История дьявола

3 СПАСЕННАЯ ОТ ДЬЯВОЛА ИНДИЯ

Для европейца, с присущим ему логическим мышлением, считающего невозможным подменять одно понятие другим, поиски дьявола в Азии теряют всякий смысл. Например, при первом же взгляде на фрески любого цейлонского храма с изображенными на них крючконосыми чертями у путешественника возникает искушение воскликнуть, что буддисты верят если не в дьявола, так в его близких родственников, детей и племянников. А это может означать одно: Зло вездесуще.

Однако было бы опрометчиво делать такой вывод, говоря обо всей Азии. И прежде всего потому, что невозможно, как говорится, объять необъятное. Ибо целой жизни не хватит, чтобы хотя бы немного познакомиться с Тибетом или Сибирью, Индонезией или Борнео, Малайзией или Филиппинами, Индией или Пакистаном, Китаем или Японией. Вот как! Каждая из этих азиатских территорий и стран сохраняет свою неповторимую самобытность, по сравнению с которой Европа выглядит объединением мало чем отличающихся друг от друга провинций, будь то Бретань и Савойя, Астурия и Андалусия, Мекленбург и Бавария. От джунглей Малайзии, где цветы баррингтонии распускаются только на час — настолько коротка их жизнь, и на земле от них остается только серебристо-розоватый след, до пустыни Гоби, где, как рассказывали русские путешественники прошлого столетия, они откапывали людей, заживо погребенных под песками, — вы не встретите на всем необозримом азиатском континенте никого, кроме «упрямого двуногого существа». Так вправе ли мы говорить о единой религии? И еще меньше оснований у нас утверждать, что у всех народов имеется общее представление о дьяволе.

А потом, как известно, Азия намного старше нашего западного мира. В понятие «Азия», в которое за последнее время этнологи внесли свои дополнения, мы сегодня вкладываем смысл, известный нам из уроков географии в начальной школе, когда Европа, находившаяся в центре карты, была окрашена в розовый цвет, а Азия — в желтый (Африка чаще всего изображалась темно-коричневой — стыдливый намек на ее черное население). Европа, если можно так выразиться, была в пеленках, когда азиаты, более разрозненные, чем какое-то время назад утверждали антропологи, отправились на северо-восток в поисках чего-то одного им известного и, не замочив (а только обморозив) ноги, перебрались через скованный льдами Берингов пролив и расселились на обширных просторах Северной и Южной Америки до самой Огненной Земли тридцать пять тысяч лет назад во времена, когда мы, европейцы, обитавшие где-то между Мадридом и Москвой, жили в условиях каменного века.

И смеем ли мы даже высказывать предположение, что народы со столь древней историей имеют одну и ту же веру с нами, европейцами, с раз и навсегда установившимися категориями логического мышления, которые говорящий по-гречески иудей Саул распространил вплоть до Рима, чтобы основать свою церковь? Когда двадцать лет назад на базаре в старом районе Гонконга я натолкнулся на вырезанную из слоновой кости фигурку маленького монгола, а спустя десять лет на юге острова Ява беседовал со стариком в окрестностях Банжу Ванги, меня поразил все тот же взгляд, в котором, казалось, светилась мудрость всех предшествовавших поколений. И восьмидесятидвухлетний старец, не пожелавший отдать на Цейлоне фигурку индуистского полуобнаженного монаха, привел меня к скале не выше стойки в бистро, но находившейся на высоте трехсот метров над уровнем моря, чтобы поведать, что именно отсюда упал, ослепнув, принц Рама, прежде чем его подхватили крылатые божества. У Азии нет возраста. Исторический путь, пройденный этим континентом, раза в три длиннее нашего. И на ее древней земле все дети похожи на Далай-Ламу в юности — настолько глубок и отрешен их взгляд.

Ни телевидение, ни радиотелефоны не внесли ничего нового в жизнь обитателей этого континента. Преодолевая пространство и время, Азия не расстается со своими традициями. И подтверждением тому сибирские якуты, называемые антропологами северными турками, которые, как нам кажется, живут не на берегу Северного Ледовитого океана, а на самом краю преисподней (посланная в Якутию в 1926 году советская экспедиция гидрологов погибла от голода в краях, где за пятьсот граммов соли дают четыре грамма золота, а за такой же по весу кусок мяса — двадцать граммов!). В конце XVIII века выносливые духом и телом миссионеры отправились в Сибирь для приобщения местного населения к христианской вере. Несколько десятилетий спустя якуты рассказывали следующее:

«Сатана — старший брат Иисуса. По характеру он — злой, в то время как Иисус — добрый. Когда Бог вознамерился сотворить Землю, он сказал Сатане: «Ты похваляешься тем, что способен на любое чудо, считая себя более могущественным, чем я. Так вот, принеси немного песка со дна океана». Сатана погрузился в морские глубины, но, всплыв, обнаружил, что вода унесла песок с его ладоней. Он нырнул еще пару раз, но безрезультатно. И только когда он превратился в ласточку, ему удалось принести в клюве немного ила, ставшего Землей после благословения Иисуса. И была она красивой, плоской и ровной. Однако Сатана, решивший сотворить мир для себя, утаил от Бога немного ила в клюве. Иисус разгадал хитрость брата и стукнул по затылку. Ил вылился на Землю и превратился в горы»[26].

Эта история замечательна тем, что мы видим, как в понимании якутов изменился Сатана по сравнению с нашим представлением о нем. Если христиане наделили его злобным характером, то для сибиряков он был прежде всего хитрецом, и, вопреки бытующему мнению об изворотливости ума, он был наказан самим Иисусом, словно пойманный за руку воришка. Легенда рисует Сатану ловким обманщиком, утратившим всю свою чудодейственную силу. Хотя дьявол продолжает быть вездесущим, он вовсе не обладает демоническими наклонностями, о чем мы более подробно расскажем в восьмой главе. Ибо ни одному азиату от Арктики до Индийского океана ни разу не приходила в голову мысль о том, что все роли уже давно распределены: Бог раз и навсегда утвердился на небе, в то время как место Сатаны в преисподней. И тот и другой стали частью культуры, и если азиат по своей натуре склонен верить в Бога, ему все же трудно понять, почему Бог поссорился с дьяволом. В конце книги вы придете к выводу, что такое восприятие никого не должно удивлять, ибо один современный философ и христианин, Джиованни Папини, был того же мнения, не ведая, впрочем, о верованиях якутов.

Так же как Африка, Океания и Америка, если судить о том, что осталось на юге, Азия глубоко религиозна. Европейцы всегда считали этот континент пристанищем демонов, где происходили чудеса света; короче, они верили, что там жили поклонявшиеся идолам безбожники и язычники. И если в наши дни в Азии прочные позиции занимают буддизм, индуизм и ислам, то это вовсе не означает, что становление этих религий (предполагается, что буддизм прежде всего религия, а уж потом философия) и влияние, которое они на протяжении многих веков оказывали друг на друга, не встречало препятствий. Все началось с Индии, которая для Азии все равно, что Греция для Европы. И раз мы завели разговор об Азии, надо начинать рассказ с Индии — ее духовной матери.

В самом деле, главные религии коренного местного населения: индуизм, буддизм, джайнизм, таоизм, синтоизм — берут начало от Вед, появившихся на Индийском полуострове около 1500 лет до н.э., во времена нашествия арьев (от слова «арья», означающего «благородный»), — то есть народов, пришедших с Востока со стороны Ирана, о чем будет рассказано в пятой главе. Ведийская религия, получившая свое название по имени священных писаний того времени, Вед, вытеснила одно или несколько более древних верований. Было бы не лишним узнать, откуда пришли первые боги и, конечно, первые демоны, а так как народы появились на этом континенте много раньше XV века до н.э., мы вправе поинтересоваться, какие верования предшествовали ведийской религии и упоминался ли в них дьявол? Впрочем, о том времени мы мало что знаем.

Известно только, что до нашествия арьев существовала так называемая цивилизация Хараппа, или цивилизация Инд, по названию реки, вдоль которой располагались первые древние поселения. До нас дошли скудные сведения о том, что живший в ту пору дравидский народ не имел письменности, занимался скотоводством, а так как не имел выхода к морю, строил оборонительные укрепления; у него не было ни лошадей, ни повозок. Правил королевством и одновременно возглавлял вооруженные силы верховный жрец. Благодаря описаниям, которые остались от арьев, мы знаем, что у местных жителей, презираемых, по всей видимости, завоевателями, была более темная, чем у пришельцев, кожа и курносые лица[27].

Цивилизация Хараппа, возникшая пять тысяч лет назад до н.э., могла бы развиваться и дальше, если бы не находилась в первобытном состоянии в тот год, когда пришли арьи. Если исходить из моделей других древнейших цивилизаций, можно с полной уверенностью утверждать, что в те далекие времена религия также должна была быть первобытной и основываться на известных нам культах, таких, как поклонение Солнцу, или обрядах, способствующих, по мнению местных жителей, хорошему урожаю. Можно сделать предположение, что у древних народов практиковался культ Великой Богини. Вот и все, что мы узнали из раскопок археологов.

Перенесенная арьями на индийскую почву ведийская религия исповедовалась в течении целого тысячелетия. О тех десяти веках у нас почти нет сведений: арьи ничего не построили из камня и не оставили после себя памятников письменности. Их священные книги, Веды, были написаны лишь в III веке до н.э. До той поры сказания передавались устно из поколения в поколение, и нельзя судить о том, какими они были по текстам, сочиненным несколько веков спустя. Итак, мы ничего не знаем о религии арьев в первозданном виде. Все имеющиеся у нас сведения почерпнуты из более поздних письменных источников. Однако ничто не мешает нам предположить, что арьи — аристократическая и воинская каста, культивировавшая мужское начало, — принесли с собой в Индию пантеон мужских богов, который свергнул с трона Великую Богиню[28] или же, по крайней мере, потеснил ее, отстранив от верховной власти.

Как и все другие верования, древняя ведийская религия предложила свою версию «Генезиса», что нашло отражение в «Назадийя» или «Гимне во славу Создания» Ригведы (X; 129), где говорилось: «Тогда не было ничего существующего и ничего несуществующего, не было ни воздушного круга, ни неба вверху. Что же двигалось? Где? Под чьим покровом? Была ли вода бездонной? Не было тогда ни смерти, ни бессмертия, ни смены дня и ночи. И только не колеблемое ветром Единое дышало, и ничего другого». Согласно «Назадийя», внутреннее противоречие Верховного существа породило первую антитезу между бытием и небытием и затем между активной энергией и пассивной материей. «Пуруша-Сукта» или «Гимн Человека» предлагает несколько иную версию: боги сотворили мир благодаря жертве, принесенной Верховным существом или Пурушей, из различных частей тела которого было и будет создано все, что когда-либо существовало и будет существовать в будущем[29].

Как и в древнем Иране, ведийская религия в Индии имеет дуалистскую схему: власть богов или дэва[30] Варуна, Митра, Индра и близнецы Назатия уравновешивается антибогами или азурами[31]. Такие антибожества, как воздушное чудовище Вритра, против которого Варуна ведет победоносную войну, так же многолики, как и боги; по существу, они представляют собой мифологизированных противников арьев: пани, даза и другие народности цивилизации Инду. В самом деле, божество Индра считается пурандара, то есть «разрушителем укреплений», воздвигнутых, по всей видимости, жителями Хараппа[32]. Старая история: в народных преданиях враг всегда представлен в образе демона с черным ликом — ведь нам известно, что дравидский народ был темнокожим.

Однако дело заключается в том, что двойственность в понимании богов позволяет трактовать проблемы бытия и небытия, хаоса и сотворения мира. Так толкуется мироздание, основанное на неизбежных антагонизмах. Космос благоволит человеку. Однако это вовсе не означает, что дьявола нет; он — порождение космического хаоса, ибо борьба между противоборствующими небесными силами ведется постоянно, и если темные силы оказывают пагубное влияние на индивидуума, так это потому, что микрокосмос человека является составной частью макрокосмоса. Поэтому люди соблюдали определенные обряды: индивидуальные, грия-сутры, и общие, страута-сутры, — дающие возможность воздавать хвалу небесным силам; небрежность в исполнении ритуала могла, по мнению верующих, стать причиной нарушения равновесия и привести к хаосу. И то значение, которое придавалось религиозным обрядам, отражало социальную структуру арийской Индии: общество распадается на сословия, а религия превращается в моральный и политический институт управления народом. Насаждается власть жрецов и монахов; ритуалы цементируют общество, в то время как священнослужители стоят на его страже. Круг замкнулся.

В самом деле, равновесие мира, то есть соотношение между дэвами и азурами, поддерживается жертвоприношениями[33], а также растительной эссенцией сома, которая, возможно, была соком красного мухомора или бледной поганки, что наводит на мысль, что подобный напиток вызывал галлюцинации[34]. Между прочим, сам по себе обряд заслуживает нашего внимания: мир существует, если в определенный ритуалом день человек, по сути дела, предается пьянству и таким образом приобщается к богам. В этом состоит основополагающий принцип греческих мистерий, вызвавший в то же время реакцию иудеев — омерзение от пьянства, и наиболее показательным примером тому может стать мифологическая история Ноя. В любом случае арьи были большими любителями алкогольных напитков и кроме сома употребляли в качестве хмельного сура, но уже вне обрядов.

К концу V века до н.э. ведийская религия в Индии, также как и в Иране, приходит в упадок. Правда, о тех временах мы имеем весьма смутное представление. Нам неизвестны ни имена богов, ни то, что они олицетворяли. Поклонялись ли тогда верховному богу Праджапати? Но почему же его называли Хираниагарбха, а порой еще и Брихаспати? Впрочем, мы не знаем, был ли он тем верховным богом, который управляет всем и вся, или же только повелевал отдельными явлениями? Был ли он выше бога Солнца Сурьи или бога огня Агни? Являлись ли боги существами, наделенными сверхъестественным могуществом, или только были абстрактным проявлением единой духовной реальности? Последнее нам кажется наиболее правдоподобным, ибо, согласно ведийскому учению: «Реальность есть Он, но образованный человек называет Его разными именами» (X; 129,2), а также: «Жрецы и поэты с помощью слов приумножают скрытую реальность, которая является единственной в своем роде» (X; 114)[35].

Совершенно ясно, что в Ведах мы не встретим ни упоминания единого дьявола, ни единого Бога. Ибо в противном случае антибоги превратились бы в демонов, какими мы, современные европейцы, их представляем. И еще меньше у них было шансов стать самим дьяволом: если и существуют антибоги, то только для того, чтобы служить противовесом верховной власти. Дюмезиль вносит свое уточнение: они — «архидемоны» и «архангелы»[36]. И в этом состоит их основополагающее значение, оказывавшее влияние на все монотеизмы, в особенности на иудейский: Люцифер (напомним, что так в древности называли планету Венеру, появляющуюся на небе на закате солнца) не только был, но и остается архангелом. В самом деле, иудаизм позаимствовал большую часть теологии у пришедшей из Ирана ведийской религии.

Несмотря на то, что до сих пор не известно, когда появились первые Веды, можно все же предположить, что по крайней мере в одном из песнопений имеется указание на определенное событие, имевшее место в истории индийского богословия — недовольство правоверных неизвестностью и неоднозначностью происхождения божества: «Кто такой Индра? Кто его видел? Какому богу мы приносим дары?» («Непознанный Бог или золотой Эмбрион», X; 121[37]». По всей видимости, именно начиная с V века до н.э. ведийская религия стала приходить в упадок.

Однако следует подчеркнуть, что ведийская культура на всем протяжении своего развития не скрывала от мира сомнений по поводу существования Высшего существа. Конец ведийского периода ознаменован появлением первой известной модели агностицизма объективного мира и в соответствии с последними по времени философскими сочинениями Веды — Упанишадами[38], получившими название Веданта, индивидуум не может постичь истину, и цель религии — нести успокоение человеческому разуму. Несмотря на то, что заявленный в Упанишадах агностицизм рассматривается отдельно от Веды, он является конечной стадией ведийского учения, ибо вселенское сомнение уже изначально заложено в «Назадийя»:

«Кто знает истину? Кто сможет произнести ее здесь?.. Где началось Сотворение? Явились ли боги уже после того, как мир уже был создан? Кто знает, где Он родился? (X; 129, 6).

Вся философия Вед отмечена вопросом: «Кто знает?» — Ко veda! Ведийский пантеон утрачивает веру в свое превосходство: ничто не известно в этом худшем из миров. Являющаяся основой всего материя не объясняет жизненные явления. Невозможно постичь сущность вещей. Человеческий разум не способен объяснить логические построения, и, наконец, логика бессильна во всем, что касается Бога. Он непостижим и стоит выше всякого определения; в противном случае Бог не будет Богом, как выразится позднее Хайдеггер (увлекавшийся, кстати, ведийским учением). Бог бесконечен, неизменяем и вечен, он есть Атман, высшая душа, суть бытия и небытия, Он есть Брахман, высшее и единственное счастье, общее и последнее объяснение мира. Tat tvam asi — «Это есть ты». Суть вещей так и останется непознанной, как и сам Бог. Круг сомкнулся. Мы никогда ничего не узнаем.

Однако в этом и заключается смысл философии Упанишад. Брахман является высшим абсолютным бытием, единственной и общей реальностью, что означает одно: с дуализмом покончено. Счастье, аманда, не может нести в себе Зло. В таком случае нет и не может быть не только Злого духа, но и, по большому счету, демонов или самого дьявола; их место — в грезах. И это положение становится доминирующим в верованиях, появившихся после ведийской религии; а так как Индия оказала влияние на всю азиатскую культуру, можно смело утверждать, что дьявол не ступал ногой на землю этого континента; его не было и в помине, его никто не знает, он всего-навсего фантастический персонаж, созданный человеческим воображением.

В Упанишадах отказом от дуализма ведийская религия не только сбросила с себя маску, но и одновременно сорвала ее с богов: миру открылись придуманные человеческим разумом фальшивые лики.

Спору нет, «расплывчатость» ведийского пантеона привела к его упадку. Не вызывает также сомнений сложность религиозной философии Индии. Совершенно ясно, что перед нами философия для избранных, доступная пониманию только просвещенных умов, сумевших оторваться от метафизических условностей. «Веселые ребята», какими были арийские захватчики в XV веке до н.э., оставили после себя интеллектуальную элиту такого высокого уровня, что даже теперь, тридцать веков спустя после исчезновения ведийской культуры, западная философия ничуть не продвинулась в толковании вопросов бытия[39], которые находили свое трактование в Ведах еще в те далекие времена. Охотно верится, что жрецы-брахманы основали касту высшей аристократии. И кажется вполне вероятным, что народ практиковал более доступную ему религию, а также магию; однако возникает вопрос, почему одни и те же правоверные, мирно жившие бок о бок на протяжении целых пятнадцати веков, вдруг разошлись во взглядах. Все же полтора тысячелетия вполне достаточно, чтобы убедиться или, наоборот, разочароваться в «надежности» пантеона, тем более что он, как и все другое, придуман людьми.

Объяснить такое положение вещей можно прежде всего старением ритуалов, о которых мы уже говорили на страницах этой книги. Ведийский пантеон еще продолжает существовать, и древние боги все еще почитаются, хотя уже и без прежнего рвения, что является следствием эволюции общества. И этот вопрос, на наш взгляд, заслуживает более подробного рассмотрения.

Отправляясь походом на север Индии, арьи были объединены в воинские отряды под предводительством командиров, подчинявшихся принцам, раджам, чья власть была ограничена племенным советом, сабха и самити. Самым известным из них было племя бхарата. Веды рисуют яркими красками портреты арьев: это были бравые ребята[40], известные не только своими ратными подвигами, но и успехами в хлебопашестве и выращивании скота, любившие музыку («они играли на флейте, лютне и арфе»[41]) и танцы, а также ценившие хорошее вино и, по всей видимости, неравнодушные к женским прелестям. Арьи селились небольшими деревнями (археологи не нашли до сих пор остатки крупных поселений и городов) и занимались хлебопашеством и выращиванием скота, ходили в военные походы и время от времени устраивали пирушки с обильными возлияниями. Впрочем, по такой же схеме жили и другие индоевропейские народы, в том числе и кельты.

Вначале арьи освоили Пенджаб, «страну пяти рек», в настоящее время находящуюся на границе Индии и Пакистана. Отдельные отряды попытались пробиться на восток в легендарный район Сарасвати, по всей вероятности туда, где теперь течет река Сарсути, которая после того как была объявлена священной, стала для индусов богиней красноречия, знаний и мудрости. Позднее весь этот район станет священным[42]. Арьи время от времени совершали набеги на соседние территории.

Пришло время образования империй. Арьи спускаются в нынешний Раджастан и строят рядом с Дели свою первую столицу. Устанавливается настоящая политическая династическая власть, а так как в те далекие времена политика не мыслилась без религии, то первые изменения коснулись, видимо, слишком расплывчатых Вед. Приходит конец империи Курус в Раджастане; одна часть арийских племен, спускаясь по долине Ганга к востоку, основывает на своем пути ряд империй, столицами которых становятся Козала, Видеха, Каши, в то время как другая выходит к западному побережью и добирается до Уджайна, где берет под контроль торговые порты.

Иными словами, в большей части Индии, занятой арьями, формируются государственные структуры. Такая расплывчатая и изжившая себя религия, как ведийская, нуждается в реформировании. И, что самое удивительное, тот же самый процесс начинается в Иране, где Заратустра основывает в 600 году до н.э. новую религию. В Индии проповедниками новых религиозных учений становятся Вардамана с 570 года и Будда с 560 года до н.э. И в Иране и в Индии формируются централизованные политической системы, однако методы достижения этой цели были разными.

Казалось бы, что появившиеся верования должны были в первую очередь отличаться «перевоплощением» богов. Однако такого не произошло. Неожиданно обретя второе дыхание, ведийская религия освобождается от остатков теизма и заявляет о себе как о философском учении. Во время эпического периода, пришедшего на смену ведийскому, господствуют три направления философской мысли, которые имеют мало общего с религией.

Первое направление — материализм или локоята[43], утверждающий, что восприятие является единственным источником познания об окружающем человека материальном мире. Разум не совершенен; обнаруженные им аналогии и связи весьма условны. Сознание — производное от материи; после смерти нет жизни, и душа умирает вместе с телом. Мир создан без чьей-либо помощи; Бог придуман из-за невежества и неспособности людей объяснить неизвестные им явления. Этики нет, и тем более нет этики имманентной, так как порок и добродетель не что иное, как условности (по всей видимости, последствие влияния школы греческих циников).

Родоначальником второго направления — джайнизма[44] стал современник Будды, уже упомянутый нами Вардамана[45], которого по странной случайности почти не знают на Западе; в основе нового религиозного учения лежит понятие относительности знаний. Примером философии джайнизма может служить притча о шести слепцах, попытавшихся описать слона, положив руки на разные части животного. Тот, у кого под рукой оказалось ухо, решил, что перед ним мягкий веер, другой же, схватившись за ногу слона, заявил, что это колонна, и т.д.

Согласно мировоззрению поборников секты джайна, всякое знание относительно, а жизнь настолько сложна, что невозможно с полной уверенностью что-либо утверждать или отрицать. Мир подразделяется на самые что ни есть простые категории: одушевленное и неодушевленное, материю первичную и вторичную, предметы подвижные и неподвижные... Вторичная материя, или душа, действует в теле, и продуктом этой деятельности является карма, которая объединяется в Мировое начало и в свою очередь снисходит на душу человека. Природа кармы такова, что она с трудом воспринимает перемены и в индивидуальной проекции определяет судьбу каждого индивидуума[46]. Эта идея впервые была высказана в поздних ведийских Упанишадах, получила широкий резонанс на Западе в начале XX века и нашла, например, отражение в давно уже забытом романе Поля Бурже «Наши поступки идут за нами следом».

Надо сказать, что джайнизму присуща особая интуиция. Более пяти веков до нашей эры утверждалось: мир существует в двух формах — в виде атомов и агрегатов атомов или, как мы называем, молекул, и «однородные атомы в разных сочетаниях составляют различные элементы»[47]. Вот это удивительное интуитивное предположение стало предметом исследований западных физиков лишь в XVIII веке.

В джайнизме нет понятия бога, хотя, соблюдая аскетический образ жизни, отдельные души могут достичь «статуса божества»[48]. Именно так происходит искупляющее уничтожение кармы и возводится препятствие к ее возрождению, а значит, новому мучительному переселению души. В джайнизме нет также понятия дьявола, однако этика в нем, тем не менее, занимает не последнее место. Это религиозное учение существует в наши дни и, не являясь набором догм, распадается на пять отличающихся друг от друга сект[49].

Третьим направлением философской мысли в эпическую эпоху стал буддизм, который проповедовался великим реформатором, сыгравшим в истории человечества, возможно, бо́льшую роль, чем все другие религиозные деятели, включая Заратустру. Шопенгауэр в письме к Фредерику Морену утверждал, что Будда[50] был одним из трех великих философов, которых знал мир (двумя другими были, по его мнению, Платон и Кант).

Не расширяя наши весьма ограниченные поиски доказательств существования дьявола, мы смогли обнаружить, что жизнеописание Гаутамы из царского рода Сакья, родившегося в 563 г. до н.э. на границе Индии с Непалом в современных очертаниях, вступает в противоречие с утверждениями последователей джайнизма. На первый взгляд может показаться, что мы во второй раз после египетского бога Тьмы Сета встретили прообраз дьявола. Когда после шести месяцев поста превратившийся в живой скелет принц Гаутама[51] был на пороге смерти и присел под фикусом, ожидая «просветления»[52], благодаря которому он сделается Буддой, к нему приблизился в окружении злых духов бог смерти Мара и попытался воспрепятствовать его намерению. Обратив внимание на худобу и бледность Гаутамы, Мара произнес: «Ты связан по рукам и ногам земными и небесными путами. И ты, аскет, не сможешь освободиться от них»[53]. Примерно с такими словами обратился Сатана к Иисусу в пустыне. Однако для понимания истинного смысла высказывания Мары необходимо привести контекст, в котором они произносились, и мы убедимся, что он не имеет ничего общего с библейским сюжетом; в самом деле, Мара попытался помешать принцу постичь высший разум, который сделает из него Будду, находящегося в состоянии полной отрешенности, «нирваны», когда страдание прекращается через полное уничтожение стремления к бытию, возрождение и обретение спокойствия. Таким образом, это состояние, в сущности, противопоставляется земному существованию, к которому Мара пытается вернуть принца, убеждая в том, что тот не сможет освободиться от своих пут.

Мы, похоже, наблюдаем возврат к дуализму, от которого отказались Упанишады: Зло существует, и оно вовсе не является плодом человеческой фантазии. Происходит сближение (однако фактически лежит в основе) с концепцией гностицизма, объявляющего плохим все земное. Мара не толкает принца на преступление, разврат или воровство; он только призывает вернуться в мир простых смертных, считающийся именно потому «плохим». Мара вовсе не демон и тем более не дьявол, если не заходить далеко, сравнивая с концепциями христианства; Мара — бог смерти, ибо все живое обречено на смерть, и всякая жизнь с самого зарождения несет в себе зародыш смерти. Жить — значит готовиться к смерти. И напоминание о невозможности освободиться от пут имеет целью ввергнуть Будду в уныние и призвать смириться с незавидной человеческой долей, то есть с неминуемой смертью.

Однако, черпая поддержку в десяти великих добродетелях или парамитас, Гаутама отвечает: «Твоим первым оружием является похоть, вторым — отрицание духовности, третьим — жажда и голод, четвертым — желание, пятым — тупость и лень, шестым — трусость, седьмым — сомнение, восьмым — лицемерие и упрямство, девятым — погоня за наживой, лестью, пустыми почестями и ложной славой, а десятым — самовлюбленность и презрение к окружающим. Вот, Мара, все твое оружие. Ни один слабый духом человек не сможет противостоять тебе; только выстояв можно достигнуть высшего блаженства». Как раз в майскую ночь полнолуния в 528 году до н.э. Мара потерпел свое самое сокрушительное поражение. Бодрствуя с двух часов ночи до шести часов утра, Гаутама постиг Четыре Благочестивые Истины[54]; он стал недосягаем для земных соблазнов и утех. Мара еще не раз принимался уговаривать Будду, и ему в конце концов удалось достичь поставленной цели, и Будда умер.

Неважно, насколько точны эти сведения и достоверна сама история Будды. В классическом исследовании Ламотта[55] повествуется о тщетности попыток восстановить жизненный путь этой легендарной личности, за что, похоже, никто так до сих пор всерьез не брался. Да и ни к чему, впрочем, не привело бы, так как секта Махаяна, начавшая распространять буддизм с IV века в Китае, Корее, Японии, на Суматре и дошедшая даже до Цейлона, где господствовали более строгие традиционные каноны, проповедует, что Будда — божество многоликое. Одни считают Будду пятиликим (Вайрокана, Аксобхия, Ратнасамбхава, Амитабха и Амогазидхи), в то время как по мнению других у него двадцать четыре лица. Как бы то ни было, между многочисленными сектами никогда не было антагонизма; мы не ошибемся, если скажем, что у каждого верующего есть свой Будда.

Религиозное учение, оставаясь неизменным в своей основе, проповедовало сострадание и отрешенность от мира.

Злобный Наги из Урувилве, с которым сталкивается Будда после первого поединка с Мара, также не был дьяволом. Решив укротить это полубожественное существо со змеиным туловищем и несколькими головами, Будда входит к нему в логово и садится, скрестив ноги и выпрямив спину. Наги дохнул на него дымом, Будда ответил ему тем же. Наги изверг из пасти огонь, Будда не отступил. Всех, кто оказался свидетелем того, как из дома повалил дым, а затем и огонь, охватила паника. Однако вскоре люди узнали об исходе поединка: наделенный сверхъестественным могуществом Будда покорил Нага и поместил в сосуд. Так Будда мирно закончил бой, который стал прообразом мифа о святом Георгии, а также всех других мифов о героях, побеждающих легендарных чудовищ, начиная от Персея, убившего морское чудовище, который уже был готов проглотить привязанную к скале Андромеду, и кончая Одиссеем, выбившим глаз у циклопа. Он олицетворяет силу духа, торжествующего над материей.

В космологии Тхеравада — школы, распространявшей древнее буддийское учение, — мы тем более не найдем «господина дьявола»: нижний из трех миров, Желание, населен пятью или шестью разновидностями существ, в числе которых находятся полубожества, люди, демоны и бестелесные голодные призраки, напоминающие духов с острова Пасха, по имени Шарвастивада, Саутрантика, Махизазака, Дхармагубтака, Самматийя, Винайя, Махазангхика, Локоттаравада, Сатьязиддхи. У них нет повелителя, как это принято в нашей мифологии. Отдавая дань традициям, сторонники азиатского направления буддийского учения в Индии, на Цейлоне, в Китае и Японии со времен победы Будды над Мара полагают, что демоны, так же как и боги, отсутствуют, пока находишься в нижнем из миров, то есть там, где есть Желание. Буддизм в сущности является учением, исповедующим полное очищение, которое должно привести к нирване; оно не ставит целью оставить за дьяволом и прочей нечистой силой, как, впрочем, и за богами, недоступную познанию метафизическую сущность, которая исповедуется монотеизмами: для последователей Будды они представляют собой реальные, но в то же время вторичные понятия. Даже Брахма — позаимствованный у индуизма бог, которого можно сравнить с нашим Богом-создателем, — вовсе не вечен: он — тот, кто первым появляется и последним уходит в конце каждого цикла перевоплощений. Неважно, принадлежит ли божество небесному или подземному царству — оно есть явление, ограниченное временными рамками.

В буддизме нет и не может быть антагонистического противопоставления Бога дьяволу; наглядным примером тому может служить одно превращение: на Тибете верят, что вытесненные буддистами в VIII веке древние боги в знак протеста превратились в демонов, и только старые чародеи или добрые волшебники способны им противостоять. Перед нами один из вариантов реорганизации пантеона в соответствии с реформой, проведенной последователями Заратустры (см. пятую главу). Тем не менее эта реформа осуществлялась на основе интеграции, а не устранения. Тибетские буддисты, так же как, впрочем, и китайские, основывают свои небольшие храмы по соседству с последователями других религий, чтобы молитвами усмирить гнев чужих богов. Азия издавна представляет собой настоящую землю обетованную, где мирно уживается множество религий: когда в VII веке буддизм стал пользоваться в Японии не меньшим влиянием, чем местный синтоизм (следует признать, что между ними не было конфликта, во всяком случае, того, что в какой-нибудь степени напоминало религиозную войну; просто синтоисты устраивали свои молельни внутри буддийских храмов, и наоборот), духовенство стало задаваться вопросом, какая религия самая лучшая, и император Шому увидел во сне Аматеразу, богиню Солнца и основательницу династии, которая поведала ему, что Япония — страна богов, и потому все боги должны одинаково почитаться, ибо первый из пяти, Будда, такой же, как и их боги[56].

Однако, что же происходит с душами преступников? Если существует загробный мир, как закономерное наказание за совершенные при жизни неблаговидные поступки, то он не вечен, ибо, согласно циклам перевоплощений, всему когда-нибудь приходит конец. Никакое преступление, даже самое тяжкое, как, например, отцеубийство, не может быть искуплено вечным «проклятием» (термин, который также не используется в буддизме). В «Истории призраков» или в одной из трех корзин «Типитака»[57], где собраны тридцать два канонических рассказа под названием «Сутта-питака» или «Корзина наставлений», имеется описание тех страшных мест, куда отправляются преступники[58]. И вовсе не обязательно, что это будет, как принято у нас, преисподняя, однако в любом случае это не что иное, как чистилище. И было бы логичным предположить, что чистилище не относится к числу вечных понятий, ибо Зло также является преходящим понятием, так как в буддизме не существует первородного греха и человек не несет ответственности за каприз Всевышнего, ставшего причиной появления Зла. По всей вероятности, дьявол не вписывается в систему, где отсутствует метафизическая основа Зла, которое боги признают лишь тогда, когда речь заходит о взаимоотношениях между людьми.

Было бы большой ошибкой полагать, что буддисты являются агностиками в том смысле, который мы придаем этому понятию в Европе[59]: мир, в котором не было Творца, представляет собой череду явлений, согласно пяти силлогизмам, предложенным школой Ниайя (первое доказательство — звук, имеет свое начало и конец. Второе — его кто-то издает. Третье как пример — он такой же, как горшки. Четвертое как применение — горшки кем-то создаются, и они не вечны. Заключение — звук преходящ); абсолютная истина остается непознанной ввиду отсутствия самого понятия познания. В этом нет буддийской метафизики, ибо она никогда не была предметом изучения: речь идет об этике, основанной не на догмах, которые исключены из буддийского учения (нет основания верить в религиозный характер предложения, если оно иррационально), а на сострадании. Указанные Буддой добродетели и пороки соотносятся со средствами достижения наивысшей гармонии во взаимоотношениях с себе подобными.

Итак, первой добродетелью или первым «возвышенным условием» будет сострадание (на санскрите maitri, а на языке пали mettra), запрещающее буддистам обижать кого бы то ни было, в том числе и себя. Другими добродетелями являются любовь к ближнему, сопереживание чужому горю, удовлетворение, ощущаемое при чужой радости, невозмутимость по отношению к горестям и радостям. Пороков или «связей» (с внешним миром) всего десять; к ним относятся: заблуждение относительно существования собственного «я», сомнение, склонность к аскетизму, чувственность, недобрая воля, желание снова вернуться на Землю, стремление попасть на небеса, гордость, пуританство и высокомерие. Чрезмерный аскетизм — прибежище искателей абсолютной истины, горящих нетерпением проститься с земной формой существования, — так же не поощряется, как и незнание заповедей Будды.

Иначе говоря, человек, способный на сострадание, всегда проявит сочувствие к ближнему, не надеясь и не рассчитывая на вознаграждение в земной или загробной жизни. Если подобное мировоззрение мы захотели бы сравнить с западной философией, то сказали бы, что последователь буддийского учения ограничен Dasein, то есть «бытием», по Хайдеггеру. Но, возможно, такое сравнение было бы неуместным. Нельзя понять деяний Будды, не зная условий, в которых он создавал свое учение. В самом деле, Будда обращался к людям, искавшим путь к истине и отошедшим от двух религий, господствовавших в те времена: брахманизма, проповедовавшего освобождение от чувственного восприятия, и джайнизма, насаждающего чрезмерный аскетизм в стремлении приостановить жизненное и даже духовное развитие.

Будда, каким бы мифическим он ни казался, заслуживает отдельного разговора. Ему удалось вытеснить все существовавшие ранее верования, которые делали ставку на выживание или, скорее, на бессмертие души во времена, когда крестьяне дрожали в своих хижинах от страха, что душа какого-нибудь рассердившегося на них предка посетит их жилище, чтобы извести скот или птицу. Будда смог успокоить индусов. Буддисты видят в душе нечто иное, чем мы, европейцы. Все, что начинается, имеет свой конец, в том числе и душа, так как она появляется вместе с жизнью и умирает вместе с ней. Надо сказать, что с этим положением было нелегко согласиться, и последователи буддийского учения подсластили горькую пилюлю, обратившись к религиозно-мистическому учению о переселении души во вновь родившийся организм. Душа, как проповедовали буддисты, бессмертна, но только на определенном отрезке времени; она перевоплощается вновь и вновь, пока не достигает совершенства, чтобы раствориться в великом и всеобъемлющем Существе. Однако Будду нельзя упрекнуть ни в цинизме, ни в материализме: материя переходит из одной формы в другую — именно так он ее и трактовал. От него, естественно, ждали определения Добра и Зла; он свел их к земным иллюзиям. При столь четком этическом разграничении нет сомнения в том, что любой дьявол был бы изгнан из пантеона, как бывает снята карнавальная маска на рассвете в первый день поста. От Будды также ждали оправдания заслуженного блаженства; если бы он это сделал, ему пришлось бы оправдывать Желание, оставляющее круги на воде, в которой должен отражаться Он. Будда отказался от Желания. Возвышенной душе должно быть чуждо Желание. Вот так Будда пошел против всех религиозных течений своего времени, и мы должны воздать хвалу Индии за то, что она предложила миру свое философское учение, каким бы сложным и строгим оно нам ни казалось.

Параллельно буддизму и трем его великим системам в обширной семье религий, объединенных под единым названием индуизм, продолжала существовать ведийская религия, появившаяся в результате слияния изложенного в философских сочинениях Веды — Упанишадах, — учения, потесненных, но не забытых древних поверий Хараппа и, безусловно, идеалов, проповедовавшихся во второстепенных и зачастую языческих культах[60]. Следует сразу же заметить — и все ученые разделяют эту точку зрения, — что термин «индуизм», принятый из чисто языковых соображений, не вмещает в себя все понятия, которые он обозначает[61]. В самом деле, если и можно выделить из индуистского учения нечто общее для всех религий, так это различия, имеющиеся между его направлениями, такими, как брахманизм, вишнуизм, шиваизм, тантризм, шактизм, народный индуизм и многочисленные формы индусского мистицизма. Кроме того, религии, объединенные под одним названием «индуизм», с течением времени претерпели большие изменения; под влиянием различных веяний от них отпочковывались все новые и новые направления, продолжавшие менять свою структуру вплоть до нашего времени. Например, многим известно, какое влияние на Махатму Ганди оказала Нагорная проповедь, но не все знают, что индуисты весьма терпимо относятся к христианству и к обращению в христианскую веру, являясь для нас примером редкого проявления терпимости по отношению к другим вероисповеданиям, хотя они и отвергают теологию и догмы христианства, в основном по причине их непримиримости к другим религиям. Принято считать, что в индуизме имеются три школы великих учителей: Шанкара, Рамануджа и Радхва.

В брахманизме, то есть в наиболее близком к изначальной ведийской религии направлении индуизма, единственным божеством является Пуруша, прообраз монотеизмов, выступающий как божественная духовная сущность, часть которого составляют душа и сознание человека. Став отцом богини Вира, Пуруша возродился в новом обличии. У него не было врагов. Космосу больше не ведомы драмы. Однако брахманизм претерпел эволюцию и предвосхитил события, ставшие основой христианской теологии. Пуруша был в одном лице и человеческим сыном Нарайана и высшим божеством Пражапати. Познав все этапы земной жизни и пройдя все циклы перевоплощений, он был возведен в степень божества, которому поклонялись, что дало ему, в свою очередь, право на бессмертие.

Зло в брахманизме, как его понимают религии с одним божеством: стремление нарушить мировой порядок неправедными поступками, — не существует. Простым смертным не доступно ни абсолютное Зло, ни абсолютное Добро. Они могут только констатировать хорошее или плохое исполнение ритуалов, откуда и идет в индуизме неукоснительное выполнение обрядов. Например, любое нарушение ритуала, как и всякий контакт с телом усопшего, допущенная при жертвоприношении ошибка или плохо прочитанная молитва могут привести к тяжелой болезни и даже стать причиной скоропостижной смерти. И если не поторопиться с принесением новой искупительной жертвы, то даже такие в обычное время благосклонные к людям божества, как повелитель огня Агни и хранитель порядка Варуна, превратятся в богов-мстителей.

К такому положению вещей следует относиться со всей серьезностью, ибо так же, как в ведийской религии, только скрупулезное соблюдение ритуалов помогает избегать худшего из несчастий, каким может быть потеря благосклонности богов во время последующих перевоплощений. Как и другие направления индуизма, брахманизм ввел в практику новшество — веру в перевоплощение, которая уже существовала в ведийской системе Упанишад, а теперь получила дальнейшее развитие. Благодаря достоинствам или, наоборот, ввиду отсутствия таковых, человек может превратиться в крысу (отсюда идет почитание индусами этого животного, впрочем, пугающего своей сообразительностью), или в корову, или в другого человека. Главное — не утратить опыта, накопленного во время человеческой жизни, что дается знанием космических связей, которые опять же устанавливает ритуал, как предписывают богословские трактаты Упанишады или священная книга Брад-Араниака. Согласно ее заповедям, следует соблюдать чистоту ритуала, избегать случайных совпадений и уважать религиозный закон или дхарму, который обеспечит правоверному «надежный» мир или loka, сократив до минимума неприятные ощущения, сопутствующие перевоплощению.

Познавая вишнуизм, исследователь еще ближе знакомится со сложным миром индуизма. В самом деле, человек западного склада ума способен понять культ бога Вишну и его способность к десяти перевоплощениям при условии, если ему известно о том, что верховный бог-творец Вселенной является божеством, единым в трех лицах, под названием Тримутри: Брахма, Вишну и Шива. Однако европеец сталкивается со сложностью восприятия, ибо в некоторых своих вариантах вишнуизм заявляет о божественной единичности Вишну и в XII веке закладывает основу одной из форм религии с единым богом, которая удивительно близка к трем великим монотеизмам, в особенности к христианству. Так, индусский мыслитель Рамануджи, проповедовавший индуизм в его вишнуитском варианте с уклоном в сторону шривайшнавы, преобладавшего на юге Индии, первым преодолел навязчивую идею индуистов: веру в перевоплощение — и заявил о том, что Бог, в данном случае Вишну Витхоба, бессмертный творец и повелитель всего сущего на Земле и в самой Вселенной, указывает единственный путь к спасению. Таким образом, он отказывается от безликой теологии учения мониста Шанкара, возникшего в VIII—IX веках, и основывает свою секту. В комментариях к трем своим книгам он излагает собственное, отличное от христианства видение Бога. Он предлагает свою версию сотворения мира: Вишну-Бог вовсе не материализовался, так как он отличается от любого вида материи, а, достигнув совершенства, стал олицетворением всех живых существ, их сознания и даже «субтильных» состояний (еще один удивительный прообраз теорий психоаналитиков).

Двойственность Бога и Материи не имеет ничего общего с христианским дуализмом, поскольку она обуславливает имматериализм и неспособность Бога к перевоплощению; она, скорее, ближе к иудейскому и христианскому гностицизму. В самом деле, индуизм объявляет все материальное лишенным божественной силы и, следовательно, плохим. Однако мы не найдем упоминания о каком-либо враге у Бога, будь то ангел или свергнутое божество. Сохраняя приверженность к ведийской религии, индуизм подразумевает, что Бог не только не «завистлив», как у Деутеронома, а скорее благожелателен, что позволяет человеку достичь высот самоусовершенствования и отказаться от всего ошибочного. Другими словами, индивидуум обожествляется благодаря познанию (которое приходит к нему помимо добровольного обречения на полную лишений жизнь, благодаря божьей милости — удивительное сходство с тем, что проповедуют янсенисты) или же его нет. Учение Рамануджи можно свести к следующему: Бог есть, или же ничего на свете нет, что, как мы понимаем, уводит нас далеко от нашей концепции вездесущего Зла, явившегося к нам из загробного царства.

Школа Рамануджи оказала значительное влияние на вишнуизм, но в то же время не навязала ему своего гностицизма: осталось неизменным традиционное представление о Боге, олицетворяющем одновременно физическую и духовную природу всех живых существ. Школа также не отказалась от понятия риска ошибки при отправлении ритуалов, но в то же время другой ее особенностью стало, кроме склонности к мистицизму с заметной эротической окраской, введение понятия греха: ревности, лжи, лицемерия, оскорбления и гордости, который помешал бы появлению бога Вишну во всех его ипостасях.

Шиваизм, или культ божества Шивы, бога-разрушителя, древнего ведийского Рудры, известного также под именами Парвати, Притхиви, Ума, Амбика, Кали и Дурга, свидетельствует о крайнем полиморфизме индуистского пантеона, который трудно понять европейцу. Если аватары (превращения) Вишну, решившего даже принять женский облик, чтобы иметь возможность общаться с простыми смертными, уже вносят сумятицу в умы по причине своего многообразия, то двойственность Шивы может просто привести в растерянность. И именно в нем мы впервые находим черты Злого духа. Итак, «приносящий счастье» Шива может одновременно быть источником жизни и богом-разрушителем, карать людей и осыпать их милостями.

Непостижимый для понимания европейца, Шива в ведийской религии был, похоже, непредсказуемым божеством низшего порядка, который представлял собой капризы природы. Бог скотоводчества Прашупати, бог наказания Агхора, бог-разрушитель, примерный супруг, он появляется то в мистическом ореоле, то предается после продолжительного воздержания самому разнузданному разврату (фаллос стал главным символом божества и занял определенное место в теологии); и его нельзя однозначно назвать олицетворением зла или добра — настолько он противоречив. Позднее, с развитием индуизма, он обретет свойственные ему черты: с одной стороны, носителя высшей духовности, а с другой — бога смерти. При этом шиваизм не осуждает своенравие и разрушение как таковые: «просветления» можно достичь внезапным интуитивным озарением (что свойственно буддийской секте дзэн). Несмотря на интеллектуальную мощь, Шива окружен помощниками-демонами, карающими провинившихся смертных.

Можно было бы подумать, что предтеча дьявола, наш Злой дух, нашел воплощение в образе бога Шивы. Как бы не так. Казалось бы, вот-вот мы схватим гримасничающего и налившегося кровью своих жертв гада за хвост, как он тут же предстает перед нами в самом благочестивом облике, приветливый и любезный, украшенный лунным полумесяцем, на котором сияющими жемчужинами выступает эликсир вечной жизни. В одной из легенд повествуется о том, как Шива, презираемый своим тестем Дакша, из-за чего покончила с собой его жена Сати, отправляется в горы, чтобы предаться медитации. Перевоплотившись, Сати присоединяется к нему, чтобы скрасить уединение мужа. Однако люди призвали бога для борьбы со страшным демоном Тарака. И это, по всей видимости, должно было стать доказательством того, что Шива не дьявол, ибо именно на него пал выбор смертных, чтобы покончить со Злым духом. Но так как все связанное с Шивой оказывается не таким простым, как кажется на первый взгляд, спасение мира остается под вопросом. В самом деле, перед Шивой пролетает Кама, бог любви, и пробуждает нежные чувства. Кама ждал целых шестьдесят миллионов лет, прежде чем пустить первую стрелу (что говорит об азиатских корнях нашего Купидона), нарушив тем самым покой Шивы, который, разгневавшись, поражает божество молнией. А на Земле по-прежнему бесчинствует Тарака. Но вот наконец-то стрела сделала свое дело: Шива очнулся от медитации, а когда увидел перевоплотившуюся Сати, преисполнился состраданием к ней, поняв, какой аскетический образ жизни она вела, и его охватывает желание. Они зачинают сына Кумару, который освободит мир от демона Тарака.

Шло время, рос авторитет Шивы, и в Упанишадах Светаставара в IV веке до н.э. он становится верховным богом и входит в состав святой троицы Тримурти. Великая философская школа индусов Санкхья проповедует, что пятиликий образ Будды соответствовал двадцати пяти атманам[62]. В XX веке теолог и мистик Рамакришна признал Шиву высшим божеством в обличье богини смерти Кали (у индийских богов сексуальная принадлежность всегда альтернативна). И своим танцем, задающим ритм всему живущему на Земле, а также ритуальными возлияниями он странным образом напоминал Дионисия. И хотя последний не был греком (он родился либо в Трасе, либо в Тресали, а возможно, на острове Крит), у нас нет доказательств того, что он родом из Индии. Более того, он был добрым, в отличии от Шивы, который то и дело перевоплощался из мужчины в женщину и наоборот, а порой, выступая, например, в роли Ардханаришвара, принимал одновременно обличье двух полов, чего нельзя сказать о Дионисии.

В шиваитской теологии имеется немало демонов, но они представляют собой божества низшего порядка из разряда призраков. Они как бы даже и не совсем демоны в нашем понимании, а скорее злые гении, подбивающие людей на свершение греха. Они похожи в какой-то мере на даймония Сократа[63].

Под покровительством такого изменчивого бога шиваитская этика выглядит весьма продуманной, если не сказать изворотливой. Также очевидно, что ей чуждо понятие вселенского Зла, ибо бог Шива, если сам того пожелает, может воплотиться Злом, которое способно обрушиться на головы смертных и идет от невежества или от нечистоплотности людей, вызвавших божий гнев.

Божественный полиморфизм, столь заметно выраженный у Шивы, заложен в концепцию индуистской школы шактизма, к которой часто примешивается тантризм. Более глубокий анализ шактизма занял бы не одну страницу — настолько многообразны и многочисленны его направления. Мы ограничимся лишь тем, что скажем: это культ богини Шакти, супруги Брахмана, энергию которого она выражает. В результате обратного развития, столь широко распространенного в индуизме, Шакти приходится матерью Шиве, и в то же время в шактистском культе бенгали она отождествляется с одним из перевоплощений Шивы — богиней смерти Кали. Капризная и злая женщина и в то же время богиня-создательница, она одной рукой дает, а другой отбирает. Кажется, что шактизм настолько близок шиваизму, что растворяется в нем. Но это не так. От вишнуизма, в котором главенствующее место занимает аскетизм, и шиваизма с присущим ему отречением от мирских радостей, хотя и в более умеренной форме, шактизм отличается тем, что из запретов исключает сексуальность. Напротив, придавая половому влечению культовое значение и возводя в ранг ритуала, шактизм превратил сексуальные отношения и сладострастие в церемонию единения души и тела, с помощью которой человек приобщается к богам. Более того, шактизм проповедует копуляцию с замужними женщинами, так как считается, что их легче всего соблазнить!

Таким образом, шактизм, так же как и тантризм, не следует рассматривать как вероисповедание молитвенного и созерцательного характера, имевшего целью достижение гармонии между микрокосмосом индивидуума и макрокосмосом для устранения хаоса и вместе с ним хитрых, злобных и похотливых демонов. И нам не понятны эти сверхъестественные существа, доставившие столько хлопот нашему святому Антонию[64].

Народный индуизм, по правде говоря, не представляет собой однородного явления, а, скорее, является melting-pot, в котором кишат демоны, но нет дьявола как такового, ибо его нет среди главных персонажей индуизма.

Все известные секты настолько глубоко изучались за последние века, что приведенные выше соображения грешат некоторой схематичностью. Отметим только, что индуизм рассматривает Добро и Зло как второстепенные аспекты двойственных сил и возводит в культ метафизику равновесия как движущую силу, побуждающую индивидуума к систематическим исследованиям. В сущности, ни Добро, ни Зло не смогут овладеть помыслами правоверного так же, как поиск путей к слиянию с Богом. И этого уже достаточно, чтобы заявить, что в Индии мы не найдем «Империи Зла».

И это тем более удивительно, что у всех верований в Индии один и тот же источник — ведийская индоарийская религия, породившая в Иране раз. и навсегда установившиеся понятия о Добре и Зле. Однако, как мы увидим дальше, Иран, в силу ограниченности своей территории, стал государством с централизованной властью, в то время как Индия не объединялась в единую империю. Ни династии Маурия, Андхра, Сатавахана, Калинга, а позднее и Гупта, ни нашествие арабов в VIII веке не смогли сделать Индию однородной. Как оказалось, она не смогла принять навязываемую ей жесткую систему единой религии, где четкое разграничение Добра и Зла неизбежно заканчивается появлением дьявола, подобно тому, как еще в XIX веке противники Пастера верили, что, если не трогать кучу грязного белья, в нем заведутся мыши. Главное состоит в том, что в ведийской, джайнистской или буддийской Индии нет дьявола, во всяком случае такого, какого мы себе представляем. Индия избежала дьявола, придуманного последователями Заратустры.

Когда на Цейлоне в Полоннарува по вечерам поднимается сильный ветер, мириады насекомых в поисках убежища влетают в жилища, и на следующий день утром полы домов усыпаны ими, как будто чистым снегом. Словно немая притча о величии человеческой мысли, которая разрушает суеверия.