Хозяин дубравы. Том 2. Росток

Часть 3 Глава 4

167, декабрь, 2

— Их надо сжечь! По обычаям! Как завещали нам предки!

— Да что ты заладил⁈ Сжечь! И сжечь! Словно ты фанатик какой.

— Что? Какой фанатик?

— Да почем мне знать? Разные они бывают. Но все их объединяет желание сжечь что-нибудь или кого-нибудь. То людей неприятных, то прошлое неугодное, то еще чего. Вот скажи мне как на духу, как трезвый человек трезвому человеку. Зачем их сжигать-то?

— Так душа легче отделится от тела и пойдет на перерождение! Ежели предать помершего огню.

— И да, и нет.

— Что, значит, нет⁈ — воскликнул другой старший.

— Что происходит с человеком после смерти?

— Что?

— Его душа какое-то время бродит возле того места, где случилась смерть. Потом прислужницы Мары забирают эту душу и ведут ее на суд Перуна. Тот взвешивает добрые и дурные дела и решает, где да как душе заново возрождаться. Если человек прожил ладную жизнь — то он родится в более благополучной семье или более одаренный. Если же жил как котях конский, то он может вообще не в человеке возродиться, а в лягушке или даже дереве. Так?

— Так, — несколько неуверенно ответили гости.

Общая парадигма совпадала, а детали хоть и показались немного странными, ей не противоречили. Хотя обычно ведуны этой темы не касались. И вот так складно не излагали.

— Но во всем этом деле есть одна важная тонкость! — повысил голос Беромир. — Точнее две, которые меняют все. Но если вы хотите жечь — ваше право. Я не против. Пойдемте жечь.

— Да ты расскажи! Чего сразу жечь-то?

— Расскажи! — посыпалось со всех сторон.

— Что с телом ни делай душа все одно попадает на суд Перуна. Ибо за ней приходят девы Мары. Избежать явки на небесный суд можно, но каждый из таких путей крайне сложен. Например, надобно сильно, прямо-таки отчаянно тяготиться каким-то земным делом, которое не позволяет уйти на небо. Той же местью. А может и чародейство какое использовать, сковывающее душу в мертвом теле, али самоцвете каком или еще в чем. Ну и прочее. В любом случае — это не связано с погребением и отдельная, очень непростая и даже запретная для многих область знаний.

— Тогда зачем мы жжем тела⁈ — удивился кто-то из толпы.

— И отцы наши жгли!

— И деды!

— И отцы дедов!

— Потому как ежели тело сжечь — душе действительно легче уйти на перерождение.

— А ты тогда чего нам голову морочишь?

— Тут есть вторая тонкость! Перун на своем суде может приговорить душу к особому наказанию: мучениям в Мрачных чертогах, за которыми Велес приглядывает. Там душа страдает и ослабевает. Может настолько истощиться, что только на букашку какую ее и хватит при возрождении. А то и совершенно развеяться в страшных вековых мучениях. Но случается, что небесный судья наш приговаривает людей и к награде — отдыху в Красных чертогах. Их по-разному зовут: и Ирием, и раем, и Вальхаллой, и всяко-разно. За этим место Перун лично присматривает. И души, что там проводят время, сил набираются.

— Дивно, — покачал головой самый старый. — Никогда о том не слышал.

— Век живи — век учись. — пожал плечами Беромир.

— Но при чем тут закапывание? — воскликнул иной набежник.

— Ежели живые позаботились о теле покойного, то там, на суде, у него больше возможностей попасть в Красные чертоги. Перун привечает тех павших, кому живые почести оказывают. Потому жечь — худое дело. Намного лучше закопать целиком с почестями, уважением и дарами. Еще лучше — спрятать в особую домовину. Но самое благостное — пропитать тело составами особыми, дабы защитить от тления, и упрятать в каменное али еще какое нетленное место. Облик покойного как-то сохранить — в камне или иначе. И помнить об ушедшем человеке. Детям про него рассказывать. Навещать место упокоения его тела.

— На всех ведь не напасешься!

— А на всех и не надо! Только на достойных! Через что души умерших крепнуть станут. Что и на потомках отразится, ибо сильны они наследием. Ведь чем дольше предки наши в Красных чертогах отдыхают, тем больше их помощи потомкам. Тем она сильнее. А сжечь… ну что сжечь? Раз, и готово. Душа нырнула в новое тело. Помощи же потомком и родичам от нее никакой. Ни подсказать, ни поддержать, ни от духов злых оборонить, ни вдохновить… — махнул ведун рукой.

— А…

— М…

— Но…

Начали было эти гости что-то говорить, но осекались на полуслове. Видимо, в голове у них творился удивительный шторм из мыслей, сломавших привычную картину мира. Беромир же продолжил:

— Вот ромеи как со своими покойными обходятся? Правильно. Али закапывают, али в каменные или свинцовые домовины прячут. Особенно богатые ромеи. Те вообще особые склепы и мавзолеи создают, чтобы там хранить тела своих предков со всем радением. И становятся они местами силы родовыми. Думаете от дурости? Ромеи — самый сильный народ от далекого моря на восходе до иного — на закате. Да и через великий океан. Что в ремесле, что в ратном деле.

— Только их гёты грабят! Сильных этих! — хохотнул кто-то.

— Гёты грабят самые окраины. — возразил Беромир. — Притом даже не ромеев самих, а тех, кто рядом живет. Они могут лишь проказничать у их порога.

— Роксоланы с языгами в ином похваляются!

— Лгут! Бессовестно лгут! А может, в силу темноты своей и дремучести просто не ведают, что болтают. Они ведь лезут к Дунаю. Но по левому берегу, где ромеев считай и нет. А на правый берег почти и не суются. Впрочем, это и неважно. За этим правым берегом можно многие десятки дней идти на закат по землям ромеев. А там и с юга на север немало. Если же через море на юге — то и там лежат земли. Их. Заморские — в самой Африке. По ним там идти еще больше, чем от Дуная до закатного моря. И так до самой Парфии на восходе. А все земли роксоланов — это хорошо, если одна из многих десятков провинций ромеев. Набеги же и прочие подвиги, которыми и языги, и роксоланы похваляются — суть пустое. Мышиная возня у изгороди.

— Отколь ты это ведаешь?

— Оттуда же, откуда узнал про то, как делать доброе железо. И не только его. От Велеса. Которому приказал Перун наставить меня и просветить.

Они ничего не ответили.

Нахмурились.

— Посему я и говорю — закопать их ладнее, чем сжечь, — нарушил тишину Беромир, когда пауза стала уже слишком длинной и тяжкой. — Больше заботы. Больше почести. Такое Перун любит.

— Сам же сказал — только достойных.

— А они погибли в бою. Не во время бегства, а именно в бою. Это доблестно. Перун такое уважает. Посему, если их закопать, а не сжечь, положив с ними их оружие, то надежды на Красные чертоги у них будут. Хотя бы на несколько дней. А там от каждого часа польза великая. А ежели в Красные чертоги он их и не направит, то всяко улучит их перерождение.

— А оружие зачем с ними класть?

— Сие уважение. Если живые оказывают уважение мертвому — значит он жил достойно. Понятно, в крайности впадать — опасно. Перун пустой роскоши не любит, но…

Следующие полчаса Беромир рассказывал мистическую подоплеку погребального обряда, которую сам придумал. Загодя. Привязав сюда даже валькирий — особых дев из числа прислужниц Мары, которые приходят за славными воинами, павшими в бою…

Если говорить прямо, то вся эта история оказалась высосана ведуном из пальца. Зачем?

Ну жгли трупы и жгли.

Беромиру, как человеку абсолютно бездуховному, было это все без разницы. Даже в чем-то хорошо, ибо гигиенично. И обширные кладбища не требовались.

Но, работая над большим мифом, он вспомнил страдания своих друзей-приятелей, которые изучали погребения с такими вот кремациями. Реконструкцию лица по кальцинированному и сильно разрушенному черепу не сделаешь. ДНК нормально не возьмешь. Антропологические признаки не обследуешь. Да и вообще — одни проблемы.

Вот и решил он «натянуть сову на глобус», слегка облегчив им труд там, в будущем. Ведь почти наверняка рано или поздно вопросами археологии люди заинтересуются.

Хуже того — Беромир в рамках своей концепции погребения предлагал в каждую могилу уважаемого человека помещать табличку с его деяниями. Можно глиняную, можно еще какую. Главное — нетленную. А то все эти обезличенные скелеты в раскопах изрядно его раздражали. Сиди и гадай каждый раз — кто это, откуда, чем занимался… даже порой этнокультурную принадлежность не определить, ежели комплекс погребальный неполный или искаженный.

Сплошная головная боль.

Поэтому он и навешивал аборигенам «лапшу на уши». Благо, что случай оказался более чем подходящим. И, отправив большую часть гостей с учениками копать могилы в еще не мерзлой земле, он сам засел заниматься косплеем шумеров. Ну, то есть, заниматься изготовлением глиняных табличек с надписями…

— Я слушала твои речи, — тихонько прошептала Дарья, когда никого рядом не было. — Это правда?

— Что именно?

— Про сжигание?

— Да.

— А мой сын… Я… он уже ушел на перерождение?

— Я не знаю.

— Ты можешь как-то облегчить его судьбу?

Беромир задумался.

Минуты две или три молчал, смотря перед собой в пустоту и лихорадочно думая. А потом произнес:

— Пойдем, — и увлек Дарью за собой.

Был уже вечер.

С погребением уже завершили дела. Да и раненых обслужили. Так что народ отдыхал перед отбоем.

Беромир же прошел к гончарному кругу.

Положил на него немного глины. Раскатал ее в плоскую «доску».

И взяв палочку, заточил ее особым образом. После чего начал на этой табличке изображать клинопись. Разумеется, он ей не владел. Просто много раз видел в фото- и видеоматериалах. Да и вживую — в музеях. Вот и стилизовал тот алфавит, который же ранее и придумал на базе русского.

На ходу.

Импровизируя.

Получалось до жути странно и необычно. Ну и практически не читаемо. Да и неважно. Потому как записал он там первое, что в голову пришло. На удивление этим «откровением» стала Колыханка от «Саши и Сырожи». Ну та, где спать хотят вагоны и в пачках макароны…

— И что это? — настороженно спросила Дарья, когда он закончил.

— Печать НерЗула. Если душа твоего сына не ушла еще на перерождение, то она позволить облегчить его судьбу.

— А если уже ушла?

— То на следующем суде у него будет сильное подспорье.

— А что с печатью этой нужно делать дальше? Хранить?

— Возьми ее в руки. Максимально ясно представь сына и сомни, а потом в реку выброси. Печать эта имеет силу лишь единожды и только для одного человека. Узор подсказывает сам Перун в каждом конкретном случае.

Дарья молча обняла Беромира.

Поцеловала в щеку.

И с выступившими слезами выполнила то, что он сказал.

Молча.

А потом удалилась в женскую часть длинного дома, погруженная в печаль.

Это было странно.

Очень.

Но ведун не стал сильно рефлексировать. Он и сам отправился спать, потому что завтра утром им нужно было выступать. Всем. И гостям, и ему со своими учениками, оставив раненных на попечение Дарьи да прочих женщин. Так-то опасно. Если бы сестра Беромира не являлась ведьмой Мары, не решился. А так — этих бедолаг самих от нее потряхивало. Боялись. Сильно. Местами до усрачки…

Борята после того веча был сам не свой.

Да — сделал, что хотел.

Но взгляды порой на себе ловил нехорошие. И прямо кожей чувствовал нарастающую угрозу. Только ни разу так и не удалось приметить — кто именно так на него смотрит. Что злило и тревожило все сильнее и сильнее.

И тут, словно наваждение — подался в сторону.

А мимо лица просвистела дубинка.

Вот буквально на два пальца. Чуть нос не своротила.

Мгновение.

И нападающий попытался ударить наотмашь — снизу, но Борята выставил руки и заблокировал этот порыв. Да так удачно, что левая его ладонь попала прямо в основании кисти нападающего. Из-за чего дубинку тот не удержал, и она отлетела в сторону.

— Ты что творишь! Окаянный! — выкрикнул кто-то со стороны.

— Что? — удивился Борята, озираясь на этот голос.

А там из-за угла появилось двое довольно крепких ребят. И тоже — с дубинками в руках.

— Ты почто на Говена напал⁈

— Что вы несете⁈ Это он на меня напал!

— Ай-ай-ай… — покачал поднимавшийся с земли Говен, который туда рухнул, после неудачного нападения. Растирая кисть. — Как тебе не стыдно? Только стал боярином — а уже шалишь.

— Брехун!

— Тише, тише, — усмехнулся он. — Как мы скажем, так и будет. Других видаков-то нет.

— Не боишься гнева Перуна?

— То не мне — тебе его бояться надо. За несправедливость ответ держать. За то, что власти возжелал и прочих презрел возвышаясь.

Борята нехорошо прищурился и поджал губы.

— Бей его робята. Защитничка нашего! — хохотнул Говен.

Это был тот самый старейшина, который больше всех выступал на собрании. Вот и не усидел.

Мгновение.

И Борята резко присел, пропуская над собой дубинку.

Шаг в сторону с поворотом корпуса.

Захват за рубаху левой рукой.

Рывок на себя. И, заодно, правой он таки дотянулся до сакса, висевшего у него на поясе.

Шаг назад.

Нападающий думал, что его толкать назад будут, а Борята на себя потянул. Оттого и едва не рухнул, потеряв равновесие.

Подшаг.

Поворот.

Удар.

И сакс, взятый обратным хватом, вошел в мягкое тело на половину клинка в корпус у шеи. Вертикально.

Перехват ножа.

Рывок.

И вот боярин уже стоял со здоровенным ножом в руке, а за его спиной оседал его враг, хрипя и булькая.

Шаг.

И второй крепкий мужчина попытался ударить боярина. Сверху вниз, метя по голове, дабы ее разбить.

Но упражнения с Беромиром сказались. И он просто довернул корпус. Противник же, не рассчитав свои силы, стал «проваливаться» и заваливаться вперед.

Вскрик.

Он сам умудрился насадиться животом на сакс. Борята его просто выставил перед собой, то ли по наитию, то ли сообразив. В таком угаре особо и не разберешь.

Толчок рукой и тело, вывернув часть ливера и располосовав печень, отвалилось вперед, сваливаясь с ножа.

— Это как же… — запричитал Говен, отступая назад. — Это что же…

— Как ты видишь — Перун недоволен.

— Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! Перун любит меня! — крикнул Говен и попытался Боряту дубинкой уколоть.

Смешно не смешно, а получить тычок такой палкой в лицо — приятного мало.

Боярин просто чуть отвел голову, уклоняясь, и шагнул навстречу. От души накатив лбом в нос Говену. Разбив, разумеется, его совершенно, ибо ударил от души.

Старейшина выронил дубинку, схватившись за лицо правой рукой и, согнулся, отступив назад на шаг. Ну и выставив левую руку вперед, пытаясь остановить противника.

Но тот сделал еще шаг вперед.

И мгновение спустя резко резанул саксом, вспоров Говену шею сбоку. Да ладно так душевно — до позвоночника.

После чего ногой пнул, отталкивая, с нескрываемым презрением на лице.

Замер, оглядываясь.

Здесь, оказывается, многие собрались. Вон — выглядывали издали.

Но никто и слова не сказал, лишь с ужасом глядя на своего боярина. Теперь уже настоящего. Одно дело — голосование. Пустая и во многом глупая игра. И совсем другое дело — вот так.

Говен бросил вызов.

Мерзко.

По-скотски, на что в общем-то намекало даже его имя.

И он проиграл.

Даже так.

Поэтому все остальные сделали правильный вывод.

Борята же пошел за своими людьми с тем, чтобы наведаться домой к несостоявшимся убийцам. Прощать никого он не собирался…