Горят огни

Глава 36. И за тобой следом

Середина марта встречает нас невиданно ясной и солнечной погодой. Снег за эту неделю совсем растаял, и если за городом теперь развелось столько грязи, что выезжать из особняка стало возможно только на внедорожнике, то в самой Москве было довольно чисто, и даже лужи уже стали высыхать.

В прошлом году я не застала наступление весны: из февраля, окутанного последним зимним вздохом, меня выбросило прямо в теплый апрель, и окружающая природа со своим ежегодным праздником жизни угнетала тогда только сильнее, добивала вдобавок к самокопанию, которым я занималась так усердно.

Новая весна была полна новых надежд и веры — определенно глупой, но такой важной — что все будет хорошо. По-другому и быть не может.

Дождавшись мало-мальски сухой погоды вдали от МКАДа, Марс, как и планировалось, устроил на оружейном складе Чалова пожар. В подробности этот молчаливый парень не вдавался, по-прежнему оставаясь для нас загадкой, как и не взял никого в помощь на дело, бескомпромиссно заявив, что работает один.

Еще несколько дней наши агенты наблюдали за складом, но ничего, что могло бы нас заинтересовать, не происходило. На усилении охраны не было никого, кроме людей самого Чалова, и пусть это тоже было неплохо, но все равно мы ожидали большего.

— Демьянов — жук, он — не безвозмездно, конечно, — помогает бойцами и Кудрявцеву, и Дайнеко, а сам сидит чистенький, — ворчит Костя, проверяя вечером тетради с контрольным аудированием. — И Чалову он должен был помочь, да хотя бы в обмен на оружие — у них ведь соглашение.

Мы явно уступаем Елисеевской шпионской сети, но информированы достаточно хорошо, чтобы быть в курсе таких подробностей. Тем более, после смерти Синицына контролировать слежку стало некому, и нового человека Елисеев пока не нашел — а значит, у нас больше шансов проворачивать какие-то дела незамеченными.

— Рано, — заключает Ник на собрании, где склад Чалова захватил все внимание. — Придется повторить еще раз в апреле.

— Это очень сдвинет нас по срокам, — сразу возражаю я. — По Голубевскому офису уже все готово, только дать отмашку. Если тянуть время, то придется снова начинать с нуля.

Взгляд старшего брата тяжелеет.

— Значит, начнем с нуля, — с нажимом отвечает он. — Лучше перестраховаться сейчас, чем облажаться в самый важный момент.

Мне остается только вздохнуть. Детальный план, который мы разрабатывали вместе с Димой и Марсом, неожиданно согласившимся подумать втроем, был неразрывно привязан к датам и графику подвоза воды и смены кулеров в офисе Голубева — вплоть до минуты. Для следующего месяца понадобится рассчитывать все по новой, и делать это до ужаса не хотелось, особенно когда в школе на каждом уроке на нас наседают подготовкой к экзаменам, но на кону стояла куча жизней, в том числе и наши.

Раз лучше перестраховаться, значит, перестрахуемся.

Если не считать полупровальной подготовки к нападению на Елисеева, наступило относительно спокойное время. Несмотря на то, что оно ощущалось как последнее затишье перед смертельно страшной бурей, жизнь как-то сама собой вернулась в привычное русло, и я вдруг с удивлением обнаружила, что сидеть в удобном кресле собственного уютного кабинета гораздо приятнее, чем спотыкаться и падать всем телом в ледяные лужи на промозглом ветру, оказавшись в центре перестрелки.

— Кому свежий кофе?

Я поднимаюсь на наш четырнадцатый этаж, и меня моментально окутывает тепло. Благовония из Талиного кабинета щекочут нос сразу, как только открываются двери лифта: сестра вознамерилась окончательно вытравить гуляющий по этажу запах убийственно крепких сигарет Ника. Костя тоже недавно перешел на «Парламент», но не дымил так много, как Ник. Сама же Таля настойчиво относила себя к числу некурящих, но последний месяц повадилась стрелять у меня персиковое «Собрание» при каждом удобном случае.

Уже стемнело, но жизнь в офисе продолжает кипеть, а некоторые дела и вовсе совершаются только под покровом ночи, и пока еще терпеливо ждут своего часа. Душа просит уютных осенних вечеров, но по Москве уверенной поступью шагает весна, а на деревьях появляются первые почки.

Горячий флэт уайт для Ника, нежный лавандовый раф — для Тали. Их секретари, которых было бы нечестно обделять, отказались еще до того, как я решила немного развеяться и прогуляться до ближайшей кофейни: она находилась в соседнем здании, через дорогу. Ненавязчиво подумывая над тем, чтобы ее выкупить и сделать местом отдыха только для своих, я проскальзываю за дверь своего кабинета.

Артем Смольянинов за своим секретарским столом так обложился сборниками по подготовке к ЕГЭ, что даже не заметил, как я выходила. Он обращает на меня внимание только тогда, когда я ставлю большой американо прямо перед его носом, и сразу смущается.

— Сказала бы мне, я бы сделал в кофемашине, — вид у Артема становится виноватым, когда он замечает у меня в руках целую палетку со стаканчиками.

— Я все равно хотела пройтись, — улыбаюсь в ответ. — Кстати, он с корицей.

Стоит мне упомянуть корицу, как глаза одноклассника сразу начинают сиять ярче новогодней елки, и он, отложив тетрадь и ручку в сторону, делает жадный глоток.

— Спасибо.

Я снова пробегаюсь взглядом по обилию разноцветных книжек, стопками покоящихся вокруг Артема.

— Все-таки решил поступать?

Он кивает.

— Это прозвучит глупо, но я подумал попытаться в МГИМО, — я ожидала чего угодно, но не этого, Артем ведь всегда противился этому варианту. Ему ведь никогда такое не нравилось. — Когда отец перестал заставлять, передо мной открылись вообще все пути, и, — он делает шумный выдох, собираясь с мыслями, — я понял, что без давления, оказывается, и сам этого хочу, только на заочное. Такое образование и в работе помочь должно.

У меня перехватывает дыхание. Я уже давно собиралась с силами для этого разговора, но за каких-то полтора месяца успела так привязаться к Артему, что боялась даже затрагивать эту тему, зная, что услышу в ответ. После того, как Смольянинов стал моим секретарем, мы еще больше сдружились, и мне неожиданно для самой себя было страшно это потерять.

— Ты не должен, — только и могу сказать. — Синицына больше нет, он не опасен, и тебе необязательно укрываться у нас, — каждое слово дается с большим трудом, и приходится пересиливать себя. — Ты ведь мечтал совсем о другом, я помню.

— Мечтам свойственно меняться, — загадочно произносит Артем. — Неужели ты думала, что после всего я смогу вас бросить? — конечно же нет. Просто очень боялась. — Я всегда буду рядом, — обещает он, — я ведь лучший в мире секретарь, — добавляет смешным голосом.

Отсмеявшись, я отправляюсь дальше, пока кофе не остыл. Действительно, секретаря лучше Артема Смольянинова мне не найти. Только он может управиться с неподъемной грудой задач всего за три часа, чтобы в оставшееся рабочее время заниматься подготовкой к экзаменам.

В кабинет Кости я проникаю прямиком из своего, через тайную дверь, и, обняв уставшего парня со спины, протягиваю ему двойную порцию крепкого и горького эспрессо. Кеша уже уехал домой, он ведь в офисе с самого утра, поэтому здесь моя последняя остановка на сегодня. Забравшись с ногами на кожаный диванчик, я наконец отпиваю из шершавого картонного стаканчика свой пряный мокко.

— Есть новости?

Парень мотает головой, не отвлекаясь от работы. Забрав из своего кабинета документацию по отцовской фирме в Англии, я оставляю дверь открытой: сегодня я жду звонка по перевозке гекконов и магнолий. Параллельно обдумывая египетский контракт о контрабанде уникальных ракушек и жемчуга из Красного моря, я восхищаюсь папиным личным помощником и управляющими компанией. Понятно, что толковых людей на вес золота нанимали, вероятно, еще тогда, когда меня и в проекте не было, но от одного взгляда на аккуратно составленные подробные отчеты возникает чувство, как будто родители продолжают заботиться обо мне и с того света.

Спустя минут сорок, когда весь кофе уже давно выпит, стационарный телефон оживает голосом Артема.

— Китайцы звонят. Соединяю?

Ох черт, я ждала не раньше восьми — значит, что-то случилось. Рассеянно кивнув, я быстро целую Костю и возвращаюсь к себе, стараясь принять деловой вид, как будто в телефонном разговоре он имеет значение.

— Да, — спохватившись, почти выкрикиваю в динамик. Все-таки вживую общаться гораздо удобнее.

Я подтверждаю кодовый шифр и сосредоточенно слушаю о том, что все в порядке, наш товарный поезд без каких-либо проблем пересек границу три дня назад и сейчас приближается к Уралу — строго по графику. Мне остается лишь гадать, в чем же подвох, пока из трубки не доносится:

— На прошлой неделе нам поступило другое предложение.

Все внутри медленно холодеет.

— Могу узнать, от кого?

Когда неприятные мурашки доходят уже до кончиков пальцев, приходит и ответ.

— Собачкин, — одна только фамилия или кличка, а может, очередное кодовое слово, о котором меня почему-то не поставили в известность. Я лихорадочно придумываю, что же тут можно сказать, но собеседник, выдержав долгую паузу, добавляет короткое: — Мы отказали. У нас с вами договор, — голос на той стороне провода делает акцент на местоимении.

— Спасибо.

— Мы подумали, вам важно знать.

Звонок завершается. Что ж, мы неудобно составили график созвонов: после пересечения границы докладывать обстановку должны уже наши люди, но они, должно быть, выйдут на связь позже. Мне сложно было уложить в голове разницу во времени по всей стране, но в любом случае, все в порядке — если не считать какого-то чертова Собачкина, который пытался отнять наше дело.

Именно поэтому вместо того, чтобы сочинять имейл для лондонского управляющего, я открываю на рабочем компьютере наши внутренние базы: гугл или яндекс мне здесь вряд ли поможет. Конечно, проще попросить Димаса или кого-нибудь из наших программистов, не зря же им отведен целый этаж. Но мне важно сделать самой, и пальцы все быстрее стучат по клавиатуре, набирают, чередуя, пароли и запросы. Если человек в нашем бизнесе не новый, то хотя бы имя его должно быть записано, откуда бы он сам ни был.

Я ставлю на Благовещенск, потому что местные там как раз мутят свои дела и с нами на контакт не идут. Раз друзья из Поднебесной обратились к нам, через целый континент, а не к тем, кто наверняка удобнее и ближе, то они могли попытаться перехватить у нас партнеров. Уже поверив в свою версию, я наконец нахожу нужную информацию.

Собачкин Глеб Матвеевич, если верить фотографиям, имеет весьма неприятную наружность. Удается узнать лишь то, что он все время в тени и старается не отсвечивать, не появляется ни на каких торжественных вечерах или переговорах, да и вообще этот Собачкин существует будто бы условно, а не на самом деле. Покопавшись еще немного, я нахожу целый список его криминальных подвигов по всей стране, и это совершенно ни о чем мне не говорит, пока я не натыкаюсь на одно громкое дело, вот только абсолютно точно я помню, что к нему был причастен Елисеев.

Найти сведения о главном конкуренте не составляет труда, и, сверяя его деятельность с послужным списком Собачкина, я то и дело нахожу общие пункты: все они связаны с контрабандой. Теперь хотя бы понятно, откуда дует ветер. В рабочий блокнот, где перечислены все Елисеевские партнеры, размашистым почерком добавляется еще одно имя. Синицын, Голубев, Собачкин… Однако, это уже целый зоопарк получается. Подумав, я вычеркиваю новую запись сразу же, чтобы потом не отвлекаться лишний раз: думаю, Собачкину осталось не больше пары дней.

Найти его труднее, потому что нигде нет ни слова хотя бы о примерном местонахождении, но Дима, к которому все же пришлось обратиться, обещает достать максимально точные данные к завтрашнему утру. Из-за большого количества часовых поясов программисты работают круглые сутки, посменно, и за ночь успеют найти самую точную локацию вплоть до квадратного метра.

Сообщение от Димы приходит на следующий день прямо на уроке химии. Меня ничуть не расстраивает «неуд» из-за включенного мобильника, и я жду не дождусь перемены, чтобы закрыться в кабинете английского — он как раз следующий — и одним звонком расправиться с Собачкиным раз и навсегда.

Смс-ка содержит всего три буквы, но это даже проще, чем если бы новый неприятель оказался в Москве. Снова и снова проверяя время до конца урока, я повторяю про себя текст сообщения: «Спб».

Пусть придется походить немного в должниках у нашего родственника Гордеева, который, насколько я помню, контролирует весь Питер, это ничего — я переживу как-нибудь. Мы ведь тоже периодически оказываем ему помощь, сочтемся.

— Александр Васильевич? — приветливо справляюсь о здоровье и о дочке. — Могу я попросить о маленьком одолжении? — спрашиваю из вежливости, ведь мы с Гордеевым не отказываем друг другу никогда, еще со времен, когда всем управлял один дедушка. Получив согласие, называю только имя: — Собачкин Глеб Матвеевич.

— Он под моей протекцией, — без единой эмоции в голосе отвечает Гордеев, хотя на миг мне удается уловить удивление. Чего уж тут, такого поворота не ожидала даже я.

— Вы знаете, что он работает на Елисеева?

Александр Васильевич Гордеев внушительно прокашливается.

— Можете больше о нем не беспокоиться.

Еще с минуту он благодарит за информацию и извиняется за упущение: бардак в службе безопасности, новый начальник еще не полностью вник в рабочий процесс. Под конец Гордеев приглашает нас в гости, обещая и по той самой легендарной службе безопасности провести экскурсию — огромная честь, ведь в этой области Гордеев всегда считался лучшим и ни с кем не делился даже малой частью своих секретов.

Совершенно счастливая и страшно довольная собой, я занимаю место на первой парте, где мы всегда сидели на английском, и зову Талю, которая все это время стояла в коридоре на шухере. Меня уже даже не расстраивают так четвертные тройки по физике и биологии, где я завалила все самостоятельные на задачах с запутанными формулами. Зато стараниями Артема химию я смогла вытянуть на четверку, а с математикой сложилось как-то само собой: возможно, свою роль сыграло и то, что в офисе мне время от времени приходилось разбираться с цифрами и финансовыми отчетами, как бы я ни старалась откреститься от ненавистной мне бухгалтерии.

Сегодня сидеть в четырех стенах совсем не хочется, но работа сама себя не сделает, и после расслабленного урока английского, где мы в честь окончания четверти смотрели фильм, я уговариваю Костю съездить в его кондитерскую. Таля, игриво подмигнув, отказывается, говоря, что поедет сразу к Диме, который сегодня работает в офисе, и даже от предложения подвезти ее отказывается — вызывает бизнес-такси.

— Какие планы на каникулы? — интересуется Костя, пробуя меренговый рулет.

Я пожимаю плечами.

— Думаю над антиквариатом, они предлагают сотрудничать и дальше. Еще жемчуг из Красного моря, хотя мне кажется, некоторые местные ракушки гораздо ценнее. Звучит несерьезно, не то что Да Винчи, но можно сорвать большой куш, — задумчиво помешиваю шоколадную стружку в кофейной пенке. Сегодня еще предстоит составить электронное письмо в Лондон, а прежде — перепроверить отчетность. Все-таки за целый год накопилось немало, и вчера я могла что-то упустить.

Я и не заметила, когда хорошие новости стали вызывать у меня подозрение.

— Я не о работе, — посмеивается парень. — Думал, в последние каникулы ты захочешь отдохнуть.

— Думала, я не могу себе этого позволить, — неосознанно едко произношу без тени эмоций на лице. Костя выдерживает мой убийственный взгляд, продолжает смотреть прямо в глаза. — Мы все не можем.

— Это правда, — соглашается он. — Но хотя бы один вечер можно посвятить себе. Чего бы ты хотела?

Вопрос ставит меня в тупик. Не то чтобы я была из тех, кто сам не знает, чего хочет, просто… Когда я последний раз об этом задумывалась? Что бы я ни выбирала в этой жизни, всегда чувствовала, что этот вариант единственно возможный, и даже Талины сказки про судьбу и то, что все предопределено, порой переставали казаться глупостью.

Ответ настолько очевиден, что мне хочется смеяться от того, как же я сразу не поняла. Совсем не по этикету поставив локти на стол и подперев щеку рукой, я склоняю голову набок и долго смотрю на Костю.

— Тебя, — господи, да он ведь и сам это знает.

— Хорошо, — кивает он и начинает перечислять варианты времяпрепровождения. — Балет, театр, может, рок-концерт? Или в кино? Парки аттракционов откроются только в конце апреля, но мы можем слетать куда-нибудь, где они работают круглый год…

Я еще слушаю, но уже не могу вникнуть в суть сказанного. Фокус теряется, уступая место воспоминаниями о том, как в мае, незадолго до побега, мы с Ником и Костей пошли в кино, на «Мрачные тени» с Джонни Деппом. Тали тогда с нами не было, она ходила с Максом, но все равно было классно потом всем вместе обсуждать фильм.

Я пытаюсь вспомнить, а когда мы с Костей вообще куда-то выбирались только вдвоем, не считая четырнадцатого февраля? Осенью мы любили заезжать после уроков в «Метрополь» или «Турандот», а зимой выбирали что-нибудь поближе к офису, чтобы не тратить на обед много времени. Наверное, романтики из нас так себе, раз даже в рестораны мы всегда ходили исключительно поесть и дальше отправиться по делам.

Под конец парень предлагает даже поход по барам — всем, какие глаза выцепят, — и вопросительно смотрит на меня в ожидании.

— Приглашаешь меня на свидание? — делаю вид, что задумалась, хотя и так понятно, что я пойду куда угодно, лишь бы с ним. — Если да, то это будет наше второе.

С его губ срывается нервный смешок, а улыбка выходит до невозможности неловкой.

— И все у нас не как у людей, — отводит взгляд, но тут же возвращает обратно. — Получается, что так. Приглашаю тебя на второе свидание.

Конечно же, я соглашаюсь, но само предложение в контексте наших отношений звучит неимоверно смешно, и мы не можем успокоиться еще минут пять. Он такой теплый и такой родной, что иногда мне кажется, будто мы женаты уже лет десять, не меньше, хотя на деле заново знакомы чуть меньше года, а встречаемся где-то пять месяцев или около того — я не вела счета. Если так подумать, никто даже не предлагал никому встречаться, просто… Просто мы решили, что мы вместе, и все прочие условности утратили свою значимость и стали неважными. Получается, действительно все у нас не как у людей, и это вызывает теперь только новый приступ хохота.

Весна, совсем недавно вступившая в свои права, сама по себе уже была похожа на какой-то приступ: хотелось петь и танцевать, и все давалось легко, и любые проблемы казались несерьезными: так, мелкие неурядицы. Именно поэтому ночной звонок на мобильный прозвучал как гром среди ясного неба.

Сонная, я не сразу разобрала, что к чему: уже утро? Но часы показывали три пятнадцать, и после недолгого мыслительного процесса меня словно окатили ледяной водой: это не будильник.

Еще какое-то время я просто пялилась в экран, пытаясь разобрать, что к чему. Чутье навязчиво подсказывало, что ночные звонки — плохой знак. Зачем будить кого-то в такое время, если все в порядке? Подсчеты проносились в уме с немыслимой скоростью, оправдывая четверку по математике. У меня мог вылететь из головы созвон по китайской контрабанде, но поезд должен был сейчас находиться где-то под Екатеринбургом, это плюс два часа от московского времени — выходит, там сейчас четверть шестого. Нет, в здравом уме такое никто бы планировать не стал.

Вызов продолжается, и я, морально приготовившись к худшему, но все еще не теряя надежды на простое недоразумение, нажимаю «ответить».

Спустя десять минут на ногах вся семья. Ник, уже одетый, ждет под дверью спальни, нетерпеливо и нервно постукивая ногой, пока я пытаюсь попасть ногами в джинсы. Чтобы ускорить процесс, Костя бросает мне первую попавшуюся кофту из шкафа, которую я ожидаемо не успеваю словить, но тут же охотно надеваю, не разбираясь, что за она: сейчас не до шмоток. Таля вылазит в коридор одновременно с нами, зевает, посильнее запахивая пушистый розовый халат. За ее спиной маячит взъерошенный Димас.

— Что случилось?

— На наш состав напали, — мгновенно отзывается Костя.

— Кто? — со страшными глазами спрашивает Таля, видимо, не допоняв спросонья.

— Как будто много вариантов, — раздраженно-ворчливо бросает Ник.

Не похоже, чтобы Елисеева привлекали магнолии или эндемичные для одного маленького острова гекконы, но помимо них мы везли золотые слитки и оружие. Это мог бы быть Чалов — отплатить за склад — но мы держались вне подозрений. Да и если бы его люди выехали за пределы области, нам бы сообщили об этом сразу: слежка за всеми союзниками и партнерами Елисеева ведется круглые сутки, даже за Дайнеко с Кудрявцевым, которых мы уже причислили к выбывшим. Черт.

Оставался дурацкий Собачкин, который как раз уже хотел переманить китайцев к себе. Он мог бы попытаться перехватить наш груз, но мне слабо представлялось, как это возможно сделать в условиях движущегося поезда, полного вооруженных бойцов, готовых в любую минуту дать отпор.

Но с Собачкиным было покончено — я сверяю часы — чуть больше двенадцати часов назад. Неужели Гордеев оказался сволочью и соврал? Нет, он не стал бы: Александр Васильевич с первых же секунд знакомства не вызывал у меня ничего, кроме трепетного уважения, а интуиция меня редко подводила, разве что с Яной Яхонтовой, хотя она с самого начала показалась мне странной.

Наверное, звонить Гордееву посреди ночи — не лучшая идея, но разъяснить волнующий момент необходимо прямо сейчас, иначе может быть непоправимо поздно. Взяв телефон в руки, я сразу едва не роняю его от неожиданности: мобильник снова разрывает тишину тяжелой мелодией моего рингтона.

Гордеев звонит мне сам.

— Джина Александровна, — после бабушкиных рассказов о том, как Гордеев когда-то приезжал в гости и нянчил меня на руках, официальное обращение из его уст режет слух. — Мне только что доложили…

Ничего принципиально нового он сообщить не может — за исключением того, что Синицын, оказывается, тайно покинул Петербург еще позавчера утром. Подавив желание высказать, какой же у Гордеева и правда бардак там сейчас, раз он узнает о таких вещах только спустя два дня, я сдержанно благодарю его за информацию, принимаю полуформальное извинение и кладу трубку. Что ж, он хотя бы ни в чем не виноват.

Нам всем необходима ясность ума, и я первая шагаю к лестнице. Чтобы сделать на всех кофе, одной кофеварки точно будет мало, и спустившись на кухню, я первым делом ставлю на плиту две большие турки. Костя сразу отгоняет меня от них подальше: он всегда любил варить кофе сам и по возможности старался никого к этому занятию не подпускать.

Прошло уже полчаса, а счет идет на минуты, хотя сидя в Москве, мы вряд ли можем предпринять что-то действенное. Пол-литровая кружка крепкого дымящегося напитка бодрит едва ли сильнее, чем плохие новости в три часа ночи, но помогает сконцентрироваться на решении проблемы.

Пока что выход намечается только один.

— Надо лететь. Я уже взял билеты на самолет, — Ник, занявший за столом место между Димой и Костей, крепко хлопает обоих по спине. — Наши уже собираются, и нам бы поторопиться.

— Не получится, — возражает Костя. — Вооруженную толпу в аэропорт не пустят.

— Мы частной авиакомпанией, — парирует Ник. — Они как раз занимаются такими случаями.

— Мы их не знаем, — Жилинский продолжает стоять на своем. — Ни одной гарантии добраться живыми. Это может быть подстава или провокация.

— Ну прости, что не случилось личного самолета под рукой! — взрывается брат. — На машине почти сутки езды, мы потеряем людей и товар.

Дима долго и очень сосредоточенно молчит, не отрываясь от своего планшета.

— С учетом всех проездов, на самолете мы будем в Екатеринбурге минимум через пять часов, — он наконец подает голос, не прекращая тыкать пальцами в экран. — За это время всех и так перестреляют.

— И что ты предлагаешь?

Димас пожимает плечами.

— Что-то между ничего и телепортацией. Дай еще подумать.

Новый звонок. Ребята терпеливо ждут, пока разговор закончится, а я напрягаю все силы, чтобы как можно точнее запомнить все, что слышу с того конца провода.

— Что там?

— Стоят. Локомотив выведен из строя, починка займет много времени. Механик ранен, может и… — я замолкаю, не в силах закончить. — Шавки Собачкина ничего, наблюдают пока, больше нападать не рискуют.

Ник вздыхает.

— Сутки продержатся?

— Похоже на то. Там опытные бойцы, да и Собачкин сразу потерял уйму своих. Просто так вряд ли сунется, но людей у него гораздо больше. Наши не справятся без помощи.

На первый взгляд каменное выражение лица страшего брата таит за собой ядерную смесь эмоций. Я вижу, как его губы сжимаются в тонкую полоску, как и всегда, когда Ник чем-то недоволен.

— Значит, поедем на машинах.

Сборы проходят без ставшей уже привычной суматохи: все молчаливы, серьезны и сосредоточенны. Угнетающее ожидание неизвестного и неизбежного давит, путает мысли, без всякого спроса подкидывает сознанию картинки худшего. Время словно застывает, обволакивает тягучей патокой, и кажется, будто все происходящее в данный момент — ненастоящее, выдуманное, плохой сон, и до дрожи хочется поскорее из него проснуться.

И чем больше я стараюсь, тем яснее понимаю: это еще не самое трудное испытание на моем пути.

Кто-то должен остаться, потому что обстановка накаляется, а поездка на выручку нашим людям кардинально отличается от совместного уикенда на даче. Кто-то должен контролировать ситуацию здесь, потому что в моем блокноте целый список фамилий, кто в этот раз точно не преминет воспользоваться нашим отсутствием, а может, все специально подстроено, и Елисеев только этого и ждет.

— Ты никуда не поедешь, — сквозь зубы рычит Ник, грозно нависая над Талей в прихожей. — И ты тоже! — кричит брат уже мне, завидев за плечами рюкзак. — С ума вы все посходили, куда лезете?

Главное сейчас — не психовать и засунуть свои эмоции куда подальше — да хоть Нику в задницу — и обсудить спокойно. Если все сейчас переругаемся, сделаем только хуже.

— Может, ты забыл, — я подхожу ближе, — но запрещать мне — плохая идея.

— Не забыл, — старший брат упрямо смотрит мне в глаза. Мне кажется, будто я смотрю не в его, а в свои, точно такие же зеленые, и на короткий миг становится интересно, чувствует ли он то же самое. — От вас двоих будет больше пользы здесь.

— Это еще нужно решить, — возражаю я с напускным безразличием.

— Я поеду, — чуть не плача, но на удивление твердо произносит Таля.

К нам спускаются Костя и Димас, не понимающие, почему мы стоим. Услышав о предмете спора, оба как-то очень обреченно вздыхают.

— У тебя нет боевого опыта, — объясняет Дима, мягко обняв Талю за плечи. — Там ты ничем не поможешь, а отсюда будешь и присматривать за происходящим в городе, и координировать всех нас.

Конечно, остаться дома должен и еще кто-то, кто может держать оружие в руках без оглядки на телохранителей. Этим кем-то мог бы стать как раз Димас, и пожалуй, Таля успокоилась бы, но я слишком хорошо знаю, что без него там не обойтись. Ник не может не поехать, это дело ведь как раз по его части. Костя имел бесценный опыт во всех сферах, а офисная работа привлекала его куда больше, чем кровавые бойни. Но в Москве было тихо, а я, как бы ни тренировалась в тире и как бы ни выкраивала время на спортзал, все равно уступала ему и остальным парням в физической подготовке. Моих навыков с лихвой хватало, чтобы защититься в случае чего, но не отправляться буквально на поле боя, где по приезде начнется та еще мясорубка: я могу поставить под удар всех, если накопленных умений окажется недостаточно. Костя же никого не подведет.

— Я должна поехать, — сестра отрицательно мотает головой, и в свете лампы ее глаза начинают блестеть от подступающих слез. Эти слезы бессилия мне хорошо знакомы: они предательски вылазят тогда, когда это совершенно не нужно, и чем усерднее ты пытаешься загнать их обратно, тем хуже становится потом.

Будь я все той же Джиной, которая подслушивала под дверью старшего брата его телефонный разговор с другом, то обязательно бы покивала головой для вида, а потом начхала бы на все и рванула бы за ребятами. Я вроде бы все та же, но ответственность висит надо мной дамокловым мечом, который снесет мне голову сразу, стоит только немного оступиться. Есть обязательства, выполнять которые я ввязалась до конца своих дней, и порой безопасность семьи и стремление разобраться самой, будучи в гуще событий, — диаметрально противоположные понятия.

Нужно очень много мужества, чтобы несмотря ни на что добровольно рваться в самое пекло. Но еще больше нужно, чтобы остаться.

— Таля, нет, мы должны… — конец фразы тонет в трели будильника: вчера специально заводила на пораньше. Чертыхнувшись, отключаю его, с трудом поборов соблазн швырнуть мобильник в стену. Уже пять утра, и нельзя позволить себе и дальше выяснять отношения: мы теряем драгоценные минуты.

— Я никогда себе не прощу, если с тобой там что-нибудь случится, — Дима говорит тихо, только Тале, но я невольно это слышу.

— Я тоже, — шепчет Таля в ответ. — Хорошо, — она все-таки всхлипывает и обнимает его так крепко, как только может.

Ник кратко обрисовывает тайминг выезда: он выезжает первым, Костя и Дима — через час. Бойцы уже собираются, и чтобы огромный кортеж не привлекал лишнего внимания, путь проложен по разным трассам. Если Ник поведет в объезд, то все приедут к месту назначения примерно одновременно. Брат уходит заводить машины, давая нам еще немного времени. Долгие прощания невыносимы, и мы с Костей так и не говорим друг другу ни слова, читая все невысказанное по глазам.

«Ты только не умирай там, пожалуйста».

«Я постараюсь вернуться».

Прощальный поцелуй выходит до одури терпким и горьким, как будто и правда последний, но я, хоть никогда и не верила ни в каких богов, молюсь всем существующим сразу, чтобы это было не так. Мы еще обязательно увидимся. Мы просто не можем не — это ведь давно уже стало такой же необходимостью, как дышать.

У нас осталось пятьдесят четыре минуты, но слова стоят комом в горле, и я чувствую, что если попробую раскрыть рот — разревусь, а этого сейчас не нужно. Не при Косте хотя бы. Нет, конечно же, спокойно плакать только при нем и можно: он поймет и никогда за эту слабость не осудит, да не осудит вообще ни за что, он же… Черт, он же просто Костя. Просто он — мой человек. Но о слезах я должна сейчас забыть: не хватало еще, чтобы парень подхватил эти упаднические настроения. Поплачем с Талей, вдвоем, когда проводим парней.

Нет. Плакать будем, если… Комом становятся и мысли. Никакого «если» быть не должно. Нужно просто верить.

Когда часы показывают без пяти шесть, Костя и Димас загружаются в машину. Ее оставят потом на парковке за офисом и пересядут в один из множества одинаковых семейных джипов, чтобы не выделяться из кортежа, к которому парни присоединятся за МКАДом. В шесть ноль-ноль мы с Талей, придерживая друг друга, провожаем взглядами стремительно удаляющийся от нас черный «БМВ».

Стоит машине скрыться за поворотом, будто ее и не было вовсе, сестра всхлипывает последний раз, вытирает нос тыльной стороной ладони и словно по щелчку становится как никогда серьезной и собранной.

— Поехали в школу, — просит она. — Еще час я здесь не вынесу.

Я охотно соглашаюсь. В последний день четверти можно было бы и не приходить на занятия вовсе, но если вместе с Костей снова не будет и нас, это уже точно вызовет подозрения. Время до уроков можно скоротать в каком-нибудь кафе: все лучше, чем давящее одиночество, накатившее вдруг вместе с опустошением.

Кеша, который согласился нас подвезти, тактично не спрашивает ни о чем, да и Костя успел раздать последние указания, чтобы не отвлекаться потом на телефонные разговоры. Нам с Талей он строго-настрого велел не высосываться из дома без телохранителей, но было бы преступлением в неспокойное время снимать с охраны особняка даже одного человека. Сегодня нас должны были ждать уже у школы, а дальше — только так, как мы пообещали парням.

Высадив нас прямо у школьных ворот, Кеша отбывает в офис. Артем Смольянинов решил поехать с ним, сославшись на то, что его и Костино отсутствие никто никак не свяжет, а в школе и правда делать нечего: все оценки уже проставлены, а уроки в этот последний день — чистая формальность, на деле же нам, как обычно, разрешат просто заниматься своими делами.

По дороге мы застряли в пробке, и за полчаса до начала занятий уже нет смысла бежать в кофейню, хотя одна тут совсем рядом. Кивнув телохранителям — их сложно было не заметить — мы с сестрой заворачиваем за угол ближайшего дома, чтобы покурить. Пачка, которую мы уже привычно делили на двоих, заканчивалась: все утро мы только и брали сигарету за сигаретой. На большую перемену еще хватает, но после школы нужно будет заехать за новой.

Но вторым уроком у нас английский, а следующий — как раз физкультура, и можно без каких-либо проблем слинять. Главное — прийти к четвертому, на русский, иначе Зинаида Павловна нас хватится. А пока что можно выйти через черный ход, слившись с девятиклассниками, отбывающими урок труда за уборкой территории, и следом выскочить через запасную калитку возле стадиона — ту, что с погнутыми прутьями.

Выбравшись к главным воротам в обход, я снова нахожу глазами нашу личную охрану. Тонированная машина со знакомыми номерами открывается, и двое молодых мужчин приветствуют нас легким движением головы. Прямо перед школой заговаривать с ними будет лишним, и едва заметным жестом я показываю следовать за нами.

Кофейня всего через два двора, табачный ларек — там же, и глупо звать телохранителей с собой. Здесь буквально рукой подать, да и кто захочет нападать на нас рядом со школой? Она была чем-то вроде островка спокойствия, куда точно никто не сунется. Но мы уже пообещали, поэтому ничего не поделать.

Уже на полпути мы знакомимся с охранниками, ведь нам предстоит быть неразлучными еще несколько дней. Имена совпадают с теми, что нам сообщили, но ни я, ни Таля не помним их визуально, ведь людей у нас сотни, и многих мы даже ни разу не видели, а эти товарищи, к тому же, в черных очках и шарфах, закрывающих половину лица. Да чего уж, с нашим-то ростом мы бы не рассмотрели лиц, даже если бы бы они были полностью открыты. Но условленный пароль назван верно, и сомнения отпадают. Все остальное я списываю на разыгравшуюся на фоне переживаний паранойю. Пополнив запас сигарет, мы с сестрой заходим в кофейню, оставляя телохранителей снаружи. Тут и так негде развернуться — стойка заказа и два квадратных метра для посетителей — а с двумя шкафоподобными мужиками станет совсем тесно.

Я стараюсь игнорировать тихий, но навязчивый звон в ушах, трясу головой, чтобы рассеять белый шум перед глазами. На свежем воздухе должно стать получше, и я первой, схватив со стойки свой стаканчик, выбегаю на улицу, глубоко вдыхаю и выдыхаю несколько раз, но эффекта от этих действий почти не чувствую. Это все из-за ночного подъема и стресса, не иначе, и чтобы легче справиться, я достаю из сумки завалявшуюся на дне шоколадку. Откусив кусок от цельной плитки, я протягиваю «Аленку» сестре, и мы так и грызем ее по дороге, пересекая двор.

Может, не так все и плохо. Ребята ведь не первый раз с подобным справляются, значит, справятся и сейчас, а мы с Талей развели такуб скорбь, как будто уже собрались хоронить. Глупо.

Шоколадка и сладкий кофе с пенкой помогали находить и хорошее в сложившейся ситуации. Когда мы с сестрой последний раз оставались сами по себе, да еще и вдвоем? Я уже так привыкла быть взрослой, что резкая перемена заставляет чувствовать совсем иначе, как будто нам по тринадцать или четырнадцать, и родители уехали, оставив нас следить за домом и понадеявшись на нашу самостоятельность и ответственность, а мы, обрадовавшись свалившейся на голову свободе, прогуливаем физру и лопаем шоколад прямо на улице.

Снова хочется курить, но зажигалка, как назло, сломалась, и я прошу у Тали, но она и вовсе оставила свою дома. Приходится обращаться к телохранителю Виталию. Он тут же протягивает мне желаемое, но что-то в этом жесте настораживает. Склонившись над огоньком и подставив руку, чтобы защитить его от порывов ветра, я не могу понять причин своего внезапного беспокойства: нервы уже улеглись, да и простое волнение ощущается иначе. Я даже успеваю подумать, а не вернуться ли мне к успокоительным вроде тех, что я пила после аварии с родителями, как вдруг до меня доходит, что же на самом деле не так.

У Виталия была татуировка. Я не знала, какая именно, но из-под рукава куртки на кисть заходил кусок рисунка, и тогда мне еще стало интересно, что там изображено. А сейчас никакой татуировки не было.

Сохраняя непринужденный вид, будто ничего не заметила, я бросаю беглый взгляд на второго охранника, Сергея, — вдруг я со своей плохой памятью на лица просто их перепутала — но и у него ничего не видно.

Если отбросить самые смелые и нереалистичные варианты вроде тех, что Виталий спонтанно решил замазать тату тональным кремом «Балет» или за короткое время, что мы были в кофейне, свел рисунок с кожи силой мысли, то вывод остается неутешительный.

Наши секьюрити сменились. И что-то мне подсказывает, что в скором времени нас будут убивать.

Только сейчас я замечаю, что лица у обоих и правда другие, и всем сердцем ненавижу себя за невнимательность. Теперь бросается в глаза и то, что с момента, как мы с сестрой вышли из кофейни, телохранители не проронили ни слова, и даже на вопрос — уже и не вспомню какой — ответили просто кивком: голос бы выдал.

Таля еще ничего не знает, и я думаю, отчаянно думаю, как бы ее предупредить. Как жаль, что основной пласт воспоминаний ко мне так и не вернулся: я больше чем уверена, что в детстве у нас было какое-нибудь кодовое слово или секретный шифр, который понимали только мы, мы ведь любили такие игры.

— Скорее бы лето, — мечтательно вздыхаю я, ловко взяв сестру под руку. — Помнишь, как пять лет назад мы были в лагере? То ли «Чайка», то ли «Ласточка», — я бы с радостью зашифровала в названии что-нибудь полезное, но как назло, на ум не шло ни одной идеи.

Я просто надеюсь, что она поймет. Она ведь гораздо лучше меня знает, что ни в каком лагере мы никогда не были.

Я чувствую, как Таля напрягается. Поворачивает лицо ко мне, смотрит испуганно и удивленно. Подставные секьюрити идут сзади, в нескольких метрах от нас, и этого замешательства не видят. Коротко подмигнув растерянной сестре, я пытаюсь намекнуть хоть мимикой, но со стороны, наверное, кажется, что я спятила или просто кривляюсь.

— «Сосны», — с укором наконец отвечает Таля. — Ласточкой назывался наш отряд, — подыгрывает она.

— Точно, — улыбаюсь ей как можно шире.

Я стараюсь не выдавать напряжения: нам еще целый двор пройти, и нельзя спалиться, а то все шансы снова переступить школьный порог сразу станут равны нулю. Эту математику я тоже уже выучила.

На мобильник приходит смс, и мне страшно, очень страшно, что мужики, притворяющиеся нашими телохранителями, сейчас нас и пришьют прямо здесь. Но я совсем забыла, что у меня есть телефон, и можно кому-нибудь написать или позвонить, позвать на помощь. Хотя если подумать лучше, то эти попытки заведомо обречены на провал.

Сообщение оказывается от Тали.

«Что за хрень ты несешь»

Даже без знака вопроса, так спешила отправить. И когда только успела? Я начинаю осторожно шагать дальше, попутно громко выдумывая вслух ахинею про смс-ку от Макса, мол, физрук видел, как мы уходили, и грозится заставить нас отрабатывать прогулы. Одновременно с этим набираю ответ: «это не наша охрана».

— Ой, — Таля вынимает телефон из кармана, — а мне Ира пишет, — кажется, сестра перечитывает мое сообщение несколько раз, бледнея с каждой секундой. — Физрук пожаловался директору, нам полный пиздец.

Мы уже на подходе, зашли на территорию, которая из школьных окон как на ладони, и, переглянувшись только, мы с сестрой, не сговариваясь, со всех ног несемся к школе. Обернувшись на бегу, я машу рукой нашим подставным секьюрити, жестом показываю, что все в порядке, а они могут ждать нас в машине.

— Кажется, прокатило, — шумно выдыхаю, забежав в гардероб. Упираясь ладонями в колени, пытаюсь отдышаться.

— Почему ты решила, что охрана не наша? — спрашивает Таля шепотом, как будто кто-то сейчас может услышать.

Подавив бешеное желание закурить прямо здесь, в школьном гардеробе, я рассказываю про татуировку. Рассказываю все, что успела надумать за эти несколько минут, и в глубине души боюсь и даже надеюсь, что сестра спишет все на паранойю.

Она верит.

— Нужно вызвать другую охрану, — начинает планировать сестра. — Позвонить, рассказать, — от волнения она заламывает руки.

Если бы все было так очевидно.

— Они могли убить нас в любой момент, — рассуждаю вслух. — Если не сразу, то потом, когда мы разыгрывали этот спектакль и убегали. Но они этого не сделали.

— Не хотели привлекать внимание? — пожимает плечами сестра. — Может, после уроков собираются увезти нас в лес и закопать где-нибудь.

— Или доставить Елисееву, — задумчиво развиваю ее мысль. — Мы совсем забыли об осторожности, носимся с этими перстнями: наверняка он осведомлен, а еще мог решить, что подлинный мы уже нашли.

Таля продолжает накидывать предположения.

— Или они хотели проникнуть в особняк или офис, а сделать это можно только вместе с нами.

Все так, но вопрос, куда они так быстро дели нашу настоящую охрану, все еще открыт. Когда успели — пожалуй, когда мы с сестрой торчали в кофейне; по пути туда проклятая татуировка на руке Виталия еще мозолила мне глаза.

Мой мобильник, издав противный писк, отключается.

— Сел, зараза, — замахнувшись им со всей силы, чтобы выпустить злость, в последний момент я опускаю руку и кладу бесполезный аппарат в сумку. — Будем звонить с твоего.

Но трубку, как назло, никто не берет, и со звонком нам остается только идти в буфет за перекусом, хотя кусок в горло не лезет, а затем — на спаренный с литературой русский.

На следующей перемене удается дозвониться домой. Ослаблять охрану было категорически нельзя, но отвлекать уехавших утром ребят не хотелось, а все секретари, видно, перевели мобильники на беззвучный. Стационарный телефон поста офисной охраны ни я, ни сестра наизусть не помнили: не то чтобы нам раньше приходилось им пользоваться. Нам обещают приехать, как только смогут, но из особняка да по пробкам они доберутся в лучшем случае к концу учебного дня. Пересидеть еще два урока, отгоняя липкий противный страх.

Скрестив руки на груди, нащупываю через ткань толстовки пистолет. Никакие секьюрити, даже самые личные, не помогали почувствовать себя по-настоящему в безопасности, как это было рядом с Костей, и я ни за что бы не покинула особняк безоружной. Портупеи, надетой поверх майки, под широкой кофтой не видно, и никто не знает, что верный «глок» надежным спокойствием прижимается к боку.

В кабинет истории мы приходим первыми: на этой неделе я дежурила с Артемом, но его сегодня нет, и Таля соглашается помыть доску вместе со мной. На нас еще кабинет английского: чем гнать туда после уроков весь класс, как было принято в последний день четверти, проще было сделать все самим. Машина телохранителей еще стоит на парковке, которая едва просматривается из этого крыла, но мы видели из другого коридора. Проблема в том, что в случае стычки будут серьезные проблемы: прямо возле школы, на просматриваемой территории. Цель этих двоих очевидна, и будет сложно сделать вид, что мы ни при чем, когда нас попытаются похитить или пристрелить. Возможно, еще и на глазах у всех, кто идет после уроков домой. Их ведь может и случайно задеть, а жить с этим дальше придется нам с сестрой.

Любые людные места всегда были негласной «мирной» зоной, где никто не посмел бы напасть. Чаще подкарауливали в дороге или устраивали облавы на объекты, связанные с семьей. Еще более строгим табу были дети, поэтому в школе всегда можно было быть спокойной, но где гарантия, что не нападут прямо здесь, теперь, когда двое людей, приехавших за нами, маячат в двух шагах от школьных ворот? Где-то совсем рядом, в паре дворов отсюда, они смогли бесшумно положить и убрать из вида двоих телохранителей. В проходимом месте, буквально на виду у всей улицы — и тем не менее, незаметно. Гадать, на что они способны еще, не было ни малейшего желания.

Просто нужно быть готовыми ко всему.

— Не подходи к окнам, — разъяренно шиплю, за рукав отдергивая Талю назад. — Бессмертная, что ли?

Сестра закатывает глаза.

— Все равно парковка с другой стороны, тут только клумбы да стадион. К тому же, ты по-прежнему нужна Елисееву живой, ведь всегда есть шанс, что ты что-нибудь вспомнишь.

— Этих мог отправить кто-то другой. И, — я прикрываю глаза, подбирая менее жесткие слова, но в голове остаются как раз только такие, — тебя они убьют, не раздумывая, потому что даже если они от Елисеева, то ему нужна я.

Перед глазами встает образ Зои, какой я ее запомнила, и приходится часто-часто моргать, чтобы не дать волю слезам.

То, что произойдет дальше, я каким-то шестым чувством знаю за секунду до, и если мы обе переживем сегодняшний день, мысленно обещаю поставить свечку в церкви. Я не знаю, во что верит Таля — мне кажется, что во все и во всех, — но уверена, она ко мне присоединится.

Я успеваю столкнуть ее на пол и броситься следом, инстинктивно прикрывая голову. Все не зря, потому что ровно в этот момент над нами свистит пуля.

Несколько мгновений кажутся вечностью, и, осторожно приподнимаясь, я вижу и пробитое оконное стекло, и саму пулю, застрявшую в противоположной стене. Не высовываясь выше подоконника, я догадываюсь проползти между партами и задвинуть жалюзи: если вздумают стрелять еще, придется наугад. Повезло, что на этой перемене обед, и одноклассники еще в столовой, как и учительница.

Сестра тяжело дышит, и я пока не трогаю ее, даю прийти в себя, панически придумывая, что делать. Первым делом достаю из стены пулю и убираю ее в карман джинс, за неимением перчаток используя тряпку для доски. Затем, не до конца осознавая, что творю, несколько раз с силой бью ногой по батарее, жалея, что в классе истории нет ничего, что помогло бы ее сорвать. Когда все получается и потертый линолеум начинает заливать горячая вода, я хватаю Талю за руку, забираю наши сумки и тащу сестру за собой подальше отсюда. Звонок через пять минут.

Вдох.

— Сейчас ты находишь одноклассников, историчку, кого угодно, — сосредоточенно диктую сочиняемую на ходу инструкцию. — Говоришь, что в классе сорвана батарея, и нужно пойти в другой. Можно в наш английский, там все равно сейчас никого не должно быть, — во рту пересыхает, но я стараюсь не обращать внимания. — Если историчка отпустит с урока — гони всех убирать наш кабинет, запри в гардеробе — что угодно делай, лишь бы до звонка никто не свалил. Увидимся, — я хочу продолжить, но вдруг замолкаю, потому что дальше сказать мне нечего, — увидимся.

Выдох.

Сначала Таля послушно кивает, будто на автомате, но сразу после этого приходит в себя.

— А ты?

Незачем ей знать, лучше пусть не переживает, но для подстраховки нужно, чтобы передала хоть кому-нибудь, кто поможет.

— А я уведу их от школы, — отвожу взгляд, не в силах посмотреть на сестру. — Нельзя, чтобы здесь кто-то пострадал.

Сначала мне кажется, что Таля заплачет, но в ее глазах — только холодная решимость.

— Возьми мой телефон на всякий, — она протягивает мобильник мне. — Я запомнила номер охраны, попрошу у кого-нибудь позвонить, чтобы ехали быстрее.

В следующую секунду мы душим друг друга в объятиях — настолько крепких, на какие только способны.

— Увидимся, — повторяю снова, коротко улыбнувшись уголком рта.

Направляясь к запасному выходу, который всегда открыт, я лихорадочно соображаю, как повысить свои шансы на выживание. Вероятность, что я все-таки нужна им живой, — пятьдесят на пятьдесят. В этом случае меня просто будут ловить, максимум ранят — не смертельно, только чтобы задержать. Захотят убить — я ничего не смогу поделать, и если бы я только могла представить такое, то надела бы еще и бронежилет, но кому в здравом уме придет в голову идти в бронике в чертову школу? Я и пистолет-то взяла только для перестраховки, и сейчас он приятной тяжестью давит на ребра, вселяя хоть какую-то надежду.

Пальто я специально не надевала сейчас, чтобы не мешалось, длинное. Конечно, мне уже приходилось убегать вот так, уповая лишь на то, что ноги не подведут, но моим преследователем был привыкший к сидячей работе офисный охранник. С тех пор я тренировалась, и стала быстрее и выносливее, но эти ребята, которые караулят за школьными воротами, явно хорошо подготовлены. Даже если петлять по дворам, чтобы они бросили машину и догоняли меня на своих двоих, если даже пытаться их запутать через крыши, то долго это не протянется, а ведь нужно увести их как можно дальше.

Собираясь с мыслями, я потуже затягиваю шнурки на берцах. Отстреливаться на бегу или найти для этого укрытие — ладно, ничего, но меня ведь попытаются схватить сразу же, как я ступлю за ограду, и догонят в ближайшем же дворе. Хорошо бы Таля уже сообщила нашим, чтобы следовали за маячком в ее мобильнике: так меня хотя бы найдут и перехватят по пути. По-хорошему, в машине тоже должен быть локатор, она ведь наша, но его могли уничтожить или просто отключить.

Глубоко вдохнув, я открываю дверь черного хода. Нужно уйти подальше от школы, проползти хоть какими кустами, а потом выйти к ним с другой стороны, издалека. Не факт, что эти двое вообще вернулись на парковку: они могут прятаться в клумбах или обходить территорию школы, и тогда мой придуманный на коленке план полетит к чертям.

Но я, пригибаясь, обогнула уже половину здания, а никого не встретила. И тут мне на глаза попалась стоянка для велосипедов.

Новая идея кажется гениальной. Некоторые энтузиасты перешли на колеса, как только сошел снег, и у меня вырисовывался небольшой выбор транспорта. Даже не все велики пристегнуты, кто так делает? Хотя сейчас я безумно благодарна этим ребятам. Решив не тратить время, я останавливаюсь на первом же велике, который беспрепятственно выезжает из парковочного каркаса.

Велосипед — это то, что надо. На машине не поиграть в догонялки по дворам, и за мной побегут пешком, но какой человек, даже самый натренированный, способен догнать велик? Могут прострелить колесо, но риски есть всегда, а могут ведь и не попасть. От меня и требуется-то всего немного ловкости и щепотка хитрости.

Перекинув ногу через раму, я отталкиваюсь от земли. Сразу же меня захватывает чувство легкости, как будто в полете, и ветер по-особенному шумит в ушах. Это чувство невозможно спутать ни с каким другим, и сразу несколько воспоминаний картинками мелькают перед глазами. Вот дедушка рассказывает, что в этом нет ничего сложного, и ездить на велосипеде умеют все, вообще все, и даже Таля научилась еще прошлым летом. Вот Ник и Костя с двух сторон придерживают меня, чтобы научить держать равновесие. Потом они разгоняются посильнее и отталкивают велосипед вперед — и я впервые чувствую, каково это — кататься на велике, и мир в моем понимании безвозвратно меняется в лучшую сторону.

Конечно, ловили меня потом по всему району, потому что я не знала, как тормозить, вот и ездила дальше, пока меня ребята меня не нашли и не остановили. Влетело тогда вроде бы всем троим, но только от бабушки — мы заставили ее волноваться. Дедушка, кажется, был всем доволен.

Откладывая воспоминания до лучших времен, чтобы не мешали сейчас, я кручу педали и выруливаю со школьного двора через боковую калитку, которая на этот раз открыта, но издалека ее не рассмотреть за деревьями. Можно объехать вокруг домов и показаться поджидающим меня головорезам совсем издалека, с другого конца переулка. Дальше они погонятся за мной, а дальше… А дальше я придумаю что-нибудь еще, но все же надеюсь, что помощь успеет прийти вовремя.

Сначала все идет по плану: двое мужчин, завидев меня, бросаются наперерез, наискосок через детскую площадку, но я набираю скорость. Оглядываться назад я не рискую, чтобы не врезаться случайно в дерево или фонарный столб, но на всякий случай еду не по прямой, а стараюсь зигзагами: если вздумают стрелять, будет сложнее попасть в цель. Именно поэтому на поворотах я только набираю скорость, но в целом стараюсь не гнать совсем быстро: мне ведь не нужно, чтобы они решили, что меня совсем не догнать, и бросили это дело.

Первый выстрел за спиной, когда мы уже довольно далеко от школы, заставляет меня поднажать на педали: я не собираюсь сдаваться. Еще несколько раз меня не задевает, и догадка оказывается верной: стреляют по колесам, потому что без велика я далеко не уйду. Инстинкт самосохранения побеждает: я резко стартую вперед, развивая скорость, и сворачиваю к гаражам, неприятно чувствуя каждый камушек, по которому проезжаю. Черт, похоже, колесо и правда пробито. Еще поворот — и я скрываюсь за углом, но дальше не еду: прислонившись к стене, выжидаю, чтобы сделать ответный выстрел.

Пистолет ложится в руку как родной: не зря я часами пропадала в тире в ущерб отдыху и домашке. Сердце колотится просто бешено, и где-то над головой протяжно каркает ворона, и, наверное, поэтому только выровнявшееся дыхание снова сбивается в самый неподходящий момент, и я постыдно мажу, даже не задев ни одного из преследователей. Промах губителен, и я не успеваю даже осмыслить, что делаю, но нажимаю на спусковой крючок еще два раза, почти наугад, потому что в глазах начинает плыть, адреналин вдруг отпускает, и страшно — до безумия страшно, по-настоящему — становится только теперь.

Округу накрывает звонкая тишина, и даже редкие птицы стихли, только ветви деревьев едва слышно шелестят первыми листьями, размеренно покачиваясь на ветру.

Первыми просыпаются мысли: врываются в голову, беспорядочно роятся и завихряются с такой скоростью, что мне не удается выхватить ни одну. Я все еще прижимаюсь спиной к стене гаража, все еще держу верный «глок» наготове, вслушиваясь в тишину. По лучшим традициям боевиков я положила только одного, и сейчас должна внезапно выскочить из-за угла и выстрелить в упор во второго, потому что он — по тем же традициям — подкрался совсем близко и стоит вот тут, рядом, прямо по соседней стенке, и тоже готов выстрелить в любую секунду.

Но так бывает только в фильмах, а я бы сразу услышала, как он крадется и шуршит подошвами ботинок по песку и гравию. От меня не ускользнул бы ни один звук, но их попросту нет: только мое едва уловимое дыхание и оглушительно громкий стук сердца о грудную клетку.

И все-таки я, окончательно спешившись и оставив велик, резко выпрыгиваю к преследователям, моментально выбрасываю вперед руки, сжимающие рукоять пистолета, готовая выстрелить в любой момент.

Они лежат на пыльной и полной мусора дороге между рядами гаражей, даже не шевелятся. Неужели я обоих — насмерть?

Осторожно не иду — крадусь — с каждым шагом все ближе. Они не дураки, могли просто прикинуться, чтобы подманить меня и схватить. Но я уже различаю, как песок под двумя телами окрашивается в темно-красный, и выдыхаю с облегчением и сожалением одновременно: мне уже ничего не угрожает, но одного лучше было оставить в живых в качестве языка. Только убедившись, что оба мертвы, убираю пистолет в кобуру.

Охрана, ответив на звонок, сообщает, что уже на подходе, и я диктую им точные координаты, которые только что посмотрела по картам. Сюда же вызываю команду, которая зачистит все следы, как будто здесь ничего и не произошло, а еще, вспомнив в последний момент, даю распоряжение прошерстить всю территорию вокруг кофейни: все-таки двое наших людей не испарились бесследно, и их нужно как можно скорее найти и забрать, живыми или мертвыми, где бы они ни были. Пораскинув мозгами, я прихожу к выводу, что их засунули в подвал ближайшего жилого дома — и скорее всего, посмертно.

Талин айфон последней модели дал трещину через весь экран, когда выпал из кармана прямо на камни, но это ничего — я куплю ей новый. Пачка сигарет чудом осталась внутри, и курить так тянет, что я, поборов брезгливость, обшариваю куртки преследователей и заимствую зажигалку — им она все равно уже ни к чему. Мне кажется, что я еще неплохо справляюсь, но стоит снова встать на ноги — и они уже не держат, становятся ватными, и я сползаю вниз по стене. Забыв на минуту, как дышать, усаживаюсь поудобнее прямо на землю и закуриваю, вглядываюсь в сигаретный дым, струйкой уходящий наверх, в затянутое облаками серо-белое бесцветное небо.

Я не чувствую ничего, кроме накатившего опустошения и смертельной усталости. Что бы я ни делала в последние полчаса, все равно до конца не верила, что выберусь из этой схватки, а теперь ничего, пачкаю джинсы в песке и курю в обществе двух трупов, которые еще несколько минут назад ходили по земле. Жалеть их нечего — они бы не раздумывая прикончили меня, если бы я не была нужна их боссу живой — и все-таки за каждую отнятую жизнь мне по-своему горько в глубине души.

— В офис, — командую я, как только оказываюсь в машине. Нашли все-таки, как сюда зарулить, чтобы не тащить тела до проезжей части. — Там велосипед, — махаю рукой, указывая, в какой стороне, — и у нас есть десять минут, чтобы вернуть его на место.

В крепление для бутылки с водой я засовываю свернутые в трубочку несколько купюр, которые должны с лихвой компенсировать затраты на ремонт. Господи, я даже не знаю, чей велик я сперла. Даже если узнаю, все равно не смогу сказать спасибо, потому что не найду, как объяснить.

Одна машина так и остается ждать Талю, чтобы забрать и ее: звонок с последнего урока уже прозвенел, и сестра должна показаться с минуты на минуту. Но безопаснее сейчас поехать по отдельности, для перестраховки, и я отправляюсь в офис, не дожидаясь сестру, зажатая на заднем сидении между двумя телохранителями. И все равно с одним только Костей я чувствую себя спокойнее, чем в целой компании вооруженной охраны.

И полгода не прошло с того дня, как я, такая же грязная и растрепанная, с размазанной тушью и ошалелым взглядом впервые заявилась в офис. Тогда меня еще никто не знал, и все смотрели с недоверием, опасались подходить на метр, видно, приняв меня за чумного бомжа. Теперь же, не успела я шагнуть за турникет, меня окружили суетной беспокойной заботой и расспросами. Не особо вслушиваясь, я жестом показываю, что все потом, и быстрым шагом направляюсь к лифтам. Потом обязательно приведу себя в порядок, всем все расскажу, соберу совещание и расскажу еще раз, но сперва — выясню, какого лешего никто из четверых секретарей за весь день не взял чертову трубку.

На нашем четырнадцатом этаже царит полный хаос, что при чрезвычайной ответственности Кеши и спокойной собранности Артема просто невозможно. Народу здесь слишком много, явно больше положенных в наше отсутствие четырех человек, и все шныряют туда-сюда, гудят десятком голосов, суетятся и как будто посходили с ума. Неудивительно, что телефон никто не поднял: тут и пушечный выстрел остался бы незамеченным.

Моментально заразившись общим помешательством, я влетаю к себе и тут же, в приемной, врезаюсь в полубезумного Артема, который, похоже, как раз собирался выходить.

— Что случилось? — синхронно спрашиваем друг у друга.

Медленно, прилагая все усилия, чтобы успокоиться и не разводить панику, выдыхаю. Похоже, не только у нас с Талей был тяжелый день.

— Сначала ты, — киваю в сторону диванчика, предлагая присесть, а не обсуждать все вопросы в дверях.

Артем Смольянинов нервно сглатывает, будто не знает, как мне сказать. Господи, да что ж такое у них произошло?

— Джина? — раздается за спиной. — Что с тобой?

Подскочив на месте, я разворачиваюсь и нос к носу сталкиваюсь с Костей. Порывисто обняв парня, тут же отстраняюсь, запоздало соображая: что он тут делает? Он ведь должен быть сейчас на пути к Екатеринбургу. Что у них там…

Закончить мысль я сама себе не даю: лучше услышать из первых уст, чем строить домыслы.

— Рассказывайте, — выдыхаю я, размашисто падая на диван для посетителей.

— Покушение, — коротко бросает Костя. Садиться рядом не спешит, резкими отрывистыми движениями, выдающими нервное состояние, достает сигареты и зажигалку. — Мы два часа простояли в пробке, сильно выбились из тайминга, но только выехали за город, как на нас напали.

Ничего не ответив, сперва вытаскиваю себе «Парламент» из Костиной пачки: мне определенно нужно что-то покрепче.

— Все целы? — я уже успела беглым взглядом осмотреть парня на предмет повреждений — это вышло само, на автомате, — и с облегчением пришла к выводу, что он не пострадал. Но никого больше рядом не было: не ругался забористым матом Ник, не курил, через каждые две затяжки сплевывая в хрустальную пепельницу, Дима.

— С Ником все хорошо, он проскочил до пробок и уже проехал Нижний Новгород, — успокаивает Костя. — Мы с ним связывались полчаса назад.

— А Димас? — настороженно уточняю я.

— Ранен. Не смертельно, но постельный режим на неделю обеспечен, — Костя выдыхает дым. — Четверть нашего кортежа выкосили, суки, еще пятеро в медчасти. Остальных я отправил за Ником, — новая затяжка, — согласно оговоренному маршруту, — я все не решаюсь спросить, почему Жилинский не поехал с ними, Дима же временно выбыл. Костя просто незаменим там, и я слишком хорошо это понимаю, чтобы молча радоваться, что все относительно обошлось, могло ведь быть гораздо хуже. Но парень читает немой вопрос в моих глазах, видит меня насквозь, поэтому тихо, но твердо добавляет: — Я нужнее здесь.

Потом мы навещаем Диму, который как раз пришел в себя, а потом приезжает Таля, измотанная, но довольная исходом. Черт, она ведь ничего еще не знает.

— Водка есть? — с порога заявляет сестра.

— Сейчас организуем, — отзывается из соседней приемной Кеша.

От одной рюмки залпом меня ведет, и я слишком устала за этот недолгий день, чтобы еще что-то решать. Но не то чтобы у меня имелся выбор, и я, то и дело возвращая ускользающее внимание, слушаю, как сестра после нашего прощания вернулась в кабинет истории и прежде, чем увести оттуда одноклассников, замела все следы: разбила окно и переклеила висевшую на стене ленту времени так, чтобы закрывала дырку от пули. Мне это даже не приходило в голову, но Таля — она просто умница, и теперь никто не догадается, что сегодня было в школе. В свою очередь, я в подробностях описываю все, что было со мной потом, а дальше и Костя заново пересказывает все, что произошло с ним и с ребятами.

Не дослушав, сестра бросается на «медицинский» этаж, к Диме, а у нас есть время передохнуть, обдумывая дальнейшие действия. Я наконец приглаживаю волосы и в туалете на этаже отмываю лицо от пыли и растекшейся косметики, выкрутив холодный кран на максимум: ледяная вода быстро приводит в чувства. Костя раздает еще какие-то указания, снова созванивается с Ником, который уверяет, что справится сам, и все вроде бы устаканивается.

Запоздало я понимаю, что сегодня начались каникулы.

Эту неделю мы по уши загружаем себя работой. Если сначала предполагалось, что все дела временно будут на нас с Талей, то в итоге они легли на меня и Костю. Сестра, как только представилось возможным перевезти Диму из медчасти офиса, заявила, что на время стоит уехать из города, пока все не уляжется хоть немного. Костя и меня крайне настойчиво отправлял с ними в спешно снятую на подставное лицо квартиру в Смоленске, но в ответ на это я учинила скандал на тему, что я не тварь дрожащая, как писал еще Достоевский, а право имею, и покидать особняк наотрез отказалась. В ответ на это парень только покачал головой и сказал, что я похожа на маму еще больше, чем думаю.

Чтобы не привлекать внимания большим количеством охраны, было решено, что для сопровождения Тали и пока что недееспособного Димаса хватит и одного человека, чьих талантов и правда хватало, чтобы заменить целую толпу.

Марс, казалось, единственный ни капли не вникал в то, что у нас тут творилось. Он вообще был каким-то несостоятельным в бытовом плане: к ужинам не спускался и питался бог знает чем, в основном — энергетиками и синим «Винстоном»; чаще всего спал днем и бодрствовал по ночам, хотя иногда не спал вовсе, и сколько бы я ни искала, не находила ни намека на усталость, только вселенскую задолбанность от всего, как будто этот мир давно стал ему полностью понятен и уже до смерти надоел. Но работу свою он выполнял без нареканий — не к чему придраться — и тем самым становился еще более интересной и скрытной личностью, хотя в личном общении был весь как на ладони.

В то время, как мы все стояли на ушах и буквально с ума сходили от навалившегося в пятницу, он преспокойно играл на гитаре и горланил песни Зверей и ДДТ, и все остальное его, похоже, мало интересовало. Если сказать, что новым заданием ему нужно уехать из города на неопределенное время, он согласится на любую тьмутаракань, если с собой можно будет взять гитару, ящик классического черного «Монстра» и пару блоков сигарет.

Вообще-то, подобное не входило в его обязанности по заключенному договору, но он и правда легко согласился — с единственным условием, чтобы никто больше с ними не ехал, потому что «Марс Филатов работает один».

Вся неделя каникул проходит для нас в томительном ожидании новостей. Ник сообщает, что все в порядке и можно не беспокоиться, но доставка груза в Москву задержится и будет ориентировочно к следующему вторнику. Чтобы не высовываться из особняка лишний раз, мы берем всю работу на дом и закапываемся в ней с утра до ночи, уютными вечерами мечтая о том, когда же все закончится, и фантазируя, как вместе займемся расширением меню Костиной кофейни.

Я не могу перестать думать о том, что все может закончиться для нас только смертью, и очень скоро, но назло себе и всему миру упорно продолжаю мечтать. Заработавшись окончательно, даже предлагаю отложить порядком надоевшие бумаги и приготовить вместе торт. Странно, что мы никогда еще этого не делали, ведь именно наши мамы хотели открыть свою кондитерскую, и торты, пожалуй, стали первым, что объединяло нас не в силу обстоятельств, а по интересам, как совершенно незнакомых друг другу людей.

— И какой будем печь? — спрашивает он, листая внушительную тетрадь с рецептами. — Если честно, я мало умею в готовку.

Если честно, Костя умеет только пожарить кривоватую подгоревшую яичницу и собрать бутерброд, как я уже убедилась за эту неделю: все семейство Яхонтовых Кеша по горячим путевкам отправил куда-то на море, Артем Смольянинов решил навестить отца, а мы дали всей прислуге отпуск и справлялись теперь сами.

— Может, «Наполеон»? — открываю первую попавшуюся страницу и читаю заголовок. — Я не делала его никогда, но все, кто знал маму, говорят, что он потрясающий.

— Это правда, — соглашается парень. — Я пробовал.

Говорят, совместная готовка очень объединяет. Попробовав, я начинаю считать точно так же, хотя непосредственно готовкой мы занимаемся мало: больше дурачимся и смеемся, и когда, с ног до головы перемазавшись мукой и кремом, мы наконец завершаем свой кулинарный шедевр, на дворе уже поздний вечер.

А на пробу торт оказывается еще вкуснее, чем любой другой, потому что мы пекли его вместе.

— Знаешь, — я отправляю в рот новый кусочек, — когда я только приехала сюда год назад, торты были единственным, что давало мне настоящую связь с родителями и прошлым. Я не говорила никому раньше, но помнишь день, когда я сидела дома с растяжением, а ты пришел в гости? — внимательно слушая, Костя кивает в ответ. — Тогда ко мне вернулось первое настоящее воспоминание, и оно было как раз о тортике, — помедлив еще, я добавляю: — Оно стало первым и очень важным кусочком пазла, который я постепенно складывала у себя в голове с момента приезда.

— Пыталась вспомнить все?

Губы трогает теплая улыбка.

— Это тоже, но еще больше меня волновало подозрение, что авария не была несчастным случаем. В последний момент мама сказала кое-что, что натолкнуло меня на мысль, что родителей убили. А потом, — я нервно и шумно выдыхаю, и сразу заедаю тортом, чтобы не грустить опять, — потом я подслушала, как Ник говорил с тобой по телефону, и сбежала из дома — разбираться в происходящем. А дальше ты знаешь.

Парень вздыхает, выдавая весь спектр эмоций.

— Иди сюда.

Придвинувшись ближе, Костя заключает меня в объятия, интуитивно почувствовав, что сейчас мне это нужно больше всего на свете. В кольце его рук сразу становится теплее, и можно прижаться крепко-крепко, уткнуться макушкой в колючий подбородок и хоть ненадолго спрятаться от всех проблем. В полумраке гостиной, где тихо потрескивает огонь камина, вдвоем только мы — просто девушка и просто парень. В нас никогда не стреляли, нас ни разу не пытались убить, на наших глазах никто не погибал. Мы и сами-то никогда не держали в руках оружие и видели его только в кино. Нам никогда не было больно.

Часы бьют полночь, и наступает второе апреля. Костя шепчет какие-то ласковые слова, а я в полудреме сворачиваюсь калачиком и жмусь еще ближе. Второе? Я и не заметила, как быстро наступил апрель.

Уже второе? Мгновенно забыв про сон, я растерянно смотрю в календарь, понимая, что второе апреля — это вторник. Отчаянно бьется мысль, что здесь, должно быть, какая-то ошибка, но в глубине души я уже понимаю, что никакой ошибки нет. Просто у меня что-то наложилось в голове на прошлый год, переклинило, и я была уверена, что второе число — это понедельник, как и ровно год назад. Черт, мы же должны были сегодня быть в школе, почему Костя ничего не сказал? Он ведь не мог забыть.

— Трубу прорвало, — с честным видом объясняет парень. — Мне звонили утром, первый учебный день перенесен на вторник.

В душу закрадывается дурное предчувствие: слабо верится, что столько несчастий обрушилось на нашу бедную школу за несколько дней. Только починили отопление — и тут новая напасть? Да бред, такими невезучими можем быть только мы.

Если сейчас второе апреля, то вчера было первое, а это значит…

— Тебе прямо в понедельник это сказали? — уточняю на всякий случай. — Это же первое апреля, тебя наверняка разыграли, — тихо взрыв, поднимаю глаза к потолку.

— Не может быть, — отрицает Костя. — Николай Петрович не стал бы, — он делает паузу, обдумывая ситуацию, а затем обреченно вздыхает: — а нет, как раз он бы и стал. Он тот еще шутник, а вот я со своих школьных времен уже и забыл, как он любит разыгрывать учителей.

Не удержавшись, я взрываюсь хохотом: что поделать, если и правда смешно. Могу представить масштаб трагедии: Костя со всей ответственностью классного руководителя отправил сообщения всему нашему классу, и кто-то точно да поверил и добавил к своим каникулам лишний день. Но это все обрушится на нас завтра — точнее, уже сегодня — утром, а пока можно еще немного ни о чем таком не думать.

Неужели и правда второе апреля?

— Представляешь, мы познакомились уже целый год назад, — понимаю вдруг, глядя на парня.

— Я бы сказал, что мы знаем друг друга всю жизнь, но ты права, — мягко улыбается он. — По-настоящему — только год назад.

Воспоминания о той незабываемой поездке в автобусе до сих пор вгоняют меня в краску, и как же удачно, что в неярком свете камина Костя этого не заметит.

— Можем повторить, — предлагаю вдруг неожиданно даже для самой себя и зачем-то поясняю: — Поедем в школу на автобусе, как тогда.

Вообще-то, я собиралась перевести все в шутку, но Костя соглашается всерьез.

— Давай, — подхватывает он, — можем повторять хоть каждый год.

— Ну не-е-ет, — ломаюсь я. — Такие туфли, как я тогда носила, больше не надену ни за какие коврижки.

— Дело ведь не в них, — посмеивается парень, обнимая тепло и уютно. — В этот раз я бы и сам тебя ни в каких туфлях из дома не выпустил, — не успеваю я возмутитья таким самоуправством, как он продолжает: — Еще не потеплело как следует.