни, замолк. Я обхватываю руками его плечи, притягиваю ближе, перебираю пальцами светлые волосы, и нога сама собой поднимается выше, удобно ложится ему на пояс, когда парень спускается к шее.

— Ну и к черту, это ведь наш дом, — иногда я упускаю этот факт из виду, но он прав, а спальни Яхонтовых находятся на втором этаже, так что сюда точно никто не зайдет по случайности.

Парень подхватывает меня на руки, но его хватает всего на пару шагов, и мы обрушиваемся в кресло практически наугад, ведь свет не включали. Ворчливо напоминая Косте, что такими темпами его рана никогда не заживет, прикусываю кожу на шее — наверняка останется след — и тут же зализываю место укуса.

— Иди сюда, — рычит Костя, пытается наощупь расстегнуть мое платье, пока я стягиваю с него свитер, но вскоре бросает это дело и просто задирает юбку.

Я прекрасно его понимаю и тоже не могу больше ждать, приподнимаю бедра, чтобы избавиться от трусов, и стараюсь не захихикать, пока Костя пытается снять с меня эти «ебучие три нитки». В конце концов у него получается, и я сразу притягиваю его к себе, жадно целую, попутно расправляясь с пряжкой его ремня с нездорово-профессиональной скоростью.

Совсем уж неожиданно комната озаряется светом, который с непривычки кажется до боли ярким, и я еще не успеваю понять, что произошло, как Костя мгновенно одергивает мое платье, не рассчитав силу, и меня вместе с тканью тянет вниз, но парень успевает подхватить и поставить на ноги, прижать к себе, закрывая от всех опасностей.

В общем-то, первая связная мысль именно о том, что в особняк сумел каким-то образом прокрасться Елисеевский шпион или наемный убийца, ведь гостевое крыло третьего этажа всегда пустовало, да и на втором еще хватало свободных комнат.

— Вы б хоть труселями не разбрасывались, емае, — с кровати лениво поднимается заспанный парень, совершенно мне незнакомый, и метким броском возвращает мне недостающий элемент одежды. Господи, сегодня же выброшу их куда подальше.

Нападать на нас, похоже, никто не собирается.

— Кто вы такой? — еще сильнее напрягается Костя.

— Марс, — незнакомец натягивает майку, и через ткань его голос звучит приглушенно. — Можете оставаться, я не против тройничка, — объявляет с важным видом, наугад приглаживая растрепанные волосы. — Воу, полегче, я пошутил, — выставляет руки в капитулирующем жесте, когда Костя выдает что-то нечленораздельное, но очень агрессивное, — вы бы видели сейчас свои лица, — посмеивается он. — Ну, я пойду, отдыхайте.

— Стоять, — опасность сейчас чувствуется вовсе не от вторженца в наш дом, а от Кости, и я даже побаиваюсь его в такие моменты, но от этого хочу только сильнее.

— Просто не хотел вам мешать, — пожимает плечами незнакомец.

С полным усталости вздохом я плюхаюсь обратно в кресло.

— Как вы попали в дом?

— Темыч провел, — кажется, его эта ситуация только позабавила, но, наткнувшись на Костин тяжелый взгляд, парень исправляется: — Смольянинов Артем. Вы его не знаете, что, ли? — удивляется он, когда мы только молча думаем в ответ. — Он секретарем работает у Джины Снегиревой, о ней-то слышали? Темыч говорил, она тут одна из главных, — когда поток слов прекращается, лицо неизвестного, как по нотам, приобретает напряженно-испуганное выражение. — А вы вообще кто такие?

— Приятно познакомиться, Джина Снегирева, — замогильным голосом сообщаю я.

— Константин Жилинский, — нехотя представляется и Костя, впрочем, и не собираясь расслабляться.

Лицо паренька светлеет.

— А-а-а, тот самый школьный препод, который хорошие оценки почти не ставит?

— Потому что английский надо учить, — ворчит себе под нос Костя, а затем внушительно прокашливается. — Опустим этот факт моей биографии. Цель, эм, — он закусывает губу, и это выглядит чертовски сексуально, так, что мне уже всё равно на этого Марса, пусть только уйдет уже куда-нибудь поскорее, — визита?

— Так вы ж сами и позвали, — недоуменно моргает тот. — Темыч сказал, мол, для дела нужен, а вы поспать не даете.

Я чуть не подпрыгиваю в многострадальном кресле, потому что да, правда: мы ведь договаривались с Артемом, он обещал устроить нам в пятницу встречу с каким-то своим знакомым.

— Совсем из головы вылетело, — оправдываюсь я, невинно хлопая глазами, потому что если пацан кажется безобидным, то Костя точно намерен кого-то убить. — Нам ведь понадобится помощь против Елисеевской сети. Но Артем ведь говорил про пятницу? — неуверенно спрашиваю я, потому что могла и перепутать.

— Ага, — с довольным видом кивает наш странный гость, — в пятницу. Но я автостопом доехал быстрее, чем рассчитывал.

Время близится к одиннадцати, а настроение почему-то становится не по часам бодрым, да и расходиться никто не собирается, похоже.

— Я совсем забыла про еще один сюрприз, — осторожно дергаю Костю за руку, — там торт в холодильнике, — добавляю почти шепотом.

Гнев моментально сменяется на милость.

— Тогда я сварю кофе, — Костя уверенным шагом направляется к двери, так и забыв надеть обратно свитер. — Или хочешь чай?

— Кофе, — выбираю без раздумий. Марс устремляется за нами, и, обернувшись, обращаюсь уже к нему: — Ну имей ты совесть, сегодня всё-таки День святого Валентина.

Внезапно свалившийся на нашу голову гость что-то возражает про день расстрела Чикатило, но я уже не слушаю, догоняя Костю на пути к кухне. Украдкой разглядывая его торс и наблюдая за ловкими движениями рук над туркой, я думаю о том, что кофе сейчас и правда будет очень кстати, потому что планомерное завершение вечера теперь просто обязано растянуться до самого утра.