Империи норманнов: Создатели Европы, завоеватели Азии

20 Власть за троном: Шотландия при Аде де Варенн, 1153–1178

Когда Аделаида де Варенн подсунула своему благочестивому сыну Малькольму хорошенькую девушку, она точно знала, что делает. Малькольму, недавно занявшему трон, отчаянно требовался наследник. Мать просто помогала ему. К несчастью для Ады, ее сын думал о более возвышенных вещах. Из вежливости он согласился взять леди в свои покои, однако просто уступил ей постель и сохранил целомудрие. На следующее утро слуги нашли короля на полу, закутанным в плащ. Там, где большинство людей не устояли бы перед искушением, Малькольм решительно отказался ему поддаться.

По крайней мере, так сообщает английский хронист Вильям Ньюбургский{314}. Рассказ Вильяма пронизан мотивами святости, и принимать его за чистую монету не стоит. И все же он ясно выражает политические трудности 1150-х и 1160-х годов в Шотландии. Юный Малькольм взошел на престол в возрасте 12 лет в 1153 году – во времена серьезной неопределенности в государстве. Преемником Давида I на престоле должен был стать его сын Генрих, однако в прошлом году он умер, и наследником оказался Малькольм, сын Генриха. Вряд ли можно было ожидать, что мальчик продолжит дело деда. Но это еще не все. Возможно, уже тогда наблюдались признаки болезни Малькольма, что могло стимулировать его глубокую набожность. Однако даже если целомудрие помогло Малькольму на том свете, на этом оно только усугубляло его проблемы. Слабый король без наследника был двойной обузой.

Осознавая эти опасности, мать Малькольма держалась рядом с ним. По общему мнению, Ада де Варенн была настоящим стихийным бедствием. Она постоянно уговаривала Малькольма жениться, напоминая ему, что он король, а не монах. В конце концов Малькольму пришлось попросить ее прекратить. Однако Ада по-прежнему помнила об интересах своего рода, следя за тем, чтобы ее младший сын Вильгельм был готов сменить брата, когда придет время.

Процесс оседания нормандских аристократов в Шотландии запустил Давид I, но плоды стали появляться при его внуках Малькольме и Вильгельме. Франкофилия Давида восходила ко временам его юности. Он был самым младшим сыном[40], так что никто не мог гарантировать ему шотландский престол, и поэтому Давид, как многие люди того времени, задумался о том, чтобы разбогатеть. Как принц он был завидным женихом, и брак с англо-нормандской наследницей Матильдой Хантингдонской принес ему место при дворе короля Англии Генриха I.

Генриху было выгодно поощрять амбиции Давида. В качестве правителя Камбрии тот обеспечивал связь с шотландским двором, а если бы Давид стал королем, Генрих имел бы в соседях одного из своих крупнейших феодалов. Когда в 1124 году умер брат Давида король Александр I, Генрих тут же поддержал притязания принца на трон, хотя на него претендовал и сын Александра (правда, незаконнорожденный). Благодаря такой мощной поддержке Давид вскоре смог утвердиться на престоле. Его положение в Шотландии напоминало положение Эдуарда Исповедника в Англии в прошлом веке. Давид провел большую часть взрослой жизни среди нормандских аристократов и взошел на трон с их помощью. В ближайшие годы именно к ним он будет обращаться за поддержкой.

Но если Давид был в равной степени нормандцем и шотландцем, то его сына Генриха можно считать уже больше нормандцем. Он родился в Англии вскоре после женитьбы Давида на Матильде (около 1114 года) и вошел в мир не как шотландский принц, а как наследник высокопоставленного англо-нормандского графа. Генрих с детства был немного знаком с положением дел в Шотландии, потому что его отец оставался еще и правителем Камбрии. Тем не менее будущее Генриха, казалось, было связано с англо-нормандским двором, о чем свидетельствует и его явно франко-нормандское имя.

Эти связи сохранились и после того, как Давид стал шотландским королем. Однако смерть английского короля Генриха I в 1135 году и последовавший за этим спор о престолонаследии в Англии («Анархия») подпортили отношения между английским и шотландским дворами. Как положено старому другу Генриха I, Давид отдавал предпочтение Матильде (дочери Генриха, которую сам король прочил в наследницы), а не Стефану (племяннику Генриха). Однако это не исключало определенной степени прагматизма. Сначала Давид присягнул Стефану, защищая свои родовые интересы в Англии. Но когда вспыхнуло восстание в пользу Матильды, поспешил присоединиться к нему. В Битве Штандартов (1138 год) его войска потерпели сокрушительное поражение от английского ополчения, что вынудило Давида снова пойти на мировую. Из-за постоянной угрозы притязаний Матильды Стефан не сумел толком воспользоваться плодами победы, и сын Давида Генрих не только сохранил графство Хантингдон, но и добавил к своим владениям графство Нортумберленд. Давид с Генрихом проиграли войну, но выиграли мир.

О прочности позиций Давида и Генриха свидетельствует женитьба последнего на Аде де Варенн в следующем, 1139 году. Будучи внучкой Вильгельма (I) де Варенна, одного из ближайших соратников Завоевателя, Ада представлялась отличной партией. Земли ее рода находились в Суррее – регионе, который поддерживал Стефана, а ее единоутробные братья, близнецы Галеран и Роберт де Бомоны (внуки Рожера де Бомона), числились среди самых видных сторонников Стефана. Такой союз был призван привлечь Генриха (и, следовательно, Давида) в партию последнего. Однако в этом отношении брак оказался эффективен лишь частично. К 1141 году Генрих и Давид вернулись к поддержке Матильды. Тем не менее этот союз имел далеко идущие для шотландского королевства последствия{315}.

У Ады и Генриха родились три сына и три дочери. Старший сын Малькольм появился на свет весной 1141 года. Показателен выбор шотландского имени: ребенок был назван в честь прадеда Малькольма III, и, в отличие от Генриха, его с самого начала явно нацеливали на шотландский престол. Иначе поступили супруги при рождении второго сына – Вильгельма, который родился в 1143 году. Вильгельм – родовое имя Вареннов, и мальчика назвали в честь отца Ады Вильгельма (II) де Варенна, который сам был назван в честь своего отца. Третьим (и последним) сыном стал Давид, получивший имя деда. Дочери супругов носили такие же космополитические имена: одну звали Адой в честь матери (известна как Ада Хантингдонская); другую – Маргаритой в честь прабабушки (жены Малькольма III); третью – Матильдой в честь бабушки.

После потрясений конца 1130-х годов отношения между Англией и Шотландией на следующий десяток лет стабилизировались. Давид и Генрих продолжали по возможности поддерживать притязания Матильды на английский престол, однако в центре внимания враждующих группировок Стефана и Матильды находился юг страны, и шотландский двор избежал самых тяжелых последствий Анархии. Более долгосрочные последствия имел продолжавшийся приток англо-нормандских аристократов. Многие из них прибыли из Северной Англии, то есть с территорий, с которыми шотландские монархи и их знать поддерживали регулярные контакты. Именно от таких переселенцев произошли Баллиолы и Брюсы. Однако не все пришли с севера. Много людей было родом из Хантингдона, южного графства короля Давида, и его окрестностей. Гораздо менее очевидной выглядит связь между Шотландией и Уэст-Кантри – регионом, по неясным причинам ставшим третьей крупной областью, аристократы которой стремились обосноваться в Шотландии. В большинстве таких случаев нормандцы продолжали владеть землями к югу от границы, а зачастую и землями в Нормандии. И хотя вскоре роды начали пускать корни, важность этих связей не следует недооценивать{316}.

В связи с этим много сказано о «революции Давида» в шотландской политике. Импортируя нормандскую знать и нормандские знания, Давид I, как считается, пинками и криками затащил отсталое шотландское королевство в XII век. Давид и его нормандцы, безусловно, стояли в начале этого процесса, однако куда более важную роль в нем предстояло сыграть невестке и внукам Давида, не говоря уже о шотландских аристократах. Со своей стороны, Давид стал жертвой собственной успешности. Его долголетие привело к тому, что он на год пережил единственного сына. Он уже назначал Генриха наследником по франко-нормандскому образцу, а когда Генрих умер, сделал то же самое с юным Малькольмом, старшим сыном Генриха. И когда в 1153 году Давид мирно скончался, трон сразу перешел к его двенадцатилетнему внуку.

Воцарение ребенка всегда было определенным испытанием для средневекового королевства. Оно вело к вакууму власти на вершине политической иерархии, и успех правления юного монарха зависел от способности его друзей и соратников удержать государственный корабль, а также от готовности сильных людей страны поддержать их. Тот факт, что королевство Шотландия сумело пережить правление мальчика, говорит о надежности основ, заложенных Давидом, а также о политическом уме опекунов Малькольма, прежде всего его матери Ады де Варенн.

Заметность Ады в эти годы требует объяснения. Королева-мать часто играла определенную роль в средневековых регентствах, ведь она представляла собой наиболее естественную связь с предыдущим правлением. Тем не менее нельзя считать, что такая деятельность подразумевалась сама собой. Когда в конце 1216 года умер король Англии Иоанн, его жена Изабелла не стала регентом своего девятилетнего сына Генриха III. И даже в случае Малькольма роль главного опекуна первоначально отводилась Дункану I, графу Файфу, – возможно, из-за той роли, которую граф Файф играл в шотландских традициях коронации{317}. Но, едва проследив за вступлением Малькольма на престол, Файф тоже скончался. Образовавшуюся нишу и заняла способная Ада. В последующие годы тон при дворе задавала группа аристократов, сплотившаяся вокруг королевы-матери. Она состояла в основном из нормандских фаворитов Давида (и Ады) – туда входили, в частности, Уолтер Фиц-Алан, Гуго и Ричард де Морвили, Давид Олифард. Когда Малькольм достиг совершеннолетия, никакого резкого перелома не произошло, поскольку его прежние опекуны остались при нем в качестве доверенных советников{318}.

Решение Ады оставаться рядом с Малькольмом, вероятно, было вызвано состоянием здоровья короля. К 1160-м годам у него уже определенно имелись симптомы какого-то серьезного заболевания. И если, как подозревают современные историки, он страдал болезнью Педжета (это хроническое заболевание костей может привести к аномальному их разрастанию и даже смерти), то первые признаки проблемы могли проявиться намного раньше. Возможно, как раз поэтому Малькольм твердо хранил целомудрие. При неженатом и больном сыне на троне будущее Ады выглядело небезоблачным. И хотя ее попытки заставить Малькольма произвести на свет наследника потерпели неудачу, она делала все возможное, чтобы обеспечить продолжение своего рода.

Опасения Ады были понятны. Вскоре после коронации Малькольма на севере Шотландии вспыхнуло серьезное восстание. Его возглавил Сомерлед, могущественный правитель Аргайла. Северная и Западная Шотландия и де-факто, и де-юре обладали долгой историей независимости. Однако восстание было не столько заявкой на свободу, сколько попыткой посадить на престол другого человека. Сообщается (довольно загадочно), что Сомерлед восстал вместе с «сыновьями Малькольма». Этого Малькольма иногда отождествляют с более поздним правителем области Росс на севере Шотландии, но почти наверняка это был незаконнорожденный племянник короля Давида, который бунтовал раньше, в начале правления своего дяди. Таким образом, восстание продолжало прежнее сопротивление Давиду и его франко-нормандской власти{319}.

Мы знаем об этом восстании меньше, чем хотелось бы (подробные источники по внутренней шотландской политике тех лет скудны), но оно показывает, насколько непрочно держался трон под потомками Давида. В случае смерти Малькольма IV нашлось бы множество других готовых претендентов. К счастью для Ады, первым среди них был ее младший сын Вильгельм. И когда в 1165 году Малькольм скончался от болезни, Вильгельм быстро занял место брата, после чего правил шотландским королевством почти полвека.

В эти годы Ада отступила на задний план. Взрослого Вильгельма было незачем держать за руку, как Малькольма. У Ады имелись и другие причины сохранять дистанцию: в это время она начала страдать несколькими тяжелыми заболеваниями, которые преследовали ее до самой смерти. Теперь она сосредоточилась на покровительстве церкви, как это было принято у вдовствующих королев. Но все же Ада оставалась единственной заметной женщиной при дворе и пользовалась значительным влиянием. В 1165 году Вильгельм, как и Малькольм, еще не был женат, и такое положение сохранялось больше двух десятилетий (впрочем, в отличие от брата, Вильгельм определенно не был целомудренным, поскольку мы знаем по крайней мере об одном его внебрачном ребенке тех лет). Казалось, Ада настолько хорошо исполняла роль фактической королевы, что ни один из сыновей не торопился заменить ее.

Именно при Вильгельме, известном потомкам под прозвищем Лев, воплотилось в жизнь многое из того, что было начато Давидом. В частности, продолжались англо-нормандское расселение и рост влияния. В 1120-х и 1130-х годах не было какого-то разового наплыва пришельцев: скорее при Давиде, Малькольме и Вильгельме наблюдался медленный, но постоянный их приток. Трое из четырех бабушек и дедушек Вильгельма были англо-нормандцами; двор и королевство стали теперь приобретать все более франкоязычный характер. Это заметно по тому, к кому были обращены королевские указы. И как мы видели ранее, когда в 1173 и 1174 годах Вильгельм выступил против Генриха II, его собственное окружение мало чем отличалось от врагов с юга. Это были не единственные перемены. Ко времени правления Александра II, сына Вильгельма, шотландские короли начали проявлять милосердие к мятежникам – почти так же, как это делали англо-нормандские правители{320}.

Однако в абсолютном выражении доля нормандцев в Шотландии оставалась небольшой даже среди знати. И хотя Вильгельм и его собственные войска могли сойти за англо-нормандцев (или действительно были ими), основная часть шотландской армии по-прежнему состояла из местной легкой пехоты, которая так ужасала англичан. Действительно, некоторые авторы с юга представляли поражение Вильгельма в 1174 году как Божественное наказание за неспособность (или нежелание) сдерживать алчность наиболее варварских частей его армии.

Наиболее устойчивыми переменами оказались новые формы правления и документирования. Ни то ни другое нельзя приписывать исключительно влиянию нормандских переселенцев, однако в обоих случаях они сыграли определенную роль. У нас почти нет документальных свидетельств о Шотландии до XI века, но при правлении Давида и его внуков ситуация быстро изменилась. Следует проявлять осторожность, связывая это с новыми социальными и политическими структурами. В значительной степени появившиеся документальные свидетельства позволяют нам лучше разглядеть структуры, существовавшие уже давно. Тем не менее не может быть никаких сомнений в том, что шотландское государство и общество решительно переходили «от памяти к документу».

Особый интерес представляет форма этих письменных источников. Самые ранние шотландские хартии начала XII века, издававшиеся от имени королей и крупных магнатов, очень похожи на англо-нормандские аналоги. Часть, поясняющая, к кому указ обращен, сразу же демонстрирует рост доли франкоязычных при дворе и за его пределами, имея ту же форму, что и в англо-нормандской хартии (которая, в свою очередь, была наследницей англосаксонских указов). Самый ранний сохранившийся документ такого рода – указ Давида I о передаче Аннандейла Роберту де Брюсу в 1124 году{321}. Однако перемены не ограничивались небольшой (хотя и растущей) группой франкоязычных аристократов при дворе. В обращении чаще говорится о «шотландцах» и «англичанах» (лат. Scotti и Angli), а не о французах/нормандцах (Franci). И достаточно скоро такие документы стали выдавать и получать также и лорды, говорящие по-гэльски. Здесь заметен определенный контраст с Уэльсом, где, несмотря на значительное нормандское расселение и влияние, местные хартии оставались более эклектичными по форме и характеру{322}.

С принятием новых типов документирования оказалось тесно связано покровительство новым формам религиозной жизни. Как и в Уэльсе и Ирландии, прелаты юга, нацеленные на реформы, считали местную шотландскую церковь отсталой и растленной. Но в первых двух регионах религиозная реформа часто шла в авангарде английской колонизации, в то время как в Шотландии инициативу взяла на себя правящая династия франкофилов. Сообщается, что новые религиозные обычаи принесла в Шотландию еще Маргарита. Давид основал ряд обителей, принадлежавших новым религиозным орденам, в том числе тиронцам, цистерцианцам и августинцам. К этим аббатствам обращены многие ранние королевские указы{323}.

Растущий объем письменных свидетельств позволяет нам наблюдать и другие важные сдвиги в государстве и обществе. Вильгельм Лев продвинулся в реформах системы управления гораздо дальше, чем Давид или Малькольм. Он принял меры по централизации власти и полномочий в руках короля и его местных представителей, в первую очередь шерифов и графов. Есть основания полагать, что с 1184 года шерифы регулярно проводили заседания местных судов; также в эти годы заметны шаги по территориализации службы графов. Сын и наследник Вильгельма Александр II пойдет в этом отношении еще дальше. В результате шотландские короли и их знать значительно расширили свои возможности. Именно в эти годы появилась и первая местная монета: чеканить ее начали при Давиде I, а при Малькольме и Вильгельме этот процесс набрал обороты{324}.

В этот период появляется и новый порядок владения и пользования землей – то, что историки позже назовут феодализмом. Сейчас специалисты обычно избегают этого термина, и вполне справедливо. Неясно, существовала ли когда-либо в Средние века последовательная «феодальная система» с четко определенными правилами владения и службы. Однако ясно, что в Шотландии мы начинаем наблюдать, как короли и лорды предоставляют земли в форме феодов (в Шотландии использовался термин feu). Феод жаловали в обмен на службу (как правило, военного характера). Хотя предоставление земель за службу само по себе вряд ли было новшеством, новыми оказались сами понятия, как и регламент несения такой службы.

Увидеть эти процессы в действии можно на примере передачи Аннандейла Брюсам. В старых учебниках утверждается, что Давид I предоставил эти земли Роберту в качестве феода, но это не совсем так. В оригинальном документе просто говорится, что де Брюс должен владеть Аннандейлом в соответствии с «теми обычаями, которые были у Ранульфа Мешена в Карлайле» (какими бы они ни были!). Но когда 50 лет спустя Вильгельм Лев подтверждал эти права для сына Роберта, Роберта II, история выглядела иначе. Теперь Аннандейл действительно назывался феодом (лат. feudum), и Роберт получал его в обмен на то, что отправил на королевскую службу 10 рыцарей. Также ему были предоставлены различные судебные права на этой территории. Похожие условия используются для аналогичных договоренностей в Англии и Нормандии, и возникающие в результате практики и методы также приближаются к тем, что мы видим там (хотя и не полностью их копируют){325}. В этом смысле мы действительно можем говорить о том, что Шотландия становилась феодальным обществом. Однако новые порядки не навязывались извне, а скорее приспосабливались к местным условиям. В XII веке классические формы феодализма в Англии и Нормандии еще развивались, а шотландские монархи просто шли параллельным путем.

Нормандское влияние на Шотландию представляет собой своеобразный парадокс. Поскольку нормандцы появлялись по королевскому указу и на королевской службе, они оказали гораздо большее влияние на государство и общество, чем в Уэльсе и Ирландии{326}. При этом они были в равной степени и признаком, и двигателем перемен, отражая новую культурную и политическую ориентацию местных королей. Шотландия показывает, что могло бы произойти в Англии, если бы у Эдуарда Исповедника нашелся бесспорный наследник: значительное нормандское расселение и влияние, приведшие к симбиозу местных и континентальных форм. Объективно говоря, Шотландия стала более нормандской, нежели Уэльс или Ирландия, однако это произошло в значительной степени на ее собственных условиях. И когда дело касалось отношений с англо-нормандскими и анжуйскими королями юга, Шотландия всегда давала столько же, сколько получала.