Грааль

Глава 10

Поиск подходящего брода завел нас далеко в сторону. К тому времени, как мы перебрались на другой берег, на эти заброшенные земли опустились сумерки — не спокойные умиротворяющие сумерки, заметьте, а мутные от поднимающегося тумана. Воздух тут же стал тяжелым и волглым.

Наша одежда еще не высохла после болота, но чистой воды по-прежнему не находилось, вымыться и постирать штаны было решительно негде. Мы собрали дров для костра, но огонь сегодня не радовал. Вонь от подсохшей грязи напрочь отбила аппетит, мы не стали ничего готовить, просто сделали по несколько глотков воды из бурдюка Таллахта.

Говорить никому не хотелось, так что мы молча закутались в плащи и попытались уснуть. Но и сон не шел. Едва мы закрыли глаза, на небо вылезла луна, полная и желтая, как огромный зловещий глаз в небе. Свет от нее был какой-то грязный, и Передур не случайно назвал ее «чумной луной».

В общем, ночь выдалась плохая. Мы встали почти не отдохнувшими, но день обещал быть погожим и чистое голубое небо порадовало, особенно после такой ночи. Однако небо быстро выцвело, краски померкли, и день превратился в тусклый, а солнечный свет резал глаза. От него болела голова.

Мы спустились вдоль приливного русла в поисках следов, по которым шли вчера, без всякой уверенности, что Лленллеуг и двое его возможных спутников шли именно здесь. Лошадей у нас теперь на троих осталось две, так что мы то ехали по очереди, то шли пешком, иногда Передур и Таллахт ехали на одной лошади. Каменистый берег не предполагал быстрого передвижения — на лошади или пешком, — и мы продвигались медленно. А потом мы и вовсе потеряли след.

Несмотря на острый глаз Передура, следов больше не было.

— Не иначе, болото забрало их, — мрачно предположил Передур, — как твою Серую. — Он махнул рукой в сторону моря колеблющейся грязи. — Лошадь сожрала, и все еще не насытилась.

Не стоило ему упоминать о нашей потере. Для воина утратить лошадь — все равно, что лишиться руки или ноги.

Через некоторое время мы бросили попытки отыскать след, и просто ехали в том направлении, куда он вел вчера. Особого смысла в этом не было, признаю. Конечно, те, за кем мы шли, могли знать дорогу через трясину, но мы-то ее не знали. Мы как раз обсуждали эту проблему и сошлись на том, что надо идти вниз по течению, хотя наша предполагаемая добыча могла свернуть в сторону где угодно.

Однако я решил продолжать поиски. Не сказать, чтобы это был каприз. Во мне зрело убеждение, что толк, в конце концов, все равно будет. Я не часто испытывал такую уверенность, но решившись, уже не отказывался от принятого решения. Не то, чтобы я привык доверять интуиции, но понимал, что в мире есть многое, способное воздействовать на поступки людей. Правда, чтение знаков судьбы никогда не относилось к моим сильным сторонам.

Поднявшись на вершину очередного холма, мы огляделись и обнаружили, что перед нами расстилалась пустошь с редкими невысокими холмами. В другое время их склоны должны были бы весело зеленеть и радовать глаз, но после засухи вид бесчисленных лысых вершин, уходящих вдаль подобно омытым дождями и ветрами черепов, никак не мог воодушевить сердце, и без того страдавшее от безжалостной суровости этих пустынных мест.

Немногие деревья выглядели чахлыми, принявшими под ветром причудливые формы. Теперь я определил, что мы движемся в сторону Ллионесса — длинного полуострова, разделявшего два моря: Ирландское по правую руку и Мьюир Нихт[1] по левую. Это странное место всегда считалось негостеприимной землей, царством отверженных душ и диких зверей; честным людям здесь не место. Ах, да, вспомнил: еще здесь некогда Мирддин сражался с Морганой не на жизнь, а на смерть.

Тогда же исчез Пеллеас, друг и слуга Эмриса, наверное, тоже в связи с этой битвой, а еще ушел мой брат Гавейн. Я до сих пор скучаю по нему, ведь до того ужасного дня мы редко разлучались хотя бы на день.

В то время как Артур и кимброги схватились с саксами на севере, Мирддин, вняв знакам и знамениям, в одиночестве отправился на битву с Королевой Воздуха и Тьмы. Он не вернулся. На его поиски отправились Гавейн с Бедивером. Они нашли Мудрого Эмриса слепым и израненным, именно здесь в Ллионессе. Увы! Пеллеас, начавший поиски еще раньше, так и сгинул. Никто больше не видел его. И тогда Гавейн, охваченный раскаянием и стыдом, удалился в изгнание. Или, как говорит Мирддин, Гавейн, истинный рыцарь, не мог больше мириться с греховностью своего происхождения, и ушел на поиски искупления.

Подумаешь, «греховность происхождения»! Мне Моргана не родня. Откровенно говоря, я не очень-то верю в эти разговоры, и тогда не верил, и теперь не верю. Позволить Гавейну взять и вот так уйти, какую бы благородную цель он не преследовал, всегда казалось мне опрометчивым. Случись я там на момент его ухода, я нашел бы слова, чтобы отговорить его. Но меня там не было, и сейчас остается лишь молиться, чтобы однажды мы смогли вновь оказаться вместе. Я так и делаю. И жду.

Вот об этом я и думал, пока мы тащились по пустынным холмам. Я оглядывал унылый горизонт, отколупывая со штанов комки засохшей грязи. Выбранное направление привело нас к небольшому заросшему шиповником оврагу. По дну его извивался узкий ручеек. Понятно, что когда-то он был пошире, но и теперь вода в нем оставалась вполне терпимой. Мы остановились, чтобы освежить лошадей и наполнить бурдюки. Помылись, как смогли, отдохнули, пожевали черствого хлеба. Одежда тем временем подсохла и мы отправились дальше и ехали до ночи.

Солнце село. На землю легли мутные прохладные сумерки. Очередной бесплодный день закончился, и мы разбили лагерь в лощине. Таллахт занялся лошадьми, Передур пытался разжечь костер; дерево оказалось гнилым и неожиданно влажным, костер давал больше дыма, чем тепла. Я поднялся на вершину холма посмотреть на звезды и решить, куда двигаться дальше.

На землю спустился туман, звезд я не увидел. Печальный ветер с юго-запада стонал над бесплодными холмами, стучал голыми ветвями низкорослых деревьев, словно зубами щелкал. Такие ночи предвещают бури, но в воздухе не чувствовалось ни малейшего намека на дождь, а ветер нес запахи моря.

Передур крикнул, что нашел, откуда берется вода на дне лощины: в склоне холма бил маленький родничок. Не могу сказать, что меня это очень обрадовало, но все же посмотреть стоило. Толку торчать на вершине холма все равно не было, а вода, к тому же чистая, это хорошо. Надежды на благополучный исход наших поисков в этом мрачном царстве гибли на корню. Передур руками расчищал родник в склоне холма и, когда он закончил, выяснилось, что родник не такой уж слабый, хотя лошадей напоить все равно не удастся. Но Передур так не думал. Он ухитрился довольно быстро набрать в миску воды, которой хватило на всех. Честь обнаружения родника принадлежала ему, так что первый глоток сделал он сам. Эк его скривило! Вода имела отчетливый привкус тухлых яиц.

Он сплюнул и вытер рот рукавом, чтобы избавиться от дурного привкуса.

Таллахт посмеялся над растерянным выражением лица Передура, а тот продолжал отплевываться и ругался во весь голос, в том числе и на Таллахта. Воин в долгу не остался и ответил довольно обидно для Передура. Не сомневаюсь, будь они одни, дело дошло бы до драки.

— Прекратите! — приказал я. — Не о чем тут говорить. Все, забыли!

Они смерили друг друга неприязненными взглядами и отвернулись, явно не собираясь забывать о взаимных обидах. Ночь должна бы приглушить страсти, но этого не случилось.

С заходом солнца ветер усилился. Он гнал пыль с вершин холмов и кружил ее по лощине. Я бы не стал обращать на него внимания, но сухой гром, забормотавший вдалеке, прогнал всякую мысль о сне. Я лежал, закутавшись в плащ, прислушиваясь к надвигающейся буре, и мне вдруг показалось, что я слышу звук колокола, которым монахи созывают братию на молитву.

Звук и не думал стихать, наоборот, он становился громче. Я встал и поднялся по склону, чтобы осмотреться. На вершине стояла темная фигура, закутанная в плащ. Прежде чем я узнал Передура, он резко развернулся и врезал бы мне кулаком в челюсть, если бы я не отшатнулся.

— Эй, парень, мир! Это я, Галахад.

— Прости меня, господин, — сказал он с облегчением. — Я не ожидал, что ты не спишь.

— Меня разбудил колокол, — пояснил я. Видя удивление молодого воина, я добавил: — Ну, такой монашеский колокольчик. Звонит как будто совсем рядом.

— Вот те раз! — сказал он, качая головой. — А меня разбудило пение. Никакого колокольчика я не слышал.

Я в свою очередь с удивлением воззрился на него. Но лица в темноте разглядеть не мог.

— Пение? Кому здесь петь?

Странно, как только я произнес это слово, явственно послышался медленный напев, как в церкви на молитве. Решив, что слышу колокол, я, наверное, не обратил на голоса внимания, но теперь и у меня сомнений не было. Только вот Передур утверждал, что его разбудило именно пение. И, похоже, был прав.

Пока мы стояли в ночи под ветром, из-под низко летящих облаков выглянула луна, бросая на безрадостный пейзаж бледный водянистый свет. Опять зазвонил колокол, и пение стало громче. Я повернулся в направлении звука, но ничего не увидел.

— Вот они, — выдохнул Передур, наклонившись ко мне. — Восемь. Я их вижу.

— Где? — Я не понимал, о чем он говорит.

— Там! — Передур положил руку мне на плечо и развернул туда, куда смотрел сам. Теперь и я увидел восемь огоньков на вершине соседнего холма. Честное слово, всего мгновение назад никаких огней не было! И, тем не менее, они были там, неторопливо покачиваясь на гребне холма. Я понял: это факелы, мы просто не видим пока тех, кто их держит. Пение и звук колокольчика приближались.

— Не самая лучшая ночь для путешествия, — пробормотал я.

— Кто бы это мог быть? — спросил Передур, а затем предложил взять оружие и посмотреть.

— Не стоит. Они и так идут сюда. Просто подождем.

Мы ждали и скоро уже видели смутные очертания фигур, освещенных слабым светом факелов. Они приближались, ненадолго скрываясь из виду, когда спускались в лощину. Теперь я отчетливо различал восемь человек с факелами, и еще одного, шедшего впереди с колокольчиком — монахи, как я и предполагал, в рясах, развевающихся на ветру. Они пели на латыни, а передний так усердно звонил в колокольчик, что, казалось, совсем не замечал нас. И это было странно. Я бы на их месте немало удивился, встретив в холмах двух воинов.

Они шли и пели тихими заунывными голосами, с трудом переставляя ноги. Пыль, поднятая порывистым ветром, окутывала картину грязной пеленой; казалось, что монахи плывут в облаке пыли. Решив, что они уже достаточно близко, я вышел из темноты, подняв руки, показывая, что у меня нет оружия.

— Мир вам, добрые братья, — звучно произнес я сквозь завывание ветра.

Я вовсе не хотел напугать их, но у любого, неожиданно встретившего незнакомого воина посреди ночи в безлюдном месте, сердце забилось бы чаще. Но монахи просто остановились, причем в тот же момент, как услышали мой голос. Такое впечатление, что мое появление не стало для них неожиданностью.

— Привет вам, — крикнул я, подходя ближе. Они повернулись на звук моего голоса, и я только теперь увидел, что их лица скрыты повязками, словно все они были недавно ранены.

И они молчали! Шипели факелы, стонал ветер — и это были единственные звуки во всем мире. Так мы и стояли, разглядывая друг друга — Передур и я с одной стороны, девять монахов в рясах— с другой.

— Что вы делаете здесь в такую ненастную ночь? — спросил я наконец.

Ответил мне первый монах с колокольчиком.

— Мы идем поклониться нашему господину, — провозгласил он. — Близится время нашего освобождения.

— Мы проехали сегодня немало миль, но ни церкви, ни часовни поблизости не встретили. Где ваше аббатство?

— Наш храм под холмами, — голосом, хриплым, как отдаленный гром, ответил он.

— Мы тоже чтим Христа, — миролюбиво сообщил я. — Наш лагерь рядом. Можете отдохнуть у нашего костра.

— Христос! — гневно ответил, словно плюнул, монах. — Мы его не знаем.

— Тогда кому же вы поклоняетесь? — озадаченно спросил я.

— Наш господин — Митра! — торжествующе провозгласил он, и остальные монахи одобрительно повторили за ним это имя.

Если он рассчитывал поразить меня, то напрасно. Заявление монаха меня удивило, это так, но не настолько, чтобы поразить.

— Митра! — Я не скрывал изумления. — Этот старый убийца быков покинул Британию вместе с римлянами, так говорили святые люди — епископы Илтид и Элфодд. Они не просто святые, они — ученые люди.

— Митра жив! — безапелляционно заявил человек с колокольчиком. С этими словами он убрал с лица повязку, словно дамскую вуаль.

Открылось лицо, изуродованное болезнью; щеки и нос бедняги были изъедены, подбородок в язвах, губы почернели, а на лбу под покрытой струпьями кожей блестела кость. Вообще вся кожа лица сгнила, на нем живого места не было!

— Прокаженные! — выдохнул Передур.

Да, молодой воин не блистал манерами, но я не собирался показывать свой страх перед лицом страшной угрозы. Наоборот, я постарался улыбнуться, надеясь, что улыбка не выглядит слишком кривой.

— Я предложил вам гостеприимство и не отказываюсь от своих слов. Можете отдохнуть у нашего костра.

— Дурак! — ответил прокаженный хриплым шепотом. — Ты стоишь на земле, посвященной Митре.

Ветер рванул его плащ, который я поначалу принял за рясу, и в мерцающем лунном свете на груди его блеснула древняя лорика[2]; спата[3] с бронзовой рукоятью висела у него на бедре, а брошь на плече украшало изображение волчицы и слова «XXII Легион Августа».

— Славь великого Митру! — прошипел прокаженный.

А вот это было уже серьезно! Я осенил себя крестным знамением — так всегда поступают добрые братья в минуты испытаний, ища помощи у Отца Небесного. Движение было скорее инстинктивным, но результат оказался ошеломляющим.

Небо пронзила молния. Все вокруг озарилось ослепительным белым светом. Прокатился раскат грома. Я прикрыл глаза рукой. А когда снова осмелился взглянуть на мир, обнаружил, что мы с Передуром стоим на вершине холма, а ветер пытается сорвать с нас плащи, захлестывая их вокруг ног. Мы были одни. Девять прокаженных исчезли, не оставив после себя ничего, кроме запаха серы.