Игра не для слабых: Дорога на юг

Глава 22 «Воющие степи»

В бескрайней мрачной вышине завывал ветер, гоня на восток тяжелые свинцовые тучи. Начинал накрапывать мелкий дождик. Его капли падали на раскалённые угли костра, и тут же с шипением устремлялись обратно в холодную высь. Айлин поплотнее прижалась ко мне. Я накинул ей на плечи край подбитого овечьей шерстью походного плаща и вновь прислушался к рассказу.

— И тогда к нам пришли они. Сказали или отдадите нам всё зерно, что есть в погребах, или мы снасильничаем ваших женщин, — рассказывал боец по имени Игнац. Высокий, сероволосый угрюмый хмырь со шрамом через всё лицо, который оставили ему на память налётчики, разорившие его деревню, — Ну мы и решили, что мол не дело это — со всякими подонками разговоры разводить. Послали в бездну их главного, собрали ополчение из мужиков. Да вот только эти хуилы похитрее нас оказались. Несколько ублюдков запалило хаты с краю деревни. Мужики естественно бросились тушить пожар, пока, значится всё село в угли не обратилось. Да вот только уловка это была. Пока мы вёдра с водой значица таскали, они с другой стороны напали и резню учинили. Всех мужиков, кого встречали — резали. Баб, кто за вилы и косы похватался — тоже. Остальных били так, чтоб сопротивляться не могли. Мы бросили вёдра, попытались дать отпор, да видать воинская подготовка у них была. Мы даже выстроиться как следует не успели. Последнее, что помню, это как один из этих хмырей подскочил ко мне. Я замахнулся значица, колуном, — Игнац поморщился и рубанул ладонью воздух, — Но он оказался проворнее. Полоснул меня по роже вот чем-то вроде этого, — он кивком головы указал на фальшион, лежавший у него на коленях, — Ну и всё. А как очнулся, тогда уже от деревни одни головни дымящиеся остались. И трупы. Они их побросали на поживу воронам. Мало того, что повырезали всех, кого могли, сукины дети, так ещё и захоронить нормально не потрудились, — он снова поморщился и смачно харкнул в грязь, — Уроды. Инку мою тоже тогда зарезали. Она сопротивляться удумала, но что может баба с вилами сделать против толпы разбойников. Всадили в неё два или три болта, да и дело с концом. Ну хоть не сильно мучилась перед смертью, и на том богам спасибо. Мику, сынишку моего тоже. Его об стену головой, дак та и треснула словно яичко.

Мда уж. В интересный мир нас занесло. В мир, где смерть без мучений уже считается большой удачей. Впрочем, для местных, похоже, это уже вариация нормы. Интересно, тут всегда было так? Или последняя война вывела и север, и юг королевства из равновесия?

— Дополз я значица до выселок, назло всем этим сучьим выродкам. Меня там местные кое-как выходили да на ноги поставили. Вот только обратно в деревню со мной идти отказались. Сказали мол, упыри там да собаки дикие уже похозяйничали. Пришлось взять лопату и самому на пепелище плестись, — голос солдата дрогнул. Он снял фляжку с пояса и сделал большой глоток. Похоже, эта рана всё ещё не затянулась, — Собаки и правда там поработали. Обглодали наших почти до самых костей и растащили по всей округе. Ну так я, прежде, чем уйти оттуда, нашёл погребок уцелевший и своих в нём запер. Так что до них ни собаки, ни твари не добрались, — он снова сделал крупный глоток из своей фляги. Лицо бойца покраснело, а в уголках глаз что-то подозрительно заблестело, — Ну и похоронил я их по-человечески. Считайте всю жизнь свою похоронил. А потом пошёл куда глаза глядят. В тех краях меня всё равно ничего не держало. Перебивался то одной работой, то другой. То там дельце подвернётся, то сям.

Под «дельцем» он понимал кражу. После того как война оставила его без дома и дела, Игнац сначала превратился в нищего попрошайку. Затем, поняв, что в разорённой стране таким манером не прокормиться, наловчился срезать кошельки и тягать мелкие ценности из карманов. В трёх провинциях имел проблемы с законом, а к нам в столице прибился потому, что отряд предлагал не только стабильное жалование, но ещё и защиту. Грамота Альрейна, а после и протекция королевского посла неплохо нас оберегали от лишних вопросов представителей власти. Впрочем, у меня не было к нему претензий. За всё время нашего совместного путешествия он ничего не украл у своих, да и строй во время битвы держал не хуже прочих. Ему и самому хотелось сменить род деятельности на что-то… менее отвратительное. Непонятным оставалось одно: почему убивать людей за деньги лучше, чем срезать у них кошельки.

— Ну а потом я наткнулся на вас. Такова моя история, — закончил рассказ боец.

Над костром вновь повисла тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра, который, словно голодный волк метался по бескрайней степи. Крупные, но пока ещё редкие капли дождя падали на угли, шипели и небольшими облачками пара устремлялись обратно вверх. Айлин плотнее прижалась ко мне. Я положил руку ей на талию, легонько приобняв.

Костров было много. Историй тоже. И большинство из них были похожи одна на другую как две капли воды. Война, несмотря на то что была лишь на севере, прокатилась по всему королевству. Где-то в виде реквизиций, где-то в виде рекрутчины, а где-то в виде разгула разбойничьих шаек. У большинства из ребят она отняла всё. Лишила дома, семьи, привычной работы. Впрочем, пусть изредка, но встречались среди них и авантюристы, решившие посмотреть мир и подзаработать деньжат. Таких мы тоже брали, при том условии, что они будут подчиняться принятому у нас своду правил. Хотя Бернард был не в восторге. По его словам, это были крайне ненадёжные союзники, которых сдует ветром, как только они поймут, в какую задницу попали. Но пока что у нас дезертировал лишь один человек, да и тот был засланным казачком от храмовников.

Кто-то из бойцов вручил Игнацу большую деревянную кружку. Тот наполнил её из своей фляги, слегка пригубил и передал соседу. Тот повторил и передал её сидевшему рядом. Эта самая посудина должна была сделать полный круг, побывав в руках у каждого, а затем вернуться к тому, кто её наполнил. Ещё один из наших маленьких ритуалов. Делая небольшой глоток из наполненной им кружки, мы показывали новобранцу, что полностью доверяем ему. И разделяем нелёгкую ношу его судьбы. Этакое своеобразное «принятие в семью», если так можно сказать.

Перед выходом из порта Дрейк у нас с Бернардом состоялся весьма долгий разговор на эту тему. В котором старый сержант пояснил, что отряд довольно долго путешествует вместе да и сильно разросся за последнее время. Пора бы уже определиться с тем, кто мы есть. Пути развития было два. И у каждого имелись свои плюсы и минусы.

С одной стороны, мы могли стать самыми обыкновенными циничными головорезами, как большинство наёмничьих шаек. Где каждому глубоко и искренне плевать на то, какую работу он выполняет, как дела у его боевых товарищей и что их ждёт завтра. Главное, чтобы хорошо платили и работа была не слишком уж рискованная.

Плюсы у такой схемы были очевидны. Такой шайке можно было отдать приказ почти любой степени мерзотности, и они с радостью его выполнят, если посулить им денежную премию. К потерям такой отряд тоже будет почти безразличен. Наёмникам будет наплевать на тот факт, что их командир меняет бойцов, как перчатки. Главное, чтоб платил щедро и вовремя. Бунт, в случае если ты обойдёшься с кем-то из них не по справедливости тоже был почти исключён. Так что в каком-то смысле такой тип командования давал серьёзную степень свободы. Конечно, до тех пор, пока у тебя были деньги, и пока некоторым из наёмников не пришла в голову мысль, что проще забрать всю казну силой, чем получать её по частям в виде жалования.

Минусы, впрочем, тоже были. И весьма серьёзные. Как только кончатся деньги или запахнет серьёзной опасностью — все солдаты моментально разбегутся. Такие не пойдут вытаскивать тебя из застенков храмовников, опасного подземелья или какой-нибудь другой не менее «приятной» задницы. А, кроме того… Их очень легко перекупить. Достаточно лишь предложить большую цену.

Вторым вариантом было создать нечто вроде боевого братства. Этакой своеобразной семьи, где все друг за друга горой и проблемы одного члена отряда очень быстро становятся проблемой всех. Плюсы были очевидны. Узы такого отряда не завязывались на тугом кошеле, висящем на поясе у их командира. Да и своего в беде они не бросят, случись что. Так что я смело мог рассчитывать на их помощь в серьёзной ситуации. Да и с поля боя такие не драпанут, оголив фланги товарищей. Скорее уж начнут драться вдвое яростнее, пытаясь отбить раненых или отомстить за убитых.

Но и минусы были существенные. В плане командования у меня оставалось совсем немного свободы. Приходилось почти во всех вопросах опираться на мнение коллектива. И если коллектив вдруг решит, что с кем-то ты обошёлся не по совести, он может очень крепко с тебя спросить. Потери такой отряд тоже будет воспринимать тяжело. Любая смерть будет восприниматься, как гибель члена семьи. И с нашей «текучкой» кадров это может стать серьёзной проблемой. Единоличные решения по поводу дальнейшей судьбы кампании уже не попринимаешь. Придётся учитывать мнения всех. Или хотя бы делать вид, что учитываешь. Кроме того, нужно поддерживать командный дух, соблюдая целую кучу таких вот маленьких и не очень традиций, что тоже отнимало порядочно сил и времени. И самое сложное — приходилось играть роль этакого отца-командира. Что мне давалось невероятно сложно. Сказывались небольшой опыт и возраст доставшегося тела. Попади я в старого, убелённого сединами дядьку — было бы значительно проще.

Выбрал я именно второй вариант, несмотря на все те сложности, которые он сулил. В конце концов отряд уже некоторое время двигался именно по этому пути, да и по духу он был мне намного ближе, пускай и сложнее. Бернард остался вполне доволен таким решением. Сержант и сам представлял наше будущее именно таким. К тому же, ему командовать замотивированными бойцами было намного проще, чем шайкой головорезов, которая собралась тут исключительно ради золота. Потому мы и начали продвигать все эти, на первый взгляд неказистые и незначительные, но здорово сплочавшие людей ритуалы.

Кружка дошла до меня. Я пригубил терпкое, кисловатое вино и передал сосуд Айлин. Девушка тоже сделала небольшой глоток. Передала сосуд дальше. Посмотрела на меня. Молча кивнула. Ловко выбралась из-под плаща и направилась к одному из фургонов. Тому, где лежала её персональная лютня.

Мы всё-таки выкроили время в столице и выбрались за ней в местный квартал ремесленников. Пришлось, правда, поискать того, кто захочет её продать. Товар был штучным и не шибко ходовым. Такое делали обычно под заказ, но тут пришлось бы ждать несколько недель. По счастью нам удалось нарваться на плотника, который раньше тоже любил побренчать. Он то и продал нам свой старый инструмент, заломив за него преизрядную цену.

Но приобретение того стоило. Во-первых талант Айлин не пропадал зазря. А во-вторых мы получили ещё один небольшой ритуал, который здорово поднимал боевой дух отряда. Что может быть лучше песен у костра под гитару после долгого и трудного перехода? И пусть вместо гитары у нас была лютня, а вместо хриплого баса умудрённого опытом и слегка выпившего мужика — мелодичный голос девушки, посиделки получались ничуть не хуже, чем в настоящей жизни. И лишь одно обстоятельство немного портило благолепную картину все последние дни. Тоскливый и протяжный вой ветра, вплетавший свои аккорды в слова её песен. Ну да не просто же так эти степи называли «воющими».

Ночь прошла беспокойно. Стоило мне закрыть глаза и провалиться в тягучую, тяжёлую дрёму, как вновь нахлынули видения. Но на сей раз это не были отрывки беспорядочных образов, из которых состоит обычный ночной кошмар. Теперь явился лишь один. Настолько чёткий и ясный, будто бы я видел его своими глазами. Стоял прямо перед ним и… Смотрел. Наблюдал. Изучал.

Это был разлом. Нет, не какая-то трещина в земле или скале. Разлом струился по самой ткани реальности, открывая путь… Свету. Нестерпимому, яркому и обжигающему. Но в то же время манящему, желанному. Обещающему силу и… единение. Единение с некоей высшей сущностью. Растворение в ней, сулившее покой и умиротворение, которых мне так не хватало в этом суматошном жестоком мире.

Зов. Именно так это ощущалось. И я был почти не в силах ему сопротивляться. Хотел шагнуть вперёд, в эту пропасть. И лишь тоненькая, пульсирующая ниточка мысли, отчаянно пульсировавшей на задворках сознания, удерживала меня от этого рокового шага. «Ты обретёшь покой, но потеряешь самого себя» — изо всех сил вопила она, пытаясь перекричать голос зовущего света. Этого хватало, чтобы не дать мне сорваться в бездну. Не было недостаточно, чтобы я мог развернуться и уйти.

Из разлома показалась рука. Нет… Не рука. Человеческую руку она лишь отдалённо напоминало. На деле же это была длинная и тощая когтистая лапа, сотканная из материи света. Вцепилась в чёрную, рыхлую землю. Заскребла по ней. За первой показалась вторая. Больше напоминавшая лапу медведя или тигра. Взрыхлила влажный мох, усеянный крохотными ниточками травы. Вцепилась в крепкие корни дерева. И зелёный гигант… беззвучно взвыл от боли и ужаса. То, что коснулось его… было чуждо его природе. Было чуждо всему, что ходит, ползает, летает или шелестит листьями под этим небом. Но… Не чуждо природе моей.

Сквозь разлом из другого мира лезло нечто. И я… Ощущал родство с этой тварью. Словно был небольшой её частичкой, когда-то оторванной и теперь отчаянно стремившейся вернуться обратно. Прирасти к большому могучему телу. Стать частью всесильного существа, которое никто не сможет одолеть. И которому не придётся оглядываться каждый миг своей жизни, ожидая в спину стрелу, меч или клинок гаротты. Которое может стать по-настоящему бессмертным…

«И в то же время умереть навсегда» — вновь возопила та моя часть, что некогда принадлежала человеку. Я попробовал закрыть глаза. Не помогло. Окружавший мир исчез лишь на мгновение, а затем картинка жгучим пламенем вспыхнула вновь прямо под веками. Я знал это место. Нутром чувствовал, где оно находится. Далеко отсюда. На севере. Совсем рядом с тем местом, где начался мой путь. Вопрос «как», был лишним. Там находилась большая часть меня. И я просто не мог этого не ощущать.

«Ты не оно! Ты сам по себе! У тебя своя жизнь! Свои цели! Свои планы! Свой разум! Ты не оно! Ты не растворишься! Не сгинешь! Не станешь лишь жалкой частью!» — надрывалась моя человеческая половина. И надрывалась не зря. Чем громче звучал её голос, чем убедительнее были аргументы, тем ощутимее ослабевал… зов. Я… Тот я, что осознавал себя, что чувствовал себя живым — не хотел быть частью. Не хотел быть кусочком огромной и величественной мозаики. Пускай она обещала силу, покой и умиротворение, но взамен требовала… мою свободу. Свободу быть самим собой. А на такой размен я не был готов пойти.

Я повернулся. Всё ещё видел разлом. Затылком ощущал лезущую из него тварь. Пропускал сквозь себя её свет. Но уже не был её частью. Стал маленьким кусочком света, отказавшимся подчиняться. Избравшим свой путь. Обрёл способность сделать шаг прочь. И сделал его. Где-то позади раздался отчаянный рёв. Полный боли, бессильной ярости и… обиды. И именно этот рёв, переросший в мой собственный крик, заставил меня открыть глаза, уперевшись взглядом в деревянный потолок фургона.

Айлин тоже проснулась. От собственного крика. Долго лежала, тяжело дыша и приходя в себя. Затем встретилась со мной взглядом. И мы поняли друг друга без слов. Она видела этот же сон. И тоже нашла в себе силы шагнуть прочь. Нашла причины остаться скорее человеком, нежели демоном.

Девушка прижалась ко мне. Не из-за утреннего холода. Толстое, подбитое шерстью одеяло прекрасно сохраняло тепло. Была у этого жеста совсем иная причина. Я обнял её. Прижал к себе. И так мы и лежали до самого рассвета, не в силах больше сомкнуть глаза. Не в силах, несмотря на то что кошмар отступил, оставив после себя лишь холодную испарину, бешено колотящееся сердце и тяжёлый привкус металла во рту.

Сюзанна и Альберт нашли нас, лишь когда караван вновь тронулся в путь. Маги выглядели неважно. Бледные, осунувшиеся лица. Спутавшиеся волосы. Глубоко запавшие глаза. Нам не было нужды спрашивать, что именно с ними случилось. И так было понятно, что они тоже видели, а может, и слышали то, что этой ночью произошло далеко на севере. На наше счастье, они тоже оказались догадливыми. Потому не стали задавать лишних вопросов. Полог тяжёлой, гнетущей тишины, нарушаемой скрипом телег, ржанием лошадей и резкими окриками Бернарда, доносившимися откуда-то из начала колонны, прорезало лишь одно слово.

— Почему?

На долгие минуты вновь воцарилось молчание. Я посмотрел на Айлин. Девушка же заглянула в мои глаза. Мы оба знали ответ. Чувствовали его. Но никак не могли сформулировать. Кто знает, может, для выражения этой мысли в человеческом языке попросту не хватало слов?

— Потому что в нас всё ещё больше от людей, чем от демонов, — наконец ответил я за нас обоих. Слова давались с заметным трудом и очень сильно искажали смысл того, что я хотел им передать. Но ничего лучше подобрать просто не смог.

— Хорошо, — кивнула Сюзанна, немного помолчала, легонько шлёпнула своего коня поводьями и, поравнявшись с нашим фургоном, добавила, — Я рада, что вы оказались… такими.

— А иначе? — едва заметно дрогнувшим голосом спросила Айлин.

Вновь повисло тяжёлое, едкое молчание. В нём уже звучал ответ. Догадаться было нетрудно. Но всё же Альберт решил нарушить его, решив, что между нами лучше не оставлять недосказанности.

— А иначе нам пришлось бы вас убить, — отрезал колдун и вновь замолчал.

Никто не решился нарушить это молчание. Да и незачем было. Вопросы и ответы перестали иметь какое-либо значение. Мы все знали… Нет, чувствовали одно и то же. Ощущали то, от чего на жопе вставали дыбом волосы, а губы сами собой кривились в злой, иронической усмешке. Безумец и впрямь оказался пророком. А то, что он предрекал — началось. Началось в эту проклятую ночь.

Где-то вдалеке тоскливо и протяжно завыла стая голодных, диких собак. Они были ещё одной причиной, по которой эти степи назывались «воющими».