Иду на вы…

29

Святослав так и не вошел с войском в Семендер, в котором происходило что-то противное человеческому духу. Там, кажется, вершилось страшное, ничему не подчиненное, и малому рассудку, смертоубийство. Противное естественному ходу событий, оно сделалось отталкивающе неприятно и болезненно отражалось даже на тех людях, кто не принимал в нем участия, а наблюдал за ним со стороны, не в силах помешать вершению зла, имеющего неземные корни. Он смотрел, как пламя пожирало деревянный город, подобно огромному огненному змею, и смущение, не обычное, от какого-либо удивления рожденное, угрюмоватое легло на сердце. И нельзя было управиться с ним. Если бы он мог помочь тем людям, которые оставались в городе и были теперь убиваемы из них же самих исходящим злом, то, может, оно и уступило бы место чему-либо другому. Но он не имел такой возможности, прежде всего, потому, что мосты через ров не были перекинуты, они так и висели в воздухе, пока их не облило пламя, принесенное шальным ветром. К тому ж и ворота были открыты, когда пламя уже охватило все городские строения.

Святослав простоял с войском у Семендера день, а когда пожар стал утихать и менее слышны сделались крики и стоны тех, кто убивал и был убиваем, он велел загребным подогнать лодьи к берегу, а когда ратники заняли в них всяк свое место, приказал им отчалить… Сам же со светлыми князьями Мирославом и Удалом пошел в степь, в малый распадок, легший посреди нее, чуть только прикрытый жесткой травой, а местами и бронзовело-голый. Там утаивался табунок коней, приведенный россами. Великому князю подвели скакуна, и он, не мешкая, вскочил в седло и отъехал. Он не хотел бы теперь ни о чем думать, но мысли не отпускали. И смущение, легшее на сердце, тягостное, не проходило, как бы даже укреплялось. А тут еще князья светлые изливали на чистые души легшее и все спрашивали, что произошло с жителями Семендера, отчего они утратили связь с сущим и сделались не люди — звери… Они спрашивали, точно бы он знал ответ, но он не знал его, однако ж не хотел бы говорить про это, и все поспешал, поспешал, погоняя и без того резво бегущего по ровной голой степи коня. Так продолжалось до тех пор, пока они не въехали в густой темнолистый лес, где и вынуждены были сойти с коней. Какое-то время они пеше пробирались узкими лесными тропами. Когда же, вконец истомленные, выбрались на поляну, нечаянно открывшуюся взору, то и опустились на влажную, пахнущую тяжелой прелью, землю и долго сидели, прислушиваясь к себе, как если бы там могло открыться нечто способное облегчить сердечное томление. Впрочем, так скоро и случилось, а случилось это, когда Радогость взял в руки гусли и запел… Он пел об отчине, которая дожидается всех их, возвращающихся из чужих земель, о благодатном небе над родным селищем, о Руси. И были слова его вроде бы обыкновенные, сказывали о сердечной сути его, однако ж и то удивительно, что эта суть сделалась как бы общей для всех них, понятной каждому ратнику, хотя всяк из них, слушая песнь сказителя, видел что-то свое. Вот и Святослав тоже… Стояла ныне перед глазами Малуша, и смотрела на него, протянув к нему руки, словно бы хотела защитить его от кого-то, затаившего зло на Русь. В ней, в душе у нее, жила не только любовь к нему, ныне ясно и как бы даже зримо ощущаемая им, а еще и страх за него. И он хотел бы сказать ей, что все, или почти все, уже кончено и ей не надо бояться за него. Теперь он не один со своим войском, с ним вся Русь, вырванная из неволи, воспрявшая в духе и снова поверившая в свое высокое назначение. С ним и Боги Руси, они и прежде-то не покидали его и влекли в неведомые ему дали и жаждали того же, чего жаждал и он для отчей земли. Рядом с ним и благо сулящий Бог его матери. И да будет сиять во веки веков имя Его!

Радогость пел о воинах, которые сложили свои головы на поле сражения, оставаясь до конца верными Руси-матушки, и теперь вошли в царствие небесное — в дивные долины, осиянные божественным светом, и ныне смотрят на них с высоты и дивуются на них и радуются вместе с ними. И да будет память о них жить все те леты, пока жива будет матерь — земля отчая!

Благовествующе в стане россов, в каждом из воинов вдруг ощутилась легкая, чуть только и притомляющая сердце грусть, она пришла заместо того смущения, которое придавливало в людях и было заслано с другого края, где никто из них не бывал ни разу, холодом и смертью грозящего сущему. Да, они все сделались свидетелями ярого, сатанинского неразумья людских племен, возомнивших себя вправе судить и казнить каждого, хотя бы и ни в чем не повинного, только потому, что когда-то сей раб Божий оказался на их пути. Но что есть путь человеков, как не случайно, безотносительно к чему бы то ни было, хотя бы и к руке судьбы, управляемой Божьим разумением, избранное действо? И ему ли быть устремленну к Истине? Нет, Истина способна открыть нечто только в тиши и благодати, которые иной раз посещают людские жилища, чтобы отметиться в них святыми знаками. И теперь едва не каждый из россов думал о родном оселье, и воображалось ему, что по приходе в отчие места он, наверное, многое не узнает, родовичи, сказывали младые отроки, прибывшие на прошлой седмице, что на Руси теперь спокойно и домовито и уж не встретишь иудея иль агарянина с кнутом, всяк живет своим разумением в подчинении Ольгиным Уставам. Те Уставы, принятые в росских родах, подсобляют им устанавливать надобный для мирной и свободной жизни порядок. Случалось, иной из россов вдруг обращал внимание на здешнее небо и со вниманием вглядывался в него, и мнилось ему, что и небо тут другое, как бы даже не так высоко и глубинно, как в отчих краях, а не только что земля иль даже река эта, по которой теперь скатываются лодьи с их товарищами. Да, да, тут все другое, однако ж и здесь вдруг отметится нечто способное обжечь сердце и подвинуть к чему-то сокрытому в душе, отчего там сделается как бы помягче и посветлее, а может статься, и попросторней, и тогда узрится в давних летах утерянное, и скажет росс тихо и притайно, скорее, для себя только:

— Дивен мир и открыт сердцу хотя бы и чужеземца, и он нет-нет да и увидит в нем сколок с души своей, и подивуется, разглядывая сколок, и возликует в существе своем, как если бы коснулся руками отчей земли.

Что-то светлое и умное, единящее с ближним и дальним миром коснется его, и сделается он дивно пространен и глубок в помыслах. И он удивится этому преображению и захочет понять, что же произошло с ним, и отчего он как бы другой вовсе, так не похож на себя прежнего, что становится страшно. Но не сумеет понять, наверное, потому и не сумеет, что страх в нем быстро испарится, как если бы состоял из чистого воздуха, даже малого следа не останется от странного душевного состояния, в котором он пребывал мгновение-другое назад. Но то и хорошо, что и через многие леты так и не запятуется вдруг растолкавшее в существе его и часто будет напоминать о себе. Говорили древние: многогранность мира от многогранности души, которая, несмотря на свою малость в небесном пространстве, обладает свойством удивительным и ясным, способным вознести человека столь высоко, что ему невольно делается страшно. Воистину от Божьего соизволения и помыслы наши земные и устремления, а значит, есть в нас и нечто такое, что принадлежит не только нам и управляемо вышними силами, о коих мы мало что знаем, а потому и стараемся не думать о них, и тем самым принижаем благо дарующее небесному миру в существе своем. Святослав более, чем кто-либо из его окружения, исключая, пожалуй, Богомила, ощущал свою соединенность с небесным миром, он прозревал и в нем, хотя это прозрение не выводило его на предметную обозначаемость видений, они были вне времени и вне земного пространства, и потому никак не отмечались в нем, малые, искряно-белые лучи на темном фоне, они то возгорались ярко, привнося в его сердце страсть и ни с чем не сходное вдохновение, которое подталкивало к действию, как это случилось с ним в начале похода на Итиль. Коль скоро не случилось бы этого, то он мог бы отложить выступление войска, как отписывала ему управительница росских земель, советуя не поспешать с походом на заклятого врага Руси, но ждать подходящего момента для выступления, когда все в небесном и земном мире сойдется. А он не стал ждать, поверил тем знакам, что явились ему и сказали о необходимости выступления именно теперь, и не днем позже. Святослав каким-то особенным чувством, про которое знал лишь Богомил, понимал про себя не только как про человека, рожденного на земле и окормляемого ее духом, а как про существо, близкое по сути своей истинной небесным пространствам, соединенное с ними некими узами, про которые он смутно догадывался.

Святослав проследил за тем, как мимо него сплавились последние лодьи с воинами, а потом сел на коня и стронул его с места. Атанас ни на шаг не отставал от своего господина, иной раз нависая над ним подобно темному непроницаемому облаку, если вдруг ему казалось, что Великому князю что-то угрожает, и Святослав, хотя и выказывал легкую досаду, не мешал витязю вершить свое дело так, как тот умел и как хотел бы исполнять его.

В войске поспешали, и потому нередко прихватывали даже у ночи, хотя чаще ехали чернотропьем; должно быть, потому и поспешали, что с каждым днем сокращалось расстояние до отчины. И все бы ничего, если бы скоро не оборвалось и чернотропье, и ратники вынуждены были пересесть с коней в лодьи. Долго решали, что делать с горными скакунами, полюбившимися россам, они ни в какую не хотели расставаться с ними, однако ж и придумать что-то другое не могли и оставили лошадей в ближнем, средь бурунов сокрытом хазарском осельи. Все ж это не могло повлиять на настроение россов; дивное, как бы ниспосланное с неба, чувство единения с сущим не оставляло их, и они смотрели на мир легко и радостно, принимая и самое малое в нем, едва приметное взгляду воина. Так продолжалось до тех пор, пока они не оказались в тех местах, где еще недавно был город, жители которого властвовали над многими племенами, обитавшими и далеко от него. Но теперь город исчез, опустился на дно моря, и, коль скоро повнимательней смотреть на воду, то и можно было увидеть городские строения, еще не разрушенные волной. Смятенно сделалось на сердце у россов, и сказал Святослав грустно:

— Плата за грехи велика есть!

Не стало и Большого Острова, где россы дали сражение иудейскому царю, как не стало и малого хазарского оселья, где жил старый друг Радогостя. И молодой хазарин, бывший при нем, впал в отчаяние, не зная, куда пойти. И тогда сказал каган Руси:

— Беру тебя в свою дружину. И да будет имя твое Ратмир!

И обнял молодого хазарина и подвел его к Мирославу и сказал весело:

— Встречай нового отрока, воевода, и выдай ему меч росский, и щит красный, и кольчужку серебряную!

Приняла Великая река Святославовы лодьи, и встречной высокой волной окатила, как если бы испытала силу россов: не ослабла ль в походе, не притупилась ли? И вынуждена была признать: нет, не притупилась, не ослабла, и благости в себе не утратила и любви и уважения к сущему тоже… И то ладно. Иль можно сохранить в себе душу своего племени, если вдруг оборвется связь с сущим? Теперь уже и самый легкоумный в войске знал, нет, нельзя. Не то ли случилось с хазарами, почему они утратили в себе и уж не обретут?.. Отринувший свычаи дедичей иль восстанет снова? Не теплом тела, но теплом души жив человек.

Никто не мерил, сколько поприщ прошли по Великой реке, а только когда оказались на самом крутом изгибе ее, где она сближается с Танаисом, то и причалили к берегу, на котором встретили их буртасы, кочевья которых раскиданы по илистым распадкам. Буртасы помогли россам, и вот уж их лодьи заскользили по водам Танаиса, а чуть погодя приткнулись к песчаному мысу, откуда открывался вид на Саркел, крепость, огороженную высокими каменными стенами. Ставлена крепость была иудеями еще во времена благоверных киевских князей Аскольда и Дира. Против них и ставлена, чтобы держать в постоянном напряжении грады и селища Руси. Так, может статься, и захирела бы Русь-матушка, отрезанная от Ромейского царства и других державных земель, когда бы не обладали те князья высоким, сквозь леты прозревающим разумом. Они не позволили чужеземцу стронуть в душе у росса, ослабить дух его. Сами не однажды подступали с дружинами к той крепости, и, коль была бы на то воля Богов, то и взяли бы ее штурмом. Но, видать, тогда не приспело еще время. Отпущенное свыше не определяемо земными помыслами, но провидением Божьим. И, если уж отпущено было пройти Руси чрез боль и унижение, то и свершилось по сему, зато и укрепило ее и возвеличило меж другими царствами.

Россы, укрыв лодьи в широкой пойме, густо заросшей тальниковыми зарослями, поднялись на песчаные террасы, тут и встречены были конными ватагами бродников. Слух в степи быстрее ветра, потому и понаехали из самых дальних поселий, прослышав о продвижении войска Святослава, сыны вольного Поля, принявшие учение Христа из рук святого Кирилла, они не только были славными воинами, а и верными своему слову, и Святослав с уважением относился к ним, и со вниманием выслушал их, и не отказал им в их желании пойти с россами на Саркел.

— Да будет так! — сказал Великий князь Руси и разбил войско на три крыла и повелел им взять крепость в клещи. Там теперь, по словам бродников, сидели пайнилы, из тех, кто в свое время принял иудейскую веру, сами же иудеи, а вместе с ними и агаряне уже давно покинули Саркел.

Войско миновало широкую луговину, покрытую высокими сочными травами, после чего углубилось в густо заросший осинником и ольхой темно-коричневый лес, изредка обходило глазастые пятна таежных озер, близ которых были раскиданы поселья бродников. Ближе к вечеру войско подошло к крепости. Святослав со светлыми князьями и воеводами, не мешкая, объехал Саркел, мало обращая внимания на тех, кто стоял теперь на стенах и кто с обычным, ничем не прикрытым интересом, а кто и с ненавистью в прищуренных глазах наблюдал за победителем иудейского царя, и остался доволен расположением войска, сказал с удовлетворением в голосе:

— Теперь уж отсюда никого не выпустим. Город закрыт!

Седмицу простояли россы под Саркелом. Святослав отказался от приступа, не желая терять людей. К тому же он знал, сколь нетерпеливы пайнилы, тем более что они держали в крепости коней, которых надо было чем-то кормить. А как сказывали бродники, кормить-то их в крепости было нечем. А что может быть страшнее для степных людей, как не бескормица, способная в считанные дни оставить их безлошадными? И случилось так, как и предполагал Святослав. В начале второй седмицы распахнулись ворота крепости и оттуда выехало с десяток пайнилов во главе с канг-ёром, храбрейшим из храбрейших, они вели себя спокойно, зная про благородство князя россов. И прокричал храбрейший звонко и горделиво, что готов драться с тем, кто равен ему по силе духа. Авось да найдется таковой? Святослав усмехнулся и уж готов был отъехать, не обращая внимания на вызов канг-ёра, но россы вдруг тоже возгорелись, а пуще всех воспылал гневом Атанас, умоляюще говорил Святославу:

— Дозволь, княже, поучить маловера?..

Святослав долго не соглашался, но Атанас был упрям и, в конце концов, противно своему естеству, однако в полном согласии с настроением притомившегося от безделья войска, он дал согласие, и Атанас натянул на плечи кафтан с нашитыми на него железными бляхами и ступил ногой в круглое сарматское стремя. Рослый конь под ним слегка прогнулся, но тут же и совладал с тяжестью ноши и загарцевал на месте. А скоро и поскакал встречь канг-ёру. Схватка не была долгой; обломались копья о панцирную сетку, и воины взялись за мечи. Ловчее оказался могучий росс и рассек своего противника едва ли не до седла, и — победно вскинул вверх руки.

В тот момент, когда началась схватка двух храбрецов, из крепостных ворот на резвых еще конях выехали тысячи пайнильских воинов и поскакали встречь россам. Святослав предполагал, что все так и произойдет, и заранее построил росский ряд, как это всегда делал, и теперь встретил пайнилов копьями наперевес и сбил их с пылу, смял и следом за ними, враз растерявшими воинскую удаль, ворвался в крепость. И, в сущности почти не встречая сопротивления: пайнилы не привыкли драться в тесноте узких улиц, к тому же они только что потеряли вождя, и увидели в этом недобрый для себя знак, и теперь не помышляли об успешном завершении сражения, — россы овладели крепостью. Потом был суд над оставшимися в живых пайнилами. Святослав не захотел испортить праздник суровым наказаньем хотя и повинных пред Русью, и отпустил их с миром, наказав приходить в росские города с добрыми намереньями, не с мечом. В тот же день крепости вернули прежнее ее имя, и стала она прозываться, как во времена дедичей, Белою Вежей.

И была велика радость, что свершилось столь долго вынашиваемое в сердце росского человека, и сделался он свободен, как во времена отчичей, и земля родимая, которая начинается отсюда, от Белой Вежи, теперь не истаптываема вражьими воинами, и она как бы вновь обрела себя и воссияла в лучах полуденного солнца, вдруг растолкавшего серый сумрак и возгоревшего ярко и домовито, как бы радуясь за своих детей.

Святослав вместе со светлыми князьями и старейшинами, сам того не чая, оказался в центре людского круга, и всяк смотрел на него с надеждой, словно бы ждал от него чего-то… И воскликнул нетерпеливый Удал:

— Княже! Прежде, чем мы подымем заздравные чаши во имя великой победы нашей, мы хотели бы услышать от тебя слово вещее, достойное Руси — матери и сынов ее.

Про то же говорил и князь дреговичей Мирослав, и другие мужи росские, и была просьба их поддержана воинским кругом, и Святослав не мог отказать им и сказал про то, что у него на сердце, а там было спокойно и уже ни к чему не влекуще в пространстве, как если бы он достиг всего, чего в силах был достигнуть человек, он сказал:

— Много дней и ночей, теряя в сражениях братьев по духу, родичей, провели мы в этом походе, но никто не дрогнул, мы были едины в своих помыслах и свершениях, и это помогло нам выстоять и, в конце концов, одолеть сильного противника, мнившего про себя, что он равен Богам. И за то слава россам, живым и мертвым! Слава тем, кто уже не посетит наш пир, но останется в сердцах наших и в сердцах тех, кто придет после нас на отчие земли и возрадуется, оглядев их все разом, осиянные Божьей благодатью! Слава всем вам, узрившим лик Победы! Слава Руси — матери! И да будет путь ее в грядущее чист и светел. Я верую в народ росский! Верую истово и горячо! И да будет стоять он неколебимо про меж других народов, памятуя про деяния прадедов!