Гроза

ТОВАРИЩИ ПО ЖИЛИЩУ

С того самого дня, как Джаббаркул-аист попал в беду и как Хатам спас его, вместе с ослом и мешком муки, с того самого дня этот юноша, ведший до сих пор скитальческую жизнь, поселился и стал жить в одной худжре с Ходжой-цирюльником. И сам-то Ходжа-цирюльник, надо сказать, здесь обосновался совсем недавно и случайно. Словно с неба свалился он в мечеть кишлака Дехибаланд, но никто не поинтересовался всерьез, откуда он взялся и почему тут живет. Только Карим-каменотес высказался о незнакомом пришельце: «Этого человека, — сказал Карим, — дал нам сам бог. Речь его вполне разумна и похож он на честного и правоверного человека. Если он приживется у нас и заместит покойного Аймата-суфия, то душа суфия будет на том свете обрадована». Эти мудрые слова пришлись по сердцу жителям Дехибаланда, и скиталец Хаджи сделался обитателем худжры при мечети.

То событие, когда юноша принес на плече замерзающего старика, а потом еще дважды ходил в долину, невзирая на лютую стужу, пробудило в душе у Ходжи-цирюльника безграничное уважение к молодому человеку. Из причины проистекает следствие, из глины возникает строение, из ночного происшествия возникло то, что юноша и Ходжа-цирюльник стали жить вместе.

Однообразные дни летели, догоняя и перегоняя друг друга. У Хатама не было никакого дела. Целыми днями он скучал, тосковал и не знал, как скоротать день до вечера, а потом оказывалось, что прошло уже много дней. С каждым днем и с каждым месяцем он все больше наливался молодой беспокойной силой. Это был тот возраст, про который говорят, что душа не умещается в теле. А между тем ему приходилось целые вечера проводить у сандала, поправляя и подкладывая в огонь пеньки, да слушать монотонный голос Ходжи-цирюльника, читавшего при свете коптилки разные книги: «Четыре дервиша» Хаджи Хафиза, «Тысячу и одну ночь».

В одну из таких зимних длинных ночей Ходже пришла мысль обучить Хатама грамоте.

Хатам обрадовался, но усомнился — получится ли что-нибудь из этой затеи. Ведь он никогда не держал в руках ни пера, ни бумаги, хотя, правильно говорят, что при сильном, искреннем горе, даже если нет у человека обоих глаз, все равно он ведь заплачет… При желаньи все можно преодолеть.

Вот с такими-то сомнениями он начал учиться грамоте у Ходжи-брадобрея. Сидя у сандала, он писал на дощечке букву за буквой и вскоре начал различать их. При всем том он помогал Ходже в работе: то подметал двор мечети, то сгребал снег. Если же кто-нибудь приходил побриться, то Хатам и тут не сидел без дела. Тотчас он подвязывал клиенту передник, увлажнял и размягчал ему волосы. Под его сильными, крепкими пальцами волосы, жесткие словно медная проволока, постепенно становились податливыми и мягкими, как шелк. А ведь известно, чем мягче волосы, тем безболезненнее действует бритва. Вот почему Ходжа, начиная брить голову клиенту, всегда теперь с благодарностью говорил: «Будь всегда здоров и счастлив, мой сын Хатамбек!»

Но такая жизнь была Хатаму не по душе. Кроме того, он думал: «Ну, допустим, я научусь ремеслу цирюльника и стану таким же мастером-брадобреем, как мой наставник, но ведь правильно говорят в народе, что два соловья на одной ветке не поют. Не окажется ли второй цирюльник лишним для одного кишлака?»

Со своей стороны Ходжа-цирюльник почувствовал настроение своего ученика и понимал его мысли. «Конечно, — рассуждал он про себя, — юноше скучно в этой худжре. Ему самая пора развлекаться, веселиться со своими сверстниками. Но, аллах всемилостивейший, откуда же здесь взяться развлечению и веселью? Если бы нашлось для него дело, которое увлекло бы его, он занялся бы им и утешился, но откуда возьмется здесь дело, способное увлечь и утешить молодого, сильного человека? В этих местах и без того многие не имеют никакого дела.

Жизнь крестьянина зависит от неба, от погоды. Будет дождь — будет и работа, будет и жизнь. А нет, так не миновать горя и нужды. Конечно, живут все по-разному. У некоторых богарные ячменные поля, вдоволь напившиеся живительной влаги, с такими тяжелыми полновесными колосьями, что сгибаются крепкие стебли. На зеленых пастбищах благоденствуют многочисленные стада. Но много ведь и таких, как этот бедняк Джаббаркул-аист. Трудятся в поте лица ради мешка муки. Но и все же, как бы ни был беден Джаббаркул-аист, все же у него есть земля и есть дело на этой земле. А Хатам? Что же делать ему? Идти пастухом к богатому скотоводу? Даже и это вряд ли возможно, потому что немало в селе бедняков, желающих стать наемными пастухами. А если и найдется такая возможность? Покажите мне человека, который, будучи наемным пастухом, выбился бы в люди и увидел бы настоящую, хорошую жизнь. И разве мало в этих краях молодых людей, которые из-за недостатка не в состоянии жениться, обзавестись семьей и так и дожили до сорока лет, так и продолжают стареть в холостом одиночестве?»

Эти размышления цирюльника прервал приход посетителя. Старик произнес все полагающиеся слова приветствия и попросил:

— Понадобилось привести в порядок и бороду и волосы на голове, усто[19].

— С удовольствием все сделаем для вас, присаживайтесь.

Ходжа показал посетителю на стул, на который полагалось сесть, вымыл руки водой из кувшина, тщательно вытер их, взял аккуратно сложенную накидку, растряхнул ее и обвязал вокруг шеи посетителя. Налив из кувшина в горсть воды, он смочил волосы старика и начал пальцами растирать и размягчать их.

— Волосы у вас, оказывается, мягкие, как шелк, не надо и размягчать. Лучше я наточу как следует свою бритву.

— Вот ведь что происходит, дорогой мой усто, раньше брадобреи постоянно жаловались на мои жесткие волосы. Де, трудно их размягчить, де, быстро о них затупляется бритва. А теперь… Вместе с человеком стареют, оказывается, и волосы. Они становятся слабыми, ненадежными, как сама жизнь.

— Что делать? На свете нет ни одного живого существа, которое не старело бы. Да ладно бы — живые существа, со временем распадаются даже скалы и камни. Этот мир одновременно, и старый и новый. Человеку с началом сознательной жизни все кажется новым, он ведь все видит и познает в первый раз. Но очень скоро он состарится и будет вынужден оставить этот мир. Новое зарождается, а старое отмирает. И мы с вами уйдем, а наше место заполнят новые люди…

— Но люди на свете, как и цирюльники, бывают разные. Дай вам бог здоровья, таких цирюльников, как вы, я еще не встречал.

— Спасибо на добром слове. Заходите еще. Посидим за пиалой чая, поговорим по душам.

— Смотрите, дикого коня прикормишь, а он и кормушку перевернет. Как бы я, привыкнув к вашему чаю, не обернулся назойливой мухой.

— Ну, что вы такое говорите… Сейчас закипит чай, и мы посидим, поговорим по душам, — и Ходжа стал было наливать воду в чугунный кувшин.

Тут новый клиент взял цирюльника за руку и заговорил извиняющимся тоном.

— Мы, конечно, посидим еще и поговорим по душам, усто. Но только я должен вам объяснить, что давно уж собирался познакомиться с вами и сегодня зашел не случайно, а именно с этой целью. Скажу вам, что и я тоже — цирюльник.

— Превосходно. Значит, у нас — одно ремесло. Жалею, что до сих пор не был знаком с вами.

— Я-то что! А вот с кем вам следовало бы познакомиться, так это с человеком по имени Додхудай…

И старый цирюльник рассказал, что вот уже десять лет он ходит домой к этому достопочтенному человеку и бреет ему бороду и голову. А домой приходится ходить потому, что человек этот — калека и самостоятельно передвигаться не может. Так оно все и шло, но, с сожалением приходится отмечать, что зрение у старого цирюльника слабеет, руки дрожат и бритва уже не слушается так, как прежде. Старый цирюльник понял, что пора сворачивать свое дело. Впрочем, еще раньше это поняли его клиенты, их становилось все меньше и меньше.

— Вот я и хочу, — закончил старик, — попросить вас, чтобы вы взяли Додхудая под свою опеку и ходили бы к нему по пятницам вместо меня. Вот с какой надеждой я пришел к вам.

Ходжа хоть и отдаленно, но слышал о Додхудае. Надо сказать, что все прихожане мечети имама Хасана, имама Хусана говорили о нем с большим почтением. Будто бы он очень благочестивый человек и собирается на свои деньги воздвигнуть в мечети колонны из газганского мрамора. Ходжа, не задумываясь, дал старику определенный и положительный ответ.

— Я вижу, вы призываете меня на доброе дело. Если вы останетесь довольны мной и тем, как я продолжаю вашу работу, одно это будет для меня большой наградой.

Так Ходжа-цирюльник приобрел еще одного постоянного клиента в Дехибаланде. Если все остальные клиенты ходили бриться к нему, то к новому клиенту он стал ходить сам. Каждую пятницу утром он посещал дом Додхудая и брил его. С каждым разом он узнавал его все лучше и лучше. Постоянно они вели душеспасительные беседы. Ходжа говорил:

— Если брать для сравнения разум и желание, то первое — вода, а второе — огонь. Когда разум ведет в одну сторону, а желание — в другую и все время одерживает верх, то получается худой конец.

— Не думайте, что Додхудай не следует тому, о чем вы толкуете, мой Ходжа-ишан[20]. Покойный мой отец ради благодеяния построил на свои средства мечеть. Идя по названному вами пути разума и я ради благодеяния, хотя и являюсь калекой, совершаю пятничный намаз вместе с молельщиками, соблюдаю пост, не забываю о жертвоприношениях, раздаю и зякет[21]…

Ходжа-цирюльник, усмехаясь, принимался разъяснять, как смотрит на это шариат.

— Совершать намаз — не такое уж, как вы думаете, большое благодеяние. Пятиразовый намаз — обязанность каждого мусульманина. А вот то, что отцом вашим была построена мечеть, — можно назвать благодеянием. Если вы на свои средства выкопаете арык или построите мост над рекой, то и это будет благодеянием, ибо из арыка будут люди пить воду, поливать земли, а по мосту будут ходить пешеходы. Если же вы выроете хауз и заполните его водой, то и это будет благодеянием, вы принесете пользу народу.

— Мне понравилось, как вы работаете, — повернул разговор в другую сторону Додхудай в тот день. — Вот вы сами видите мое положение, без посторонней помощи ни встать, ни сесть не могу. И днем и ночью нуждаюсь в помощнике. У меня был слуга, который водил меня каждую неделю на пятничный намаз и приводил обратно, но жизнь его оказалась коротка, царство ему небесное.

Ходжи тоже произнес «Царство ему небесное» и провел ладонями по лицу.

— Без чьей-либо помощи, как видите, не могу ходить в мечеть и совершать намаз вместе с молельщиками. Это, оказывается, такой проклятый недуг, что не могу сесть ни на коня, ни на арбу. Теперь, мой Ходжа, сделайте мне одну услугу — век не забуду: если бы нашелся какой-либо смиренный мусульманин, который водил бы меня каждую пятницу в мечеть… С одной стороны, как вы сами сказали, это было бы благодеянием, с другой — и я бы отблагодарил его.

Слегка задумавшись, Ходжа ответил:

— Наверное, найдется такой человек, ведь так много людей без дела.

— Но, мой Ходжа, мне не надо всякого человека без дела, — с легким раздражением произнес Додхудай, но тотчас, взяв себя в руки, продолжил: — Сами понимаете, мне нужен человек такой же честный и совестливый, как вы, верный раб божий, мне нужен истинный мусульманин…

— Понимаю, понимаю… Не поговорить ли мне с ним самим?

— С ним самим? Кто же он сам? — спросил, оживившись, Додхудай. — Да скажите же откровенно, кто он? Неужели правда есть такой человек!

— Однажды появился в нашем кишлаке юноша, его характер понравился мне. Мы живем с ним в одной худжре. Он только и думает о том, как бы помочь кому-нибудь. Прожил я целую жизнь, но такого великодушного человека не видел. И имя его под стать ему — зовут его Хатам, что значит доблестный, щедрый. По-говорю-ка с этим юношей, авось согласится.

— Сколько ему лет? — поинтересовался Калека.

— Совсем еще молодой. Но сила у него богатырская. Скажу-ка ему. Если согласится, то приведу с собой или же пошлю его к вам, а вы поговорите с ним.

— Поговорить-то поговорю, но это уже неважно. Важно, что он понравился вам. Было бы хорошо, если бы к следующей пятнице решилось дело, я мог бы пойти в мечеть на молитву.

— Я поговорю с ним и сообщу вам его ответ. А теперь с вашего позволенья пойду. Счастливо вам оставаться…

— Дорогой мой Ходжа-ишан, приподымите-ка вон ту курпачу[22], сложенную вчетверо.

— А что такое?

— Делайте, делайте, что я говорю.

Приподняв один угол курпачи, Ходжа увидел там одну бухарскую таньгу[23].

— Берите же ее, — ободрил цирюльника Додхудай, нехорошо, если вы уйдете с пустыми руками.

— Я оказываю вам услуги бескорыстно. Слава богу, я не голоден, нет у меня детей, которые ждали бы меня с куском хлеба. Так зачем же мне деньги? Что с ними делать?

Долго еще после ухода цирюльника ворчал про себя Додхудай.

— Бывают же странные люди. Не знает, что делать с деньгами. Зачем, говорит, мне деньги? Не голоден, говорит… Ну и чудак! Бывают же чудаки.

Тут Додхудая разобрал смех и он долго смеялся, никак не мог остановиться. Уже и слезы от смеха потекли по его щекам и он вытирал их платком, вытащив его из-за пазухи, а смех все разбирал и разбирал калеку: «Вот так-так! Видите ли, он не знает, зачем ему деньги! Видите ли, он не знает, что с ними делать. Не голоден, говорит… Что ж, по-твоему, голодны покровители шариата и защитники ислама, столпы общества, шейхи и верховные судьи? А ну-ка покажи-ка им деньги — оживляются и молодеют прямо-таки на глазах. Мой покойный отец, оказывается, говорил: «Деньги разъединяют даже отца с сыном». И в самом деле — так. Деньги — самое главное и для живого, и для мертвого. Они обеспечивают человеку высокое положение. Видимо, Ходжа-цирюльник думает, что будет жить вечно. Есть у него черный хлеб на пропитание и достаточно, на что же еще и деньги. Недальновидный, близорукий человек! Ведь жизнь поворачивается то так, то этак. Вот, к примеру, я, если б не было у меня богатства, давно я сгинул бы в нищете. Тем, кто сейчас ухаживает, за мной, нужны мои деньги, а не я сам. Им нужны мои угодья, имущество и скотина. Покойный мой отец построил мечеть на свои деньги. Кончились дни его, нет теперь этого мудрого человека. Однако идущие молиться мусульмане говорят: «Идем в мечеть Маматбая». Называя его имя, они прославляют бога. Вот на что способны деньги. Вот вам сила и могущество денег. Когда наступит смерть и Ходжа-цирюльник умрет, кто же вспомнит о нем? Его имя будет зарыто в землю вместе с его телом. Ну, ладно, каждый думает по-своему и каждому свое».

Разговаривая с самим собой и размышляя, Додхудай утомился и не заметил, как задремал…