Горят огни

Глава 35. Бьется в окно ветер

Полмесяца отчаянных поисков успехом не увенчались. Все застопорилось еще в начале, когда выяснилось, что подсказки к следующему тайнику нет. Тогда, на даче, это казалось естественным: мы ведь были уверены, что перед нами и есть подлинный старинный перстень. Напрасно мы с Талей по кругу перебирали наши старые рисунки в надежде, что дедушка каким-то образом зашифровал подсказку в них. Напрасно искали в детских каракулях что-нибудь, что отнесло бы нас к одному из стихотворений Маяковского: без умело запрятанных подсказок подчеркнутые строки из сборника не несли никакого смысла.

День рождения Ника проходит довольно тихо — нам всем сейчас не до праздников. Брат и вовсе хотел уехать из столицы на пару дней и в гордом одиночестве надраться в каком-нибудь захолустном баре, но переубедить его в самый последний момент удалось только Яне Яхонтовой. Одержимость Ника этой девушкой вызывала нешуточную тревогу, заставляя задумываться о том, какими последствиями это может обернуться для всей семьи.

Но осуждать брата тоже не получалось. В конце концов, мы с Костей тоже натворили порядочно глупостей прежде, чем стали парой, и только потом мне удалось понять, что за чувствами мы даже не замечали, как бездумно рискуем не только своими жизнями, но и жизнями других.

Яна носа не казала из своей комнаты, но ни от кого не укрылось, что Ник пару раз ее навещал. О чем они говорили, оставалось лишь гадать, но после брат ходил еще более хмурым, чем обычно. В вечер последнего разговора, когда Ник решил все-таки отметить день рождения дома, я видела, как он дает распоряжение усилить охрану.

Неприятное чувство непосвященности в какие-то дела не давало мне покоя. Такое и раньше никогда мне не нравилось, но с тех пор, как я стала в числе прочих руководить семьей, держать все под своим контролем стало уже не простым желанием, а необходимостью.

Решив не портить старшему брату перед его праздником и без того вечно плохое настроение, я отложила неизбежный разговор на другой день. Но потом наступил понедельник, и нас закружило в новом водовороте забот. Мне пришлось спешно готовиться к нагрянувшим контрольным, а Ник по уже сложившейся традиции взял на себя часть моей, Талиной и Костиной работы, пока мы были заняты в школе.

Но уже в среду привычный ритм жизни нарушается известием о том, что Григорий Синицын мертв. Ходят слухи, что Елисеев даже убил его лично. Впрочем, подтвердить их некому, как и некому рассказать, что случилось с Богданом, но мы предполагаем, что его настигла та же участь. В конце концов, именно Богдан, а не его, пусть и неродной, отец, втихаря замышлял сбросить Елисеева с верхушки.

Тогда же к нам приходят громкие новости и о том, что Дайнеко и Кудрявцев развязали между собой настоящую войну и со своими разборками временно вышли из игры. Мне особенно приятно это слышать, ведь именно я приложила руку к их прямому столкновению. Пока внутри Елисеевской стороны полно проблем, никому нет до нас никакого дела, и более идеального момента для празднования маленьких побед не найти.

— Когда там ближайший выходной? — уточняет Таля. — Я бы занялась приглашениями.

— Приглашениями?

Сестра пожимает плечами.

— Ну да. Было бы нечестно не позвать наших людей. Не так масштабно, как на Новый год, конечно, — спешно заверяет она, — но самых близких ведь можно.

В чем-то она права, хотя я бы не очень хотела рисковать: особняк и так охранялся с утроенной силой, чтобы Яна Яхонтова не вздумала сбежать и главное — чтобы Синицын до нее не добрался. Пустить в дом других людей, пусть даже и своих, значило неминуемые риски, на которые мы попросту не имели права.

Но не успеваю я возразить, как до меня наконец запоздало доходят сведения, что нам сообщили всего пару минут назад, и с безумным облегчением я осознаю, что никакие Синицыны Яне теперь не грозят — а значит, не грозят и никому из нас.

Ник заглядывает в календарь.

— Восьмое, пятница, — без особого энтузиазма протягивает он.

Я вижу, как загораются глаза Тали и как одновременно с этим вытягиваются лица парней. Наверняка забыли, что нас нужно поздравлять, хотя Косте было трудно не заметить, что еще вчера всю школу увешали искусственными цветами и воздушными шариками, а с каждого урока кто-нибудь обязательно отпрашивается на репетицию праздничного концерта. Никто не спешит радоваться, и я понимаю, что все совсем наоборот: ребята уже приготовили нам сюрприз.

Пока Таля, окрыленная идеей, чего-нибудь не ляпнула, я спешу перехватить ситуацию в свои руки.

— Восьмого будет неудобно, — во взгляде сестры читается немой вопрос, и я стараюсь незаметно дернуть ее за рукав. Можно предложить девятое марта, субботу, но наверняка многие захотят и этот день провести дома, с семьей. В воскресенье все соберутся разве что на напряженный обед, потому что перед началом рабочей недели будут спешить лечь спать пораньше. — Давайте седьмое?

— Четверг? — неуверенно переспрашивает Костя, привычно выгнув бровь. — Это ведь уже завтра.

— Сокращенный день перед большими выходными, — улыбаюсь в ответ. — Нам с Талей даже не придется пропускать школу, чтобы все подготовить.

Ни у кого не находится аргументов против, и пока сестра тащит Димаса составлять список гостей, я вспоминаю, что хотела спросить о Яне. Уже на в коридоре махнув Косте, чтобы меня не ждал, я поворачиваюсь к брату.

— Я все хотела спросить, — стараюсь получше подобрать слова, — что такого Яна сказала тебе, что ты передумал насчет дня рождения?

Брат заметно настораживается.

— Зачем тебе?

Я пожимаю плечами. Такой вопрос можно было ожидать.

— Просто интересно. Нас всех ты даже слушать не хотел. Может, запишу себе на память — на случай, если когда-нибудь понадобится тебя уговаривать.

— Да ничего она не сказала, — сдается Ник. — Она все рвется как-нибудь помочь, хочет быть полезной. Я просто подумал, что будет надежнее приглядывать за ней вблизи. Кто знает, что могло стукнуть Синицыну в голову.

Губы трогает снисходительная улыбка.

— Ну, это уже позади. Теперь главное, чтобы она не захотела сбежать от нас.

— Не думаю, что она попытается.

— А с какого момента думать стало твоей сильной стороной? — в шутку хлопаю брата по плечу. — На самом деле я тоже надеюсь, что Яне хватит ума не выкинуть что-нибудь эдакое. В конце концов, мы не можем всю жизнь продержать ее в заточении, и я не считаю, что она до сих пор представляет угрозу, — в погоне за мыслью скрещиваю руки на груди. — Но сам понимаешь, риск есть всегда.

Ник тяжело вздыхает.

— Я очень виноват перед ней, Джина. Она никогда меня не простит.

— Да с чего ты взял, — выдохнула я с нарочито отсутствующим видом, который чуть не выдал меня с головой. — Это ей впору просить у тебя прощения, — и только с учетом того, что знает Ник. Если прибавить еще то, что Яна рассказала только нам с Талей, — в частности, про характер ее отношений с Синицыным — то Ник самолично ее убьет. Это в лучшем случае.

Брат вообще на себя не похож, так сохнет по этой Яне, даже несмотря на то, что она сделала, и с того момента, как я узнала, мне самой иногда до жути хочется ее пристрелить. Но что-то внутри отчаянно сопротивляется, что человек она не плохой, просто запуталась по неопытности. В конце концов, она сама пришла признаваться, прекрасно понимая, какая участь ее ждет за такое.

— Мы познакомились четыре года назад, — объясняет Ник. — Я сразу влюбился — как это говорят? — с первого взгляда. Даже позвал ее на свидание, но так и не пришел.

Пока что я плохо улавливаю суть, но желание разобраться побеждает.

— Почему?

— Тогда умер дедушка. Жизнь круто поменялась, Костя ведь наверняка тебе рассказывал, — брат со злостью усмехается, — пришлось вычеркнуть все, что было раньше. Я не мог и представить, что еще когда-нибудь ее увижу. Не знал даже, как тесно она связана с нашей семьей. И тем более не мог подумать, что она…

Окажется предателем. Господи, ну прямо Ромео и Джульетта.

Хоть Дементий Кириллович и подчеркивал нейтралитет Яхонтовых, но работали они на нас, помогали тоже нам и, наконец, жили в нашем доме, так что вопросы о том, на чьей это семейство стороне, отпадал сам собой. Яна Яхонтова до недавнего времени предпочитала быть сама за себя; она могла бы стать актрисой и использовать свой талант в мирных целях, но… просто чертово но. Я все еще подозревала, что и нам с Талей девушка рассказала не всю правду, но кроме как поверить на слово, не могла ровным счетом ничего.

Все получалось достаточно логично: она подгадала момент, когда никого не будет дома, а человек Синицына устроил у Яхонтовых погром. Затем пришла ко мне просить помощи, зная, что я точно не откажу. Все было просчитано заранее, и так в особняке завелся шпион. Все это время был третий игрок, который появился гораздо раньше, чем мы предполагали. Богдан Синицын знал и про перстни, и про все сейфы и тайники, которые мы так или иначе обсуждали: Яна Яхонтова доносила ему каждое услышанное слово, а слышала она гораздо больше, чем ей положено.

Как удачно, что Синицына больше нет в живых. Еще лучше будет, если он не делился ни с кем собранной Яной информацией.

— Не похоже, чтобы где-то здесь была твоя вина, — услышав грохот и сдавленные ругательства на лестнице, оглядываюсь по сторонам. Лучше было поговорить в кабинете.

Ник направляется к источнику шума, попутно отвечая:

— Кто знает, может, если бы я был рядом, Яна не ввязалась бы в эту историю с Синицыным.

Как ни странно, он прав, и даже удивительно, насколько точно попал в цель. Недостающая деталь пазла становится на свое место, и теперь мне полностью понятно поведение Яны Яхонтовой в присутствии Ника. Возможно, моя первая догадка, что именно он, сам того не зная, стал причиной, по которой Яна переметнулась от Синицына к нам, была верна. Было бы здорово, если бы они поскорее все решили между собой, а то разворачивающийся прямо в особняке бразильский сериал не приведет ни к чему хорошему. Несмотря на то, что брат все так же уверенно ведет дела, как будто ничего не происходит, в таком состоянии он запросто может натворить бед.

Как ни крути, это у нас семейное.

Перепрыгнув через Марса, в очередной раз сбитого с ног моим Бродягой, я отправляюсь на поиски сестры. Вот же угораздило сказать про седьмое число, теперь сама же и создала проблему. Повезло, что завтра всего три урока, а потом концерт, в котором мы ожидаемо не задействованы. Косте, конечно, обязательно там быть, но организовать вечер мы с Талей сможем и вдвоем, и не с таким справлялись, да и помощь у нас все-таки будет: Артем Смольянинов на этот раз тоже не участвует в школьной самодеятельности. Правда, его лучше отправить в офис, ведь я не появлюсь там до понедельника, но у нас есть еще Дима и Марс, которые завтра точно свободны.

В принципе, тут и делать-то почти ничего не нужно. Приглашениями уже занимается Таля, и мне остается только согласовать ужин с кухней, а после школы мы успеем и себя привести в порядок, и проконтролировать генеральную уборку перед приходом гостей.

Это до того просто, что я даже не удивляюсь, когда в новый день вмешиваются непредвиденные обстоятельства.

На второй урок, физкультуру, мы устроили посиделки с чаем в кабинете: Костя договорился с физруком и отпросил весь класс с занятия, чтобы мальчишки поздравили девчонок. Куда он дел семиклашек, у которых по расписанию должен был быть английский, я тактично не интересовалась. Уплетая свой кусок от заказанной одноклассниками метровой пиццы, я просто радовалась моменту: их, такие спокойные, за последний год можно было по пальцам пересчитать.

— Константин Леонидович, — в дверной проем сперва просовывается веснушчатый нос, а затем в класс заходит незнакомая мне старшеклассница с огненно-рыжими локонами. — Вас просят в актовый зал, — девушка мнется в дверях, не решаясь пройти дальше, и во мне только нарастает чувство, что произошло что-то нехорошее.

Костя устало потирает лоб, и вид у него сразу становится какой-то обреченный.

— Что там случилось?

Рыжая девушка — скорее всего, новенькая из десятого — бросает на нашего классного испуганный взгляд.

— Милана Столетова, кажется, руку сломала. Меня отправили вас позвать.

— А мы звали ее к нам, но она сказала, что останется репетировать концерт, — сразу докладывает Макс с соседней парты. Артем Смольянинов, виновато улыбнувшись, в доказательство демонстрирует оставшиеся неподаренными яркие тюльпаны в прозрачном целлофане и коробку «птичьего молока».

— Елки-палки, да за что, — измученно откинувшись на спинку стула и простонав еще что-то неразборчивое, меньше всего Костя сейчас похож на того, кто готов решать какие-либо проблемы.

— Да не за что, — отвечает Таля себе под нос без особых переживаний за нашу главную активистку: они с Миланой никогда не ладили.

Меньше всего Костя сейчас похож на того, кто готов решать какие-либо проблемы. Но в одно мгновение он вдруг меняется: взгляд становится цепким и собранным, расслабленные черты лица приобретают жесткость, тело подбирается, как в минуты опасности, и, когда он поднимается на ноги, перед нами уже как будто совсем другой человек.

Уже на выходе из кабинета английского он с тоской смотрит на меня, и в серых глазах читается тысяча извинений, которые он не может произнести при всем классе. Глупый, ты же ни в чем не виноват. Это из-за меня тебе приходится работать еще и в школе, зарабатывая хронический недосып, и вдобавок ко всему разбираться со всеми неприятностями, которые наш одиннадцатый «Б» подкидывает практически ежедневно.

Не раздумывая дальше, я решительно встаю с места и подхожу к дверям.

— Может понадобиться помощь.

— Я с тобой, — тихо подхватывает Таля, юркнув со своего места. Развернувшись, одним глотком допивает свой чай, а затем моментально оказывается рядом со мной.

— Веди, — мрачно командует рыжей десятикласснице Костя, собирая волосы в хвост. — Ребят, посидите тихо, — напоследок обращается к классу.

Уже на втором этаже нас догоняет Артем.

— Что? — отвечает на вопрос, который я еще не успела задать. — Помощь и правда не помешает.

Когда мы приходим в актовый зал, оказывается, что Милана Столетова сломала вовсе не руку, а ногу, а ее партнер по танцу, Вадим из параллельного, сильно ударился головой. Пока Мария Владимировна, наш учитель биологии и по совместительству классная одиннадцатого «А», была на больничном, обязанности их классрука временно легли на Костю, и забот у него резко стало в два раза больше.

— Ну, видимых повреждений нет, — оптимистично заключает он, осмотрев парня.

В тот же момент Вадима выворачивает на пол, прямо под ноги.

Издав какой-то невнятный булькающий звук, Костя просит у него телефон — звонить родителям. В это же время мы с Талей дозваниваемся маме рыдающей Миланы, а Артем, кажется, вызывает скорую: этого почему-то никто не сделал сразу.

— В центре пробки, — с грустью сообщает он, убирая мобильник в карман. — Когда приедут, непонятно.

— Что-нибудь придумаем, где медсестра?

Таля награждает его убийственным взглядом.

— Она у нас только по вторникам, — а затем, подумав, наверное, что Костю лучше сейчас не злить, поясняет: — Одна на весь район.

Сдавленно выругавшись, едва слышно — я поняла это только по выражению лица — Костя командует вести пострадавших вниз, собираясь самостоятельно отвезти их в ближайший травмпункт. Как назло, кроме нас, в зале целая куча напуганных учеников, которые совсем никак не помогают, только мельтешат рядом. Педагог-организатор, которая, если верить ребятам, вроде бы была здесь, внезапно куда-то подевалась.

Артем Смольянинов убегает прочь, а минут через десять возвращается вместе с Максом из нашего класса и непонятно откуда взявшимися носилками для Миланы, которая не может идти сама. Мы уже двигаемся к выходу: Костя и Артем несут Милану, я поддерживаю шатающегося Вадима, а Таля громко просит всех ребят расступиться, когда как апогей происходящего в дверях актового зала появляется взмыленная педагог-организатор.

— Что здесь происходит?

Костя злобно смотрит на нее.

— Как раз хотел у вас спросить, — и, не дождавшись ответа, проходит дальше, а я спешу следом, насколько это возможно, имея в довесок еле ковыляющего парня из параллели.

Сразу вспоминается, как мне приходилось тащить на себе Костю, и тогда мне было ни капельки не тяжело — хотя я могла и не чувствовать этого из-за адреналина. Сейчас, когда никто не находится в смертельной опасности, худощавый Вадим кажется непомерно тяжелым, хотя по большей части идет сам, разве что заваливается на меня или в противоположную стену через каждый десяток шагов.

— Поехать с вами? — тихо спрашиваю у Кости, когда Милана и Вадим уже устроены в его машине.

Парень порывается меня обнять, но здесь нельзя, и он ограничивается только взглядом.

— Не нужно, родители Столетовой подъедут в больницу. Разберусь, — и без каких-либо прощаний садится в машину. Прежде, чем захлопнется дверь, я слышу строгое и совсем учительское: — Почему без куртки? Бегом в школу, не хватало еще, чтобы заболела!

Это звучит так сурово, что мне хочется рассмеяться, пока я наперегонки с Артемом перепрыгиваю заново замерзшие после коротенькой оттепели лужи. Когда он успел одеться, я не заметила — наверное, пока я забирала из гардероба куртки павших во имя искусства. Я бы и не вспомнила про свое пальто, но после Костиных слов мне вдруг резко стало холодно; как я сразу не почувствовала?

На лестнице, растирая заледеневшие руки, я слушаю, как Артем ломал дверь в медицинский кабинет, чтобы добыть носилки, и как выходивший в это время в туалет Макс ему помог. Если честно, я бы до такого не додумалась, хотя в критические моменты в мою бедовую голову приходили и более сумасбродные идеи.

Мы возвращаемся в актовый зал как раз к возобновлению репетиции: педагог-организатор, чье имя я так и не выучила за год, еще причитает, что целого танца теперь не будет, но уже смотрит финальный прогон остальных номеров.

— Стоп, стоп, стоп! — надрывно кричит она после песни от первоклашек. — Где ведущие?

— В травмпункте, — слышится из-за кулис.

С моих губ срывается нервный смешок: можно было сразу догадаться, что наша вездесущая Милана Столетова не ограничила свое участие одним танцем. Понаблюдав с минуту, мы находим Талю и Макса и уже собираемся уходить вчетвером, но слышим за спинами властный окрик.

— Невовремя мы вернулись, — тихо произносит Артем. — Почему ты не ушла с нами сразу? — спрашивает у Тали.

— Объясняла Дарье Владимировне, что тут случилось, — шипит сестра. — Ребята как всегда все перепутали. Она вообще ни о чем не знала, Милана сама собрала всех заранее, хотела сделать сюрприз.

— Сделала так сделала, — ворчу я.

Педагог-организатор стремительно мчится к нам, зловеще цокая каблуками, и это не сулит ничего хорошего.

— Смольянинов, — она за руку выдергивает Артема вперед и пробегается по мне и Тале оценивающим взглядом, — Власенко, — подтягивает ее к себе, — будете ведущими.

— Нет, — почти беззвучно выдыхает сестра. — Извините, мы не можем.

— До концерта час, где я возьму других? — с ноткой упрека возмущается Дарья Владимировна. — Там ничего сложного, просто читать текст с бумажки.

Педагог-организатор, развернувшись, направляется к сцене и раздает новые указания выступающему танцевальному коллективу.

— Вот же влипли, — от досады Таля пинает ногой ни в чем не повинный стул. — Мы ведь собирались уйти пораньше и подготовиться к вечеру.

— Ничего, — заверяю я. — Концерт займет всего пару часов, так что сильных про… — я отчаянно пытаюсь вспомнить подходящее слово, чтобы не материться, когда в паре метров от нас педагог-организатор, но быстро сдаюсь, и продолжаю, понизив голос до шепота: — проебов по времени быть не должно.

Звенит звонок, и нужно идти на историю — хотя бы предупредить учителя о том, куда подевались несколько человек из класса. Пообещав Тале прийти сразу после урока, я собираюсь уходить, но Дарья Владимировна останавливает меня снова.

— Слушай, э-э-э, — она щелкает пальцами, пытаясь вспомнить мое имя.

— Снегирева Джина, — подсказываю ей, чтобы отделаться поскорее. Зато теперь мне точно не стыдно за то, что я не знала, как ее зовут.

— Точно, Снегирева, — кивает педагог-организатор. — Может, споешь песню? Нужно заменить сорвавшийся танец другим номером.

— Я не умею петь, — соврала я, не моргнув глазом. Кажется, прокатило. — Может, Макс…

Я оборачиваюсь на одноклассника, но его и след простыл: видимо, испугался, что его тоже как-нибудь припахают к участию в концерте. Уже в коридоре меня догоняет Таля и говорит, что лучше мне не оставаться, а уезжать сразу после урока: возникли неполадки со звуком, и начало может отложиться. Вздохнув тому, что остаюсь совсем одна, я обнимаю сестру на прощание и быстрым шагом приближаюсь к кабинету истории. По пути делаю звонок, чтобы вызвать машину: за полчаса должны успеть; урок только начался, но лучше пусть за мной приедут заранее. Я бы с радостью не тревожила никого и добралась бы сама, на метро или автобусе, но несмотря на то, что всей Елисеевской шайке пока не до нас, передвигаться в одиночку было все равно небезопасно.

Через сорок минут я выхожу из школы, даже не застегнув пальто: смысла нет, в машине должна быть печка. На ходу обматываю вокруг шеи шарф и поскорее запрыгиваю на заднее сиденье: на улице зарядил мокрый снег. Поздоровавшись с шофером Василием, который по стечению обстоятельств возил меня чаще остальных, пишу Тале смс-ку о том, что все хорошо, но удачи ей не желаю, помня старую как мир примету. В ответных сообщениях сестра строчит всевозможные указания от украшения стола до рассадки гостей — на случай, если сама задержится,

Чертыхнувшись, прошу Василия зарулить сперва в какой-нибудь хороший цветочный. Тале некогда подробно объяснять мне, что она придумала, и в понимании беспорядочного описания приходится полагаться на одну лишь интуицию. Сестра заверяет, что Дима в курсе, и можно просто спросить у него, но еще летом я убедилась, что по хозяйственной части наш Димас не очень большой специалист. Вообще-то, я хотела заехать в офис, раз Артем оказался занят в школе, но теперь приходится звонить Кеше и очень просить его захватить в особняк вместе с Костиной рабочей почтой и мою тоже.

Я никогда сильно не увлекалась декором, разве что в масштабах собственной комнаты, хотя было время, когда меня устраивал изъеденный молью матрас на полу, главным украшением в комнате считалась гитара, а наличие одеяла было и вовсе верхом блаженства. Прошлым летом, в заброшенном кем-то неизвестным и заново обжитом нами доме в Заречье, я не могла и представить, что когда-нибудь все обернется так, и я буду рассчитывать, сколько вазочек уместится на столе и какого цвета они должны быть, чтобы сочетаться и с посудой, и с цветами. Еще Таля говорила о свечах, но они точно должны быть молочно-белыми — то есть, совсем не теми белыми свечами, какие можно купить почти в каждом ларьке. Благо, рядом с цветочным есть магазин сувениров и товаров для дома.

Мне внезапно нравится идея украсить все в сдержанных бежево-коричневых тонах, но после долгой зимы душа просит ярких красок. Может, добавить голубых лент и что-нибудь жемчужное? В сочетании с белыми розами и ветками какой-то темной зелени, которую я выбрала в цветочном, должно получиться неплохо.

Было бы здорово заранее заказать цветочные композиции, а сейчас просто забрать готовые, но Таля хотела составить их сама, а теперь я трачу драгоценные мегабайты интернета на симке, чтобы прочитать, как это делается, и посмотреть хотя бы одно обучающее видео. Как хорошо, что есть только розы и зелень: с несколькими видами цветов я бы точно напортачила.

В особняке такая суета, что невозможно ничего разобрать. Дима ожидаемо не может мне помочь: он только недавно, ввиду острой необходимости, выучил назначение всех столовых приборов, но все еще не видит разницы между похожими на первый взгляд сервизами и комплектами вилок, и я выбираю практически наугад в надежде, что стол будет смотреться гармонично. Светлая скатерть в цвет роз, нежно-голубая дорожка — вручив все это добро нашей домработнице Вере, я отправляю ее сервировать стол. Контролировать горничных, пожалуй, нет необходимости: они всегда справляются прекрасно и понимают в уборке особняка к подобным приемам гораздо больше меня.

Наскоро составив небольшие букеты, я перевязываю вазочки так, чтобы жемчужина, нанизанная на тонкую ленту, оказалась в середине банта. Та же участь постигает и подсвечники; времени остается в обрез, и я едва успею сейчас уложить волосы, а нужно ведь и накраситься празднично, и выбрать наряд. Еще больше беспокоит то, что Костя все никак не едет, Таля и Артем не берут трубку, даже Ник — и тот куда-то запропастился.

Костя с Ником приезжают вместе; тогда же рядом припарковывается серебристая «Тойота» Кеши, и из нее выпрыгивает решительно настроенная Таля, а следом за ней — по-слоновьи спокойный Артем.

— У нас не больше часа, скоро и темнеть начнет, — почти панически заявляет сестра и, не дав даже спросить, как прошел концерт, улетучивается проверять готовность к вечеру.

С сожалением глянув на Костю, я бросаюсь за Талей.

— Все хорошо, давай лучше собираться, — она, витающая в своих творческих мыслях, не слышит, и приходится тронуть ее за плечо.

— А картина? Черт, я же просила повесить ту, что мы привезли с дачи, — устало выдыхает сестра. — Дима! — в одном ее выкрике столько угрозы, что я сама начинаю побаиваться.

Многострадальный городской пейзаж занимает свое место на стене в последний момент перед приходом гостей: уже накрашенные и переодетые в вечерние платья, мы с сестрой издалека примеряемся к виду и то и дело просим парней чуть-чуть повернуть раму, чтобы было ровнее. Таля выглядит особенно довольной, ведь эту картину еще никто никогда не видел, а такая цветовая гамма создана для восхищения, если верить ее словам.

Мне все-таки больше по душе другое, но я верю.

Вечер в самом разгаре, и, сидя за столом между Костей и Талей, я думаю о том, что когда все устаканится, нам бы почаще звать гостей. Конечно, и о делах хватает разговоров, но мы все находим и другие, не менее интересные темы. Иногда все-таки стоит отвлечься и отдохнуть, и даже Аникеев сегодня удивительно мил и вежлив, и если бы он бывал таким почаще, то мы бы могли неплохо поладить.

Мне начинает казаться, что всем здравомыслящим людям, должно быть, все равно на оттенок скатерти и свечей, но в груди разливается странное тепло, и становится по-хозяйски приятно видеть, как хорошо мы постарались к приему.

В перерыве между горячим и десертом, когда все встают из-за стола, чтобы немного размяться, можно слегка приглушить верхний свет, погружая зал в атмосферу особого семейного уюта. Даже жалко, что новогодние праздники давно закончились: как по мне, золотисто-желтые огоньки гирлянд красивые круглый год, а не только зимой, и я бы с радостью никогда не снимала их со стен и включала бы при любом случае, хоть каждый день. Может, я бы их и не выключала вовсе.

Так понравившаяся Тале картина вызывает интерес у доброй половины собравшихся. Я стараюсь даже не подходить туда, потому что сказать мне нечего, только краем уха слушаю предположения, кто мог написать этот пейзаж: художник не оставил подписи. Рассказывая семье Смольяниновых о том, что оставила дедушкин кабинет нетронутым и собираюсь сделать из него что-то вроде небольшого музея для своих, я тактично не упоминаю о сейфе внутри книжного шкафа: мы и сами-то его нашли и открыли по чистой случайности.

— Похоже на Садовое кольцо, — доносится со стороны любителей живописи.

— А что-то в этом есть, — со знанием дела подтверждает Ник и невпопад добавляет: — В детстве мы с родителями жили в трешке на Садовом, — обернувшись, я вижу, как лицо брата сменяет несколько выражений, одно за другим. — Извините, я на минутку, — дальше я не смотрю, направляюсь к столу, чтобы обновить шампанское в бокале.

Костя с Марсом, надевшим по такому случаю позаимствованный у Ника костюм, о чем-то беседуют, вызывая мое искреннее удивление: еще вчера эти двое друг друга на дух не переносили. Завидев меня, Жилинский в мгновение ока оказывается рядом.

— Как ты? — в серых глазах играют блики от ламп. — Так и не успели нормально поговорить.

Хочется прижаться к нему и зацеловать до смерти, но очевидно не здесь. Только я собираюсь ответить, как к нам подлетает взбудораженный чем-то Ник.

— В детстве мы с родителями жили в трешке на Садовом, — заговорщицким шепотом сообщает он. — Вы понимаете? — спрашивает с нажимом.

— Нет, — честно мотаю головой и, поддавшись предчувствию, залпом осушаю свой бокал.

— Тайник, — произносит брат одними губами. — Он должен быть там.

Утром восьмого марта мы впятером, как уже привыкли, загружаемся в машину и едем к маме Ника, в ту самую квартиру на Садовом кольце. В далеком детстве Ник жил там с родителями, потом, после развода, квартира осталась его матери. Я удивлена, как дядя так запросто отдал бывшей жене столь ценную жилплощадь, но потом вспоминаю: как раз тогда и начинали строить большой семейный особняк, и дядя, видно, посчитал, что квартира в центре столицы уже не так важна.

— Обязательно было выезжать так рано? — зевает Костя. — Если за столько лет тайник никто не обнаружил, то он спокойно прожил бы нетронутым еще пару часов.

— Мы ведь даже не уверены, что картина является подсказкой, — подхватываю я. — Может, там ничего нет.

Может, дедушка просто засунул эту картину на чердак вместе с остальным ненужным хламом, а мы понастроили теорий, как будто обнаружили масонский заговор. Но неясное предчувствие внутри услужливо напоминает, что дедушка никогда и ничего не делал просто так, и пока что каждое его действие в прошлом влияет на наше настоящее здесь и сейчас.

— А я нашла, смотрите: «Меня Москва душила в объятьях кольцом своих бесконечных Садовых», — вскрикивает Таля. — Только это даже не подчеркнуто, — растерянно добавляет она.

В нетерпении я забираю книжку из рук сестры и читаю только помеченные карандашом строки.

— Квартирном; а я обучался азбуке с вывесок; рубликов за сто, — приходится то и дело перелистывать страницы, потому что в этот раз нам досталась целая поэма с многообещающим названием «Люблю». — Тащусь сердечным придатком; и несу мою ношу, — параллельно я уже пытаюсь сопоставить в уме единое целое, но ничего не выходит. — Невозможно, — в этот раз подчеркнута не строка из текста, а подзаголовок. — А если не шкаф, — завершаю упавшим голосом. Дальше ничего нет.

— Бессмыслица какая-то, — ворчит Дима с переднего пассажирского.

Костя тем временем заглядывает в сборник через мое плечо и выписывает все подчеркнутое на бумажку. После отсеивания лишнего должно стать гораздо проще и понятнее, вот только этого не происходит. Исписанный листок переходит к Тале, затем — вперед, к Нику — он за рулем — и Димасу, который повторно зачитывает получившийся текст вслух.

— О таком восьмом марта можно было только мечтать, — процент сарказма в интонациях сестры невозможно определить, но вчерашний день точно был знаком, что пора пересмотреть свое отношение к каким бы то ни было сюрпризам в пользу детального планирования.

— Картина, — выдыхает Димас.

— О чем ты?

— Здесь написано «картина», — повторяет он. — Из первых букв этих строк получается слово, — передает мне уже чуть помятую бумагу.

Быстро пробежав глазами по неровному почерку, я поражаюсь, как мы не догадались сразу — это ведь настолько легко, что даже не верится. Но радость от этой находки сразу же омрачается тем, что по логике предыдущих дедушкиных загадок должно быть еще одно стихотворение, которое укажет на местоположение тайника в квартире. Мне было сложно даже предположить, что нас ждет, да и маму Ника я никогда не видела, как и она — меня. Надежда оставалась лишь на то, что старший брат имеет в запасе достаточно детских воспоминаний, чтобы найти какую-нибудь зацепку в них, иначе…

Иначе мы просто ищем иголку в стоге сена.

Сделав остановку возле метро, Ник покупает в уличной палатке пышный букет мимозы и красивую открытку. Пока мигает аварийка, отражаясь во вновь растаявших лужах оранжевым светом, брат усердно пишет внутри ему одному известные пожелания.

— Чувствую себя неловко, — признается он. — Я уже лет пять поздравляю ее только по телефону.

Я делаю большие глаза.

— А подарок?

— Курьером, — сухо отзывается брат.

Таля, закусив губу, уже, видно, строит новые планы.

— Лучше думай, как сейчас выпроводить твою маму из дома, — не скрывая напряжения, советует она.

— Все уже готово, — припарковав машину в нужном дворе, Ник показывает нарядно оформленный сертификат в спа с сегодняшней датой. — Безотказная схема, еще девять лет назад точно работала, — Ник улыбается, наверняка предаваясь воспоминаниям, но через минуту его лицо снова становится хмурым. — Посидите где-нибудь за домом, пока мы не уедем, а потом сможете подняться и осмотреть квартиру, — брат передает мне связку ключей.

Поплотнее кутаясь в пальто, я радуюсь, что надела под него теплый, еще зимний, свитер: иначе точно замерзла бы из-за холодного ветра. Пока мы ждем, ютясь на лавке в соседнем дворике, есть время обсудить вчерашние события. Таля рассказывает, как в середине концерта вдобавок к прочим лажам сели батарейки в микрофонах, и пришлось срочно менять номера местами, а Артему — бежать в ларек за новыми батарейками, пока группа третьеклашек по пятому кругу танцевала народный танец. Потом Таля сама чуть не завалилась на той же лестнице, где и Милана с Вадимом, но успела вовремя вернуть равновесие. В общем, все как всегда, и если бы я любила выступать на школьной сцене, то точно грустила бы, что эта концертная суматоха прошло мимо меня.

Костя, в свою очередь, коротко и по фактам описывает поездку в травмпункт. Мама Миланы Столетовой пришла в ужас и даже была намерена судиться со школой, но ее удалось отговорить. Правда, теперь однокласснице светило около двух месяцев домашнего обучения, но врачи обещали, что к началу мая она снова будет в строю. Вадим же, пострадавший вместе с Миланой, получил неделю больничного, но я даже фамилии его не помнила, и его судьба меня мало интересовала.

— Если Миланы так долго не будет, то педагог-организатор со всеми мероприятиями будет наседать на наш класс, вот увидите, — с нескрываемым недовольством предупреждает Таля. — Раньше я была не против, но теперь — сами понимаете, — намекает на семейные дела.

Я всеми руками и ногами согласна с тем, что школа вообще никак не вписывается в плотный рабочий график, и, как бы мы ни старались, все равно из-за уроков не можем работать полноценно, как положено. Весна означала только неумолимое приближение ЕГЭ и то, что времени теперь станет еще меньше. Дядя был прав, утверждая, что нам бы подождать выпускного, а потом только бросаться в омут с головой, но теперь, когда мы и сами это поняли, назад не отступить. Скорее бы все закончилось.

Телефон пиликает уведомлением — смс-ка от Ника. «Свободно». Позвякивая ключами, я первая поднимаюсь на ноги.

Поскольку Ника с нами сейчас нет, я беру свои мысли об иголке в стоге сена обратно — задача вырисовывается посложнее. Более того, мы не должны оставить следов пребывания в квартире, а на тысячу и одно «почему», роящиеся в голове, по-прежнему нет никакого ответа. Громкий щелчок замка — надеюсь, жильцы тут не очень любопытные, иначе увидят в дверной глазок, как четверо молодых людей заходят в пустую квартиру одинокой соседки.

— Есть предположения? — голос разрезает гулкую тишину. Я поворачиваюсь к Косте: — Вспоминай ваше детство. Мы с Талей ни разу не видели маму Ника, а если когда и бывали здесь, то умели в лучшем случае лежать в коляске.

Парень потирает затылок.

— Да если честно, чаще всего мы оставались вместе в доме Льва Геннадьевича, — признается он. — Помню пару раз у моих родителей, когда мама еще была жива.

Затрагивать больные темы в мои планы не входило, и я, кивнув, принимаю ответ. Идти от противного и подбирать стихотворение из книги, как отмычку из огромной связки, — не лучший вариант, мы не раз пробовали, но другого выхода пока что нет. Одной рукой вынимая из сумки два сборника — синий и красный — другой я уже пишу сообщение Нику и делаю прозвон, чтобы он точно взял телефон в руки.

Перебрав оставшиеся стихи — те, что уже были задействованы в шифровке тайников, мы постепенно вычеркивали — мы понимаем, что и правда глупо было даже пытаться зайти с этой стороны. Где обычно самые укромные места? Кладовка, антресоли, куда многие не залазят годами, полочки в туалете — они здесь так высоко, что с ростом меньше двух метров не дотянуться и уж тем более не разглядеть, что на них лежит. Посмотреть за решеткой вентиляции? И в кухне, и в ванной они выглядят жутко грязными, свалявшаяся пыль свисает лохмотьями, а значит, их не трогали много лет.

Я уже собираюсь отыскать в кладовке ящик с инструментами, потому что Дима говорит, без отвертки решетку не достать, как на экране мобильника высвечивается входящий от Ника.

— Открывай, — и он сразу завершает вызов.

Кратко обрисовав ситуацию, мы все вместе рассаживаемся на диване, приготовившись слушать. Наверняка Ник хоть что-то да помнит из первых лет своей жизни. Со временем, правда, эти детские воспоминания замыливаются, а потом и вовсе затираются, освобождая место для новых, более осознанных и взрослых. Но я верю, искренне верю, что дедушка позаботился о сохранности самого важного, как это было с теми же стихами Маяковского или дачей. Конечно, мою амнезию он предвидеть никак не мог, но и не просто так главный ключ к разгадке — память — был поделен на четверых.

Ник хитро прищуривается.

— Есть у меня одна идея, — он шагает вправо, к двери. — Надеюсь, за эти пять лет мама не трогала мою комнату, — и уверенно дергает ручку на себя. — Все точно так же, — сиплым полушепотом говорит уже сам себе.

Меня не покидает чувство, что на этом свидании с прошлым мы все явно лишние, но старший брат сам зовет нас внутрь.

— И… где? — первой нарушает молчание Таля.

Ник как будто не слышит, но в следующую секунду из-за потертой коричневой тахты доносится приглушенное:

— Черт, — и брат вылазит обратно, демонстрируя нам залепленную пылью и паутиной пустую банку от «Ягуара». — Она лежит здесь с две тысячи пятого. Будет легче, чем я думал.

Больше он ничем не делится, и мы терпеливо ждем, пока в тишине будет осмотрен весь ностальгический хлам из ящиков стола, включая бумажки от жвачек «Турбо» и пивные пробки, которые Ник, похоже, коллекционировал, будучи подростком. Постепенно он переходит к все более ранним годам, и с дальних нижних полок книжного шкафа на свет вылазят крохотные фигурки черепашек-ниндзя и игрушечный пластмассовый пистолетик. Шумно выдохнув, Ник отбрасывает челку с лица и продолжает шарить рукой в нише за книгами.

— Может, объяснишь? — осторожно интересуюсь я.

— Это подсказал мне дедушка, — отзывается брат. — У мамы свой книжный шкаф, и в этот она даже не заглядывала. Внизу хранилось все, что мама мне не разрешала, — в доказательство он демонстрирует сильно помятую и поцарапанную машинку на пульте управления. Пульт с завалившимися кнопками и согнутой антенной извлекается следом.

— Ты серьезно думаешь, что Лев Геннадьевич мог засунуть старинный перстень в детскую игрушку? — с сомнением уточняет Костя. — Ты ведь мог ее случайно сломать, и тайник отправился бы прямиком в мусор.

Ник согласно кивает.

— А здесь нам и поможет книга. Я уверен, что кольцо где-то здесь, — разложив прямо на полу оба сборника, брат последовательно выискивает выделенные стихи и бормочет себе под нос подчеркнутые в них слова. Где-то в середине вдруг замолкает, словно получил удар под дых.

— Что там? — наклоняюсь поближе, чтобы рассмотреть. — Скрипка и немножко нервно, — вслух читаю название.

— Это, — Ник запинается и тяжело сглатывает, — это слишком.

В тексте подчеркнуто лишь два слова: «скрипка» и «барабан».

Они лежат здесь, среди остальных игрушек, полукругом сложенных возле компьютерного кресла. Детский барабанчик с ярко-красной лентой и разноцветными узорами и невзрачного вида скрипка, но только она, похоже, самая настоящая.

— Расскажешь? — почему-то шепотом спрашивает Таля, приседая на корточки рядом с братом.

Ник поднимает голову, и его взгляд мне слишком хорошо знаком: точно такой же, зеленый и затравленный, я видела в зеркале, когда ко мне приходили редкие воспоминания.

— Тут и рассказывать нечего, — он с горечью прикрывает глаза. — В детстве дедушка отдал меня в музыкальную школу на скрипку. Я всегда мечтал об ударных, и вместе с серьезной настоящей скрипкой он подарил игрушечный барабан. Я был рад и такому, — старший брат смеется себе под нос, и от этого становится страшно, — вот только играть на нем дедушка запретил. Он всегда видел во мне отца и делал все, чтобы я вышел более удачным, — последнее слово он выплевывает с особенной злостью. — А теперь мне нужно выбрать, что сломать: ненавистный инструмент или любимую игрушку.

Можно было бы сказать, что мы уже выросли, и это все давно не имеет значения. Но вместо этого я говорю совсем другое.

— Просто потрясти и то, и то, — у нас мало времени, и слова поддержки лучше приберечь до обратной дороги. — Перстень ведь не из воздуха, мы поймем, где он лежит.

Ник сразу следует совету, но нас ждет разочарование: что-то бьется и стучит по стенкам обоих предметов. Наверное, брат все же прав, и важен именно его выбор. С каждым разом загадки от дедушки становятся все сложнее, и начинает казаться, будто сам путь гораздо важнее конечного результата. Ведь ничто не мешает разобрать и второй инструмент, если внутри первого окажется не перстень, но эмоции от такого испытания на прочность отпечатаются в душе навсегда.

— Только не нужно помогать, — предупреждает Ник, обращаясь ко всем сразу. — Я должен сам.

Он держит в руках скрипку, примеряясь, как бы половчее ее вскрыть: разломать о колено или просто ударить кулаком? Взявшись за гриф, Ник замахивается инструментом для удара, но в последний момент отталкивает скрипку от себя, хватает барабан и, зажмурившись, со всей силы швыряет его в пол. Грохот проносится такой, что услышали, наверное, и соседи, но уже как будто все равно.

Медленно и осторожно, будто боится увидеть, что получилось, Ник приоткрывает один глаз. Затем, выдохнув не то с облегчением, не то с удивлением, открывает и второй, на коленях подползает ближе.

Игрушечный барабанчик цел, только отлетела крышка, как от коробки. Внутри, еще немного перекатываясь туда-сюда, блестит кольцо.

Словно не веря, Ник забирает его и кладет в карман, а потом подбирает с пола отскочившую крышку и прилаживает ее на место. Пробует постучать по барабану — и поднимает на нас светящиеся восторгом глаза.

— Звук такой же, как тогда, в детстве, — с придыханием сообщает он. — Один раз дедушка все-таки разрешил, когда только принес его из магазина.

Обратно мы добираемся своим ходом: Ник едет в салон красоты за мамой и остается провести время с ней, и наверняка для нее это лучший подарок. Костя тихо поясняет мне на ухо, что отношения у Ника не задались с обоими родителями, и на то имеются веские причины. Я понимаю, что брат ни за что не расскажет мне, если только сам не захочет, но выпытывать все тайны у его лучшего друга не хочу, поэтому перевожу тему. В конце концов, ребята еще собирались поздравлять нас с Талей.

Вечер проходит весело и шумно, а главное — сюрпризы на этот раз получаются только хорошие. Под конец к нам даже присоединяется Яна Яхонтова, и, хоть отношение к ней у всех пока неоднозначное, никакой неловкости между нами сегодня не чувствуется. Вдоволь насмеявшись от шуток Кости и Ника, мы разбредаемся по спальням, и меньше всего сейчас хочется думать о завтра, когда вместо отдыха придется разгребать скопившуюся документацию. Пусть уже далеко за полночь, сегодняшний день не закончится, пока мы не ляжем спать, и так и тянет продлить беззаботное время подольше.

С этой целью я и пробираюсь на кухню: выпили мы сегодня уже достаточно, и в сторону винного погреба я даже не смотрю, но намереваюсь стащить в спальню что-нибудь вкусное из холодильника. Пирожные мы прикончили еще пару часов назад, но остатки сырной нарезки и шоколадка вполне подойдут.

На обратном пути мое внимание привлекает свет из-за приоткрытой двери на втором этаже. Безошибочно распознав кабинет Ника — я уже научилась быстро ориентироваться в особняке — я сворачиваю с лестницы и, набравшись смелости, наконец стучу.

— Заходи, — приглашает брат.

— Ты даже не спросил, кто, — замечаю я.

Ник расплывается в совершенно не свойственной ему добродушной улыбке.

— Вы все стучитесь по-разному. С Костей у нас с детства был условный шифр, Таля стучит тихо и много раз подряд, чаще всего пять. Дима — громко и три раза. Да заходи, ты чего, — брат хлопает рядом с собой, зазывая меня на диванчик. — А у тебя всегда два таких звонких стука.

Переваривая эту информацию, я жалею об упущенном времени. Таля — та всегда рядом, и наверстать с ней первые шестнадцать лет несложно, это происходит у нас само собой. С Ником мы ведь тоже знали друг друга всю жизнь, но общались гораздо меньше, и я редко задумывалась о том, какой же у меня на самом деле замечательный брат. Что бы он ни творил раньше, мы все равно семья, как ни крути, во всех смыслах этого слова.

— Чего не спишь? — спрашиваю я.

В ответ он поднимает найденную сегодня скрипку. Все-таки забрал с собой.

— Когда вы уехали, я долго думал, где же в квартире направление на следующий тайник. С детства поменялось все, кроме моей комнаты. Так вот, я долго думал, где же еще там можно что-то зашифровать, а потом понял: в скрипке.

— Собираешься ломать ее прямо сейчас?

— Нет, ты что, — брат прижимает инструмент к себе. — В понедельник отвезу мастеру, он что-нибудь придумает. В конце концов, дедушка оказался прав, — я хочу спросить, в чем именно, но он вдруг поднимается на ноги. — Иди спать, — тепло треплет по волосам, — или жрать, — переводит взгляд на тарелку с сыром, — или что вы там собирались делать.

Глупо хихикнув, я выбегаю за дверь и мчусь к Косте. Оборачиваюсь лишь на секунду — и вижу Ника, который, махнув рукой, тихо смеется — в этот раз по-доброму. Откуда-то со стороны гостиных слышны приглушенные голоса — это Таля рассказывает Диме легенду про эдельвейсы. Стремительно взлетев по лестнице, я захожу в спальню и с разбега прыгаю на кровать, прямо к Косте в объятия, чудом не опрокинув на себя тарелку с сыром и тем самым вызвав у парня порцию хохота.

И все-таки семья у меня замечательная.