И так же падал снег

ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ РЕКА

— Пристал я, сержант.

— Пристают только лошади, а ты — солдат, Семен. Ну, малость устал…

— Нет, как раз не устал, — возразил он. — Устал — это значит отдохнул и дальше пошел. А я — шабаш! Дальше не пойду…

Уже в который раз горный поток преграждал нам дорогу, и тяжко было смотреть на эту кипящую воду, которая переворачивала позеленевшие от времени камни и с неумолчным гулом катила по дну острый щебень и гальку. Ни сержанту, ни солдату не доводилось прежде видеть такие реки, и не верилось им, что вода бежит сама по себе, казалось, ее кто-то гонит из узкого ущелья, чтоб преградить им тропу.

— Ты должен идти, Зарубин, — сказал сержант. — Иначе нельзя.

— Вот и «скат» полетел, — усмехнулся Семен и, присев на каменную плиту, стал разматывать кабель с разбитого ботинка. — Стальная проволока и та не держит. Ну и дорожка!

От непрерывного шума воды и от мысли, что опять надо переходить этот бешеный поток, у Зарубина появился во рту кисловатый привкус металла и стала кружиться голова.

— Закурить бы сейчас, — сказал он, разглядывая ботинок, как диковинную рыбу, пойманную на телефонный кабель.

Сержант вывернул карманы галифе и, проведя ногтем по всем швам, стряхнул в ладонь табачную пыльцу вперемешку с мелким крошевом сухарей.

— Ага! — обрадовался Зарубин и, живо сняв фуражку, вытащил из-под околыша засаленный вкладыш. Вырвав изнутри чистую полоску бумаги, он снова заложил этот «обруч» за клеенчатую подкладку и стал мастерить самокрутку.

— А сейчас добудем огня, — приговаривал Семен и высек кресалом искру. Подув на лохматый фитиль, вобравший в себя невидимый огонек, он прикурил, глубоко затянулся и выпустил из ноздрей едва заметную струйку дыма.

— Оставишь «сорок», — сказал Семен, протягивая «козью ножку» сержанту.

Запахло жженой бумагой, сальной свечой и подгоревшим хлебом. Сержант, курнув, вернул самокрутку солдату. Семен сбросил вещевой мешок, в котором остались только одни подсумки, положил на него винтовку и прилег возле камня.

— Знаешь, — сказал он, глядя в высокое, отрешенное от земли небо, — на пути — это уже тридцать третья река. Я их все пересчитал.

И тут вдруг Зарубин вспомнил, как на девятой по его счету реке, в бушующем потоке билась лошадь. Пытаясь подняться на ноги, она судорожно вскидывала морду и вращала широко раскрытыми от ужаса глазами. А ее все несло и несло посередине реки, кружило, как щепку, в водовороте, перекатывало с боку на бок и тащило прямо в зубастую пасть выступающих из воды каменных рифов. Солдаты бежали за ней по берегу, разматывая на ходу веревку. Когда на минуту она застряла среди острой гряды камней, солдаты пытались накинуть ей на голову петлю, но все неудачно, все мимо — и веревку сносило стремительным течением.

Опираясь на твердое дно, лошадь поднялась было на ноги, но разбитые копыта разъехались на ослизлых камнях, и она снова повалилась на бок, уронив голову. Поток с силой подхватил ее, и солдаты молча стояли на берегу, пока лошадь не скрылась за новым перекатом.

Но Семен и сейчас видит ее белую шею и темные навыкате глаза, в которых стояла бравшая за душу живая человеческая тоска…

— Ты должен идти, Семен! — повторял сержант. — Так нельзя раскисать, ведь ты же солдат! Надо привести себя в боевую готовность. Разве не слышал, что эти егеря перерезали нам тропу?

— Слышал.

— Ну, тем более.

— Чудно как-то, — задумчиво проговорил солдат. — На нашей карте одна тропинка, а на немецкой, стало быть, две. Как же это получается?

Семен поднялся на локтях, стараясь заглянуть в глаза сержанту.

— До войны, — стал объяснять командир, — здесь побывали немецкие альпинисты, вот они и нарисовали…

— Говорят, на днях поймали одного, — перебил Семен, — так тут тебе и концентраты, и галеты, и шоколад, и даже сухой спирт!

— Это — из дивизии «Эдельвейс», — пояснил сержант, — у них давно все было подготовлено, и выучка — будь здоров!

— М-да, — протянул Семен, укладываясь поудобнее на гладких и теплых каменных плитах, — шоколад ни к чему, а вот пачку галет…

— Ну-ка, подожди! — привстал сержант. — Кажется, легки на помине.

Песчаный склон перевала живым пунктиром прочертила цепочка людей.

— Приготовиться! — скомандовал сержант и, отбежав в сторону, залег за широким стволом каштана.

Семен сел и стал торопливо наматывать на разбитый ботинок кабель. Поправив свой «скат», он вытряхнул из мешка подсумки и распластался на плитах, приспосабливая камень под упор для винтовки…

По склону горы немцы бежали, как по гаревой дорожке стадиона, и никто из них не поскользнулся, не упал, не скатился с песчаного откоса.

— Вот черти! — удивился Семен. — Там и двух шагов не сделать, а они так шпарят!

Сержант поднялся выше по реке и, видимо, заняв удобную позицию, открыл огонь.

Эхо подхватило выстрел и раздробило его на сто частей в своих глубоких ущельях. Вскоре все кругом загрохотало, и было трудно разобрать, то ли сержант успевает так часто менять обоймы, то ли подоспела помощь из третьего батальона, замыкающего колонну? Но это подбодрило Семена, и, «посадив» на мушку альпийского стрелка, он плавно нажал на спусковой крючок, потом послал новый патрон в патронник, стараясь бить с опережением, как по движущимся мишеням. Цепь немецких разведчиков сломалась. Они было кинулись вниз, потом подались назад, к лесу, и расползлись по склону, как черные муравьи.

Семен прислушался и понял, что действительно подоспела помощь из батальона и дружным огнем солдаты отрезают дорогу альпийским стрелкам. Но вот одна фигура отделилась от других. Альпийский стрелок, выйдя из огня, пошел, припадая, зигзагами в сторону, где залег Семен.

— Хорош, голубчик! — сказал Зарубин и взял его под свое наблюдение. В прорези прицела немец висел, как паучок на ниточке, и казалось, теперь он не бежит, а Зарубин тянет его за эту паутину вдоль склона, готовый в любую секунду оборвать ее нажимом на спусковой крючок.

Немец мчался во весь дух и ни разу не споткнулся. Семен, подпуская его на верный выстрел, подивился ловкости альпийского стрелка: «Ботинки, что ли, особые на нем?» — и на миг отвернулся, глянув на свои.

Когда Зарубин снова припал к винтовке, он вдруг увидел не только «паучка на ниточке», а еще и большой, заросший мхом валун, которому что-то помешало скатиться с откоса. К нему-то спешил немец. Семен второпях выстрелил и промахнулся. Немец вскинул автомат и длинной очередью прижал Зарубина к плитам. Пули процокали по камням. Семен опять почувствовал привкус металла во рту и притаился за своим надежным бруствером. Через минуту он выглянул из-за камня и увидел только большой, обросший мхом валун…

Горная река Бзыбь, извиваясь у подножия перевалов, пересекала горные тропы в низинах, ныряла под темные навесы камней, срывалась с гранитных порогов и с грохотом неслась по глубоким ущельям к морю. Ее стремительная волна, разбиваясь о каменные надолбы, взмывала фонтаном вверх и горела радугой на солнце. Семицветные дуги то появлялись в проемах между зарослей, то пропадали, заслоненные от света зелеными кронами вековых деревьев, и казалось, будто дикая река, запряженная в грохочущую колесницу, несется вскачь, готовая разбить и седоков и поклажу за первым же поворотом.

Мир, вместе с небом и землей, был необъятен и широк, но что-то вдруг изменилось в нем, изменилось так, что Семену приходилось озираться, прислушиваться и подозревать каждый камень в измене. И мир стал суживаться, суживаться до того валуна, который почему-то не докатился до воды, и теперь за ним враг. И нельзя забыть о нем, нельзя оторвать от него глаз и даже как следует вздохнуть, чтоб освободиться от скованности в груди.

— Вот это номер! — не унимался Семен. — Упустил! А теперь он — царь и бог за этом валуном…

Зарубин уже подумывал: не отползти ли назад, в лес, да не предупредить ли своих, чтоб не лезли на рожон? Скольких может он теперь уложить, этот проклятый альпинист!..

И тут обожгла новая мысль: а егерь-то видит его, наверно, и только ждет, когда Семен сдвинется с места. И он решил лежать пластом, пока тот не начнет действовать первым.

Где-то выше по течению все еще шла перестрелка, но Семен улавливал, как редели залпы, и понимал, что скоро там все будет закончено и хлопцы двинутся, как ни в чем не бывало, к тропе, ведущей на перевал.

«А если взять чуть правее, — лихорадочно соображал он, — отползти и скрыться за той вон грядой?..»

Прижимаясь к ровным плитам и не отрывая глаз от валуна, он стал медленно передвигаться в сторону от своего бруствера и, когда очутился в прохладной тени каменной гряды, выпрямился, поднялся в полный рост.

У самых ног крутилась и пенилась вода, волоча за собой нескончаемый поток разноцветных камней и серого щебня. Река казалась взъерошенной от брызг и рычала, стараясь вырваться из тесных берегов.

…И Семен прыгнул прямо на спину этого косматого зверя. Он кинулся с той злостью, которая на какое-то мгновенье отнимает сознание, и пришел в себя, когда крутая волна сбила его с ног и он очутился в седловине ослизлых камней. Бушующий поток хватал его за ноги и с силой тянул вниз, а Семену не за что было ухватиться. Каким-то стремительным кадром опять возникла перед глазами лошадь с белой шеей, ее взметнувшиеся над водой копыта, и он, сползая с камней, схватился обеими руками за винтовку…

Он ехал, как на салазках, по мелкому дну, тормозя и выруливая прикладом на ту сторону, и влетел в небольшую заводь, ударившись спиной о гряду острых камней.

— Приехали! — опомнился Семен и стал выбираться на берег.

То ли от ледяной воды, которая пронизала Семена насквозь и напрягла все его мышцы, то ли от ощущения победы над дикой рекой, он вдруг почувствовал себя легко и с небывалой ловкостью стал карабкаться вверх по крутому каменистому склону. Выбравшись на открытое место, он прижался к горячей земле перевала, прикидывая, как лучше обойти тот валун с тыла и остаться незамеченным. Загребая локтями щебень, Семен пополз вверх, отклоняясь слегка вправо, в сторону тропы. Он не почувствовал, как с размокшего ботинка соскользнул виток кабеля и теперь тянулся за ним, словно тоненький хвост ящерицы.

Где-то внизу шумела Бзыбь — тридцать третья по семеновскому счету река, но он уже не слышал ее: тревожные удары сердца, отдаваясь в висках, заглушили вековечный ропот воды на тесную дорогу. У Семена Зарубина была одна только жизненная цель, и все его существо было устремлено сейчас к этой цели…

Когда сержант вернулся к приметному месту, он увидел пустой вещевой мешок, желтую россыпь стреляных гильз, раскрытые подсумки и обгорелое коленце «козьей ножки», приклеенное впрок к щербинке камня. Сержант осмотрелся вокруг и цепким взглядом бывалого разведчика выхватил из мелкого щебня вмятину от железной подковки солдатского ботинка. Потом — еще и еще, и по этим еле заметным полумесяцам дошел до воды. Здесь следы оборвались резкой чертой по мху валуна. Сержант стал всматриваться в противоположный крутой берег, не веря еще, чтоб Семен Зарубин мог перейти эту бешеную воду. Но за грудой камней, на сером крупчатом песке, ясно отпечатались подошвы, а еще выше — широкая полоса, вспаханная телом Семена.

«Ну, черт! — изумился сержант. — А еще говорил, что пристал. Пристают только лошади, а ты и вправду солдат, Семен. Высоко пошел!»

— Эй, хлопцы! — крикнул сержант в чащу леса. — Давай выходи — порядок!..

Все так же шумел горный поток. Крутая волна, разбиваясь о вековые гранитные бивни в мелкую водяную пыль, мерцала радугой в местах, куда проникал солнечный луч.

У переправы выстроилась очередь солдат. Переходили реку по скользкому стволу поваленной сосны, балансируя с винтовкой, приседая на предательских местах, где оголялся ствол, и торопливо бежали к берегу, когда опасность миновала…

«Вот черт! — повторял про себя сержант, ступая по округлому стволу дерева и боясь глянуть вниз, в кипящий поток. — А он — вплавь, вот черт!..»