Гроза

ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ОБРЯД

Еще вчера только скакали по кишлакам джигиты, привставая на стременах, они скакали и возглашали: «Кто не слышал, пусть услышит, а услышавший пусть расскажет другим! Все завтра приходите на утренний плов к Маматбаю!» Теперь те же самые глашатаи, сзывавшие людей на празднество, разносили по окрестностям скорбную весть: «Скончался Маматбай! Все приходите на погребальный обряд!»

Люди, услышав эту весть, изумлялись и удивлялись: «Господи! Какая участь, — говорили они. — Значит, ребенок своим рождением принес смерть отцу. Значит, с самого начала не было суждено Маматбаю испытать счастья отцовства. Вот, оказывается, какова была воля аллаха. Царство небесное Маматбаю».

Независимо от того, родственники или вовсе чужие люди, но все мусульмане этих горных и степных мест считали своим долгом поспешить на погребальный обряд, какие бы важные дела не приходилось оставить ради этого.

Сотни людей, конных и пеших, многие из которых не только никогда не переступали порога Маматбая, но и не знали, где он живет, направлялись теперь к его усадьбе, чтобы принять участие в траурном обряде. Цепочки следов на снегу со всех сторон сбегались к дому умершего. Во дворе, на террасе, в комнатах — всюду полно соболезнующих людей, всюду разговоры о безвременной кончине Маматбая. Знавшие об этой кончине меньше, расспрашивают тех, кто знает больше. Никто не говорит о чем-либо другом, кроме этой внезапной и странной трагедии. Только на минуту, когда к разговаривающим подошел почтенный старик из Коштамги и его с почетом усадили на курпачу, отвлеклись от предмета разговора, потому что старик, как и полагается, заговорил сперва о погоде. Но уже через три слова разговор вновь возвратился на стезю.

— Большой снег выпал, — сказал старик, — да и сейчас продолжает сыпать.

Все посмотрели на окна, за которыми, действительно, хлопьями валил снег.

— И это милость аллаха. Будет больше корма животным и хлеба людям.

— Умирать так летом, а не зимой, умирать так сытым, а не голодным. Но, оказывается, смерть приходит, невзирая на зиму и лето.

— Так значит, никто из нас с вами не был на вчерашнем улаке?

— Почему же — никто? Я был на улаке. Прямо перед моими глазами его конь споткнулся и упал. Конь-то вскочил и побежал дальше, а вот Маматбай остался лежать неподвижно. Оказывается, он попал под коня. Конь своей тяжестью раздавил ему грудь и, кроме того, у него оборвалась шейная жила. Когда люди подбежали, кровь текла у него изо рта.

— Значит, душа человека, оказывается, живет в шейной жиле?

— Воля аллаха. Разве стал бы он, устроитель празднества, сам хвататься за козла, если бы смерть не пригнала его к этому месту?

— Да, козел — это только повод для смерти. Настал, оказывается, его смертный час, вот и все. Все мы рабы аллаха. Так, значит, было написано у него на роду.

— И мальчик остался сиротой. — Напомнил старик. — Сколько еще разных потрясений придется ему пережить, пока он достигнет совершеннолетия и сделается законным наследником богатств отца. И как поведут себя его три вдовы.

— Неизвестно, какие они окажутся вдовы… Бусинка не остается валяться на земле.

В это время на пороге появился суфий. Старик будто только и ждал его:

— Заходите, суфий. Как раз я собирался спросить у вас…

Суфий, дородный мужчина лет сорока пяти с лицом смугло-румяным, как хорошо выпеченная лепешка, с густыми мохнатыми бровями, вошел в комнату, сложил почтительно руки на груди и, поклонившись присутствующим, приветствовал их. Тем временем он успел оглядеть цепким взглядом всех, кто был в комнате.

— Почему задерживается погребальная молитва, суфий? — спросил старик.

— И не спрашивайте… — суфий сокрушенно и сожалеючи покачал головой.

— Не приходится ли дожидаться людей из отдаленных мест?

— Нет, нет, — снова покачал головой суфий, — все родные и близкие уже пришли.

— Так в чем же причина задержки джанозы?

— Мне кажется, что домуллы-имамы никак не сговорятся между собой.

— О чем им сговариваться? И почему же они так долго сговариваются?

Суфий пожал плечами и улыбнулся.

— Не скрывайте, скажите правду. Все мы здесь не чужие.

Суфий задумался, морщины на лбу его углубились.

— Говорите же, не заставляйте всех ждать.

— Я точно не могу судить, верно ли, нет ли… это ведомо только богу… Но, по-видимому, домуллы-имамы спорят о том, кто же из них имеет право прочитать упокойную молитву, — сказал, настороженно оглядываясь, суфий.

— Неужели это правда? — сказал старик, взявшись рукой за свой воротник, и воскликнул: «О боже!».

— Да вон они, сидят в комнате рядом с этой и не могут, по-видимому, договориться между собой…

— Не могут договориться? Удивительно ведь это, а? — усмехнулся старик.

— Извините, уж я пойду теперь, — повернулся к двери суфий.

— Конечно, ведь вы же должны служить, суфий. Аллах-и-акбар, аминь! — старик встал с места. — Нет пользы и нам сидеть, заперевшись, в этой комнате. — Он вышел наружу. Остальные пошли вслед за ним.

Снег выпал большой. Под его тяжестью согнулись ветки деревьев. Несмотря на то, что дул холодный ветер, смешанный со снегом, во дворе, в комнатах, у ворот, на улице было полно народу.

Взглянув на выстроившихся в длинный ряд соболезнователей, старик подошел и присоединился к группе людей, стоявших у входа в соседнюю комнату. Действительно, суфий был прав: в комнате спорили два муллы, голоса их хорошо были слышны здесь, на улице.

— Я не дрался из-за наследства, подобно вам, — говорил один мулла, — я не собираюсь захватывать то, что по праву принадлежит другому человеку.

— И я не оспариваю наследства, — отвечал мулла из соседней мечети. — Но самым первым имамом в этой мечети, построенной благоверным и достопочтенным Маматбеком — да пошлет ему аллах царство небесное! — был я. А раз так, то и погребальную молитву должен отправлять я. Это мой долг.

— Когда-то вы были имамом этой мечети. Но не по собственной воле вы ушли из мечети имама Хасана, имама Хусана. Не предложили ли вам уйти и не сказали ли при этом: «Скатертью дорога»?

— Что я слышу? И от кого? От сайкелды, от пришедшего из-за гор…

— Что это с вами? — вмешался в спор Сахиб-саркор, тоже находящийся в комнате, — ведь стыдно же должно вам быть…

— Разве есть у этого человека стыд? Иначе он не совал бы свой нос в чужую мечеть.

— Я здесь не чужой. Это не я пришел из-за гор, а некто другой. Откройте глаза пошире и посмотрите, кто здесь чужой, а кто нет.

— Попрекают меня тем, что я пришел сюда издалека, из-за гор. Что из того? Я получил образование в священной Бухаре в медресе верховного казия. А вы, мулла, — недоучка. Если мы начнем говорить о законах шариата и о пути духовного совершенствования, то вам не избежать позора. Ну-ка скажите, сколько имен у всевышнего?

— У всевышнего одна тысяча сто имен, — быстро ответил другой мулла.

— Правильно. Хвала и честь вам. А теперь назовите-ка, прославляя, эту тысячу сто священных и благословенных имен. После этого, так и быть, я уступлю вам сегодняшнюю молитву.

— Согласен. Считайте. Только сотворю вот молитву… Аузи биллахимина-шайтан-ир-раджим, бисмиллах-ир-рахман-ир-рахим… Приступаю. О джаббар[45].

— Раз.

— О халлах[46].

— Два.

— О карим[47].

— О джалил…

— Постойте, постойте, — закричал Сахиб-саркор. — Уж не собираетесь ли вы перечислять все тысячу сто имен всемилостивейшего аллаха?

— Именно так и есть.

— А что же будет с погребальной молитвой? Пришедшие на погребение и так уж превратились в сосульки. Да и старики в мечети измучались в ожиданьи. Нет уж оставьте ваш спор, исполняйте свои обязанности!

— Верно вы сказали. Я встаю. Скажите участникам похорон, что сейчас заупокойная молитва будет прочитана мной в мечети.

— Нет, — вскочил другой мулла, загораживая дорогу первому. — Читать заупокойную молитву — мое право.

— Не преграждайте мне путь! Не превращайте благодеяние в грех! Отправляйтесь в свою мечеть. Там ждут вас не усопшие, а живые правоверные…

— Вот прочитаю молитву, тогда и уйду…

Снова вступил в разговор Сахиб-саркор.

— Почтенные господа, я уразумел, наконец, предмет вашего спора. Я был Маматбаю верным слугой. Я не уменьшал его богатство, но способствовал его приумножению. Сослужу ему еще одну службу и помирю вас. На похоронный обряд я выставляю не одно животное, а два: кобылу и верблюда. Делаю я это для того, чтобы вы, два имама, не позорились друг перед другом. Пусть один из вас возьмет кобылу, а другой верблюда.

— Кобылу мне!

— Ладно пусть кобыла достанется вам, а верблюд вам, домулла.

— Согласны! — воскликнули оба имама почти в один голос. Теперь они начали состязаться в любезности друг перед другом, уступая друг другу право первым войти в мечеть и первым начать молитву.

Табут, едва ли не примерзший к земле, силой оторвали и понесли. Послышался вопль женщин. Все три жены покойного били себя по лицу кулаками и царапали себе щеки. «О, мой повелитель!» — восклицала молодая вдова. — Кого теперь Додхудай будет называть отцом?! Кто будет его гладить по головке? Кто будет ласкать меня, о, мой повелитель!»

Вопли молодой женщины сотрясали сердца собравшихся и вызывали слезы у них на глазах.

Никому не было известно, как появился на свет Маматбай, но все теперь знали, каким образом погас свет его жизни, когда ему только-только исполнилось сорок восемь лет.

— Невиданное празднество было устроено в Нурате, многолюдные зрелища. Кто же знал, что призовые верблюд и кобыла понадобятся для похорон?

— Смерть приходит без гонца, она не предупреждает о своем приходе, — так рассуждали участники похорон, возвращаясь с кладбища, где положили Маматбая на его «настоящее» место.

— Отец ушел в мир настоящий, а сын остался здесь, в призрачном мире.

— Кто знает, какие превратности готовит ему судьба?

— Никто, кроме аллаха.

— Пока не гадайте. Если продолжится наша жизнь, то увидим, что ждет Додхудая, узнаем, что написано у него на роду…