История дьявола

10 ЕГИПЕТ, ИЛИ НЕМЫСЛИМОЕ ПРОКЛЯТИЕ

Историей египетской религии занимались не только ученые, но и, к сожалению, дилетанты. Так, в соответствии с одной весьма незрелой гипотезой, выдвинутой, как говорят англосаксы, людьми недалекими half-baked, монотеизм зародился во время царствования легендарного фараона Аменхотепа IV[421], или, как он себя впоследствии назвал, Эхнатона, потомка основателя прославленной XVIII династии фараонов Нового царства Яхмоса I, правившего с 1352 по 1338 год до н.э.

Сын Аменхотепа III и царицы Теи обладал, как считают современные ученые, даром предвидения. Когда фараон пришел к власти, он ввел вместо египетского пантеона с множеством богов культ солнечного диска Атона[422]. Знаменательно, что предвестником единобожия стал легендарный и, можно сказать, «загадочный» фараон с широкими бедрами, супруг небезызвестной бледнолицей красавицы Нефертити, с удивительно грустным выражением лица, профилем которой можно полюбоваться в Берлинском музее. Употребляя слово «удивительно», я обращаю внимание читателя на то, что другие фараоны и члены их семей своими блаженными улыбками больше напоминали Будду или все перевидавших на своем веку и ничему не удивлявшихся и не печалившихся мудрецов, что нельзя сказать о Нефертити.

Ее супруг, египетский фараон Эхнатон, так же как, впрочем, и зять Тутанхамон, прославился не столько мудрым правлением или ратными подвигами, сколько роскошной гробницей, вызвавшей ажиотаж среди западных ученых. Из всех ярлыков, которые поочередно навешивали на него историки, следует прежде всего назвать образ миротворца, носителя никому неведомой «истины». С последним тезисом, право, еще можно было бы согласиться, но причислять фараона к миротворцам за четырнадцать веков до н.э. было бы все же опрометчиво. Кроме того, дело дошло до того, что некоторые исследователи назвали его монотеистом и чуть ли не христианином.

Подумать только! Фрейд, который обо всем на свете имел собственное мнение, утверждал, что Моисей, которому приписывается решающая роль в исходе древних евреев из Египта, будто бы заимствовал у Эхнатона идею монотеизма и передал племени Израиля. Мы дальше увидим, что подобная гипотеза не больше, чем вымысел и не подтверждена достоверными фактами.

Изучая историю фараона-реформатора с загадочным ликом и верой в единое божество и его красавицы-супруги, а также факт предполагаемой передачи Моисею вещего послания, составленного, безусловно, в духе того таинственного Египта, которому многое что в последнее время приписывают, включая изготовление собственной атомной бомбы и летающих тарелок, отнюдь не самые некомпетентные ученые выдвинули версию известной триады. Воображение занесло их так далеко, что они провозгласили Атона концептуальным отцом Иеговы[423]. Они просто млели, когда читали гимны, с которыми Эхнатон обращался к созданному им «новому» божеству Атону, чьи лучи древние египетские художники рисовали в форме раскинутых во все стороны человеческих рук:

Эхнатон упразднил египетский пантеон и заменил его культом Атона. Реформа «Угодного Солнцу» заслуживает того, чтобы быть упомянутой в самом начале главы, ибо введение культа единого божества предваряло появление единого противника бога. Вот мы и отыскали «нашего» дьявола за четырнадцать веков до н.э., то есть за восемь веков до его официального появления в Иране!

Однако мы попали пальцем в небо.

Следует заметить, что, несмотря на репутацию «миротворца» — понятия исключительно современного и неприемлемого для описания фараона, царствовавшего в древнем Египте, — Эхнатон единолично правил государством и, также как и все его предшественники, руководил войсками, разъезжая на боевой колеснице. «На резном изображении, которое было недавно найдено в Карнаке, можно видеть, как Божественное Солнце протягивает свои благотворящие руки фараону, карающему чужеземца», — пишет Тронекер[424].

Теперь пришло время более подробно остановиться на реформе Эхнатона. Еще до упрощения египетского пантеона отец реформатора Аменхотеп III тяготел к культу бога полуденного солнца Ра или Ре. В своей работе Эрман и Ранке, например, заметили: «При Новом царствование произошло объединение Амона-Ра[425], Гора[426], Хнума[427], Атума Гелиополя[428] в единое божество Ра». Далее ученые продолжали: «Это превращение должно было, по логике вещей, привести к постепенной отмене политеизма, что и произошло на самом деле. Так, например, в гимнах, прославлявших Солнце (еще до правления Эхнатона), Амон-Ра, Гор и Атум действовали как одно божество»[429]. Так в чем же заключалось «предвидение» Аменхотепа IV?

Следует отметить, что к монотеизму тяготели и предшественники фараона. Как пишут Эрман и Ранке, «в весьма отдаленные времена культ бога Осириса[430] из города Деду, что находился в провинции Дельта (названной позднее Бузирисом, что в переводе означает «дом Осириса»), распространился по всему Египту. С Осирисом[431] слились некоторые непохожие на него божества, как Птах-Сокар из Мемфиса, Хентаментет из Абидоса»[432]. Тенденция к объединению богов объяснялась составом египетского общества: «По мере того, как развивались взаимоотношения внутри столь вытянутой в длину страны, и египетские крестьяне осознавали свою принадлежность к единой нации, происходила ассимиляция культов местных богов»[433].

Иными словами, в основе процесса объединения лежало пробуждение национального самосознания, которое, в свою очередь, зависело от политики. Итак, если тенденция к объединению божеств возникла во времена правления XVIII династии, это означало, что Яхмос и его потомки внесли самый большой вклад в укрепление могущества своего государства. Заслугой основателя династии египетского фараона Яхмоса I было то, что ему впервые удалось одержать победу над гиксами[434] на северо-востоке Дельты. Взяв штурмом столицу пришельцев Аварис, он погнал противника до самой Палестины, где после трехлетней осады овладел последней крепостью гиксов Шарухен. В дальнейшем Яхмос предпринял экспедицию в Эфиопию (Нубию). Дело его жизни продолжил первый фараон из династии Аменхотепов. Отправившись во главе войск в Либию и Нубию, он завоевал новые территории, расширив южные границы до третьего порога Нила. Позднее под властью наместника фараона в Нубии и южном Судане оказались земли, простиравшиеся вплоть до четвертого порога Нила. Фараон Тутмосис I еще дальше продвинул границы Египта, дойдя до самого Евфрата. Воевал он, следует признать, неплохо, ибо оказался первым египетским властелином, погребенным в легендарной Долине фараонов.

Египет превратился в богатую и мощную страну с крепкой централизованной властью после того, как, в соответствии с классическим сценарием, использованным в более поздние времена Ришелье, фараоны XVIII династии подчинили местных князей. В результате походов Тутмосиса II, Тутмосиса III (который за одну только военную кампанию в Оронто захватил в плен семь местных царей), Аменхотепа II, Тутмосиса IV и, наконец, Аменхотепа III Египет превратился в мощное централизованное государство, куда со всех концов света стекались бесценные сокровища, что и позволило фараонам осуществить такие грандиозные постройки, как потрясающие воображение храмы Карнака, Луксора и Фив.

Таким образом, можно сделать вывод, что фараоны XVIII династии не только царствовали, но и считались наместниками божественного Солнца на Земле. Разумеется, жрецы официальной религии только и делали, что укрепляли божественный статус правителей, стараясь при этом всячески приуменьшить значение других небожителей, но все же не отказываясь от них. По-прежнему с верховным богом Ра ассоциировались другие божества.

Аменхотеп IV оставил после себя наследство, однако не выраженное в какой-то материальной форме, ибо не только неестественно вытянутое лицо и широкий таз гермафродита, но и весь его внешний облик свидетельствовал о вырождении династии. Предполагается[435], что на первых порах этот фанатик[436] пошел по пути, проложенному жрецами, отождествив Атона с Ра-Гором (богом небесного горизонта Гором Старшим) из пантеона города Гелиополиса[437]. При этом он проповедовал не традиционную религию этого божества, а его архаическую форму, обозначавшую не само божество, а солнечный диск — понятие, как уточняют Эрман и Ранке, «отнюдь не предназначенное для использования в религиозной практике».

Иными словами, вопреки созданной вокруг его имени легенде, Эхнатон нисколько не продвинулся к тому, что на современном языке называется пресуществлением солнечного бога Ра, а, напротив, вернулся назад, к обожествлению самого Солнца. «Не вызывает сомнения, что новая религия была тесно связана с древней теологией Солнца», — утверждает Encyclopaedia Britannica. Реформа Эхнатона была ни чем иным, как шагом назад. Он насаждал не символику недоступной познанию божественности египетского пантеона, которая поглотила бы монотеистическую ориентацию религии, а, напротив, обожествлял Солнце в его материальном выражении.

Монотеистические интерпретации столь странной реформы основаны на том факте, что Эхнатон возвел солнечный диск в ранг «божества, поглотившего всех других богов». Это была лишь видимость монотеизма, отличительной чертой которого было упразднение всей символики египетского пантеона, исповедовавшего изначально культ трансцендентного единого божества в разных ипостасях; теперь же эта символика заметно обеднела; помимо досадного возврата к давно ушедшей эпохе, Эхнатон утверждал, что не божество принимало форму Солнца, а само Солнце как таковое было божественным. Земное светило управляло всем и вся, в том числе небожителями, которые раньше почитались на земле; от него зависели рождение и смерть, духовная и сексуальная жизнь, рост растений, небо, звезды, Луна. Другими словами, Эхнатон противопоставил традиционной религии одну из редукционистких форм язычества.

Проведенная им реформа не имела смысла, так как кажущийся политеизм египетской религии укреплял власть фараона: полиморфная реальность мира для египтян была ни чем иным, как материальным воплощением единственной истины, которая гласила, что власть фараона распространялась на все сферы жизни, в том числе и духовную. После реформы Эхнатона фараон уже не почитался выше божественного Солнца, что, в свою очередь, не позволяло отождествлять его с проявлением божественной сущности в чудесах и повседневной жизни. И это главное следствие реформы, ибо многие египетские боги были, по сути, выразителями непознанного, неосязаемого, вездесущего и окутанного тайной божественного начала. Так, например, «миф об Осирисе, — как пишет Тронекер[438], — повествует о боге умирающей и воскресающей природы благодаря помощи Исиды[439] и Нефтисы[440], объясняя тем самым циклические явления, будь то рост растений, паводки на Ниле или даже саму жизнь и смерть».

Можно ли говорить о поверхностном характере египетского политеизма, если Эхнатон грубо и без всякой пользы для себя обнажил то, что скрывалось под мифологической и литургической масками? Конечно, нет. Столь неоправданный упрощенческий подход не мог не покоробить просвещенную часть египетского общества. Как утверждает все тот же Тронекер: «Многие явления могут порождаться одной и той же силой»[441]. Поставленному перед необходимостью воздавать почести божеству, чью сущность во всей ее полноте он никак не мог постичь умом, египтянину только и оставалось, как поклоняться тем проявлениям божественного начала, которые он одновременно понимал и боялся. Так, египтяне верили в бога Луны Хенсу, называя «тем, кто ходит туда-сюда», в бога путников Упуаут в образе шакала, в богинь Пакхет и Секхмет с головами львиц, в творца всего сущего Атума, в высшее божество Амона, в бога неба и солнца Гора, в бога мудрости и письма Тота, придумавшего иероглифы...

Египет, говоря словами древних, есть не что иное, как принадлежащий Африке «дар Нила». Религия Египта, как и вся его цивилизация, могли появиться только на африканской почве. Египтянин, как и любой другой житель «черного» континента, суеверен с детства. Он верит в сверхъестественное всю свою жизнь, которая, в свою очередь, представляется ему настоящим чудом. Слово neter переводится с арабского языка как «бог» и «возобновление»[442]. Любому, кто хотел бы постичь духовную жизнь Древнего Египта, необходимо знать: под божественной сущностью понималось то, что бесконечно возобновлялось.

Возможно, потому, что в прошлом египтологи придерживались мнения, что нет других достойных внимания вероисповеданий, кроме религии Откровения, они долго не могли решить, кому вначале поклонялись египтяне: тотемам[443], фетишам[444] или же божествам? Споры утихли только тогда, когда ученые согласились с Моренцем[445], заявившим, что божественная сущность (которую еще предстоит определить) проявляется после того, как человек осознает себя как личность, подобно малышу, начинающему различать окружающие предметы; мне кажется, что за всеми спорами ученые забыли о значении письменности: слова, закрепленные за определенными понятиями, приобретают со временем дополнительную смысловую нагрузку. Египтяне владели искусством письма, и нет сомнения, что именно по этой причине им удалось преобразовать тотемы или фетиши в богов, не дожидаясь, пока монотеизмы превратят некоторых из них в демонов, а затем и в дьявола. Религия в Египте возникла приблизительно в 3150 году до н.э. Именно тогда местные жители начали поклоняться первобытным божествам с головой сокола, походившим на Гора, или с головой коровы, предварявшим появление богини Хатор в образе священной небесной коровы, а также небожителям с головой слона, впоследствии исчезнувшим из египетского пантеона. Все это свидетельствовало, по словам Леви-Строса, о «переходе от природы к культуре».

Изображаемые с головами зверей и птиц на человеческом теле боги не утратили характерные черты животных, с которыми они ассоциировались, и, принимая попеременно мужское и женское обличье, они расширили поле своей деятельности. «Например, Амон выступал попеременно в роли отца и матери, а создательница мира богиня Нейт походила на мужчину, подходившего к решению вопросов с позиции женщины, и на женщину, поступавшую по-мужски»[446]. Изображавшийся с головой крокодила бог воды Себек мог отвечать, как бог Ра, за движение Солнца.

В некотором смысле политеизм принижал роль личности в истории и подтверждал неспособность индивидуума познать сущность божественного начала. Таким образом, реформа Эхнатона носила регрессивный характер, хотя в своей гордыне фараон претендовал на то, что раскрыл тайну мироздания. Следует признать, что он не только пытался вознестись над другими людьми как духовный лидер, но и, вместе с тем, преследовал как династические, так и собственные корыстные интересы, когда отождествлял себя с божественным Солнцем.

Можно предположить, что Эхнатон намеревался таким образом совместить, как подчеркивал Элиад, две отцовские линии фараонов: согласно солнечной теологии, он считался сыном Ра и в то же время был богом умиравшей и возрождавшейся природы по имени Гор, так как вступил на престол после скончавшегося государя, называвшегося после смерти Осирисом и распространившего свою власть на подземное царство. Однако самому Эхнатону не могла прийти идея отождествить себя с Солнцем, ибо, с одной стороны, на смену культу Солнца, господствовавшему во времена Древнего и Среднего царства, пришло поклонение Осирису, а с другой, фараон считался сыном Ра, но никогда даже не пытался называться богом Солнца по неизвестной нам причине. Кто же навел Эхнатона на столь «еретическую» мысль? По утверждению Вернюса и Иойота[447], он, похоже, попал под влияние жрецов из Гелиополя, считавших «истинным Создателем обладавший божественной силой солнечный диск». Что же касается утверждения, что Моисей позаимствовал понятие монотеизма у египтян, то это уже из области фантазий[448]. В распоряжении евреев были другие источники, например из Месопотамии, где они позаимствовали десять заповедей, или из Ирана, в маздеизме которого они почерпнули, правда значительно позже, идею дьявола.

Итак, было бы неправильно продолжать рассматривать Эхнатона как создателя монотеизма или, по крайней мере, предтечу иудейского единобожия, давшего жизнь двум другим великим монотеизмам. Как пишут Вернюс и Иойот[449]: «Некоторые историки стремились сделать из него некоего реформатора, боровшегося с идолопоклонническим мракобесием, миротворца, преследовавшего экуменические цели[450], антиклерикала популистской ориентации, выступавшего против гнета Амона и его жрецов, что не находит подтверждения в дошедших до нас источниках или является явным анахронизмом»[451]. Раз Эхнатон не придумал «Бога», значит, он никак не мог изобрести дьявола.

Очевидно, остается выяснить, имелось ли в египетской религии понятие «злой дух» или что-то похожее. Однако в таком случае нам необходимо уточнить, что подразумевается под неясным и расплывчатым понятием «египетская религия», которая ошибочно считается однородной и стабильной. Ибо она просуществовала по меньшей мере три тысячелетия и претерпела столько преобразований, что перестала включать непререкаемые истины, а давала лишь толкования происходивших в мире событий.

Долгое время считалось, что в Египте было два верховных бога: Гор, хозяин Верхнего Египта, и Сетх, царивший над Нижним Египтом. Хотя оба были сыновьями Осириса и Исиды, между ними разгорелась борьба за власть. Случилось так, что Сетх покусился на жизнь Осириса, то есть собственного отца, а затем, не согласившись с полагавшимся ему наследством, выступил против Гора, который, не испугавшись, дал брату достойный отпор и объединил Египет под своим началом. В мифе, иллюстрирующем передачу власти фараона в рамках закона, Гор действовал как хороший сын, а Сетх, о несносном характере которого упоминается также в других легендах, как плохой. Вот кто был, на первый взгляд, предтечей злого гения.

Однако докопаться до истины оказалось не таким простым делом, как могло показаться на первый взгляд. Впрочем, понадобилось бы написать отдельную книгу, чтобы проанализировать предысторию легенды. Я ограничусь только двумя исходными положениями. Прежде всего следует отметить, что культ Гора, бога неба и Солнца, возник в доисторические времена в Дельте, а затем распространился по всему Египту. Долгое время бытовало ошибочное мнение, что Гор почитался как божество Верхнего Египта, ибо именно там располагалась его столица, древний «город сокола» — Гераклеополь. Что же касается Сетха, то он покровительствовал городу Омбосу, находившемуся также в Верхнем Египте. На первых порах оба божества, считавшиеся покровителями фараона, не враждовали между собой. Еще до начала правления V династии фараонов для закрепления добрососедских отношений каждый из небожителей получил во владение определенную часть Египта, но не ту, где они поначалу властвовали: Нижним Египтом стал управлять Сетх, а верховье Нила отошло Гору.

Противоборство двух богов возникло в более поздние времена, когда к концу правления V династии, то есть к 2245 году до н.э., произошло перевоплощение усопшего фараона в царя потустороннего мира Осириса, а его наследника — в Гора Младшего (сына Исиды и Осириса). Именно тогда краснокожий бог пустыни Сетх превратился в его соперника, ибо никак не мог согласиться с разделением власти на подвластной ему раньше территории[452]. Как раз в это время появился миф о том, что Осириса убил его сын по имени Сетх[453].

Другими словами, конфликт между добром и злом — Гором и Сетхом — вылился в решение династических проблем. Однако религия египтян пока еще не трактовала понятия «добра» и «зла», а в повседневной жизни в эти слова вкладывался весьма общий смысл, ибо негативные явления воспринимались как результат проникновения первобытного хаоса в мироздание, которое, в своей совокупности, считалось «высшим благом». По окончании правления V династии «зло», в понимании жрецов, стало представлять опасность для власти фараона, что было, впрочем, общим для всех религий монархических государств. Другими словами, «зло» как проявление первобытного хаоса, угрожая разрушить мироздание, косвенно выполняло политическую функцию.

В любом случае, египетская религия была одной из форм отражения действительности, позволявшей жрецам давать объяснение космосу и оценивать человеческую деятельность, тогда как религиозные ритуалы способствовали поддержанию мирового порядка. На всех этапах исторического развития севера или юга страны, вплоть до нашествия римлян, египетская мифология изменялась, обогащаясь за счет присоединения иностранных богов и, в свою очередь, пополняя пантеоны соседних стран: так, бог Сетх перешел в религию ассирийцев, ибо весьма походил на бога Ваала, олицетворявшего плодородие и вегетацию и покровительствовавшего воинам. Примером ассимиляции пантеонов разных религий могут служить мифы об Осирисе и Горе. Так, Гарем-ахути[454] превратился у греков в Гармахиса, Гар-пехред[455] — в Гарпократа, в то время как Гор-ур[456] — в Гарендота или Гор-Сепду[457]. Все же следует признать, что самым большим перевоплощением богов было превращение Гора в греческого бога Аполлона. На протяжении веков изображение египетского божества, расправляющегося с крокодилом Сетехом, вдохновляло христиан, у которых он превратился в Святого Георгия, убивающего дракона задолго до того, как Ватикан запретил этот миф. Таким образом, можно сделать вывод, что легендарного Святого Георгия никогда не было...

Это же относится к Осирису, герою многочисленных преданий и легенд, о чем сообщает Тронекер: «По правде говоря, нет одного мифа об Осирисе, а имеются только отдельные тексты, связанные общей сюжетной линией, из которых можно почерпнуть некоторые сведения о царствовании Осириса, трагической кончине будущего бога, трауре по усопшему государю, захоронении тела, наследнике, последовавшем воскрешении, тяжбе, мести, и т.д.».

Постоянно меняющийся облик богов вовсе не свидетельствует о несоответствиях в мифах, как раньше считали западные ученые, а отражает глубокую убежденность египтян в том, что божественную сущность невозможно постигнуть умом, о чем мы уже упоминали в этой главе. Кроме того, превращения богов можно рассматривать как следствие политической и экономической деятельности жрецов: владея обширными земельными угодьями, духовенство играло значительную роль в экономике страны. Верховный жрец провинции мог самостоятельно выбирать божество и по-своему толковать священные тексты. У египтян не было такого единого духовного центра, как, например, папство или имамат.

Кроме того, понятие предвечного хаоса никогда не относилось к области этики. А представления о «добре» и «зле» касались только мира живых; и потому «хаос» (или «зло») был у египтян на втором плане, ибо воплощал силы, предшествовавшие сотворению мира. Во всяком случае, вплоть до конца Среднего царства в Египте не было другой этики, кроме той, которая была продиктована самим обществом, заботившимся о поддержании гармонии и неприменении силы. И только во времена Нового царства жрецы, стремясь приобщить людей к добродетели при помощи страха, сформулировали зависимость между моралью и религией[458].

Неспособный осознать божественную сущность познанного и непознанного, верующий все же мог заниматься религиозной практикой. Так, до самого вторжения римлян египетский пантеон сохранял всю свою многозначность, продиктованную ощущением невозможности постичь проявления божественного начала и пониманием относительности всего происходившего вокруг. Какую бы опасность для фараона не представлял сеявший раздор Сетх, он сохранял за собой ранг небожителя и считался приносящим пользу. Доказательством может служить предание о том, как бог Солнца Ра послал Сетха наказать олицетворявшего мрак и первобытный хаос гигантского змея Апопи, который, напуская на землю голод, наводнения, тучи саранчи, посмел, как гласила легенда, посадить на отмель небесную ладью бога Ра. Таким образом, «злой» Сетх должен был сотворить добро.

Может быть, следует поискать дьявола в другом месте. Взять, к примеру, страшного змея Апопи. Родившийся из плевка богини Нейт, он восстал против богов. Самой судьбой ему было предначертано стать Сатаной. Однако Апопи олицетворял враждебные людям силы не больше, чем другие божества, которые несли разрушение, ибо вышел из первобытного хаоса и метафизического зла, став, таким образом, порождением вечного конфликта между сотворенным и предвечным. Хотя Апопи изображался в виде пресмыкающегося, наши читатели не должны обманываться на его счет: у египтян «змей ассоциируется с подземными божествами или с силами пробуждающейся природы»[459], и поэтому Апопи чаще всего рисовали вылезающим из вырытой в земле норы. Первобытные змеи украсили творца всего сущего Атума, главу гелиопольской девятки богов[460]. В «Книге мертвых» бог плодородия Мин, который в образе Гора мстил за смерть Осириса, надел на бога диадему с двумя змеями, и «две гадюки спустились с чела бога Атума»[461].

Возможные предвестники хаоса, змеи считались не столько носителями зла, сколько представителями сил, предшествовавших мирозданию и способных принести пользу. Таково, например, водное божество Нун, предвечный водный хаос в виде инертной и таившей опасность жидкости, обволакивавшей только что созданный мир. Однако бог воды мог действовать и как деструктивная сила, когда обрушивался на землю проливным дождем или опустошающим наводнением. По легенде, Всевышний увещевал бунтующих людей словами: «Ваша страна вернется к состоянию Нуна»[462], то есть к предвечному хаосу. И змея, даже если и представала в виде чудовища Апопи, все же не олицетворяла собой зло: вместе с соколом и скарабеем она охраняла солнечного бога Ра и считалась поэтому священной. Еще более убедительным примером может служить белая корона Верхнего Египта в виде кобры. Египетский пантеон не боялся и других, не менее опасных животных. Так, у богини Селкис, покровительницы и защитницы тела Осириса, была голова скорпиона, а Себек, бог страха и плодородия, изображался с головой крокодила, в то время как богиня жатвы Ермутис — с головой змеи, так же как, впрочем, и богиня Меритсегер, отождествлявшаяся с Исидой.

Так были у египтян демоны? Да, и великое множество: как и в религиях жителей островов Тихого океана, на демонов возлагалась ответственность за болезни и всяческие напасти, и были они такими же мерзкими и отталкивающими, какими их рисует воображение монотеиста: с отвратной рожей, питающимися червяками или своими экскрементами. «Они особенно опасны на пути усопшего в Дуат»[463]. Нападая на человека группами по семь демонов или же мириадами семерок, они вызывали сенную лихорадку; и это убеждение было весьма распространенным и более «современным», чем мы думаем, так как вплоть до научных открытий Пастера в середине XIX века бытовало мнение, что болезни и эпидемии порождались «миазмами», сущность которых трудно объяснить с помощью науки.

Демоны в Египте назывались духами, akhou, и «водились на окраинах цивилизованного мира»[464] — в пустыне, во мраке, в воде, что позволяет нам сделать вывод, что они, безусловно, были предками «нашего» дьявола, предпочитающего хорониться по таким же темным углам. Они оказали, возможно, влияние на иудаизм, откуда впоследствии перекочевали в две великие религии. Однако «слуги хаоса» еще не успели оформиться в настоящих носителей зла. Кроме того, к ним причислялись некоторые боги и богини и их слуги, изображавшиеся с головами львов, как, например, богиня Сохмет и ее сын Нефертум, которого она прижила от бога Птаха.

В египетской космогонии сотворение произошло столь быстро в самом центре хаоса, что мир не успел впитать в себя ни частицу добра, ни частицу зла. Таким образом, правилами этики могли руководствоваться только одни люди. Прибегая к запретам, египетское общество не навязывало метафизическое толкование принципа «добра» в том смысле, какой мы вкладываем в это понятие, а придя вяло устойчивость мирозданию как источнику жизни. Понятие первородного греха не существовало в Египте, а очищение практиковалось только во время погребальных ритуалов.

Для египтян весь мир, включая небеса, представлялся явлением преходящим. «Смерть богов, какими бы великими они ни были, часто упоминалась в религиозных текстах», — заметил в начале нашего века египтолог Море. «Книга о Гадесе» повествует о местах погребения бога полуденного солнца Ра, бога живых Кхопри и бога мертвых Осириса, или Сокариса. Автор «Исиды и Осириса» (Плутарх) написал по этому поводу: «Египетские жрецы заявляют о том, что тела всех богов (вовсе не бессмертных и не подкупных), в том числе Осириса, покоятся в гробницах, в то время как их души звездами сияют на небесах»[465]. Боги черпали силы в поклонении смертных, и стоило монархам или жрецам недобросовестно исполнить свой священный долг, как небожители заболевали, умирали и превращались в камни[466]. Иными словами, божественное начало во всех своих формах и проявлениях было продуктом мироздания и зависело от воли человека. Раз нет бессмертия богов, значит, нет добра и зла, которые были на земле отражением борьбы хаоса с порядком мироздания, где арбитром выступал сам государь. Проступки людей, наказуемые преходящей властью, создавали лазейку для проникновения хаоса. Однако до самого конца света мироздание находилось в состоянии постоянного возобновления: каждый вечер заходящее на западе солнце накрывалось небесным сводом, а утром снова поднималось ввысь из чрева богини Нут.

В представлении египтян мир должен был однажды рухнуть вместе со звездами и всем мирозданием. В этой связи следует упомянуть о заблуждении некоторых ученых, утверждающих, что египтяне не задумывались о минувшем и будущем, и делающих на этом основании вывод о том, что их верования представляют для нас только исторический интерес. С этим тезисом нельзя согласиться, ибо религия Древнего Египта имела свою эсхатологию, то есть систему представлений о конечных судьбах отдельных людей, человечества и всего мира в целом, появившуюся раньше, чем во многих других вероисповеданиях, и, по всей вероятности, одновременно с религиями древнего Ирана и Азии. И даже если это понятие и появилось раньше, греки все же именно у египтян переняли идею о конце света, после которого во вновь созданном и лишенном недостатков мире наступит Золотой век. Эта идея красной нитью проходит в таких древних текстах, как «Моряк с затонувшего корабля» и «Беседа Атума с Осирисом»[467]. А мы, в свою очередь, заимствовали эту мысль у греков.

Можно было бы предположить, что мудрый и не ведавший сомнений египтянин вел беззаботную жизнь под покровительством многочисленных, никогда не печалившихся богов. На самом деле все обстояло иначе: в египетских мифах слезы лились рекой, начиная с Исиды, оплакивавшей смерть горячо любимого брата Осириса[468], который пал жертвой коварства Сетха. Ибо, как гласит легенда, Сетх, снедаемый завистью к славе своего брата Осириса, однажды во время вечернего пира доставил во дворец роскошный саркофаг и заявил, что подарит первому, кому он придется по росту. И когда доверчивый Осирис, не заметив подвоха, улегся в гроб, семьдесят два приспешника Сетха тут же опустили крышку и приколотили гвоздями. Затем, залив для верности расплавленный свинец, они сбросили саркофаг в Нил, чьи гостеприимные воды приняли тело Осириса и понесли в открытое море. В знак скорби отрезав длинные волосы, Исида отправилась на поиски гроба, вынесенного волнами на песчаный берег близ финикийского города Библо, где выросло дерево с пышной кроной, чтобы защитить последнее прибежище Осириса от солнца. Наконец Исида отыскала и дерево, и гроб. Погрузив саркофаг в лодку, она отправилась восвояси. Отплыв от берега, она открыла крышку гроба и, прильнув щекой к брату, стала целовать его лицо, орошая слезами[469].

Ее святые слезы пролились настоящим водопадом, шум которого слышится и в наши дни, как бы доказывая, что застывший в граните солнечный Египет был не только страной гигантских залов с колоннами, величественных каменных пирамид и загадочных сфинксов, но умел сопереживать горю и отзываться на чужую беду. Улыбчивые статуи не должны нас обманывать относительно земных страданий, о которых лучше свидетельствуют папирусы. Египтяне боялись смерти.

Однако в их представлении смерть вовсе не была чем-то мерзким и отвратительным, как считаем мы и какой она представала на картинах художников средневековья, рисовавших горы пожираемых демонами трупов, или какой ее изобразил французский скульптор Лижье Ришье в день Страшного суда с клочьями мяса на обглоданном скелете; египтяне верили, что кончина была преддверием путешествия в царство богов. Признавая тленность плоти, они считали, что милостью божьей смерть можно и нужно предотвратить, как свидетельствует «Книга мертвых», своего рода путеводитель по загробному миру. Вот что написано в главе «Гимн Осирису», известной под названием «Глава о теле, которое не должно обратиться в прах»:

«О, мой божественный отец Осирис! Я пришел к тебе, чтобы ты забальзамировал, да, именно забальзамировать мое тело, ибо не хочу, чтобы оно превратилось в прах. Я хочу быть похожим на моего отца Кхепера, божественного тела которого так и не коснулся тлен. Помоги мне научиться управлять дыханием. О, царь ветров, прославляющий похожие на тебя божественные существа, укрепи мое тело. О, повелитель гробницы, сделай так, чтобы передо мной распахнулись врата в страну вечности, так же как они открылись в свое время перед тобой и твоим отцом Тену. О, Великий, чье тело не знало тлена... Когда черви увидят и узнают меня, пусть они задрожат от страха, также как и другие живые создания после моей смерти: животные, птицы, рыбы или черви и рептилии. Сделай так, чтобы смерть породила жизнь»[470].

Вдохновенные и трогательные слова лишний раз свидетельствуют о том, что египтянину не было чуждо чувство тревоги, но вера в божественное начало придавала надежду.

Египтяне никогда бы не поверили, что тела и души смертных после Страшного суда осуждены на вечные муки из-за преследований дьявола, которому даровано бессмертие. Такие понятия, как «спасение души» или «грех» им также не были ведомы. Египетская цивилизация, в том числе и религия, проникнувшись идеей неминуемой и неизбежной гибели мира и возвращения к первобытному хаосу, была слепком человеческого общества. Ее можно сравнить с богом воздуха Шу, держащим на вытянутых руках богиню неба Нут. И когда он умрет, небесный свод рухнет на землю. Умудрившаяся обойтись без догм, сотканная из мифов, подпитанная ритуалами, египетская религия содержала в себе не больше суждений о поступках людей, чем о человеческой природе вообще или природе как таковой. Она призывала верующих почитать богов и их представителей на земле, какими считались фараоны; и так же, как культ греков, эта последняя великая религия древности, создавая условия, при которых человек действовал заодно с антагонистическими силами, была не способна вынашивать идею дьявола.

В цивилизации, где даже боги были смертными, понятие «вечного проклятия» было бы просто немыслимым.