Империи норманнов: Создатели Европы, завоеватели Азии

12 Под знаменем Византии: в Малую Азию, 1038–1077

Из всех империй Средневековья самой великой, без сомнения, была Византия. Прямой потомок Римской, самая древняя среди всех своих соперниц, это была поистине вечная империя – по крайней мере, так нравилось думать ее жителям. Они по-прежнему именовали свое государство Римской империей, а правители называли себя императорами римлян. Кроме того, восточные императоры продолжали жить в Константинополе (современный Стамбул) – величайшем из городов поздней римской эпохи, который Константин Великий основал в начале IV века. Благодаря этому притязания на древность были неотъемлемой частью материальной и духовной жизни византийцев{184}.

О пышности византийского двора ходили легенды. Он отличался изощренным этикетом и демонстративной роскошью. Прежде всего, на соседей производили впечатление огромные богатства византийских правителей. Государство все еще функционировало по римскому образцу, собирая большие налоги и перераспределяя их между верными слугами и союзниками. С учетом сказанного Византия была весьма желанной добычей. Сам Константинополь пережил последовательные осады войск Сасанидов (626 год), Омейядов (654, 674–678, 717–718 годы), болгар (813 год) и Киевской Руси (860, 907, 941 годы) – при этом порой ему удавалось выстоять с огромным трудом.

Столетие перед появлением Гвискара в Южной Италии стало одним из самых успешных в византийской истории. Империя расширялась, завладев Малой Азией и продвигаясь по территории Ближнего Востока{185}. Это вдохновило ее на попытку вернуть себе Сицилию в 1038 году, когда Железная Рука и его братья впервые заработали себе имя, сражаясь в качестве наемников на стороне византийского полководца Георгия Маниака. Однако ближе к середине столетия в здании имперской власти начали возникать трещины. Отчасти это было результатом противоречий внутри византийского государства, которое отличалось острой внутренней борьбой за власть и влияние. Однако главные проблемы грозили из-за рубежей империи. Появление турок-сельджуков нарушало стабильность на Ближнем Востоке начиная с конца 1030-х годов. К 1060-м годам они уже вторгались в Анатолию, а в 1071 году сам император Роман IV Диоген был разбит и попал в плен в битве при Манцикерте{186}. Империя стояла на пороге стремительного упадка, и единственный вопрос заключался в том, окажется ли он окончательным.

Именно такова была ситуация, когда нормандцы едва не поставили Византию на колени. Хотя впервые они пришли в Южную Италию как враги византийцев, почти с самого начала северяне сражались как за империю, так и против нее. Впечатленные их воинскими умениями, местные византийские военачальники вербовали нормандцев в свои армии. Первый известный пример относится к попытке отвоевать Сицилию в 1038 году. В это время эмират Кальбитов начал распадаться. Опытный военачальник Георгий Маниак располагал значительными силами, в том числе большой группой наемников. В нее входили от 300 до 500 нормандцев под командованием лангобардского военачальника Ардуина, варяги (викинги-наемники) под предводительством Харальда Сурового (будущего короля Норвегии Харальда III) и лангобарды с севера.

В рядах нормандцев находились Вильгельм Железная Рука и Дрого (а, возможно, также и Онфруа) – амбициозные молодые воины с блестящим будущим. Амат из Монте-Кассино и Гоффредо Малатерра, несомненно, преувеличивают их подвиги, стремясь уже здесь узреть признаки будущего величия. Однако из византийских источников мы знаем, что это вторжение, безусловно, прошло успешно, и мы можем быть уверены, что нормандцы со своей задачей справились{187}. Маниак одержал решающие победы при Рометте (1038 год) и Тройне (1040 год). Его армии удалось захватить стратегически важный город Сиракузы, и уже казалось, что он готов завладеть всем островом. Однако кампания Маниака – урок того, как опасно зависеть от наемников. После второго из этих сражений нормандцы выразили недовольство своей долей добычи. Когда Ардуин поднял этот вопрос перед Маниаком, военачальник приказал избить его, унизив публично. (Это не единственное известное проявление мстительного садизма Маниака.) Оскорбленные нормандцы взбунтовались и вернулись на Апеннинский полуостров.

Вряд ли кто-то мог предвидеть, что это станет началом конца византийской Италии. Нормандских наемников Маниака насчитывалось не более 500 человек, и есть основания подозревать, что дезертировали не все. Хотя хронист Иоанн Скилица (наш главный византийский источник информации об этих событиях) говорит об уходе всей группы, позже он сообщает о продолжающейся службе по крайней мере одного из нормандских военачальников – Эрве. Более того, зафиксировано, что отряд нормандских наемников Маниакатаи, названный в честь Маниака, служил империи вплоть до 1070-х годов{188}. Это свидетельствует о том, что некоторые (а возможно, и большинство) нормандцев сохранили верность византийцам. Самого Маниака это дезертирство не особо обеспокоило: его кампанию остановил не уход северян, а столичные интриги. Из-за слухов о нелояльности Маниака пришел приказ вернуть его в цепях в Константинополь. В отсутствие Маниака наступление империи захлебнулось.

Хотя сицилийский поход не увенчался полным успехом, нормандцы доказали свою состоятельность. Маниакатаи, по-видимому, были передислоцированы в Константинополь – возможно, в связи с назначением в 1046 году лангобардского полководца Аргира на более высокую должность. Несомненно, нормандские наемники участвовали в подавлении восстания византийского военачальника Льва Торника в следующем году{189}. После этого они регулярно служили в византийских войсках.

Нормандцы (которых в византийских источниках неизменно называют франками) быстро завоевали репутацию бесстрашных и свирепых воинов. Придворный историк Михаил Пселл сообщает, что их натиск был сокрушителен. Это мнение разделяет Анна Комнина, византийская принцесса, чей рассказ о жизни и временах ее отца – самый подробный (хотя и тенденциозный) наш источник знаний о конце XI века{190}. Такие свидетельства заставляют предположить, что северяне ценились в качестве тяжелой кавалерии, и больше всего наблюдателей впечатляла мощь их атак. Анна со сдержанным восхищением отмечает, что, атакуя, они были непобедимы, хотя в пешем строю оказывались более легкой добычей. Пселл также сообщает, что их натиск был исключительно свиреп, но если его удавалось выдержать, то их стойкость вскоре иссякала. Очевидно, что подобные представления могли сформироваться только в том случае, если к концу XI века нормандцы составляли достаточно значимую часть византийской армии.

Эти свидетельства помогают также объяснить, где размещались отряды нормандцев. Большинство из них базировалось в Центральной и Восточной Анатолии – регионах, регулярно подвергавшихся нападениям со стороны турок. Последние также сражались верхом, хотя и в составе более легких и быстрых войск, и именно им противостояли нормандцы. Самый явный признак растущей репутации северян – попытки византийцев вербовать больше наемников из их числа. Вильгельм из Апулии сообщает, что в 1051 году лангобардский полководец Аргир, четыре года назад командовавший нормандцами в Константинополе, отправился в Италию для вербовки. Здесь он предлагал большие богатства в обмен на службу «против персов» (то есть турок). Вильгельм считал эту поездку уловкой, направленной на то, чтобы подорвать силы нормандцев в Апулии. Но если учесть ситуацию в Анатолии и угрозу печенегов с севера, Византия действительно нуждалась в воинах. Гийом из Пуатье утверждает, что византийцы в те годы пытались даже заручиться поддержкой Вильгельма Завоевателя{191}.

Несмотря на востребованность, в Малой Азии нормандские наемники демонстрировали не большую надежность, чем на Сицилии. Наемник верен в первую очередь казначею. И хотя нормандцы являли собой полезный противовес регулярным имперским войскам, они вносили в армию нестабильность. Мы можем видеть это на примере Эрве, одного из первых нормандских военачальников. Он входил в состав отряда, набранного в 1038 году для нападения на Сицилию. Однако Эрве не последовал за Готвилями, поднявшими целый ряд восстаний в 1040-х годах, а остался в византийском войске и впоследствии занимал ответственные посты в империи, служа сменявшим друг друга правителям. В 1049–1050 годах он командовал левым флангом «римской фаланги» (очевидно, состоявшим из нормандской кавалерии) в битве против печенегов – степного народа, населявшего северные и западные берега Черного моря. Это сражение закончилось для византийцев катастрофой, и Скилица – наш главный источник информации о жизни Эрве – обвинил нормандца в подстрекательстве к бегству (возможно, это обвинение было вызвано более поздним предательством последнего). Какое-то время Эрве определенно еще оставался на императорской службе, так что, по-видимому, это поражение не имело для него серьезных последствий{192}.

Однако в 1057 году Эрве обошли вниманием на пасхальной церемонии награждения. Он пожелал получить титул магистра – звание высокое, но мало что дававшее, кроме почета. Получив отказ, Эрве обратил оружие против императора. Одновременно с этим взбунтовались два других византийских полководца: Исаак Комнин и Катакалон Кекавмен (у них были такие же основания для недовольства). Однако Эрве не стал объединяться с ними, а выбрал в качестве союзника турецкого военачальника Самуха, чтобы совершать набеги на византийскую территорию из Восточной Анатолии. Но вскоре между Эрве и Самухом возникли разногласия, и, несмотря на то что Эрве победил Самуха в сражении, сам он оказался в заключении у турецкого эмира города Хлата (современный Ахлат).

Хотя Скилица на этом останавливается, деятельность нормандского наемника имела продолжение. Об этом свидетельствуют две печати с именем Эрве, которые проливают свет на его дальнейшую судьбу. На более известной из них имя Эрве написано по-гречески Ἑρβέβιος Φραγγόπουλος – Эрвевиос Франгопулос (то есть «Эрве, сын Франка»); она также наделяет его титулами магистр, вест и стратилат (последние два – почетные звания, подобные магистерскому). Поскольку Эрве здесь именуется магистром, вряд ли эта печать могла появиться ранее 1057 года, когда в этом звании ему было отказано. Можно сделать вывод, что в какой-то момент он вернулся на службу к византийскому императору и заслужил те почести, которых не удостоился прежде. Подтверждением этому служит другая печать с именем Эрве. На ней обозначен еще более высокий титул проэдр и сообщается, что ему было поручено (по всей видимости, временно) командование всеми византийскими войсками на Востоке. Это действительно невероятное возвышение, и правдоподобное объяснение может быть связано с катастрофической битвой при Манцикерте в 1071 году. После поражения император Роман IV Диоген попал в плен, а восточная армия в беспорядке отступила. Вероятно, Эрве должен был урегулировать ситуацию{193}.

Видное место в византийской политике 1060-х и 1070-х годов занимали еще два нормандских полководца – Роберт Криспин и наемник Руссель де Байоль. Обоих, в отличие от Эрве, упоминает Амат, но не в связи с действиями нормандцев на Востоке{194}. Историк Михаил Атталиат, составлявший хронику в конце 1070-х годов, сообщает, что «некий латинянин из Италии» по имени Криспин поступил на имперскую службу незадолго до восточного похода Романа 1069 года. Как и большинство нанятых нормандцев, Роберта отправили на Восток, где была наибольшая угроза со стороны турок. Но, едва прибыв на место, он начал создавать проблемы. Решив, что император недостаточно вознаградил его, Криспин стал притеснять местных сборщиков налогов. Узнав об этом, Роман приказал разбить самонадеянного наемника. Первый удар местных сил Криспин отразил, поэтому Роман отправил в подкрепление пять тагм с запада (тагма – это подразделение императорской армии, примерно соответствующее полку). Войска Романа атаковали Роберта в воскресенье, зная, что богобоязненный нормандец и его люди будут отдыхать. Но внезапного нападения не получилось – по словам Аттелиата, атаковавшим помешали нормандские шатры, – и вскоре византийцы были отброшены. Оседлав лошадей и перегруппировав силы, нормандцы разбили имперские тагмы. Налоговый бунт местного значения превратился в прямую угрозу императорской власти. В ответ Роман двинулся на Дорилей (современный Шархойюк), где начала собираться основная византийская армия. Почувствовав опасность, Роберт решил сдаться в обмен на прощение. Однако вскоре после этого ему предъявили новые обвинения в заговоре. Узнав об этом, большая часть оставшегося войска Роберта пришла в ярость{195}.

Мятеж Роберта во многом был похож на восстание Эрве. Основными его причинами также стали вопросы почета и вознаграждения. Роберт явно надеялся заключить точно такое же соглашение с императором, как и Эрве. Действительно, хотя при Романе добиться примирения ему не удалось, позже он вернул себе положение. В 1071 году Роберт возвратился из изгнания и присоединился к другому восстанию под предводительством византийских полководцев, после чего заслужил почетное место при дворе узурпатора Михаила VII Дуки{196}. И все же первоначальный бунт Роберта против Романа показывает, что проблем с нормандцами становилось все больше. Силы Эрве насчитывали всего несколько сотен людей, и его мятеж захлебнулся даже без прямого вмешательства императора. Роберт же сумел вывести из-под контроля Романа значительную территорию, подорвав налоговую систему. Он также разгромил посланные против него карательные войска, вероятно насчитывавшие тысячи солдат{197}. В итоге для усмирения потребовалось личное участие императора.

Восстание Криспина показало, какие перспективы могут ожидать достаточно дерзкого нормандского военачальника, и Руссель де Байоль несколькими годами позже решил пойти по тому же пути. Амат упоминает Русселя в одном ряду с Робертом, и понятно, что современники видели в нем преемника Криспина. Очевидно, действия нормандцев в Малой Азии теперь начали привлекать внимание в Италии. Если верить Амату, Руссель поначалу служил императору в «Славонии». Вероятно, это означает, что он участвовал в подавлении болгарского восстания 1071 года; также возможно, что ему поручили охранять эту территорию от печенегов{198}. После смерти Роберта (около 1073 года) Руссель, по-видимому, унаследовал командование его людьми (несомненно, усиленными собственным отрядом Русселя) на северо-востоке Малой Азии.

Это время было очень сложным для империи. Поражение при Манцикерте не только открыло туркам путь в Анатолию, но также стало тяжелым идеологическим ударом. Почти столетие империя доминировала, укрепляя и расширяя свои границы, на Балканах и Ближнем Востоке. Теперь же поражение породило кризис доверия к власти, а когда султан Алп-Арслан взял Романа в плен, императорский трон опустел. С проблемами такого рода справляться сложнее всего, и последующие годы ознаменовались волной внутренних беспорядков и восстаний. Первое (и самое успешное) привело на трон Михаила VII Дуку (при участии Криспина). Однако Михаил VII сразу же столкнулся с очередными потрясениями на Балканах, где предпринимались попытки возродить старое Болгарское государство.

Только в 1073 году у Михаила появилась возможность заняться восточными границами. Цель заключалась в возвращении недавно утраченных земель. Во главе большого экспедиционного корпуса стояли Исаак Комнин и его младший брат Алексей. В состав войска входил нормандский отряд под командованием Русселя, насчитывавший около 400 рыцарей в тяжелых доспехах{199}. Как и четырьмя годами ранее, между наемниками и основными имперскими силами вскоре возникла напряженность. На этот раз причиной стало обращение с одним из людей Русселя, которого Исаак обвинил в плохом обхождении с местными. Согласно Никифору Вриеннию – нашему основному источнику, который, вероятно, опирается на утраченный документ, рассказывающий о брате Михаила VII (или им написанный){200}, – Руссель уже некоторое время собирался устроить мятеж, так что этот случай мог быть всего лишь предлогом. Как бы то ни было, нормандцы решили действовать самостоятельно и разгромили небольшой турецкий отряд в Мелитене (современная Малатья) или, возможно, в Себастии (нынешний Сивас). Тем временем Исаак и ослабленная основная армия потерпели поражение от турок при Кесарии (сейчас Кайсери) в центре Анатолийского плато.

Поражение Исаака открывало перед Русселем отличные перспективы. При беспорядках в империи центральные области Малой Азии легко могли перейти в другие руки. Подобно братьям Готвиль, Руссель быстро ухватился за этот шанс. Он немедленно начал позиционировать себя как альтернативу имперскому правлению, предлагая многострадальному народу Анатолии защиту в обмен на плату. Возможно, это немногим отличалось от рэкета, но особой разницы между такой системой и имперским правлением не было: просто налоги шли не в Константинополь, а Русселю. С точки зрения местных жителей, преимущество такой договоренности заключалось в том, что Руссель был рядом; возможно, он также требовал меньше налогов. Разумеется, на такое предложение откликнулись многие желающие, и на востоке империи начало формироваться нормандское государство.

Мы мало что знаем о характере правления Русселя, однако в Константинополе угрозу восприняли серьезно. В начале 1074 года на подавление мятежа отправились последние имперские силы, оставшиеся в Малой Азии. К ним присоединились варяжские и «франкские» (то есть нормандские) наемники под общим командованием Иоанна Дуки, брата императора (и источника Вриенния). Армия, вероятно, насчитывала всего лишь несколько тысяч человек, что свидетельствовало о трудностях, которые в этот момент испытывала империя. Войско проследовало через город Дорилей, расположенный к юго-востоку от Константинополя, к мосту, пересекавшему реку Сангарий (нынешняя Сакарья), которая отделяет Северо-Западную Анатолию от остальной части полуострова. Предупрежденные о подходе Иоанна, солдаты Русселя быстро заняли противоположный берег, стремясь предотвратить переход противника на свои только что захваченные территории. Стороны начали выстраиваться в боевой порядок. В этот момент нормандцы, составлявшие левый фланг армии Иоанна, решили, что им выгоднее присоединиться к соотечественникам. Как это часто бывало, одно действие повлекло за собой другое. Никифор Вотаниат, командовавший резервом Иоанна, решил отступить, как только началось сражение. Результатом стало полное и унизительное поражение. Иоанн и его тяжело раненный сын Андроник попали в плен.

Поражение Иоанна ознаменовало фактический конец византийской власти к востоку от Сангария. Империя начала терять Малую Азию еще тремя годами ранее в Манцикерте, а теперь утратила ее почти полностью. Руссель, напротив, находился на пике могущества. Поскольку остановить его было некому, он двинулся на Константинополь. Отряды Русселя встали лагерем в Хрисополе (Ускюдаре) на анатолийской стороне Босфора – прямо напротив метрополии – и демонстративно разграбили город на виду у столицы. В рядах армии Русселя оказались почти все нормандские наемники – общие силы насчитывали, возможно, от 2000 до 3000 хорошо вооруженных людей. Эти войска превосходили численностью те, что имелись у империи, и их вполне хватало, чтобы как следует пошуметь, однако не хватало, чтобы взять столицу штурмом. Руссель понимал это и, похоже, надеялся, что Михаила VII свергнут в результате внутренних разногласий. Однако он просчитался.

Не в силах взять город, Руссель был вынужден импровизировать. Он провозгласил императором своего пленника Иоанна Дуку, намереваясь создать марионеточное правительство. О том, что Руссель хотел сменить Михаила, свидетельствует его грубый ответ на предложенные императором щедрые подарки и титул куропалата (буквально «смотритель дворца»), если нормандец и его люди замирятся с властью. Но все же Руссель переоценил свои возможности. Государственное образование, управляемое нормандцами, в сердце Малой Азии могло оказаться жизнеспособным. Но, открыто противопоставив себя византийскому государству, де Байоль не сумел найти золотую середину. Чувствуя, что наибольшую угрозу для империи теперь представляют нормандцы, Михаил обратился к своим бывшим противникам – туркам. Турецкий полководец смог быстро расправиться с нормандским войском. Турки захватили и Русселя, и Иоанна, но за выкуп вернули первого его жене и людям. Вразумленный и теперь явно ослабленный Руссель все равно оставался серьезной силой.

Тогда Михаил обратился за помощью к своему шурину, грузинскому царю Георгию II. Тот предоставил 6000 солдат под начало императорского полководца Никифора Палеолога. С ними Никифор двинулся из Грузии на запад, в Понт, что на северном побережье Анатолийского полуострова. Однако вскоре у Никифора закончились деньги, и его войска начали дезертировать. С остатками разобрался Руссель. Отчаявшись и страдая от нехватки людей, император в конце концов поручил уничтожить Русселя молодому многообещающему Алексею Комнину – тому самому, который возглавлял поход 1073 года вместе со своим братом Исааком. Учитывая его блестящее будущее – Алексей станет преемником Михаила на троне, – неудивительно, что более поздние авторы восхваляли захват Русселя Алексеем. В их изображении он небольшими силами вел доблестную партизанскую войну.

Реальность была прозаичнее. Алексей предпочел, чтобы вместо стали потрудилось золото, и предложил туркам награду за голову Русселя. Вскоре Тутак, который до сих пор был союзником молодого нормандского государства, предательски захватил Русселя на пиру. Затем он передал нормандца Алексею в Амасии (современная Амасья), расположенной в Северной Анатолии. Интересно сообщение Вриенния, будто местное население было расстроено перспективой возвращения под власть византийцев, и Алексею пришлось схитрить: он изобразил, что ослепил Русселя, то есть сделал его негодным правителем. В этом рассказе ощущается привкус легенды (в конце концов, Вриенний был женат на дочери Алексея, Анне Комнине), однако зерно правды в нем есть: Руссель оказался надежным защитником, и многие люди были недовольны очередной сменой власти.

Хотя попытка создания нормандского государства в Анатолии провалилась, оно оставило свой след. Потеря региона для Византии началась с Манцикерта, а закрепило ее поражение у Сангария. В течение двух лет после этого значительные территории Малой Азии находились под властью нормандцев. И хотя будущие поколения нормандских наемников оказались более податливыми – напоминая по характеру скорее Эрве, чем Русселя, – эти выходцы с Запада продолжали оставаться подрывным элементом в императорском войске. И действительно, тот же самый Алексей, который заслужил признание тем, что усмирил Русселя, позже попытается использовать силу западных «франков» в собственных целях.