Горят огни

Глава 30. Между землей и небом

Я стараюсь думать о чем-нибудь хорошем, о том, что у нас есть шансы спастись, ведь надежда, как ни крути, умирает последней. На самом деле вместо этого мне хочется громко орать матом и громить от злости и отчаяния всё, что попадется под руку.

— Напомни, почему мы ездим без охраны? — вкрадчиво интересуюсь у Кости.

— Потому что ты всегда была против такого, — моментально отвечает парень, впрочем, без тени упрека.

Блять.

— Кто это вообще? — могли ведь остановить как из-за нас, так и из-за Артема, никто ведь не знает еще, что меньше часа назад он отказался от отцовского бизнеса.

Ответом мне служит молчание: через затонированные стекла джипов не видно ровным счетом ничего, и остается лишь гадать. Темнеет, а из машин никто не спешит выходить: вероятно, ждут от нас первых действий, чтобы лишить малейшего шанса выбраться невредимыми или хотя бы живыми.

Первой разумной мыслью кажется вызвать охрану сюда, и чем скорее, тем лучше: мы не знаем, сколько человек находится в каждой из машин. Батарейка на моем телефоне стремительно садится, издавая противный писк, и я не успеваю даже набрать нужный номер. Всё с самого начала идет не так.

Артем с заднего сиденья протягивает мне свой, но я лишь качаю головой:

— Незнакомый номер могут и не поднять, — в это время из Костиного мобильника уже доносятся звучные долгие гудки.

— Два внедорожника заблокировали проезд, — докладывает парень, прижав трубку к уху. — Да, по дороге на склад, съезд с семьдесят пятого километра и дальше по Ленинградскому шоссе, перед кладбищем свернули налево, — Костя выглядит сосредоточенным до невозможности, и я тоже стараюсь не паниковать, но ловлю себя на мысли, что не смогла бы назвать сейчас такие детали, о которых говорит Жилинский. Я не знаю, что это: характер, выдержка, опыт? В любом случае, отмечаю в уме пунктик научиться так же — если выживем.

Когда выживем. Сдаваться никто из нас не собирается.

Как же сейчас не хватает Димаса с его планшетом: в гаджет недавно закачали несколько новых хакерских программ и приложений для слежки, одно из которых друг разработал сам. Думаю, он смог бы каким-то седьмым, не иначе, чувством, определить, кто нас подкараулил и с какой конкретно целью, но ни Димы, ни его планшета здесь нет: есть только мы с Костей и Артем Смольянинов, который тоже о чем-то напряженно думает, стиснув зубы.

Где-то вдалеке шумит электричка, и снова становится тихо. Здесь, должно быть, намного красивее летом, во время заката.

— Подмога приедет где-то через час, — сообщает Костя. — На складе никто не берет трубку.

— Будет очень круто, если никто не станет нас тревожить в это время, — подавив невесть откуда взявшуюся зевоту — побольше бы спать — я открываю бардачок и очень хочу приняться за чтение «Гарри Поттера», по совету Кости — в русском переводе. Времени никогда не хватало, и я никак не могла дойти до конца пятой части, хотя начала почти месяц назад.

Белый как мел Артем Смольянинов всовывает голову между передними сидениями.

— Серьезно? Ты сейчас способна читать? — удивленно вскидывает брови.

— Хочу закончить до того, как погибну, — перелистывая страницу, отозвалась я, — будет обидно не успеть.

— Сумасшедшая, — выдыхает Смольянинов, наблюдая за моими действиями. Хочется сказать, что всё будет хорошо, успокоить и его, и Костю в первую очередь, но мне нечем, поэтому я только отстегиваю ремень безопасности и придвигаюсь поближе к Косте, не обнимая — заняты руки — но аккуратно кладу голову на крепкое плечо.

Чтение, конечно же, не идет, и я через строчку сбиваюсь с текста в мысли о дальнейшем плане. Я читаю о гибели Сириуса и на глаза сами собой наворачиваются слезы, но я тут же загоняю их обратно: не хватало еще, чтобы потек макияж. Я думаю о том, что у нас есть все шансы навсегда остаться в ближайшем лесу, и хочется плакать навзрыд, но я только крепче жмусь к Косте, чтобы на том свете, если вдруг не повезет, было, что вспоминать.

Разумеется, нам не везет: всем нам, потому что, оторвавшись от бесконечных страниц, я вижу, как кто-то открывает дверь джипа изнутри, собирается выйти к нам.

— Перелазь назад и прячься под сиденья, быстро, — командует Костя, — Смольянинов, ты на пассажирское место.

— Ты сдурел? — я останавливаюсь, так и не решив, утверждение это или риторический вопрос. — Никуда я не полезу, — вместо этого проверяю пистолет. — Между прочим, из нас троих только я необходима Елисееву живой.

Если не дождемся наших ребят, придется драться, но шансы у нас невелики: осенью, когда мы были втроем с Костей и Талей, у сестры хотя бы было оружие, пусть она его и не использовала. У нас хотя бы было укрытие и небольшая фора, чтобы занять более-менее удобные позиции, сейчас же у нас нет почти ничего, только два пистолета да перепуганный до смерти Артем Смольянинов.

— Мы есть друг у друга, — умиротворяющим голосом напоминает Костя, словно прочитав мои мысли, и невесомо целует меня в лоб. — Что бы ни случилось, я люблю тебя, — еще тише шепчет он.

Ответить я не успеваю: к нашей машине стремительно приближается человек. Молодой совсем, светловолосый, не очень высокий и щуплый, словно подросток, в зеленом клетчатом пальто, которое ему совсем не идет: пока я отчаянно пытаюсь соображать, мозг сам собой подмечает совершенно ненужные детали. Он стучится в водительскую дверь, и Костя нехотя опускает стекло.

— Какие-то проблемы?

— Если только у вас, — паренек скалит зубы.

— Поясни, — я наклоняюсь влево, так, чтобы меня было хорошо видно и слышно.

— Не здесь, — кривится незнакомец, — выйдешь — поговорим, — Костя сразу открывает дверь, порывается встать, но сразу слышно: — С тобой, Жилинский, я уже наговорился. Пусть выйдет женщина.

Костя мертвой хваткой цепляется в мою руку, не давая даже пошевелиться толком, закрывает стекло обратно и даже блокирует двери.

— Ты никуда не пойдешь, поняла?

Я вздыхаю.

— Нужно потянуть время, а это наш шанс, — специально поворачиваюсь так, чтобы по губам нельзя было понять, о чем я говорю. — Ничего он мне не сделает. Откуда он тебя знает? Вы знакомы?

— Это Богдан Синицын, мы учились вместе с первого класса, — Костя морщится, как от навязчивой зубной боли. — Мерзкий тип, если честно. Ты разве не запомнила его с переговоров?

Я отрицательно мотаю головой. Богдан? Кажется, Смольянинов говорил, что так зовут его родного сына. Всё сходится: фамилия Елисеевского зама как раз Синицын, это я очень хорошо запомнила еще летом. Остается только уточнить у Артема, но мне даже спрашивать не приходится: одноклассник сам подает голос.

— Он по мою душу приехал, — мертвенная бледность на лице Артема понемногу возвращается к здоровому цвету лица, — так что можете оставаться тут. Я сам выйду.

Я улыбаюсь натянуто, скрываю подступившее раздражение, чтобы не накалять атмосферу еще сильнее.

— Он ведь сказал, что будет говорить только со мной. На тот свет всегда успеешь, а я постараюсь заболтать его до приезда наших ребят. Кстати, — добавляю я, перевешиваясь через Костю и нажимая на кнопку разблокировки дверей, — было бы неплохо их поторопить.

Мягко высвобождаю руку из Костиных пальцев, коротко целую его напоследок и выхожу из машины в промозглый февраль. Кутаюсь поплотнее в шубу — ветер с поля нешуточный — и уверенно подхожу к Богдану Синицыну.

— Я знал, что ты согласишься, — бесцветно констатирует он.

Я пытаюсь кивнуть, но кивком это странное рваное движение назвать сложно. Ничего не говорю, жду, пока собеседник сам скажет хоть что-нибудь еще, но он только уводит меня дальше в поле. Хорошо, хоть не в лес, за деревья, ведь тут мы хотя бы у всех на виду. В лесу, конечно, можно застрелить его к чертовой матери, но во-первых, это оберется проблемами для всех нас, а во-вторых — так получится нечестно.

Богдан Синицын вышел к нам без охраны и даже не проверил меня на наличие оружия — а у меня оно было с собой — и вел себя довольно беспечно для серьезного человека, даже слишком. Хотел побеседовать на равных или просто пытается усыпить бдительность? В любом случае, расслабляться не стоит.

Пришлось идти за ним и мысленно отсчитывать секунды и минуты: часов-то у меня не было. Специально растягивая шаги, я медленно вступала то в снег, то в лужу и только радовалась, что обула сегодня удобные ботинки. В голенище припрятан еще и нож, так что я не пропаду при любом раскладе. Вот бы еще Костя с Артемом оказались в более завидном положении, чем заложниками в собственной машине.

Очень хочется спросить, в чем же смысл нашей добровольно-принудительной прогулки, но я заставляю себя молчать, не тратить слова попусту: когда понадобится, человек скажет сам. А вот закурить — закуриваю, всё так же молча, не спрашивая и не извиняясь. Угоститься тоже не предлагаю, вопреки все правилам хорошего тона: они закончились где-то там, на дороге между полем и лесом, где Костина машина заблокирована между двумя явно бронированными внедорожниками.

Видно, Богдан Синицын ждет, пока я сама скажу что-нибудь, но в конце концов его терпение заканчивается, и я мысленно улыбаюсь дурацкой, даже детской какой-то мысли, что этот раунд я выиграла.

— Ничего не хочешь сказать?

— А должна? — вопросительно выгибаю бровь. — И, кажется, мы с вами не пили брудершафта.

Синицын морщится.

— Не люблю условности, но если вы настаиваете, — он специально подчеркивает обращение, принимая мое маленькое условие диалога, и я тихо и незаметно радуюсь еще одной крошечной победе. — Меня просили лишь передать, что вы взяли то, что вам не принадлежит.

— Можно конкретнее? — устало провожу ладонью по лбу, будто это поможет смахнуть усталость и освежить голову. — Я, знаете ли, не экстрасенс и не гадалка.

Что не так? Да, недавно мы по Костиной инициативе отжали от Елисеевского состава с ценным грузом пару вагонов, но лишь в счет того, что он забрал у нас, значит, по сути, вернули украденное. Господи, да мы буквально на днях перехватили доставку важных документов, переманили к себе денежного заказчика и сорвали Елисееву поставку оружия. Что именно из этого является причиной беседы?

— Как будто вы не знаете, — щурится Синицын, остановившись наконец и вглядываясь в мои глаза.

— Не имею ни малейшего понятия, — сухо бросаю в ответ.

На лице собеседника мелькает замешательство: похоже, он и сам не знает, о чем идет речь, прикрываясь напускной важностью.

— Владимир Семенович Елисеев считает, что вы должны были сразу всё понять, — ну и мерзкий же тип.

Черт, наверняка Елисеев прознал про кольца и в курсе, что мы теперь тоже ищем старинный перстень. В душе только укрепляется чувство, что за нами следят, а еще кто-то из сдает нас, кто-то из своих же, но кто? На близких страшно даже подумать, но больше ведь никто не знал.

— Допустим, — я достаю из пачки новую сигарету.

— У меня тоже есть к вам личное дело, — расслабленно протягивает Богдан Синицын. — Но его лучше обсудить где-нибудь за ужином, потому что разговор не из быстрых.

— Я предпочитаю ужинать с семьей, — стараюсь улыбнуться как можно очаровательнее, — поэтому лучше уж говорите здесь, если хотите, чтобы я выслушала.

Синицын улыбается еще шире.

— Я ведь могу и не спрашивать, — в его голосе явственно слышится намек на угрозу.

— Я ведь могу и не отвечать, — парирую я. — Ведь это у вас ко мне дело, а не наоборот. В конце концов, разве похожа я на человека, которого можно запугать? — смеюсь почти надрывно, чуть не выдав свое напряжение с головой. Я чувствую себя так, словно заперта в клетке с голодным хищником, но в плену у Елисеева, пожалуй, было страшнее. Если я выдержала там, то здесь-то уж точно справлюсь.

— А вас не проведешь, — смеется Синицын. Паренек как будто нарочно повторяет мои жесты и движения, но я делаю вид, что не заметила. — Будь это чем-то неотложным, я напомнил бы, что там, — он указал в сторону автомобильного столпотворения, — ваши, м-м-м, — собеседник мычит, подбирая подходящее слово, — друзья в окружении моих людей. Но мое дело выгодно скорее вам, поэтому настаивать не буду.

Его слова заставляют насторожиться, но снаружи я делаю вид, будто пролетающая мимо ворона гораздо интереснее, чем наш диалог.

— Скажите, что за дело, иначе мы ни к чему не придем.

— Обычный ни к чему не принуждающий ужин. Могли бы выпить на брудершафт, — Синицын наклоняет голову, пытается считать мои эмоции, но я старательно слежу за тем, чтобы ледяная маска не дала трещин. — Знаете, у Елисеева ведь нет наследников, — щурится он, — и по всем законам его дела перейдут к моему отцу, его первому заместителю, а от отца — ко мне. Мы с вами могли бы объединить империи и расширить влияние до небывалых масштабов, не находите?

— Не нахожу, — бурчу себе под нос, еще тише добавляя пару ругательств. Вдруг неожиданно для самой себя резко поворачиваюсь к Синицыну. — Зачем тогда охота на Артема Смольянинова? — спрашиваю в лоб.

— План «Б», — щурится он, однако едва заметно вздрогнув от неожиданности. — Если вы не захотите заключить союз, то будете наблюдать, как ваши союзники один за одним присоединяются ко мне, а затем и ваша семья разваливается по кусочкам.

Блефует. Это видно невооруженным глазом, и манипуляция слишком примитивна, чтобы на нее вестись, но беспокойство в душе всё-таки поселяется.

— Елисеев жив и здоров, а вы его уже похоронили, — смеюсь я. — Не думали, что он узнает? — смотрю в Синицынские глаза с хитрым прищуром. Понятия не имею, как мама это делала, но Костя всегда говорил, что это у меня в крови, где-то на уровне инстинктов. — Боюсь, ему такое ой как не понравится, — сделав наигранно-расстроенное лицо, качаю головой.

— Не бойтесь, — скалится Богдан Синицын, — не узнает.

На его месте я бы не была так уверена. Черт возьми, я ведь могу в любой момент уведомить Елисеева о Синицынских планах, сохраняя анонимность, и тогда план Богдана провалится, не успеет он привести его в исполнение. Либо Богдан Синицын и впрямь дурак, либо он рассчитывает на то, что мы поможем ему убрать Елисеева? Парень ведет свою игру за спиной у большого босса, разумеется, ему нужна помощь; уж не думает ли он, что всех врагов своего врага мы готовы считать друзьями?

Как же хочется просто послать его на три известные буквы.

Вообще-то, Синицын не знает о кольцах, а еще не носит многолетней личной обиды на нашу семью. Если мы вместе избавимся от Елисеева и Синицын займет его место, такой противник будет менее опасным, пожалуй. С другой стороны, у меня сейчас все карты, чтобы слить Синицыных — и отца, и сына — из игры, и двигаться дальше по намеченной и очень пока туманной стратегии выведения из строя всех Елисеевских союзников, чтобы максимально его ослабить.

— Мне нужно подумать, посоветоваться с семьей, — подытоживаю я, — такие решения не принимаются в одиночку.

— У тебя нет времени, — как-то очень уж недобро ухмыляется мой собеседник. Оборачиваясь назад, вижу, как его люди выходят из своих машин — и когда только успел подать сигнал? — и направляются к нашей. — Мне ничего не стоит, например, убрать Смольянинова прямо сейчас.

Я слегка ускоряю шаг в сторону дороги. Он ведь наверняка специально уводил меня подальше, чтобы я не могла ничего сделать теперь.

— Зачем? — улыбаться всё сложнее, но я пока держусь. — Он теперь работает на нашу семью, а значит, не сможет владеть бизнесом своего отца.

— Мне не нужна причина, чтобы убить, — словно издеваясь, отвечает Синицын, и в этот момент меня переклинивает.

Вдалеке, хоть уже намного ближе, чем раньше, Синицынские головорезы — я насчитала целых десять — настойчиво ломятся в Костину машину. Мне плохо видно за их спинами, но я слышу звук разбитого стекла и выстрелы: звуки эхом разносятся по округе, и я не понимаю, кто пострадал, но не время разбираться прямо сейчас, когда на счету каждая секунда.

Только перешедшая на бег, снова замедляюсь. Богдан Синицын, поравнявшись со мной, смотрит вдаль, чуть прищурившись, оценивает обстановку. Мне приходится вспоминать летние уроки на свежем воздухе, когда мы с ребятами выбирались из подвала, и Дима, Зоя и Люся по очереди учили меня ловкости и скрытности. Как же давно мне не приходилось использовать эти навыки.

Бесшумно шагнуть за спину Синицына, одновременно вынимая пистолет из удобной портупеи, подаренной Тохой на день рождения, оказаться с другой стороны и приставить дуло пистолета к его виску, одновременно взводя курок с оглушительно громким в наступившей вдруг тишине щелчком. Сущие пустяки, когда сердце от страха — или уже от адреналина? — стучит как бешеное, а все мысли из головы улетучиваются, оставляя место слаженным действиям.

— Мне тоже, — констатирую с хищной улыбкой, больше похожей на оскал опытного маньяка.

Богдан Синицын едва заметно вздрагивает.

— Опусти пистолет, — тихо, но всё еще уверенно произносит он, вмиг посерьезнев.

— Прикажи своим людям разойтись по машинам, — не очень аккуратным пинком подталкиваю Синицына, ставшего по воле случая моим заложником, вперед, к дороге, свободной рукой вцепившись в рукав его пальто.

— Ты всё равно меня не убьешь, — в его голосе проскальзывает волнение, которое не укрывается от меня.

— Хочешь проверить? — спрашиваю почти шепотом. Происходящее больше похоже на какую-то нелепую игру, но оружие в моей руке — настоящее, указательный палец лежит на спусковом крючке так удобно, словно ждал этого момента всю жизнь, и на самом деле я до жути боюсь нажать на него случайно, по неосторожности, ведь Богдан Синицын всё-таки живой настоящий человек, хотя его, по большому счету, мне не жалко.

— Ладно, — сглатывает он, осознав незавидность своего положения.

Нам требуется еще минута или несколько — я сбилась со счета и окончательно потерялась во времени — чтобы приблизиться к машинам. Теперь я могу оценить обстановку: люди Синицына, больше напоминающие цепных псов, окружили нашу машину, но держатся на почтительном расстоянии. Стекла с одной стороны разбиты, и осколки мешаются на земле с полурастаявшим снегом и кровью.

Кровью?

Мне стоит неимоверных усилий не рвануться вперед, чтобы убедиться, что с ребятами всё в порядке, но я заставляю себя не прибавлять скорости. Через несколько шагов угол обзора меняется, и я вижу Костю — живого, слава богу, — тот вышел из машины, дьявол знает, зачем, и стоит рядом с вытянутой в сторону рукой. Еще два шага — и я замечаю в сжатом кулаке гранату.

Наемники Синицына и так пятятся назад, не желая проверять, способен ли Костя отправить на тот свет и их, и себя заодно, пока один из них не видит наш с их боссом впечатляющий тандем. В тот же момент пятеро разворачиваются, направляя оружие на меня.

Богдан Синицын открывает рот, чтобы приказать им отступить, но в этот момент происходит сразу несколько событий. По направлению к нам на всей скорости несется автомобиль — это наверняка приехали наши — и я отчетливо слышу визг тормозов, но за ним следует треск, грохот металла и звон стекла. Наш джип врезается в почти такой же внедорожник Синицына, прямо в бок, и от силы столкновения обе машины пролетают еще на добрый метр вперед, но при этом останавливаются на достаточном расстоянии, не задев никак Костину.

Один Синицынский боец успевает вовремя отскочить, другой — наоборот, и человека, словно куклу, подминает под колеса; даже среди всего шума мне кажется, что я слышу крик и хруст его костей. Раздается несколько выстрелов подряд, я насчитываю пять — это несчастный, похоже, в предсмертной агонии вжал палец в спусковой крючок. Я не могу понять, куда он попал, но всё-таки срываюсь на бег, хотя осталось всего ничего, волоку Синицына за собой, хотя он вовсе не горит желанием врываться в сердце потасовки.

Краем глаза замечаю, как наши люди, примчавшиеся на помощь, выскакивают из машины, а за ней подъезжает вторая точно такая же: их много в семейных гаражах. Начинается беспорядочная стрельба вперемешку с криками, я не могу разобрать слов и всё пытаюсь высмотреть подробно, что происходит, поэтому под ноги совсем не смотрю и очень удивляюсь, когда, споткнувшись, падаю на землю и, проскользив животом по мерзлой луже, останавливаюсь уже на асфальте.

От неожиданности я выпустила Богдана Синицына, но жалеть об этом тоже некогда. Мне пришлось зажмуриться, чтобы в глаза ничего не попало, но теперь, открыв их, я вижу носки Костиных ботинок. Еще секунда требуется, чтобы понять, что парень ничком распластался на дороге.

Я больно ушиблась, пока падала, и попытка встать отдается болью во всём теле, а содранные ладони неприятно саднят, но это всё ничего. Я подползаю ближе к Косте, но не успеваю даже проверить, что с ним, потому что на всю округу звучит до боли громкое:

— Ложись!

Голос смутно знаком, но в таком беспорядке я не могу узнать, кому он принадлежит; догадываюсь лишь потому, что Ник со всех ног несется к нам, неистово размахивая руками. Взгляд сам собой вдруг падает в другую сторону: там одиноко лежит граната, которую Костя выпустил из пальцев, и та откатилась дальше, сразу и не заметишь. Ник еще кричит что-то, а я замечаю сразу две вещи: во-первых, вокруг стало подозрительно тихо и пусто, а Синицынские головорезы бегут кто куда. Во вторых — чеки у гранаты нет.

Она вот-вот взорвется совсем рядом с нами; Ник показывает куда-нибудь спрятаться, но здесь некуда, разве что под машину. Брат точно не успеет добежать к нам, он еще слишком далеко, а ко мне как раз приходит идея получше.

Собрав все силы в кулак, я быстро, почти мгновенно преодолеваю те пару метров, что разделяют меня и смерть, сконцентрированную в небольшом устройстве. Я никогда раньше гранат не видела и была уверена, что перед взрывом они тикают, как бомбы, а эта молчит, но лучше уточню у кого-нибудь потом, в более спокойной обстановке. Схватив гранату, вскакиваю на ноги, одновременно замахиваюсь посильнее — и бросаю ее как можно дальше, на сколько хватает сил, вперед, туда, куда убегают бойцы Синицына.

Сперва кажется, что ничего не произойдет, настолько оглушающая тишина стоит вокруг, но затем ее прорезает резкий хлопок, вдалеке поднимается вверх облако пыли, а воздух разрывается от человеческих криков.

Я моргаю часто-часто, и не могу поверить, что жива, и хочется повалиться просто на асфальт рядом с Костей и не двигаться больше никогда, а еще почему-то спать очень хочется, но пока рано: реальность бьет под дых, заставляет вспомнить о том, что ничего еще не закончилось.

Я вижу Богдана Синицына, целого и невредимого: он запрыгивает в свободный внедорожник и газует туда, где дорога свободна. О своих людях он забывает напрочь и даже, кажется, переезжает кого-то из пострадавших от взрыва гранаты, но не понять, живого или мертвого, хотя это в любом случае кажется ужасным.

Я бросаюсь к Косте и с облегчением нахожу, что он дышит, хотя в сознание не приходит, но серьезных повреждений не вижу пока. Наконец слышу тяжелое дыхание Ника над ухом.

— В машину его, быстро, — брат помогает мне дотащить парня до двери, хотя и сам ранен: кровь настойчиво капает из рукава пальто. — Садись за руль, поведешь, — и стремительным шагом отходит обратно, выкрикивая еще что-то нашим.

— Я не умею! — в панике раскрываю глаза широко-широко. Да я даже не знаю, где газ, а где тормоз, не говоря уже о правилах дорожного движения.

— Я умею, — невозмутимо отвечает Артем Смольянинов, которого я не видела ровно с того момента, как сама покинула машину.

Он же втаскивает Костю внутрь и занимает водительское кресло, пока я размещаю Жилинского на заднем сидении. Ник, раздав последние распоряжения, залазит на мое место, и это очень кстати: я забираюсь назад, к Косте, и укладываю его голову себе на колени. Ник оборачивается и уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но, посмотрев мне в глаза, решает вдруг промолчать — это совсем на брата не похоже — и только протягивает мне флягу.

Я делаю большой глоток, даже не спросив, что внутри, и только когда горло неприятно обжигает, догадываюсь, что водка. Вернув флягу владельцу, бесшумно выдыхаю и откидываюсь на по-волшебному мягкую спинку сиденья и прикрываю глаза, всего на минутку, чтобы перестали болеть от налетевшей в них пыли и еще черт знает, чего, но открыть обратно уже не получается. Я не сопротивляюсь больше, и меня укутывают долгожданные объятия темноты и тишины: наконец-то спокойно-теплые, а не звеняще-тревожные.

Пробуждение выходит не из приятных: по ощущениям так я и вовсе разваливаюсь на куски. Недовольно зеваю и, открыв один глаз, тут же зажмуриваюсь от яркого света: который час, если так светло?

Повздыхав, поворачиваюсь на другой бок и думаю о том, как заставить себя всё-таки разлепить глаза. В следующее мгновение меня прошибает током, потому что я вспоминаю, где и как отключилась, и подпрыгиваю на кровати, как ошпаренная. Осмотревшись по сторонам, нахожу себя в помещении, отдаленно напоминающем больничную палату. Окон здесь, правда, нет, но повсюду светят яркие белые лампы и в целом тут гораздо приятнее находиться. Непонятно только, почему вообще я оказалась здесь — на мне ведь ни царапинки.

В ответ на такую мысль тело отзывается болью еще активнее. Все кости ломит одновременно, корочка на содранных ладонях заставляет шипеть при каждом движении, зато голова хотя бы не раскалывается, как это было еще в машине. Черт, как я сразу не додумалась: наверняка это одно из помещений офиса, ведь в особняке такой комнаты точно нет.

Мы приехали совсем недавно: вокруг ни души, но за стеной я слышу знакомые голоса медиков. Наверняка они помогают сейчас тем, кто действительно в этом нуждается, а я в полном порядке. Скрипучая кровать прогибается под моим весом, когда я неуклюже пытаюсь принять полностью вертикальное положение; ботинки находятся рядом, а на деревянном стуле с треснутой спинкой бесформенной грудой лежит месиво из меха и грязи, в котором я с трудом узнаю свою шубу. Черт с ней, сперва нужно найти Костю.

Всунув ноги в ботинки и наскоро затянув шнурки, я вылажу в коридор. Кажется, за поворотом направо будет подобие холла и лифт, но мне туда не нужно: Костя наверняка тоже где-то внизу. Правда, найти его не удается, и всё-таки приходится ехать на наш четырнадцатый этаж: где искать ответ, если не там?

Удивительно, но кабина доезжает, куда требуется, без остановок: такое на моей памяти происходит впервые. Понятнее становится, когда я замечаю на стене: стрелки показывают глубоко за полночь. Почти не раздумывая, открываю дверь в приемную Ника, которая, разумеется, пустует в такое время, а вот кабинет не заперт, и я вполне ожидаемо нахожу брата внутри.

— Как ты? — он сразу вскакивает с диванчика и шагает навстречу. Правая рука брата неуклюже болтается на перевязи.

— Жить буду, — отзываюсь коротко. — Что с Костей?

Нещадно хочется курить, а Ник, как назло, медлит с ответом, но достает левой рукой из кармана пачку сигарет, и я без спроса вытаскиваю одну себе. Брат курит «парламент», тяжелый и невкусный, не то что мое любимое «собрание», но мне сейчас сойдет что угодно, лишь бы покрепче.

— Жить будет, — уклончиво отвечает брат. В моих глазах, пожалуй, настолько отчетливо чувствуется желание убивать, что Ник нервно сглатывает, случайно столкнувшись со мной взглядом, а затем, вздохнув, добавляет: — Ничего серьезного на самом деле. В него попали не сильно, но он здорово приложился затылком об асфальт, когда падал.

— Где он?

Брат улыбается тепло и немного насмешливо.

— Всё хорошо, он спит сейчас, медики решили оставить его под наблюдением хотя бы до утра. Провести тебя к нему?

— Отдыхай, сама найдусь, — отмахиваюсь я. — Собрание назначил на утро?

— На вечер, утром у всех запланированы дела.

Я ворчу о том, что здесь проблемы посерьезнее, между прочим, и о том, что еще несколько таких разборок, и я вообще останусь без верхней одежды. Ник уже не может сдерживать добродушный смех, наблюдая за этим, а я просто чувствую себя дома, хотя нахожусь от него довольно далеко, и бесконечно радуюсь, что у меня есть такой хороший старший брат.

Докурив, выбрасываю бычок в пепельницу-череп: меня подмывает поинтересоваться, настоящий или нет, но вместо этого я лишь коротко говорю, что пойду проведать Костю.

— Только переоденься сначала, — кричит Ник мне вслед, и я подмечаю, что он прав. Одежда пропиталась потом и местами — кровью, грязь со штанов отваливается буквально кусками, и только ботинки каким-то чудом остались в более-менее приличном состоянии. Как же хорошо, что у меня в кабинете есть сменные вещи — на всякий случай.

Приходится потратить время еще и на то, чтобы смыть размазанную по всему лицу тушь и помаду; почему Ник сразу не сказал об этом? Если бы меня так увидела Таля, она бы точно упала в обморок от ужаса. Артем Смольянинов, наверное, тоже, но он спит на диванчике у меня в приемной, никак не умещаясь туда со своим ростом, и ничего этого не видит.

Напоследок я подсоединяю телефон к зарядке и оставляю его в кабинете, а затем спускаюсь на лифте в подвальный этаж. На этот раз я знаю, где именно нужно искать, и, когда тихо открываю нужную дверь и делаю пару бесшумных шагов внутрь, Костя моментально просыпается.

Парень видит меня и пытается худо-бедно усесться на кровати, терпя поражение за поражением.

— Лежи, — почему-то шепотом говорю я, присаживаясь сбоку.

Ничего больше сказать не успеваю, потому что Костя, хоть и бросает попытки поднять голову с подушки, вдруг утаскивает меня к себе, обнимает крепко-крепко, и меня неожиданно пробивает на слезы. Черт, почему именно сейчас, когда, казалось бы, нужно радоваться, что остались живы? Самообладание на сегодня закончилось, и, не в силах остановиться, я только сильнее прижимаюсь к парню, а он только шепчет что-то успокаивающее, и это действительно работает.

Рядом с ним всё остальное волшебным образом становится неважным.

— Ну и дрим-тим у нас подобрался, — протягивает Таля, выслушав историю по два раза от каждого из ее участников. — Боюсь, у Елисеева и у Синицына просто нет шансов, — смеется она. Смеяться легко, когда всё уже позади.

Любуясь февральским рассветом, я глажу Бродягу, устроившегося под боком, и потягиваю чай из суповой тарелки: Таля навалила туда все успокаивающие травы, какие только смогла найти в запасах на кухне. Мы все единогласно решили прогулять школу, чтобы до собрания отдохнуть и обсудить всё в узком кругу самых близких.

— Кстати, я навещала бабушку, и заодно покопалась в книжном шкафу, и знаете что? — сестра делает большие глаза, стоит только Кеше увести Артема Смольянинова на «курс молодого секретаря», название которому он придумал сам. — На полке Толстого не хватает четырнадцатого тома, — заговорщицким тоном отвечает Таля сама себе. — Я перелистала все остальные, но «После бала», которое мы обсуждали, находится именно в четырнадцатом.

— Я знаю, — веселится Ник, — я был у бабушки позавчера и уже забрал книгу.

— Дурак, — Таля от досады бросает в брата конфетой со стола, и я радуюсь, что первой под руку ей попала не чашка с кипятком. — Я-то думала, что найдем этот том — найдем и разгадку.

— Почти, — Ник поджимает губы, напоминая мне смешную черепашку, — я листал книгу как раз вчера, и в рассказе как раз есть шифр, но мне он незнаком.

— Она у тебя с собой? — дрожащим голосом спрашиваю я, вмиг забыв обо всём на свете.

— Сейчас принесу из комнаты, — кивает брат.

Стоит ему вернуться, как Дима жадно хватается за расшифровку. Он пробегает глазами всего пару страниц, а затем выносит вердикт:

— Шифр тот же, что и в Питере, — мы с Талей сразу же понимаем, о чем речь. Из маминой книги о Гарри Поттере мы не поняли совершенно ничего, но если совместить, то должно ведь получиться что-то вразумительное? — Бред какой-то, — спустя полчаса констатирует Димас. — Связные слова получились только из азбуки Морзе и только с шестой страницы — и там, и там.

— А что получилось? — уточняет Костя, всё еще хватаясь за голову от громких звуков.

Дима не успевает ответить, как Таля, заглянув в груду тетрадных листков через его плечо, возвещает:

— Мы знаем грядущему цену и знаем, что юность права.

— Это Твардовский, — сразу оживился Костя.

Я показываю ему язык.

— Надо было тебе литературу преподавать, ее ты знаешь лучше, чем английский, — парень смеется над шуткой настолько, насколько ему позволяет головная боль.

Думать лучше на свежую голову, но жизненно необходимым кажется разгадать всё сейчас, и мы перелистываем сборники Маяковского, уверенные, что ответ кроется именно в них.

— Точно! — вопит Таля. Костя смотрит на нее так, словно сейчас задушит на месте, и сестра, спохватившись, объясняет благоразумным шепотом: — Как раз на шестой странице у Маяковского стих «Нашему юношеству».

Она порывается прочитать вслух, но это стихотворение занимает целых три страницы, поэтому сразу предупреждаю:

— Называй только то, что подчеркнуто.

— С Курского, березы от леса до хат, из-за горизонтов, лесами сломанных, толпа надвигается мазанок, цветисты бочка́ из-под крыш соломенных, окрашенные разно… Что? — вскидывается она, почувствовав на себе строгие взгляды. — Там и подчеркнут такой кусок, смотрите, если не верите, — обиженно ворчит сестра.

— Верим-верим, — улыбается Дима, поглаживая ее по плечу. — Как думаешь, на что это всё указывает?

— Похоже на нашу дачу, — неуверенность в голосе Тали просто зашкаливает. — Я не знаю, что еще это может быть. В детстве мы ездили туда, как раз с Курского, но я могу ошибаться.

— У Ку-урского вокзала стою я мо-олодо-ой, — давясь смехом, пропевает Ник. — На дачу наведаться и правда стоит: там недалеко была березовая роща, это совпадает с текстом.

Мне добавить нечего, ведь если я и была на этой даче, то всё равно не помню ее. Правда, этот вопрос приходится отложить хотя бы до выходных, потому что нас ждут реальные дела и события, которые происходят здесь и сейчас. Богдан Синицын, хоть и создал четкое впечатление дурака, после вчерашнего вызывает еще больше опасений и может представлять серьезную угрозу всей семье.