История дьявола

12 ИНДЕЙЦЫ ИЗ СЕВЕРНОЙ АМЕРИКИ, ИЛИ РОДНАЯ ЗЕМЛЯ

Среди множества поверий коренных жителей Северной Америки есть одно, позволяющее получить представление об образе мышления индейцев. Это история одного юноши по имени Нульк, который однажды прогуливался по берегу озера со своей сестрой Маноной. Увидев нависшую над водной гладью лозу дикого винограда, он ухватился за нее и стал раскачиваться, словно на качелях. «Как здорово! Давай покатаемся вместе!» — предложил юноша. Манона последовала примеру брата. Внезапно лоза лопнула, не выдержав веса молодых людей, и девушка соскользнула в воду. Как раз в это время мимо проплывал Хозяин озера. Увидев Манону, он влюбился в нее с первого взгляда. А так как он был прекрасен, как и подобает богам, Манона не смогла остаться равнодушной и забыла обо всем на свете. Что же касается Нулька, то он никак не мог успокоиться после потери любимой сестры. Каждый день юноша приходил на берег озера, чтобы слезами облегчить душу. Увидев однажды брата, Манона всплыла на поверхность озера и попросила не горевать, ибо, став супругой Хозяина озера, она наконец нашла свое счастье и потому не собирается возвращаться на землю.

Однако юноша продолжал горевать. Перестав принимать пищу, он только и делал, что молился о спасении сестры. Голод оказал на Нулька столь очищающее воздействие, что он не мог больше переносить человеческий запах. Однажды вечером к нему явился Маниту[523] и спросил, почему юноша так страдает; узнав, в чем дело, Маниту с сожалением сказал, что не в силах освободить Манону. А Нульк продолжал молиться и голодать. По прошествии шестнадцати дней ему пригрезился бог-громовержец, который вызвался помочь его горю. Он посоветовал юноше отправиться на берег озера и, срубив толстое дерево, выдолбить каноэ. Затем он 246 проводил Нулька до места, где под сенью двух деревьев стоял высокий вигвам, где жил человек-олень, который отправил юношу дальше, к человеку-журавлю, а тот, в свою очередь, посоветовал обратиться к человеку-бобру.

Молодой человек заключил союз с духами, вызвавшимися оказать ему необходимое содействие в освобождении сестры. Бог-громовержец устроил такую страшную грозу, что от ударов грома сотрясалось дно озера, где властвовал муж Маноны. Заволновалось, забурлило озеро, высоко к небу поднялись волны. Хозяину озера ничего не оставалось, как обратиться за помощью к жене. И тут небо просветлело, ибо хорошо известно: что хочет женщина, то хочет бог. Пуще прежнего закручинился Нульк. И пришлось чародеям превратить Манону в озеро, а самого Нулька в небольшой островок, чтобы брат и сестра никогда больше не разлучались[524].

В легенде есть все: и естественный союз человека с духами природы, и гром, и олень, и журавль, и бобер, и доброжелательное отношение божеств к человеку, попавшему в беду, и пределы возможностей духов, способных исполнить желание только при человеческом участии, и ритуалы посвящения (с Маниту можно было встретиться только после нелегкого пути очищения посредством голодания и частых омовений), и ограниченное зло, и любовь, и верность. В свое время было нетрудно поближе познакомиться с жизнью североамериканских индейцев. Поэзия их мифов ни в чем не уступает нашим средневековым легендам или преданиям эпохи романтизма. Однако жившие в полной гармонии с природой полуголые люди обитали на слишком обширных, на взгляд европейцев, территориях, и пришельцы решили «во имя прогресса» завладеть бескрайними просторами.

В наши дни можно только с грустью говорить о североамериканских индейцах. Еще в прошлом веке были истреблены такие племена, как такельма, кус, атсувеги, микасуки и хичити, а от дорогих сердцу Шатобриана начезов, так же как от племен туника и тонкава остались одни только воспоминания. Несколько лет назад племена ваппос, шаста-костас, маттолес, юки насчитывали всего-навсего несколько десятков человек, и если кому-то удалось выжить, то их осталось считанные единицы, что также наводит на грустные размышления. Хотя канадские племена оказались более жизнеспособными, и их культура еще не стерта с лица земли, можно сделать вывод, что цивилизация коренных жителей Америки обречена на скорое исчезновение. Окружающая среда и изоляция от других народов сделали свое дело. Все, что еще осталось от культуры индейцев, превращается со временем в экспонаты музеев.

Пожалуй, нет такого другого народа, который был бы у европейцев больше окружен мифами, чем американские индейцы. Вспоминаю, как в 1970 году я посетил одну «индейскую» деревушку в Эрменонвиле, где застал выходцев из Парижа, Оверни и Пикардии, не знавших ни слова на английском языке, ни тем более на чироки или комачи, однако ряженных под «краснокожих» и проводивших выходные дни в вигвамах в компании «жен индейцев», говоривших с настоящим парижским акцентом и обутых в мокасины ручной работы, если только так называемые «индейцы» не пытались охотиться Бог знает на кого со своими луками и стрелами. Если не брать в расчет турецкие и китайские произведения искусства, собранные в Версале и при других европейских дворах, то можно сказать, что поделки индейцев интересовали европейцев больше всего на свете.

Однако некоторые ученые проявляли некоторую долю скептицизма. Так, Буффон[525] уверял, что Америка населена «дегенерирующим видом» людей, которых он, впрочем, никогда в глаза не видел. Так что Томасу Джефферсону[526] пришлось доказывать обратное. В 1818 году он писал:

«Что побуждает их оставаться дикарями и обрекает на нищету в наши дни, если не суеверное почитание мнимой высшей мудрости отцов и абсурдная идея оглядываться все время назад, отыскивая лучшее в прошлом, а не в будущем?»[527]

В самом деле, американские индейцы все время раздражали белых, которые воспринимали их как вызов всем основополагающим ценностям Запада, в том числе христианству и письменности (ибо индейцы не умели писать, а опубликованные в наши дни тексты собраны и обработаны этнографами). Европейцы считали индейцев людьми без определенных моральных устоев ввиду того, что они не верили в Злого духа. Например, в XVII веке Р.П. Савиньен был вынужден с удивлением признать, что индейские жены любят детей «не меньше, чем цивилизованные женщины». К тому же эти чувства распространялись и на мужчин: «Когда вождь племени сиу (дакота) Эх-ах-са-пе (Черная скала) потерял свою дочь, славившуюся у индейцев красотой и скромностью, он был безутешен. Увидев у бледнолицего фотографию дочери, он предложил взамен лошадей»[528].

Столь странное мнение, сложившееся об индейцах на Западе, сформировалось не без участия кинематографистов, в первую очередь американских, взявшихся за неблагодарную задачу оправдать захват принадлежавших индейским племенам территорий белыми пришельцами, представляя аборигенов некими кровожадными «дикарями», только и мечтавшими о том, как бы поскорее снять очередной скальп с подвернувшегося под руку европейца[529]; а с недавних пор, впав в двусмысленную сентиментальность, они вдруг стали воспевать индейца как некое архаическое явление, умудрившегося сохранить мудрость предков, — образ, безусловно, трогательный, но, признайтесь, ни к чему не обязывающий. И все для того, чтобы поскорее забыть об индейской реальности. Для начала следует отметить, что у пресловутых американских краснокожих столько культур, сколько племен насчитывает или, вернее, насчитывал их народ: сто сорок семь в одной только Северной Америке! И подходить к ним с одной меркой — это все равно что смешивать народ фула из Западной Африки с зулусами или бретонцев с осетинами. У них даже разные языки![530] Они воевали друг с другом! И многочисленное племя Лисицы было почти полностью истреблено племенем Медвежьей лапы.

Можно с уверенностью утверждать, что все американские (и не только североамериканские) индейцы имеют одни и те же уходящие в Азию корни. Вот почему этнологи отнесли их к «монголоидам». Тридцать пять тысяч лет назад (а не двенадцать, как упорствовали в своем заблуждении ученые вплоть до 1985 года[531]) они мигрировали из Азии в Америку, перейдя пешком через замерзший Берингов пролив. Короче говоря, история им отмерила достаточно времени, чтобы появились различия между отдельными племенами. Известно, что первые волны иммиграции состояли из долихоцефалов, то есть первобытных людей с вытянутыми черепами, а последующие — из брахицефалов, то есть людей с круглыми черепами[532]. Можно также утверждать, что первые обитатели Северной и Южной Америки могли обзавестись собственной мифологией и религией.

У индейцев было достаточно времени, чтобы каждое племя имело свою самобытную культуру: столь полюбившиеся голливудским сценаристам и режиссерам лесные индейцы, пишет Рьедер, по характеру были скорее романтиками и отличались меньшей агрессивностью (победа над противником состояла для них в том, чтобы высвободить из плена раненого товарища) по сравнению со своими степными собратьями. Что же касается произведений искусства, то лесные индейцы увлекались орнаментами, в то время как степные племена отдавали предпочтение геометрическим формам[533].

Наконец, находясь в стороне от других мировых культур, индейцы создали свое собственное мировоззрение, не нуждавшееся в изменении, ибо на обширных изобиловавших дичью территориях жило не так уж много людей. Люсьен Леви-Брюль в своей работе «Первобытный менталитет» цитирует абзац книги «Связи иезуитов», появившейся в XVII веке, где рассказывается о первых контактах святых отцов с индейцами, проживавшими на востоке Северной Америки: «Надо полагать, что люди из племени ироки не способны рассуждать, как, например, китайцы или любые другие приобщенные к культуре народы, перед которыми открывается божественная истина... Ироки не умеют мыслить. Первое впечатление остается у них на всю последующую жизнь. Они не воспринимают самые веские доводы, к которым обычно прибегают богословы, чтобы убедить недоверчивых. Они называют ложью все неоспоримые для нас истины и верят только в то, что видят собственными глазами»[534].

В этом необычном высказывании нашло отражение истинное отношение западного мира к индейцам. В самом деле неверно утверждение, будто индейцы верили только своим глазам, что делало из них позитивистов[535] еще до возникновения письменности. «Индейцы племени хидатса из Северной Америки, — писал позднее Фрэзер[536], — верят в одушевленность каждого предмета окружающего их мира или, если быть более точным, в то, что у каждого предмета есть своя тень, которую они могут уважать, впрочем, не в равной степени. Например, тень тополя, самого высокого дерева в долине истоков Миссури, обладает, по мнению индейцев, разумом и может помочь им, если обратиться к ней по всем правилам с подобающим уважением; в то же время тени кустарника и трав не приносили, как они считали, никакой пользы».

Как видите, вопреки утверждениям иезуитов XVII века, у индейцев была своя вера, а те из них, кто еще не умер, продолжают, возможно, верить в невидимых духов. Вероятно, миссионеры прошлого не имели подготовки этнологов (тогда еще этнология не сформировалась как наука), а также, возможно, и опыта обращения в свою веру. Иезуиты мерили интеллект народов на свой аршин, считая, что основным критерием в оценке должна быть вера в догмы католической церкви. Однако, как утверждает все тот же Леви-Брюль, «осудив индейцев за неспособность рассуждать, миссионеры все же наделили, например гренландцев, простодушием и здравомыслием без способности строить умозаключения»[537]. Конечно, можно было бы задаться вопросом, что же это за здравомыслие без умозаключений, но рассмотрение данного вопроса выходит за рамки нашего исследования. И главное состояло в том, чтобы доказать: раз индейцы не воспринимали самое сложное из всех понятий, которое можно было бы постигнуть разумом, а именно то, что называется Богом, значит, они не обладали способностью мыслить.

Впрочем, так же как обитатели Африки, Океании и Азии, равно как кельты, греки, римляне и многие другие народы, североамериканские индейцы верили в «нечто» более конкретное, чем духи или «тени»: в божества в прямом смысле этого слова, похожие на те, которые можно найти в других религиях, однако все же не в «Великого духа», о ком прожужжали им все уши миссионеры. Племя хопис в Аризоне поклонялось божеству прорастания злаков по имени Миуинги, его сестре Тупавонг-тумси (из-за которой листва падала с деревьев), а также богу кустарников, огня и смерти Маса[538], и если у индейцев в штате Виргиния[539] Ахоне было божеством настолько высокого ранга, что его почитали исключительно мужчины, Койот у апачей и навахо отождествлялся с героическим trickster, освободившим Вселенную от отпрысков властителя океанской пучины, водного чудища Тиехолдсоди, создав тем самым условия для появления современного мира из пучины океана[540].

Как и во всех вышеперечисленных цивилизациях, божества выполняли двоякую роль, менявшуюся от племени к племени: тот же Койот, упоминавшийся как герой, считался противоположностью богов (однако не врагом) у калифорнийского племени маиду. Несмотря на то что у индейцев не было единой религии, у некоторых племен, в силу многообразия американского коренного населения, были общие божества, как, например, Большой Косматый Змей (особое перевоплощение мексиканского пернатого змея) у племен Новой Мексики пиут, моно, пима, юма и многих других, который, обитая в преисподней, властвовал над всем живущим на земле, включая животных и растения. Он мог принести человеку богатство, однако водить с ним дружбу считалось опасным делом[541].

Безусловно, в религиях индейцев, также как и у других народов, действовали злые духи, неся ответственность за определенные невзгоды и неприятности: не веривший в игру судьбы человек взваливал ответственность за необъяснимую или необъясненную «ошибку» на демона, одиноко живущего посреди лесной глуши или в зарослях кустарника. Таким злым духом для племени сиу было чудище Иуа, проглатывающее или калечащее людей и животных, порождающее болезни своим отравляющим дыханием и порой проносящееся над землей, как ураган[542].

Однако подобный тип демона не был достоянием одних только индейцев; он живет в легендах многих народов под другими именами и в разных обличьях. Его можно сравнить с Пеусом у тамилов, косматым трупоядным демоном, по ночам высасывающим кровь из трупов, а также с Псезполникой («Полуденной дамой») у сербов, спускающейся к людям во время уборки урожая. Она сводит с ума и отрезает серпом головы и конечности или же пролетает над полями, круша все на своем пути; это бог огня Страт у западных славян; это Кайя, превращающаяся в змею или дикого кабана, чтобы строить козни на островах Новая Британия в Тихом океане...

Ибо народы верят, что со времен предвечной ночи остались злые и добрые духи. Однако добрые духи могут совершать жестокие поступки, а злые духи — добрые. А почему так происходит, остается загадкой сверхъестественных сил. Когда индейцы из племени хопис во время великой засухи взывают к небу, прося пролить дождь, они отправляются вначале к норе, где обитают опасные гремучие змеи, и, отловив рептилий, помещают их в большой глиняный сосуд, перед которым начинают читать заклинания, так как верят, что змеи — посланцы богов дождей. Затем они исполняют танец дождя, начинающийся с песнопения и барабанной дроби, а потом под предводительством жрецов с ритуально раскрашенными лицами имитируют змеиные телодвижения. «Заклинатель приближается к священному сосуду, ловко выхватывает змею из сосуда и держит в зубах, не причиняя себе никакого вреда!»[543]

Будучи у западных цивилизаций символом зла, змея в представлении индейцев воплощает живительные силы земли и — как бы уточнили греки — потусторонние силы, с которыми люди хотели бы жить в мире. Вот удивительный рассказ очевидца церемонии «змея-антилопа»:

«Присутствующие уселись кружком, скрестив ноги и коленями касаясь соседа. Один индеец открыл глиняный кувшин, и в тот момент, когда раздалось тихое и стройное пение, он вытряхнул из сосуда около шестидесяти змей. Под звуки песнопения змеи стали расползаться по сторонам, не выпуская из поля зрения неподвижно сидящих и поющих людей... Вдруг одна из самых крупных змей подползла к старику, певшему с закрытыми глазами, и, свернувшись клубочком на его скрещенных коленях, задремала...» Вопреки расхожему мнению, как уточнил американец, поведавший нам эту удивительную историю, у змей не вырывают ядовитые зубы и не опустошают мешочки с ядом. Тем не менее принимаются меры предосторожности. Участники церемонии предварительно выпивают коктейль под названием «шукнга» (противоядие), и им же натирают руки, перед тем как отправиться на охоту[544].

Индеец шагает по священной земле предков с таким же чувством, какое охватывает при сходных обстоятельствах грека, проникнувшись сознанием, что он — главное действующее лицо вселенского братства. Такое братство может принять магическую форму, подобно той, которая существовала под именем «ман» в Меланезии и «оренда» у ирокезов. «Оренда, — пишет Мосс — нечто иное, как власть, и власть мистическая. Природа оживает лишь тогда, когда в нее вселяется оренда. Боги, духи и люди — все наделены орендой. Такие природные явления, как грозы, происходят в результате деятельности оренды этих природных явлений»[545]. Оренда лежит в основе духа всеобщей любви. «Стрекоза зовется «способствующей созреванию кукурузы», ибо, если она стрекочет в жару, это означает, что ее оренда вызывает жару, столь необходимую для произрастания кукурузы»[546].

И в это братство с собственной орендой входят также животные, и когда индеец расчленяет бизона, он старается не повредить кости, убежденный в том, что тем самым помогает животному воскреснуть в нынешней жизни, а не в иной. Вот почему аккуратно складывались черепа бизонов, обнаруженные исследователями в начале нашего века в американских прериях[547]: индеец рассеивает нетронутые кости, так же как крестьянин разбрасывает косточки от плодов, которые только что съел...

Весь мир представляется индейцу сосудом жизни, в котором тесно переплелись естественное и сверхъестественное, о чем повествует миф племени ожибвае о происхождении кукурузы, вдохновивший американского поэта Лонгфелло создать знаменитую «Песнь о Гайявате». В легенде рассказывается история подростка, которому во время ритуального очистительного поста привиделся Маниту. На третий день поста, когда ослабленный голодом подросток слег, он увидел, как с неба спускается прекрасный молодой человек в богатых одеждах, сшитых из зеленого и золотистого полотна. Небожитель предложил побороться. Юноша, несмотря на слабость, принял вызов, решив скорее умереть, чем признаться в плохом самочувствии. Возвратившись на следующий день, небожитель снова стал подзадоривать больного, и так происходило во все последующие дни, пока посланец богов не объявил, что своим мужеством юноша завоевал благосклонность высших сил. Он сказал: «Завтра я буду бороться с тобой в последний раз, и после того, как одержишь победу, раздень и закопай меня. Когда закончишь, оставь мое тело покоиться в земле, но не забывай время от времени приходить на могилу, чтобы выполоть сорную траву и раз в месяц подбросить сверху ком земли». Подросток в точности выполнил указания Маниту. Однажды вечером в самом конце лета он увидел, как на месте могилы выросло стройное и высокое растение с золотой верхушкой и пышными листьями: так появилась кукуруза на благо всего человечества[548]. Таким образом, можно сделать вывод, что сверхъестественное начало лежало в основе возникновения растительного мира. После того как оренда молодого человека небесного происхождения смешалась с орендой подростка, родилась кукуруза.

Магическая власть, которую можно употребить на то, чтобы околдовать, закабалить, не является прерогативой одних только ирокезов, а всех индейцев: у племени сиу магическая власть зовется махорой, у омаха она известна под именем «нуб», у дакота — вабан, а у шошонес — покунт. Мы же будем называть ее «оренда». Все коренное население Америки верит в постоянное присутствие безымянного духа, которого необходимо почитать. Это же понятие легло в основу гипотезы «Гайя», выдвинутой английским ученым Джеймсом Ловелокком в конце XX века, в соответствии с которой наша планета должна рассматриваться как живой организм и единая система в состоянии равновесия, нарушить которое может только человек, неуемно занимающийся хозяйственной деятельностью[549].

Окруженному природными оренда, составляющими основу вселенского братства, индейцу непонятно, как это человек может стать предметом спора между Богом и дьяволом. Подобное мировоззрение, согласно которому человек есть центр Вселенной и конечная цель всего мироздания, чуждо североамериканским индейцам, независимо от того, из какого племени они родом. Если индеец и признается в принадлежности к роду человеческому, он ощущает себя исключительно близким к растительности и животному миру. Если бы он верил в конфликт между Богом и дьяволом, как иудеи, христиане или мусульмане, в этот извечный спор были бы непременно втянуты бобры, ивы, облака...

Однако все же предвзятое мнение взяло верх. Запад так и остался во власти своих предубеждений относительно индейцев, считая их людьми «низшего» сорта из-за того, что они не верили ни в Бога, ни, по логике вещей, в черта. Псевдоэтнология веками насаждала понятие «дикари-язычники», которые едва ли достойны обращения в христианскую веру даже после искупления всех своих грехов. В 1922 году Мосс писал: «Редкие примеры проявления «магического окружения» не должны нас вводить в заблуждение относительно его универсальности. В самом деле, мы располагаем слишком скудной информацией; за три столетия, отделяющие нас от тех времен, когда европейцы познакомились с ирокезами, мы впервые обратили внимание на оренду»[550]. И сейчас, спустя семьдесят лет, ничто не изменилось к лучшему: мы не обогатились новыми знаниями, да и индейцы Северной Америки не стали лучше жить. Что же касается Запада, то он посчитал за великое достижение веру индейцев в Великого духа, приняв за начало естественной эволюции к дуализму «Бог—дьявол». Впрочем, это понятие было скроено из разных кусков. Однако европейцы поспешили объявить индейцев «анимистами», что и решило их судьбу.

Парадоксально, но «анимизм» североамериканских индейцев, на первый взгляд, весьма похож на теизм и в то же время не противостоит монотеизму. И это наиболее сбивающая с толку и самая малоизученная сторона религий коренного населения Северной Америки: у индейцев нет такого понятия, как единый дьявол, тем не менее они верят в единого Бога. Например, в племени сиу солнечный бог Ви, символом которого является бизон, считается высшим вездесущим божеством, защищающим храбрых и честных людей. А что самое удивительное, его дочь Вхопе спустилась однажды на землю, чтобы передать людям трубку мира. Согласно другим версиям, бог Ви — одно из четырех превращений божества более высокого ранга, известного под именем Вакан Танка[551].

Такую склонность к монотеизму североамериканских, также как и южноамериканских, индейцев все же не следует считать естественной для местных верований. Нет уверенности в том, что Колумб был первым европейцем, посетившем Северную Америку. Уже доказано, что викинги высадились в Винланде задолго до него. И можно задаться вопросом, а не привезли ли с собой белокожие гости ростки христианства, давшие затем обильные всходы внутри индейских религий?

В подтверждение данной гипотезы приведу миф о Пахане, исчезнувшем белом брате племени хопис, которого можно сравнить разве только с Кукулканом, белым бородатым божеством народа майя, и Кветцалькоатлем ацтеков и толтеков. Когда в феврале 1540 года дворяне при полном параде во главе босоногих солдат конкистадора Франциска Васкеса де Коронадо добрались до поселений племени хопис в Аризоне, их ждала радушная встреча, ибо туземцы уже давно готовились к возвращению Пахана. «Каждый год в Орайби в последний день Суайяля делалась отметина на двухметровом шесте, чтобы знать, когда прибудет божество. Индейцы племени хопис верили, что его следует встречать у подножия Третьего плато, если он прибудет к рассчитанной дате. В случае опоздания на пять, десять, пятнадцать или двадцать лет оно спустится к ним соответственно по тропе Сикуа ва (Желтая скала), Шокува (Остроконечная скала) или же пойдет по Нахоунгвасаа (Пересеченные поля). Весь шест был в отметинах, ибо возвращение Пахана задержалось на целых двадцать лет». Наконец он появился. Это был испанец по имени Педро де Товар, первый белый человек, которого увидели индейцы племени хопис[552].

Однако ни иностранное происхождение и смешение с индейскими верованиями, ни спорадическая тенденция некоторых индейских религий к монотеизму и вера в вечность души — ничто не может нас убедить в том, что они представляют собой первоначальный набросок христианского монотеизма. И действительно, им не достает главной составляющей христианской религии — понятия первородного греха, неразрывно связанного с христианской концепцией дьявола. В зачатках космологии, содержащейся в мифах индейцев, конфликты между сверхъестественными силами, закончившиеся сотворением жизни на земле, не повлияли на человеке, иными словами, homo sapiens оказался неспособным нести в себе Зло. В то же время покровительствующее воинам полубожество Кичикавано, которое на заре мироздания сошло на землю, чтобы сразиться с силами Зла, не походит под то, что индейцы понимали под воплощением добра: представляя собой идеализированное воплощение храбрости, Кичикавано не наделен суровым характером. Он большой весельчак, о чем свидетельствовал его звонкий смех[553].

В мифе апачей о сотворении мира рассказывается о том, что вначале не было ничего, кроме тьмы, воды, циклонов и божеств, звавшихся Хактцинами. Вокруг простиралась одна толька пустыня. Вначале Хактцины сотворили из подручного материала землю, преисподнюю и только потом небо. Они придали земле женские формы и назвали матерью. Когда же пришел черед неба, которое они сделали похожим на мужчину, индейцы назвали его отцом. Теперь понятно, почему небо склонилось над землей. Черный Хактцин, вылепив из глины животное, от которого пошли все прочие живые существа, произнес: «Посмотрим, как ты будешь ходить на четырех конечностях». В те времена все звери обладали даром речи и говорили на одном языке, называемом «апач жикарилла». Черный Хактцин вытянул руку, и выпал дождь. Смешав землю с глиной, он вылепил птицу и подбросил ее в воздух так, чтобы она перевернулась слева направо. У птицы закружилась голова, и ей привиделись орлы, ястребы, совы и воробьи. Когда головокружение прошло, пернатые остались по-прежнему парить в небе.

Некоторое время спустя зверям и птицам стало что-то не хватать в этой жизни, и они попросили Черного Хактцина сотворить человека, а когда тот появился на свет, они настояли, чтобы ему дали подругу. Так была создана женщина.

Следует отметить, что сотворение всего живого на земле происходило в преисподней. Еще не было ни Солнца, ни звезд. Тогда Черный Хактцин вместе с Белым Хактцином вытащили из своих котомок маленькое Солнце и маленькую Луну и, подождав, пока они подросли, выпустили в небо. Увидев светила, люди пришли в неописуемое волнение. Шаманы наперебой стали заявлять, что заслуга сотворения Солнца и Луны принадлежит им, чем весьма рассердили Хактцинов. И они убрали с неба Солнце и Луну. «А теперь, — обратились они к шаманам, — посмотрим, как вы вернете Солнце и Луну!»

Как ни старались шаманы, растворившись в воздухе, где от них не осталось ничего, кроме глаз, сколько бы ни проглатывали стрелы и даже деревья, им никак не удавалось возвратить светила назад. И только после того, как Хактцины подвергли людей многим испытаниям, они смилостивились и вернули Солнце и Луну[554].

Очевидно, в подобной космогонии нет и тени злого духа, если не считать хвастовства шаманов. И уж вовсе нет намека на первородный грех. Если в индейской мифологии и действуют злые духи, то это божества-паразиты, но никак не основные персонажи божественного мироздания. Например, tricksters в легендах Северной Америки, чемпионы розыгрыша, порой весьма жестокого, очень похожи на Локи из мифологии кельтов.

Европейские миссионеры и этнологи не устояли перед соблазном усмотреть предшественников дьявола в колоритных персонажах Большого Зайца, Кума-Кролика, Синей Сойки, Старика, Ворона и, безусловно, Койота, приняв их за близких родственников нашего средневекового лиса; они признали в них дьявола, хотя и индейского. Как же можно, на их взгляд, обойтись без дьявола? Все же для начала следует отметить, что речь скорее шла не о божестве, а о супершамане[555]. «Мы можем представить, как он, забравшись вечером на вершину горы, обратил свои взоры на юг, — писал Кэмбелл. — Увидев вдалеке свет, он догадался, что это — огонь. Решив использовать это чудо на благо человечества, он призвал на помощь своих приятелей: Лису, Волка и Антилопу, которые славились тем, что бегали быстрее всех. После долгой дороги они наконец добрались до дома Огненных людей и заявили при встрече: «Мы пришли к вам, чтобы потанцевать и повеселиться вместе». Гости и хозяева начали готовиться к пирушке.

Койот придумал себе парик из желтых хвойных игл с длинной бахромой из коры дуба, свисавший до самой земли. Огненные люди первыми пустились в пляс, немного притушив огонь. Когда пришла очередь Койота и его товарищей войти в круг танцующих, они пожаловались, что ничего не видят вокруг. Огненные люди добавили дров, но Койот не успокоился, пока не был разведен такой огромный костер, что языки пламени вздымались к самому небу. Друзья Койота, заявив, что им слишком жарко, отошли в сторонку, чтобы якобы подышать свежим воздухом; на самом же деле они приготовились к побегу. У костра остался один Койот. Он вдруг пошатнулся и низко наклонил голову. Импровизированный головной убор загорелся. Сделав вид, что испугался, Койот попросил Огненных людей погасить парик, но те, улыбнувшись в ответ, посоветовали отойти подальше от костра. Когда же заполыхал весь парик, Койот сломя голову бросился прочь. Огненные люди пустились в погоню. Койот передал свой головной убор Антилопе, а та — другому бегуну. Так огонь переходил из рук в руки. Огненные люди поочередно расправлялись с беглецами и едва не настигли Койота, когда он поджигал дерево. С тех пор человечество научилось разводить огонь с помощью прутьев»[556].

Как уточнил Кэмбелл, почти такое же предание существует у индейцев на реке Томсон в Британской Колумбии, у криков в Джорджии, у шилкотенов, живущих намного севернее реки Томсон, у племен каска и атабаскас. У племени крики роль Койота исполняет Кум-Кролик; у племени каска Медведь ревностно охраняет Огненный камень, то есть кремний, который в конце концов у него выкрадывает маленькая птичка[557]. Trickster отождествляется с огнем, с которым у христианских специалистов по мифологии (а как иначе их назовешь?) ассоциируется дьявол, однако он также и тот, кто выкрадывает огонь, то есть персонаж, долгое время считавшийся исключительной принадлежностью индо-европейской мифологии. И он действует на благо всего человечества. Если бы он был дьяволом, то тогда бы пришлось согласиться с тем, что Прометей тоже представлял силы Зла, и считать происками дьявола всякий протест против сильных мира сего. Впрочем, именно так заклеймили французскую революцию.

Значит, тот, в ком хотели видеть дьявола индейцев, выступал в роли Прометея? Находясь в шести или восьми тысячах километров от Эллады, индейцы сочинили такой же миф, как и греки, только неизвестно когда. Возможно, раньше или одновременно, но какое это имеет сейчас значение? На этом совпадения не кончаются. Так же как грек, кельт и островной житель Океании, американский индеец — свободный человек. И можно с уверенностью говорить о том, что, живя в полной гармонии с окружающим миром, он был самым свободным из всех людей на Земле: ему нужны были только лук, каноэ и чувство хозяина на Земле. На юге Соединенных Штатов индейцы племени пуэблос строили даже деревни. Однако кажется удивительным и странным (о чем, кстати, никогда не упоминалось), что индейцы никогда не строили городов. Индейцы никогда не увлекались политикой, не создавали централизованные государства. И если у них и были племенные вожди, то они никогда не превращались в тиранов. Столь удивительное исключение из правил в истории человечества заслуживает того, чтобы о нем упомянули.

Боги и мифы, о которых можно говорить до бесконечности, отражали свободолюбивый характер индейцев, которым не надо было ни вырабатывать концепцию первородного греха, ни изобретать Великого провокатора, то есть Великого врага. По иронии судьбы таким Великим провокатором для индейца стал белый человек, вторгшийся на его территорию, а затем истребивший коренных жителей. Американка Элен Мария Хунт Джексон еще в 1881 году осмелилась сказать об этом в своей книге, название которой говорит само за себя: «Век бесчестья». Однако было уже слишком поздно, чтобы что-то изменить.

Можно смело утверждать, что эмигранты, хлынувшие в Америку в XIX веке, продвигались в направлении тихоокеанского побережья по территории, исконно принадлежавшей индейцам: Колорадо, Монтана, Невада, Орегон, — и не были встречены аборигенами с распростертыми объятиями. Представленные большей частью всяким сбродом[558], они стремились сюда с единственной целью — захватить земли, и в их планы не входило оставлять краснокожих на бескрайних просторах, где не было ни паровых машин, ни домов из кирпича и камня. Другими словами, часть иммигрантов неправильно поняли основы модного в те годы учения Сен-Симона, а большинство действовало как отпетые бандиты.

Однако одними низменными инстинктами невозможно объяснить чудовищные зверства белых по отношению к индейцам. Когда знакомишься с последними страницами истории войны на Западе, понимаешь, что действия американской армии, сознательно уничтожившей большую часть индейцев, нельзя квалифицировать иначе как геноцид и преступление перед человечеством. В начале семидесятых годов прошлого столетия в Аризоне и Новой Мексике насчитывалось двадцать тысяч апачей, «к 1875 году их оставалось около семи тысяч, а во время переписи 1890 года их набралось не более нескольких сотен», писали Тевенен и Коз[559]. Ненависть белых пришельцев к краснокожим проявилась не только по отношению к их культуре, но прежде всего к религии. По мнению белого человека, тот, кто не верит в дьявола, и есть дьявол.

Однако кого же тогда считать воплощением Зла?