И так же падал снег

В РИОНСКОЙ ДОЛИНЕ

Черную полосу неба над ущельем усеяли звезды. Вдали они сливались с огоньками аулов, которые манили нас, обещая теплый очаг. Но аулы были далеки, как звезды…

Ломило ногу и хлюпало в сапоге. Я догадался, что открылась рана и снова сочится кровь, но старался не думать об этом и кое-как ковылял к зовущим огонькам. Впереди маячило несколько зыбких фигур: солдаты шли, покачиваясь из стороны в сторону. Они часто останавливались, вероятно, все еще надеясь на машину, которая должна подойти и подобрать раненых. Останавливался и я, до рези в глазах всматривался в непроглядную темноту ночи, но, услышав неуверенные и тяжелые шаги солдат, снова тянулся за ними. На выступах скал тускло поблескивала изморозь, и ноги скользили по мерзлому щебню. Чтобы согреться, я напрягал все мышцы, но это теперь не помогало: холод проникал за воротник, леденил спину, и последним усилием воли я мог лишь заставить себя не стучать зубами…

А начало пути было радостным. Мы отметили Новый год и двинулись форсированным маршем к морю. Батальон спустился с перевалов и на рассвете вышел на ровную дорогу в полном боевом порядке. Нужно было пройти километров восемьдесят, но это нас не пугало, и впервые за многие месяцы мы шли строем, и даже взяли четкий шаг. Несколько раз взлетала над рядами бравая солдатская песня. Но к вечеру люди утомились, строй сломался: горная дорога не годилась для строевых маршей. В наступившей тишине были слышны тяжелые шаги да поскрипывание щебня. Не унималась только одна Звезда — наш санинструктор. С сумкой на боку шла она по обочине дороги и весело окликала тех, которые ухитрялись засыпать на ходу.

— Еще один пошел зигзагом! — объявляла она и бежала по самому краю ущелья. — Лунатик, очнись! — теребила за рукав до смерти уставшего человека и вводила его в строй. — Чего доброго, в пропасть свалишься.

— А вон еще один кавалер, — смеялись солдаты. — Их всех не переловишь.

— Ничего, она прыткая.

— Ишь, егоза. Откуда только дух у нее берется!

— До чертиков молода! Не укатали Сивку крутые горки.

Я уже стал, как говорят, «приставать», и Звезда мне действовала на нервы.

«Вот погоди, — думал я, — после этакой пляски как бы тебя не пришлось на руках нести».

Но она не сдавалась: казалось, у нее был неисчерпаемый запас сил и бодрости. Как всегда, к концу тяжелого похода иссякает всякое желание перебрасываться словами, шутка же кажется совсем неуместной.

— Отстань ты, ради бога! — говорили ей. — Угомонись!

— Смотри, рассыплешься, Аника-воин, — подтрунивала девушка над поваром. — А еще грозился меня манной кашей накормить!..

Строй растянулся на несколько километров. Голова колонны была где-то далеко впереди, и Звезда все подгоняла отстающих.

— Ну, теперь одни демобилизованные у меня остались, — вздохнула она и раскрыла свою сумку с красным крестом. — Подходи, кому невмоготу!

Но солдаты не подходили. Прихрамывая, они угрюмо двигались вперед.

— Вот что, — сказал я, подойдя к санинструктору, — закрой-ка ты свой противогаз и догоняй колонну. Ты ведь к нам не приставлена.

— Слушаюсь! — ответила она улыбаясь и побежала вперед, напевая веселую песенку. Я зло поглядел ей вслед.

А признаться, она мне нравилась. Жил в ней этакий бесенок. И хотелось мне получше его разглядеть. Но Звезда была какой-то неуловимой: подразнит, блеснет плутоватыми глазами — и нет ее. Она напоминала мне озорного подростка, которого так и хочется потрепать за вихры.

В одном из тяжелых боев она вынесла из огня раненого комбата, вынесла на руках, чему мы потом немало дивились: весил он килограммов восемьдесят. И в дни кровопролитных боев она представала перед нами в ином свете. Думалось, что девушка повзрослела, побывав между жизнью и смертью. Но утихал огонь, мы смывали пороховой дым с осунувшихся, почерневших лиц и, к удивлению, видели, что с ней не произошло никаких перемен.

Она относилась ко всем одинаково, и никто не мог угадать ее симпатий. Командиры и обстрелянные, видавшие виды солдаты уважали ее за это и ревностно оберегали от ухажеров…

Я ковылял по горной дороге, презирая себя за слабость. Брало отчаяние, и шагать становилось невмоготу. Я присел на камень с глубокой верой, что не оставят меня в горах, что обязательно будет машина. Втянув голову в плечи, отстегнув верхние крючки шинели, я попробовал согреться своим дыханием. От усталости покачивало, позванивало в ушах, и отдаленный шум горной реки сливался с каким-то назойливым гулом в голове. Минутами казалось, что я проваливаюсь сквозь землю, и силился выбраться из кромешной пучины.

— Нет, надо идти!..

Я с трудом открыл глаза: кто-то тряс меня за плечо. Звезда!

— Как же это ты, а? Вот уж не ожидала!

— Я ничего, я только немножко отдохну…

— А ну-ка вставай! Сейчас же! А то возьму вот и понесу. Пусть тебе стыдно будет!

— Ты что, с ума сошла? Я сам…

Но встать я не смог.

— Покажи ногу.

— Чего ты увидишь? — с досадой проговорил я.

— Не увижу, так почувствую… Да, здорово разнесло: сапог не снимешь. Давай-ка обними меня покрепче — и пошли. Тут совсем немного осталось, а ты раскис…

Ее узкие девичьи плечи неожиданно стали крепкой опорой для дюжего парня. Вот так когда-то хотел я ее обнять, поймать врасплох вселившегося в нее бесенка… А теперь я ощущал крепкую руку друга, бойца, и мое самолюбие угасало с каждым шагом.

— Едва ли мы с тобой дойдем до аула. Сколько ни шли, а проклятые огни ближе не стали, — заметил я.

— Так ведь не к ним мы идем, глупый! Эти — на той стороне реки. Сейчас же за поворотом будет аул. Там уже разместился штаб… Ну, чего ты застрял?

Мы с трудом подвигались вперед. Больная нога не повиновалась мне. Она налилась свинцовой тяжестью, и я едва волочил ее по скользкой гальке.

— Сказку, что ли, тебе рассказать?

— Не надо, молчи. Ты уже рассказала свою сказку — сочинила про какой-то поворот. Черта с два он существует на свете!

На востоке посветлело. Одна за другой угасали звезды, и узкая полоска неба над нами подернулась легкой пеленой предутреннего тумана. Мороз крепчал и пощипывал щеки. В гулкую тишину врывался шум стремительно бегущей реки: она вырывалась из узкого ущелья на простор. Наверное, бежать ей осталось не так уж много.

— Что ты все смотришь в землю! Гляди, какое бирюзовое небо, словно море.

Я поднял голову. Тонкая алая полоска пробилась над вершинами гор. Через минуту она удлинилась, расплылась — и над седыми хребтами заиграла зорька.

— А вот и сказка моя! — воскликнула Звезда.

За поворотом мы увидели аул. Словно ласточкины гнезда, лепились по склону горы сакли, тихие, прямые струйки дыма тянулись к небу. Мы присели на камень отдохнуть. Стало совсем светло. Казалось, вот-вот должны были запеть птицы в кустах вечнозеленых растений. Но северный склон горы синел льдами, напоминая о зиме, и стояла нетронутая тишина.

Звезда сидела, подперев подбородок рукой, и молчала. Я взглянул в ее глаза и впервые увидел в них такую нечеловеческую усталость, что невольно отшатнулся.

— Что с тобой?

Она тяжело подняла голову, посмотрела на меня отсутствующим взглядом, усилием воли заставила себя улыбнуться, и долго-долго пробивался сквозь дымчатую глубину ее глаз такой родной и знакомый озорной огонек.

— Вставай! — сказала она. — Гляди, как разлилась заря…