И так же падал снег

1

Из окон казармы была видна река. У переправы постоянно сновали люди, взад-вперед ходила трофейная немецкая самоходка, вбиравшая в свое чрево с десяток грузовых автомашин, и забавно было смотреть, как она разевает железную пасть, чтобы проглотить новый кусок нетерпеливой автоколонны. И когда Горюнов сидел на коммутаторе, он следил и за бленкером, который отщелкивался на панели, как дверка старинных часов, и за судорожной работой переправы. Там все суетились, лезли без очереди. Старшие офицеры, выскакивая из «виллисов», пытались навести порядок, но все безрезультатно. Всем надо было торопиться, и гвалт стоял такой, что Алексей слышал и рев машин, и ржанье лошадей, и крики разгоряченного воинства. И если бы спросили сейчас Горюнова, как выглядит Дунай, он бы, не задумываясь, сказал: «Сумасшедшая река!»

Но как-то вечером Юлия Белова, сдав дежурство, предложила сержанту Горюнову подняться на самую вершину холма и оглядеть окрестность, а заодно — проверить, хорошо ли подвешена линия связи. Это — «заодно» заставило Алексея следовать за ней. Но когда они прошли несколько улиц городка и оказалось, что подвесной кабель натянут хорошо и нигде ему не грозит опасность замыкания или обрыва, Алексей повернул назад.

— А окрестность? — остановила его Юлия. — Надо видеть дальше своего носа!..

С вершины холма просматривалась вся пойма реки. Алексею Дунай не казался раньше сколько-нибудь живописным и тем более голубым, река — как река, пошире, правда, Днестра, но не сравнить ее ни с Доном, ни с Днепром. Но сейчас Дунай не узнать: то ли небо очистилось от облаков, то ли закат был такой мягкий, с розоватым налетом вечерней зари, но река совсем преобразилась. Она вобрала в себя и глубину высокого неба, и синеватую даль лесов, и причудливые тени прибрежных холмов и стала голубой и чудесной.

— Да-а! — искрение признался Алексей. — Никогда б не подумал!

— Ну, вот ты и очнулся, Крошка! — сказала Юлия и как бы невзначай прикоснулась головой к его груди.

— Дай-ка я на тебя погляжу, — вдруг решился он и поднял Юлию на уровень глаз. — Ух ты какая! А я и не знал.

— Нагнуться боялся, — засмеялась Юлия.

2

Через Дунай переправлялись ночью. На самом берегу выстраивались в колонну, и машины по одной въезжали на зыбкий деревянный трап и скатывались в трюм самоходной баржи. Самоходка покачивалась с боку на бок, вбирая в себя подвижный, тяжелый груз и оседая все глубже в воду. Водители, включив подфарники, осторожно подгоняли машины друг к другу. Но вот послышалась команда «Стоп!» — и, как железные челюсти, замкнулись створки люка. Заурчали двигатели, взрывая винтами тихую ночную воду, самоходка задрожала и плавно отошла от берега. Никто не проронил ни слова: попривыкнув к слабому, рассеянному свету, солдаты разглядывали чрево железного чудовища, поглотившего их вместе с автомашинами. Судно было сварено из прямоугольных металлических листов, и швы по бокам выступали, как ребра, обращенные внутрь длинного, сигарообразного тела. За бортом плескала вода, волны били в борт, гулко отдавались внутри судна, и от напора сталкивающихся громов закладывало уши. Плыли, словно замурованные в жестяную банку, и солдатам не терпелось скорее добраться до правого берега.

Юлия сидела рядом с Алексеем на каких-то ящиках и тесно прижималась к его плечу.

— Ну, чего ты? — спросил Алексей, почувствовав ее тревогу. — Мы же видели эту баржу из окна. Сто раз она ходила туда и обратно.

— Ходила, — согласилась Юлия, — а сейчас в ней что-то дребезжит. Слышишь?

— И с самого начала было так. Это от двигателей. Самая обычная вибрация…

Но вот все почувствовали, как сдали двигатели, и судно стало разворачиваться, готовясь подойти кормой к мосткам переправы. Раздалась команда: «Приготовиться!» — и солдаты задвигались, заговорили — конец тягостного пути. Водители включили зажигание, и было приятно услышать воркованье моторов, готовых поскорее вынести всех на берег…

Стояла тихая светлая ночь. Колонна автомашин взбиралась на невысокое плато. Стали видны пойменные луга Дуная, светлые воды лиманов, с высокими гривами камышей по берегам, и лента дороги, уходящая куда-то далеко — к отрогам Карпат. Россия осталась позади, это уже чужая страна…

3

В густой темноте ничего нельзя было разглядеть на расстоянии вытянутой руки, и дежурные ходили, как водолазы по мутному дну, на ощупь отыскивая дорогу. Луч карманного фонаря с трудом пробивал плотную мглу.

Алексей, боясь потерять Юлию среди незнакомых садов, крепко держал ее за руку и шел, как во вне, интуитивно отыскивая тропу.

— Ты никогда не видела белых ночей? — спросил он, остановившись у шелковицы.

— Нет, — прошептала она, подвигаясь к нему ближе. — У нас бывают только воробьиные. Ночь с воробьиный нос! Когда заря с зарей сходятся.

— Ну, это совсем не то! Белые ночи — это когда день продолжается, а спохватишься — на часах уже полночь. Вот поедешь со мной, увидишь, — и он притянул ее к себе, чтобы уловить тот удивительный запах, который всегда исходил от Юлии. Запах пихты…

Утопив подбородок в ее вьющихся волосах, он вдыхал этот аромат, уводивший его далеко от чужих краев: в лесную чащу, на золотую просеку, к мелководной речушке, в которой просвечивается дно с голубоватой галькой, в страну детства.

— Поеду, — согласилась она и вдруг невпопад спросила: — И ты ни разу не был ранен, Крошка?

— Ни разу.

— Это бог тебя спас для меня.

— Ясно! Я был такой же маленький, как ты. А маленьких не бьют, — засмеялся он.

— А как это ты так быстро вырос?

— Под снегом, — сказал он серьезно.

— Как под снегом?

— В одну ночь нанесло такие сугробы, что мы едва выбрались на поверхность: куда ни глянь — кругом белизна. И вершины гор как мраморные памятники. Даже немцы и те притихли, притаились в своих гнездах.

— Жутко, наверно, — передернула плечами Юлия.

— Привыкли. Спали в палатках, под снегом, а кто — в землянках, выдолбленных в горах. Тут я и начал чувствовать, как гимнастерка на мне со дня на день сужается, давит под мышками, и воротник не сходится.

— Ну, и как же ты?

— Когда на месте сидишь, еще ничего, а как встал, так все разлезается по швам. Однажды я чуть не загремел с тропы в ущелье. Нагнулся, чтоб связать кабель, а гимнастерка вдруг лопнула, и я поскользнулся, поехал по снежному насту к самому краю пропасти. Как глянул за край, так и замер: висит в ущелье лохматая туча, а сквозь нее просматривается темная глубина. Свалишься, и никто никогда не найдет тебя…

— Мы про вас слышали, — сказала Юлия, — вы здорово там держались!

— Пообвыкли уж как-то.

Алексей, перебирая короткие волосы Юлии и вдыхая запах далеких родных лесов, радостно сознавал, что все страхи уже позади: война бегом бежала на запад и приближался конец этой длинной дороге, по которой каким-то чудом он прошел живым и невредимым.

В душных и темных ночах таилось что-то небывалое, удивительное, всплывающее из детских снов и книг, прочитанных бог весть когда, и потому все казалось вокруг почти нереальным, нарочно придуманным — для украшения солдатской жизни.

— Сколько дорог прошли! Ох, и будем вспоминать, Крошка!

— И что интересно, — говорил Алексей, — вспоминается только хорошее. Видно, так устроен человек. А ведь были моменты, когда хотелось, чтоб скорее уж!.. Не было никакой мочи. Но это только снится теперь во сне. А так вот думаешь и почему-то всегда видишь солнце. Или характер у меня такой…

— Ты слышишь, как стало тихо? — прервала его Юлия.

— Скоро рассвет, — сказал Алексей, — и цикады отстрелялись. Перед зарей все замирает. И нам пора, наверное, утром будем сворачиваться.

— Кто идет? — спросил часовой.

— Свои, — сказал Горюнов. — На смену.

— Какая там смена! — сказал часовой. — Приказано приготовиться. Скоро двинем дальше.

Алексей оглянулся и в седловине горы увидел бледную полоску рассвета. Наступала минута, когда все начинает казаться призрачным, зыбким, еще не совсем вышедшим из темноты и не очерченным светом, и деревья напоминали причудливые силуэты существ, когда-то живших на земле.

— Ну, что ж, прощайте, Карпаты.

4

Тихий венгерский городок казался скопированным со старинных офортов, которые видел Алексей в ленинградских музеях, и теперь с удивлением узнавал невысокие каменные здания с мозаикой островерхих крыш, ажурные ограды, светлые плиты тротуаров и ровный строй подстриженных деревьев. Казалось, что когда-то он здесь уже был, проходил по этим узеньким улицам, поднимался на холм, на котором стоит собор и откуда хорошо просматривались ровные квадраты полей.

Странная безлюдность улиц и необычная для города тишина настораживали Алексея, и он сам ходил проверять линию, протянутую связистами от штаба к подразделениям части. А иногда ночью, не считаясь со временем, он провожал Юлию на коммутатор. Идти надо было через кладбище, и связистки старались заполучить себе провожатого: то часового, то дежурного по штабу, то шифровальщика или радиста. Юлия звонила Алексею, и он выходил ей навстречу. Шли они всегда напрямик по главной аллее. Белое и неподвижное днем, кладбище ночью словно оживало: мадонны начинали двигаться, отбрасывая трепетные тени на дорогу. Каждый вечер у надгробий зажигались фонарики и, подсвеченные снизу, мраморные изваяния принимали черты живых существ. Язычок пламени колыхался от легкого дуновения ветерка — и мадонны молились, устремив взор к небу.

Трудно было привыкнуть к этим призракам, и рука невольно тянулась к карабину, когда из-за темных силуэтов вдруг выступала новая фигура, отбрасывая живую тень на дорогу.

По аллее проходили молча и только у кладбищенских ворот начинали перебрасываться словами.

— Вот как пекутся о мертвых! — восхищенно говорил Алексей. — Каждую ночь огни зажигают.

— Ни во что не веришь, а жутко, — признавалась Юлия. — Потому что боишься живых…

— А ты не заглядывала в собор?

— Неловко как-то, а хотелось бы посмотреть, что там. Я и в церкви никогда не была.

— В церкви что! — говорил Алексей. — В ней — как в плохом театре: фальшивый огонь, плохие декорации, разноголосица. А тут — совсем иной мир.

Когда тянули кабель на рацию, въехавшую во двор собора, Алексей поставил радистам новый телефонный аппарат и заглянул в собор. Переступив порог, он остановился, ощутив в душе непонятную робость при виде алтаря и черного распятья, освещенного каким-то призрачным мерцаньем светильника. Черный крест словно плыл, уходил в темную бездонную глубину. Огромная высота собора и эта захватывающая глубь напоминали Алексею заснеженный перевал и узкую тропу над бездонным ущельем, в котором застряла туча. Где-то высоко плавало эхо чужих и далеких голосов.

Алексей вышел на улицу и, увидев подстриженный газон и антенну рации, облегченно вздохнул.

— У меня закружилась голова, — рассказывал он Юлии, — словно я стоял на краю обрыва.

5

Ночью подмораживало, и скудный европейский снежок покрывался тонкой наледью, которая хрустела под ногами, цепляясь острыми закраинами за каблук сапога, словно расставленный на дороге капкан. Городок, просвеченный тихой утренней зарей и припудренный инеем, казался теперь пряничным, срисованным с рождественских открыток, заменивших серые треугольники солдатских писем. Хотя стоял февраль, в воздухе чувствовалось дыхание весны, напоминая апрельские утренники в родных краях, когда рухнувшие снега еще сковывало морозцем, а под ледяной корочкой журчали нетерпеливые ручьи…

Выйдя на окраину, Алексей и Юлия встали на лыжи и помчались с горы. В лощину съехали по прямой и покатились кубарем, когда лыжи врезались в твердый наст льда на крутом, противоположном склоне. С трудом вытащили лыжи и облегченно вздохнули, убедившись, что остались невредимы.

Все вокруг сияло нестерпимой для глаз белизной. Все было покрыто ледяным панцирем, будто стеклом, и сквозь него пробивались корявые ветки обледенелых кустарников, напоминающих причудливые фигурки из хрусталя. А края оврага сверкали радугой, где солнечный луч, наткнувшись на острие снежного навеса, распадался на все цвета спектра. Было красиво, но как-то мертво и глухо.

И вдруг Алексей, прищурившись, заметил на крутом заледенелом склоне бьющийся клубок какого-то живого существа. Заяц!

— Юлька! Смотри, русак! Вот будет нам жаркое!

Алексей вскинул карабин, прицелился.

— Ну, скорее, уйдет! — торопила Юля.

Но Алексей опустил карабин:

— Нет, не могу…

Заяц изо всех сил карабкался по скользкому насту, бил лапами и медленно, как-то обреченно скатывался вниз. Но вот он пробил две лунки в предательской корочке подтаявшего снега и остановился, тяжело дыша и вздрагивая всем телом. Минуту спустя он снова рванулся вперед, вверх, ободрав лапы острыми створками ледяного капкана, из которого он с трудом вырвался, обозначив кровью свой след.

Юлия все поняла: это был бы нечестный поединок вооруженного человека со зверем, попавшим в беду, и глазами, полными благодарности и восхищения, посмотрела на Алексея.

Алексей свистнул в два пальца, чтоб подогреть азарт бегущего от людей зверька, но тот, вскинувшись, свалился набок и покатился вниз по скользкому склону, потеряв последние силы.

Он скатился почти к ногам людей и глядел на них круглым немигающим глазом. Лапы кровоточили. Выпуклый пушистый бок сводило судорогой, словно кто-то еще бился внутри этого живого существа, пытаясь вырваться на волю.

Алексей и Юлия стояли, боясь прикоснуться к нему, чтоб нечаянным жестом не доконать русака.

— Так и хочется перевязать ему лапы, — сказала Юля.

— Ничего, отлежится. У нас по весне они попадают в такую же ловушку. Игра неравная, и их в таком разе не бьют…

Солнце поднималось все выше и выше и пригревало так, что можно было ходить в гимнастерке. Только сквозной набегающий ветерок холодил ноги и прикрывал ледок от преждевременного таяния. Они стояли, распахнув телогрейки, подставив весеннему солнцу разгоряченные лица.

— Какой ты хороший! — сказала Юля. — Я хочу тебя поцеловать…

6

О всех происходящих событиях первыми узнают связисты. Если слухи ползут по земле, сведения летят по проводам, и их передают люди, носящие на погонах эмблему скрещенных молний.

Стало известно, что немцы вместе с бомбами сбрасывают листовки, в которых клянутся умереть, но утопить в Дунае войска Третьего Украинского фронта. По этому случаю вышел специальный номер фронтовой газеты с огромной шапкой: «Поможем фашистам умереть».

После короткого затишья снова все пришло в движение. Немцы бомбили Дунай, и на нем преждевременно тронулся лед, сорваны переправы, несколько наших мотомеханизированных дивизий остались на той стороне. Из батальонов стали поступать тревожные сводки. Шестая танковая армия СС, прорвав нашу оборону под Балатоном, идет к Дунаю. Бронированные клинья в трех местах прорезали линию фронта и углубились в наш тыл.

На окраинах тихого городка завязался бой. Подошли «тигры» и «фердинанды». Полк подняли по боевой тревоге. Штаб спешно передислоцировался. Грузили на машины весь военно-полевой скарб. Связисты снимали линию. Алексей, разослав телефонисток на линию, сидел у коммутатора, не спуская глаз с единственного, еще действующего бленкера. Но, как на грех, он словно прилип к панели, и все ждут, когда откроется эта маленькая дверца, решавшая сейчас судьбы людей. За стеной выстроилась длинная колонна автомашин. Гудят моторы. Водители в любую секунду готовы включить скорость… Но бленкер не открывается. Алексей считает до ста: если радисты передадут за это время «молнию», то все будет в порядке, если нет…

На рации Юлия. Ей еще надо будет смотать кабель. А тут целых два квартала. Черт с ним, с этим кабелем! Человек дороже. Километр провода всегда можно найти. «Девяносто пять, девяносто шесть, девяносто семь…»

Щелчок — и открылось гнездо. Алексей быстро соединяет рацию со штабом. Радисты докладывают, что «молния» передана. Им приказывают немедленно сворачиваться и догонять колонну.

Алексей передвигает рычажок на себя, чтобы приказать Юлии остаться на рации, и вдруг слышит ее голос:

— Крошка! Крошка! — кричит она, забыв о всех предосторожностях военного времени. — Мы в ловушке! Нас заперли.

— Как заперли? — спрашивает он.

— Ворота оказались на замке. Электромеханик не может его сбить…

— Иду! — крикнул Алексей и сбросил головные телефоны на стол.

— Снять коммутатор! — приказал он телефонистам. — Погрузить на машину. Я догоню вас на рации.

Он бежал по середине улицы, наметив себе прямую линию к собору, чтоб не терять ни одной секунды на обход даже малейших препятствий. Его шаги гулко отдавались в тишине пустынной улицы, словно он бежал глухой, безлюдной ночью.

А в безучастном небе плавал радужный, весенний диск солнца и слепил глаза. И так же, как вчера, веяло весной, только почему-то не хватало воздуха, и Алексей распахнул шинель, расстегнул все пуговицы на гимнастерке.

На подстриженных деревцах горели свечи сосулек, еще не оттаявших на солнце, и подвесной кабель связывал эти светильники мохнатым от инея жгутом, словно питая их удивительно праздничным огнем. Алексей бежал, не выпуская из виду ограду собора, который поднимался высоко над улицей. Со всех сторон обступал его блеск леденцов, развешанных студеными утренниками ранней весны. И еще сама собой наплывала лощина, на которой вчера они с Юлей оставили длинный след лыжни. И виделся заяц и его круглый тоскливый глаз…

Собор надвигался седой скалой, устремленной в высокое небо. Добежав до перекрестка, Алексей услышал гул тяжелых военных машин и в тот же миг увидел внизу, под склоном горы, длинный ствол самоходного орудия. «Фердинанд» двигался медленно, как слон, прощупывал хоботом пространство перед собой, боясь засады.

Со всех сторон собор был окружен частоколом железных пик. Как все предметы вокруг, они были покрыты льдом, и через них невозможно было пробраться внутрь двора. Взяв в обе руки карабин, Алексей изо всех сил стал бить по прутьям кованым прикладом, пытаясь раздвинуть их хоть немного, чтоб протиснуться сквозь образовавшийся проход. Но чугунные прутья не поддавались. Тогда он решил обогнуть двор и выйти к воротам. Он уже видел машину рации, подошедшую вплотную к воротам, и электромеханика, орудующего кувалдой, и Юлю, прижавшуюся к парапету ограды с тяжелой катушкой на боку, — и хотел крикнуть, что он идет к ней, что он уже здесь, но почему-то перехватило в горле и он не смог выдавить из себя ни слова.

— Крошка! — протянула к нему руки Юля. — Ты здесь! А нас закрыли… Мы не заметили как, были на рации!..

И, отдышавшись, он крикнул:

— Стой!

Электромеханик опустил кувалду, которой он безуспешно хотел сбить огромный тяжелый замок, замкнувший ворота по ту сторону ограды. Кувалда каждый раз отлетала, замок звенел, но его толстые дужки цепко держались в петлях.

— Отойдите все! — скомандовал Алексей и приставил дуло карабина к скважине висячего замка.

Нижнюю часть замка снесло напрочь, но дужка все еще держалась в петлях. Электромеханик, догадавшись, подбежал к ограде и подал кувалду Алексею. Алексей одним ударом сбил петли и дужку и широко распахнул ворота.

— По машинам! — выкрикнул он привычную команду. — Юля — в кабину.

Сам он решил вскочить на подножку, поскольку с нее он может ориентировать водителя, чтоб ненароком не наскочить на немцев и выйти из города в направлении колонны штаба полка.

— Давай, давай! — поторапливал он электромеханика, севшего за руль.

Машина пошла, и в эту минуту Алексей почувствовал резкий удар в спину. Он оглянулся, решив, что свалилась на него чугунная створка ворот, и вдруг увидел синий язычок пламени у стены собора: «Автоматчик!»

Алексей схватился за карабин, но он почему-то выскользнул у него из рук, и седая скала стала крениться, всей своей массой обрушиваясь на него. Стало совсем темно. Он взмахнул рукой, чтоб ухватиться за что-нибудь и не упасть… Издалека, как из темной глубины ущелья, до него донесся очень знакомый голос, который звал, хотел спасти и угасал, тревожа душу:

— Крошка! Кро-ошка!..