Гроза

УЛАК

Как закончился утренний плов, так и наступил черед состязаниям. И всадники и зрители — все повалили на пастбище, называемое Купкарихан. В Нуратинской долине не оставалось ни старого, ни малого, кто не прослышал бы о предстоящем улаке. Со стороны Кермине по предгорьям. Ак-тага муравьиными цепочками, вереницами ползли неисчислимые любители азартного зрелища. Из кишлаков Актепе, Чашма, Гадойтомпас, Самара, а также из десятков других мест люди на конях, ослах и верблюдах, но многие, полагаясь лишь на свои ноги, стремились вовремя попасть в урочище Купкарихан. Погода стояла как в худшую зимнюю пору: дул неприятный, пронизывающий ветер. А ведь среди стремящихся на улак были одетые и обутые тепло, но были и шедшие в изношенных, дырявых таштаванах[39], в ветхих халатах, не имевшие чалмы или шапки, иные обвязывали уши поясными платками.

Бравые всадники, выездившие и размявшие своих скакунов, одетые специально для улака, чуть ли не с рассветом были уже на месте. «Прославлюсь или осрамлюсь?» — думал каждый из них.

Накануне владельцы лошадей и наездники совещались, советовались, как лучше действовать, чтобы победить. В одиночку выиграть в таком состязании нельзя. Поэтому наездники одного кишлака или просто объединившаяся группа наездников уговаривались действовать согласованно и заодно. Они решали, на каком коне поскачет тот или иной наездник сначала, каким конем будет заменен уставший скакун, как помогать друг другу во время многолюдной схватки, как защищать наездника, который имеет возможность выиграть…

И вот она, эта степь для скачек. Посредине гладкой равнины устроена чортахта, то есть деревянный настил на четырех прочных столбах. Там собрались сам хозяин празднества, его ближайшие друзья, почетные гости, те, кто проводил состязания, те, кто будет выдавать призы. Вот уже музыканты, возвестившие на карнаях о начале праздника. Тогда заиграли на сурнаях и бубнах, загремели на всю степь, показывая свое искусство. Взгляды всех зрителей со всех четырех сторон обращены к чортахте и к наездникам, собравшимся вокруг него. Среди зрителей повсюду шутки, смех, разговоры, пересуды. Одни хвалят Маматбая за такое празднество и увеселение, другие осуждают.

— Ишь, разбогател… Накормил пловом две тысячи человек. Нурата никогда не видела такого, как сегодня, улака. От Бухары до Самарканда не осталось ни одного города или кишлака, откуда не прибыли бы наездники.

— А поглядите, друг, кони-то какие! Только дай волю — взовьются к небу.

— Видите вон того, с белой отметиной на лбу…

— А какие разные масти: то белые, как хлопок, то черные, как крыло у ворона.

— А чем плох вон тот, рыжий конь?

— Нет, вон тот серый дунан[40] красивее всех.

— Впервые вижу пегого коня… да все они хороши, один другого лучше… мне бы такого…

— Мечта — не порок.

— Мало ли чего пожелает душа!

— Легче луну достать с неба, чем такого коня. Мы с вами ведь не Маматбай.

— Не завидуйте. Зависть — плохое чувство. Чем бесплодно мечтать, усердствуйте во имя аллаха, он и проявит милость. Он — всемогущ, что для него один конь. Ведь что предначертано судьбой — так и будет.

— Аллах милостив, только почему-то он милостивее к богатым. У богатого — дела на мази, а у бедного лицо в грязи.

— Посмотрите-ка на этого неблагодарного, наелся плова, а теперь ругает богатых.

Вокруг засмеялись.

— Смейтесь, смейтесь… Смех изгоняет тоску из сердца и продлевает жизнь. Для бедняка смех — богатство. А горечь подтачивает наши силы и сокращает годы…

— Эй, тише, тише! На чортахте что-то начали говорить, давайте послушаем, шум и гам приостановились, над степью воцарилась тишина.

К краю чортахты подошел не старый еще, солидный человек в лисьей шубе, в чалме матово-серебристого цвета, краснощекий, чернобородый с красивыми усами. Он обращался и к участникам состязания, находившимся поблизости от него, и к зрителям, заполнившим долину.

— Ассалом алейкум, дорогие гости!

По всей степи прокатилось в ответ:

— Ваалейкум ассалом!

— Мы рады вам всем, друзья! Да никогда не лишит всевышний своих мусульман радостного расположения духа! Аминь!

Все замерли в тишине, как заколдованные, как бы прислушиваясь к протяжным отзвукам на каждое слово, долетавшим со стороны ущелья.

— Мулла Маматбай[41] имел на то желание и с благословения аллаха пригласил вас, дорогих гостей, отовсюду. И опора ислама священная Бухара и обширные земли Восточной Бухары и украшение всей земли — Самарканд услышали приглашение на этот с великой щедростью устроенный той[42], на этот улак. И хотя причина этой великодушной щедрости вам известна и яснее солнца светящего в небе, и мы надеемся, что нет тут несведущих и ни для кого не осталась тайной причина великой благотворительности муллы Маматбая, все же напомним, что благовелением милостивого и всемогущего аллаха мулла Маматбай стал отцом. Благословим же его и пожелаем, чтобы дитя и само было счастливым и принесло с собой счастье в этот мир. Аминь.

— Аминь! — прокатилось по всей степи.

— Возблагодарив милость аллаха, Маматбай дал своему сыну имя Додхудай, что означает «данный богом». Благословим это имя, правоверные братья, чтобы действительно сын оказался даром божьим, пожелаем ему, чтобы жил он долго, а богатствами своими превзошел бы даже и своего доблестного отца Маматбая.

— Аминь! — Опять прогремели тысячи собравшихся и расположившихся в долине людей.

— А теперь, всадники-богатыри, мое слово к вам. Я изложу вам условия сегодняшнего праздничного улака, а вы слушайте внимательно, чтобы потом неукоснительно соблюдать изложенные условия… Тогда и для зрителей это будет красивое зрелище и вы сами получите удовольствие от состязания. И вы будете рады, и мы будем рады, и аллах будет рад. И доволен останется достопочтенный и щедрый хозяин праздника, и он же покорный ваш слуга, и он же раб всемилостивейшего и всемогущего аллаха — мулла Маматбай.

После этих слов говоривший воздел руки к небу.

По условиям, высказанным этим распорядителем в лисьей шубе и матово-серебристой чалме, устанавливались три приза: одна кобыла, один бык и один верблюд. На дранье выбрасывается туша козла. Кто из наездников отнимет его у других и донесет до установленного знака на расстоянии версты, тому и достанется приз.

Все, что говорил распорядитель, стоящий на деревянном помосте, касалось в первую очередь участников состязаний, но оказалось невозможным остановить и всеобщее возбуждение и шум. Наездники тоже пришли в возбуждение, кони их горячились. Тот конь, осажденный уздой, пятился назад, тот высоко вскидывал голову, кроме того, каждый всадник старался протиснуться поближе к чортахте. Наездники оттирали друг друга, стремясь занять положение, из которого удобнее будет поймать брошенную в толпу состязающихся тушу козла. Каждый будет стремиться поймать эту тушу первым, ловко подложить ее себе под ногу и прорываться с ней сквозь живую стену противников.

Вот двое йигитов, в светло-коричневых каракулевых шапках, в красных халатах, подпоясанных зелеными шелковыми платками, встали на краю помоста и начали раскачивать белого козла с обрезанными ногами и головой. Все наездники, держа камчу в зубах и протягивая вперед руки, рванулись к чортахте.

— Сюда!

— Сюда бросай!

— Мне бросай, долгих лет твоим сыновьям! Джигиты еще раз качнули козла что было сил и с возгласом «Аллах-и-акбар!» бросили безголовую и безногую тушу в толпу.

Козел угодил в объятия всадника на темно-сером коне. Наездник, ловко подставив грудь козлу, ударил, коня камчой. Десятки всадников спереди, сбоку, сзади, протягивая руки, голодными волками набрасываясь на темно-серого коня, начали отнимать козла. Но овладевший козлом наездник был не одинок. Впереди него другой всадник тянул за узду его темно-серого коня. Оказавшиеся по бокам темно-серого скакуна наездники не подпускали остальных. Один всадник сзади понукал коня, ударяя его камчой по крупу. Скакавший в окружении сотен коней и всадников карабаир темно-серого цвета головой отталкивал противников и стремился могучей грудью пробиться сквозь толпу.

Соперники тоже не бездействовали. Они со всех сторон нападали на карабаира, преграждали ему путь, протягивали руки, громко понукали своих коней, отчаянно стремились завладеть козлом.

Наконец темно-серый карабаир, собравшись с силами, резко рванулся вперед. То ли от непрестанных ударов камчой по крупу, то ли и у него взыграла душа и проснулся азарт, он, вскинув уши, оскалившись, с горящими глазами и что называется, забивая ногами гвозди в землю, пошел ломить напрямик, могуче заржал, прорвался сквозь неистово кричащую и визжащую мешанину из коней и всадников и вырвался на простор.

Зрители восторженно завопили. Они издалека подбадривали всадника на темно-сером коне, орали как могли, свистели, визжали и улюлюкали. Но если бы находиться среди зрителей, то в невообразимом гвалте и шуме можно было бы различать отдельные членораздельные слова и фразы.

— Босимбек-палван![43]

— Жми!

— Держись, Босимбек-палван!

— Это же не кто-нибудь, а сам Босимбек-палван, прославленный Босимбек-палван на своем Байчибаре! Не родился еще тот наездник, который мог бы отобрать у него схваченного козла.

— И не скоро родится.

— Так-то так. Но смотрите, сколько у него противников сегодня. Нелегко придется Босимбеку.

— Да, тут лев схватился со львами.

— Вот правильно ты сказал…

— Как мужчина сказал…

— Поглядите-ка на рыжего коня, он загородил дорогу…

— Эй, ты! Ты зачем загораживаешь дорогу! Если силен, то сумей отнять козла!

— Куда ему отнять! У Босимбека пальцы железные, руки как клещи…

— Не ругайтесь, друзья! Это же — улак, это только для сильных.

— Какой сильный не будь, а один в поле не воин.

— Да, если бы не сообщники, никакой Босимбек ничего бы не мог добиться.

— Не будь защитников, противники давно бы разодрали не только козла, но и Байчибара с Босимбеком.

— Да, они заранее сговорились…

— Еще вчера сговорились…

— На таком улаке, если не объединиться вчетвером — впятером, то и нечего делать.

— Милостью аллаха победит сегодня Босимбек на своем Байчибаре.

И правда, упорному, сильному и умелому Босимбеку-палвану удалось вырваться из толпы, прорваться из окружения отборных карабаиров, молодых текинцев, опытных и цепких наездников. Но это была еще не полная победа, а только две трети победы. Теперь Босимбеку с прижатым к груди козлом надо было уйти от погони и донести ношу до обозначенной цели. А ведь скачущие по пятам и вокруг всадники с пустыми руками не будут созерцать со стороны, как Босимбек несет к заветной черте козла. Стоит только одному скачущему достать до него рукой, вцепиться, замедлить на мгновение скачку и тотчас десятки других всадников клубком обовьются вокруг счастливчика, которому победа казалась такой близкой. Честь и ревность — вот два главных чувства, владеющих здесь людьми, да, пожалуй, доступны эти чувства и животным. Вот почему темно-серый конь под Босимбеком, хотя и был весь в мыле, собрался с последними силами и последним рывком ушел от преследующих, достиг черты. Босимбек сбросил на землю уже ненужный улак и тот шмякнулся так, что конь остановился и замер на мгновенье и только потом уж легко и грациозно понес наездника назад к помосту и к зрителям.

Тысячи зрителей кричали, приветствуя победителей (в равной степени — всадника и коня), но как бы ни кричали они, если бы их оказалось в сто раз больше и если бы кричали они в сто раз громче, все равно было бы мало, чтобы воздать должное героям улака. Их подвигом восхищались не только зрители, но и все соперники, не добившиеся успеха.

Наездники передавали усталых коней владельцам. На потных конях растягивали подпруги, и каждый владелец или конюх, отведя коня в сторону, прогуливал его, водя в поводу до тех пор, пока не обсохнет, пока не выравняется у него дыханье, пока не придет в себя.

Между тем кони для второго круга состязаний уже были готовы и поджидали наездников. Тут был двойной тщательный выбор: коневоды выбирали наездников, а наездники выбирали коней. Каждый коневод мечтал, чтобы на его коне скакал опытный, а тем более прославленный наездник. Каждый наездник заинтересован в опытном, сильном и ловком коне. Но, оказывается, всего этого мало для успеха. Надо, чтобы между конем и наездником возникло взаимопонимание и установилась внутренняя связь. Конь и наездник должны слиться в одно и понимать друг друга не то что с полужеста и с полуслова, но внутренним чутьем заранее, прежде жеста и слова.

Сначала имелось в виду, что призом второго круга будет бык, но Маматбай, как видно, изменил свое решение, и распорядитель с помоста провозгласил:

— Великодушный и щедрый Маматбай ставит призом второго круга верблюда. Пусть храбрые и сильные покажут свою храбрость и силу. Пусть конь, имя хозяина коня, а также имя наездника прославятся среди людей до Самарканда в одну сторону и до священной Бухары в другую сторону. Да удостоятся эти имена слуха самого повелителя правоверных. Пусть слава о них разнесется до самых отдаленных краев! Иншаллах!

— Иншаллах! — возревела толпа.

Снова показались на помосте те самые рослые джигиты в светло-коричневых каракулевых шапках. Они подняли большого серого козла и стали его раскачивать, собираясь бросить наездникам. Снова всадники столпились около чортахты, протягивали руки, кричали:

— Бросай!

— Мне бросай!

Но рослые джигиты играли с наездниками как кошка с мышкой, делали вид, что окончательно бросают козла, а сами не бросали его, оглядывая зоркими взглядами участников улака. Они и горячили наездников и выбирали, кому из них бросить козла и тем самым сразу же отдать ему преимущество перед другими. Нетерпеливые зрители кричали им:

— Не томите!

— Уж бросать, так бросать!

— Не задерживайте улака!

Наконец джигиты высоко подняли козла, собираясь бросить его вправо, но резко повернувшись, бросили в другую сторону. Козел полетел прямо в руки Кара-чавандозу[44]. Тот молниеносно подложил тушу себе под ногу и камчой стеганул коня.

Кругом вопили:

— Кара-чавандоз!

— Давай!

— Жми Кара-чавандоз!

Кара-чавандоз, как и Босимбек, в первом случае был окружен защитниками и помощниками. Пять тигроподобных всадников скакали справа и слева от него, конечно, он крепко держал козла, прижимая ногой к туловищу коня, и, если бы даже противники настигшего и дотянулись руками, все равно отнять козла у Кара-чавандоза было бы нелегко. Но ведь бывало на других улаках, когда преследующие оказывались сильнее и сваливали всадника на землю вместе с конем и козлом. Сейчас противники решили окружить обладателя улака плотным кольцом, чтобы не пустить его дальше, в ровную степь. Они так и сделали. Кара-чавандоз походил среди них на пробку, плавающую среди бурных волн. И хотя и от всадников и от коней валил пар, как от кипящего котла, Кара-чавандоз держался спокойно и гордо. И своего коня и самого себя он особенно не утруждал, берег силы для решающего рывка, дожидаясь подходящего момента.

Вся эта стремительно передвигавшаяся каша из коней и наездников уже значительно отдалилась от чортахты. Зрителям приходилось с напряжением вглядываться в свалку, чтобы понять, что там происходит; они обменивались мнениями о происходящем.

— А почему Босимбека не видно в круге?

— Босимбек как следует потрудился, чтобы завоевать первый приз и теперь, наверно, отдыхает.

— Нет, настоящий наездник не знает усталости. Мне приходилось видеть наездников, которые в пылу страсти и азарта продолжали борьбу с переломанной рукой или ногой.

— Ну, это неправда!

— А вот и правда!

— Эй, приятели, что же вы заладили одно и то же? Ругайтесь у себя дома, а здесь не мешайте нам смотреть.

— Кто тебе завязывает глаза, смотри на здоровье!

Вдруг поднялся неимоверный шум и крик. Это конь Кара-чавандоза прорвался сквозь окружение. Согни всадников устремились за ним. Кара-чавандоз скакал, оторвавшись даже от своих защитников и помощников. Быстрые как ветер текинцы, словно поджарые борзые собаки преследовали его. И тут среди преследующих все увидели Босимбека. Казалось, что кричать громче уже нельзя, но крики усилились во много раз.

Догоняя тяжеловатого и утомившегося карабаира, Босимбек зашел с правой его стороны. Призовой рубеж был уже недалек. Кара-чавандоз уже высвободил козла из-под ноги, готовясь бросить его на землю, и в это самое мгновенье Босимбек, точь-в-точь как сокол сбивает на лету бедную утку, черной молнией проскочил мимо, и улак оказался у него в руках. Босимбек сразу же выправился в седле, огляделся вокруг и, взмахнув камчой, повернул влево. Всадники бросились за ним. Никто не заметил, каким образом и когда рядом с ним оказался еще один наездник, на коне по кличке Орел. Когда наездники поравнялись стремя в стремя, Босимбек передал ему козла и оставалось уже несколько сажень до последней черты, как вдруг Орел споткнулся, перелетел через голову, а всадник оказался под ним. Конь вскочил на ноги и шарахнулся в сторону, человек же, угодивший под него, оставался лежать на земле вместе с добычей. Все зрители побежали туда, началась суматоха. Участники состязания угрожающе окружили Босимбека, как будто он был виноват, что конь под тем человеком, которому он передал козла, споткнулся. Но некоторые уже заступались за него.

— Почему пристаете к Босимбеку, чем же он виноват? Он просто хотел удружить хозяину празднества, он проявил великодушие.

— Великодушие!.. А каков результат?

— Разойдитесь и оставьте Босимбека в покое! Кто виноват, так это судьба, а вовсе не Босимбек.

— Веселье и праздник превратились в траур…

— Да кто же этот упавший?

— Кто-кто… Говорят тебе, хозяин празднества Маматбай.

— Маматбай?

— Вот тебе на! Вот уж и правда судьба. Да что же делал Маматбай среди участников состязания?

— Он был любителем улака. Решил вспомнить молодость…

— Расходитесь! Расходитесь! Состязания закончились.

— Благословим молитвой покойника…

— Да благословит его аллах! — прокатилось по степи как единый выдох. Страшным эхом отозвался этот возглас тысяч людей в межгорьях и ближайших ущельях.

Начал сыпать мелкий снежок, резко похолодало. Люди расходились. Вскоре снег повалил сильнее. Всадники, пуская коней то рысью, то вскачь, разъехались в обширной степи в разные стороны. Труднее пришлось пешим. Ветер усилился, началась настоящая метель. Степь быстро покрывалась снегом. Люди шли по грязи и снегу, и, защищаясь от пронизывающего ветра, запахивали полы халатов и повязывали поясными платками головы.

— Кто бы мог подумать, что такой праздник превратится в траур?

— Да что там говорить! Судьбой это называется, судьбой…

— Зачем нам с тобой надо было идти в такую даль в старых чарыках?

— Мы-то уже горем пополам доберемся домой, а вот с хозяином вышло плохо. Если бы его не искала смерть, разве преградил бы он Босимбеку дорогу, потянулся бы к козлу?

— Он, быть может, не умер бы, если бы Босимбек из великодушия не отдал ему улак?

— Не говори так, сынок, ведь это судьба, это смертный час его настал, вот он и умер, — сказал, вмешавшись в разговор густобородый старик, которому можно было дать за шестьдесят. — Кому от огня суждено умереть, а кому — от воды. Маматбаю, как видно, от улака… Наступил смертный час, кончились дни его. Царство ему небесное, — сказал старик, проводя ладонями по лицу. — Улак — порождение шайтана. Кто знает, может быть, это дело Маматбая не понравилось богу…

— Если вам поверить, то и мы согрешили тем, что смотрели улак.

— Придется нам мерзнуть и мокнуть, вот нам и наказание за наш грех, хоть бы благополучно добраться домой.

— Быть жирным пристало овце, а не человеку, — снова завел бородатый старик. — Покойный сначала чем-то понравился аллаху, ну стал он отцом. Ну, хорошо, родился у тебя сын, довольствуйся этим, возблагодари аллаха, соверши какое-нибудь благое дело, тем более, если у тебя богатство переливается через край. Ну прокопай арык, чтобы им пользовались люди, помоги нуждающимся…

— Вода удерживается на твердой земле, отец, а в песке она исчезает.

— Прямое слово раскалывает камень. Верно ты сказал, сын мой. Но человека понять нелегко. Богатым станешь — завидуют тебе, в нужде пребываешь — не хотят помочь тебе. Все хотят справедливости, все хотят исполнения своих желаний, но, как видим, не всем удается… Ладно, сынок, говорить об этом можно бесконечно, да и оставим новопреставленного в покое. И без того вместо праздника вышел траур. Кто знает, может быть, дух его летает около нас и терзается… Что поделаешь, вышло не как хотел Маматбай, а как рассудил аллах… — И чтобы перевести разговор на другое, старик заговорил более оживленно:

— Как же это получилось, что Кара-чавандоз выпустил из рук добычу?

— Босимбек — несравненный наездник, счастливый наездник. Из великодушия отдал козла хозяину праздника, но конь погубил Маматбая…

— Кому же будет присужден приз?

— Босимбеку-палвану.

— Он не возьмет.

— Кто же возьмет, Кара-чавандоз, что ли?

— Кара-чавандоз упустил улак, он не имеет права на приз. А у Босимбека уже есть приз — кобыла. Верблюд пойдет, наверное, за грехи Маматбая…

Постепенно все разъезжались в разные стороны. Радости в сердцах от улака ни у кого не было, напротив, у всех было такое настроение, будто в душу им набросали сажи от казана.

К сумеркам разбушевался буран. Ветер выл голодным волком, он слизывал и сдувал покрывший землю снег, сбрасывал его в пропасти и там в ущельях и пропастях выл и скулил еще надсаднее, нежели здесь, в ровной степи.