История дьявола

4 КИТАЙ И ЯПОНИЯ: ИЗГНАНИЕ ДЬЯВОЛА С ПОМОЩЬЮ ПИСЬМЕННОСТИ

«О, сын благородного семейства, слушай внимательно. На двенадцатый день из крови, протекающей в северной части твоего мозга, восстанет вместе с супругой Благословенный Карма-Херука из семейства Карма; у него будет темно-зеленое тело с тремя головами, шестью руками и четырьмя растопыренными ногами; правое лицо у него будет белое, левое — красное, а то, что посередине, — темно-зеленое; в деснице у него будет зажат меч, во второй руке — трезубец с тремя человеческими головами, в третьей он будет держать колокол, в четвертой — вырезанную из черепа чашу, в пятой — лемех; Карма-Крондхишвари обнимет мужа за шею правой рукой, а левой поднесет к губам череп с кровью. Не бойся и не удивляйся. Это твой дух, твой идам (божество особого порядка, олицетворяющее просветление индивидуума), не бойся. Это действительно Благословенный Амогхджазидхи со своей супругой, перед которым ты должен испытывать благоговение. И к тебе одновременно придет озарение и освобождение»[65].

Вот такое увещевание, адресованное находящимся на смертном одре людям, приведено в «Тибетской книге мертвых». В тот миг, который отделяет жизнь от смерти и называется бардо, что в переводе означает «прыжок», человека озаряет свет, и он постигает истину, дхармакайя, называемую абсолютной природой Будды.

Однако это далеко не единственное видение, которое посещает индивидуума в состоянии бардо. Это и белокожая Гаури, правой рукой размахивающая покойником, словно палицей, а левой — держащая наполненный кровью череп, и желтокожая Каури, выпускающая стрелу из лука, и краснокожая Прамоха с изображенным на хоругви морским чудовищем, и чернокожая Витали, схватившая правой рукой ваджу (колючий шар), а левой — наполненный кровью череп, и Пуккази оранжевого цвета, лакомящаяся с помощью левой руки внутренностями, поддерживаемыми правой рукой, и Гхасмари зеленого цвета, пьющая кровь из черепа в левой руке и поднимающая ваджу правой, и желтокожая Кандали, расчленяющая и пожирающая тело, и Смашани темно-синего цвета, занимающаяся тем же, что и Кандали, и Синхамука с львиной гривой винного цвета, вцепившаяся зубами в мертвеца и потрясающая гривой, и краснокожая Виягримукха с головой тигрицы, раскрывшая в усмешке рот, и чернокожая Сиргаламукха с головой лисицы, обнажившая бритву в правой руке и глотающая внутренности, в которые вцепилась левой...

Видя перед собой жуткие видения — предвестники ада, — человеку не следует пугаться. «Тибетская книга мертвых» советует воспринимать их как «иллюзии разума», как «плод фантазии индивидуума».

Ибо демонов нет и в помине. Именно об этом говорит молитва усопших:

«Когда я покину моих дорогих друзей и буду блуждать в одиночестве, когда передо мной возникнут видения, созданные моим воображением, я попрошу Будду придать мне силы, чтобы не испытывать ужасов бардо. Когда меня озарят пять огней мудрости, без страха я приобщусь к познанию»[66].

Причем возникает опасность стать жертвой собственного воображения. Человек находится в промежуточном состоянии между смертью и возрождением в течение сорока девяти дней. И слабый может не выдержать и пасть духом.

Если европейцу трудно разобраться во всем многообразии религий Индии из-за обилия направлений и противоречивости толкований, ему отнюдь не легче понять другие верования Азии, начиная с буддизма по обе стороны Гималаев, разнящегося так же, как вкус европейских и африканских апельсинов.

В самом деле, Северная Азия имеет свои характерные особенности. В V тысячелетии китайцы, проживавшие в районе Барколь (Чанчжи), селившиеся по соседству с пустыней Гоби, обитавшие поблизости от отрогов Алтайского хребта и на юге современной Монголии, использовали в землепашестве присущие только им приемы. От индоевропейцев они отставали при этом на два, а то и три тысячелетия. Однако дело в том, что до всего китайцы доходили сами[67]. Доказательством тому служат древние поселения и отличающаяся от индоевропейской религия, которую практиковали местные жители. Конечно, не имея письменных источников, мы не знаем, какой она была. Во всяком случае, можно предположить, что китайцы, проживавшие на севере страны, верили в бессмертие души, ибо оставляли в захоронениях еду и домашнюю утварь[68]. Ничего исключительного для того периода мы не видим в культе плодородия, подтвержденного многочисленными изображениями половых органов, в представлениях о космическом цикле, полученных благодаря познанию закономерностей смены времен года. Как бы там ни было, археологи нашли керамические изделия в форме домиков, служивших одновременно похоронными урнами и «домами родителей». Некоторые ученые сошлись во мнении, что культ предков у китайцев восходит по крайней мере ко II тысячелетию до н.э. Однако каждый народ создает свои предания в зависимости от окружающего его мира. Например, религия, которую позаимствовали китайцы, проживавшие на севере страны, отличается от той, которую практиковали индусы с берегов Ганга. Иными словами, когда сюда пришли первые буддийские миссионеры, им пришлось трудиться на «вспаханных полях», совсем не похожих на благодатную почву Индии.

По всей видимости, освоение западной Сибири индоевропейскими народами началось около II тысячелетия до н.э. Как раз к этому периоду относятся остатки первых найденных археологами немногочисленных поселений индоевропейцев, которые, видимо, не стремились насаждать свою культуру[69]. Мы ничего не знаем об их отношениях с местным населением[70]. И можем поэтому утверждать, что местные верования унаследовали некоторые элементы индоевропейской религии. Так, во времена правления династии Шан-Инь (1751—1028 гг. до н.э.) выросли целые города со своими торговыми и административными центрами, возникла письменность, укрепилась власть, появились высшие военные чины. Китайский пантеон заметно отличается от индоарийского: во главе находится верховный бог Ти или Шан-ди (Повелитель или Верховный Повелитель), божество плодородия и дождя, обожествленный первопредок. Похоже, религия возникла на основе существовавших со времен неолита языческих верований, в которых помимо культа предков почиталось плодородие и приносились ритуальные жертвы: в королевских захоронениях рядом с костями животных археологи находят многочисленные человеческие скелеты, «по всей видимости, умерщвленных с целью препроводить Государя в мир иной»[71]. Вера в бессмертие души никогда не будила в человеке чувство сострадания к ближнему. В особенности если речь шла о бессмертии души правителя.

Современного европейца трогает культ предков, как проявление сыновней привязанности и почтения к старшим. Однако он чаще всего забывает о том, что в те далекие времена «некоторое почтение к предками выказывали лишь знатные люди, ибо считалось, что только у правящего класса существует душа, имеющая право на бессмертие. У тех людей, кто относился к знати, было даже две души: одна имела естественное начало и представляла собой дыхание, витавшее после смерти вокруг тела покойника, вторая же возносилась на небеса в виде духа, способного существовать только за счет приносимых потомками похоронных даров»[72]. И ими становились простые крестьяне: на земле охотно жертвовали жизнью простолюдина, чтобы продолжить небесное существование души аристократа. В те далекие времена считалось, что у простого человека не могло быть души, также, как принято думать порой в XX веке в некоторых странах. Похоже, душа была роскошью, которую не всякий мог позволить себе иметь. Так что нам стоит умерить восторги по поводу древнего культа предков.

Последний император из династии Шан по имени Шеу-синь прославился пьянством и жестокостью. By Ван, вождь одного из племени полукочевников, о котором упоминали исследовавшие эти земли первопроходцы, знакомые нам по фильмам Акиро Куросавы, одержал победу над императорской армией. О нравах той эпохи, не лишенных, однако, некоторых достоинств, свидетельствует легенда: возвратившись в свой дворец, пьяница и тиран поднялся на террасу и, надев на себя ожерелья из жемчуга и яшмы, бросился в костер. Обезглавив королевский труп «великим желтым топором», By Ван основал свою династию под названием Чжоу. Во времена правления наиболее продолжительной в истории Китая (1028—256) династии религиозная концепция представления о Добре и Зле приобрела в Китае более конкретные формы. Так, шанский бог Шан-ди, превратившись в Тянь (Небо), обрел индивидуальность по образу и подобию человека, что приближало его к богу трех восточных монотеизмов Аллаху. С Большой Медведицы он все видит и знает. Он не только следит за космическим порядком, но и присматривает за тем, как люди соблюдают моральные нормы. У нас нет свидетельств о том, признавал ли он за крестьянами право иметь душу; если это так, то верится с трудом.

И, как всегда, перед нами пример самого древнего проявления этического понятия, вдохновленного небом. Ничего удивительного, такую же схему мы можем встретить и на других этапах исторического развития, о которой пойдет речь в следующей главе нашей книги, посвященной Ирану: как только в централизованном государстве устанавливается тоталитарная власть, тут же короля, императора или царя объявляют «полномочным представителем неба», и законы, по которым он правит страной и вершит правосудие, считаются начертанными на небесах. Иными словами, власть присваивает себе абсолютное право решать вопросы Добра и Зла.

Существовало ли в те далекие времена понятие абсолютного Зла, которое могло бы быть противовесом диктату императорской власти? К сожалению, мы не располагаем достаточными данными о китайских верованиях той поры, однако до нас дошли некоторые сведения о первородной «ритуальной ошибке», внезапно разделившей Небо и Землю. «Поддерживавшая небо гора неожиданно превратилась в равнину»[73]. Вот вам уже и грусть по утраченному раю; отсюда рукой подать до такого понятия, как Зло и его воплощение в образе дьявола. Во времена правления мифического императора Яо «в мире не было порядка». Его сын Ю «прорыл траншеи, отвел воды, загнал змей и драконов в болота»[74]. Змеи и драконы были противниками правопорядка и представляли собой предвестников Зла, с которым могла успешно бороться только императорская власть.

Древний как мир процесс узурпации Зла, так же как и Добра, начался с образования первых государств с централизованной формой правления. Однако он не мог длиться долго из-за философских учений, проповедовавших отказ от земных радостей, как в Индии, или из-за политики, проводимой при установлении демократии, как в Греции. В Китае с огромными феодальными владениями буддизм, представляющий Зло и демонов плодом человеческой фантазии и проповедующий равенство людей и терпимость к другим религиям, не мог сразу прижиться. Отсюда, как мы дальше увидим, и идет главное отличие китайского буддизма от индусского, оказавшегося во враждебном к нему окружении.

Случилось так, что, когда в Китай пришел буддизм через три столетия после того, как он укоренился в Индии, то есть в III веке до н.э., там уже и думать забыли об устаревшей и кровавой религии, о которой было сказано несколько слов на страницах этой книги: ей на смену пришло китайское философско-религиозное учение под названием «даосизм». Появление даосизма — VI век до н.э. — совпало с зарождением великих религий Востока. Его основателем считается полулегендарный мудрец Лао-Цзы, почитавшийся как наместник Бога и воплощение духовного начала — «пневмы». Такое посмертное возвеличивание человека англичане назвали звучным словом transmogrification, которое и в самом деле универсально. В наше время известно, что Лао-Цзы был образованным человеком и был хранителем библиотеки[75].

Термин «даосизм» произошел от слова «дао», что в переводе означает «путь»[76] и относится одновременно к философскому учению и религии[77]. Если философия даосизма была достаточно хорошо изучена за прошедший век, то с традиционной китайской религией западный мир начал знакомиться только в семидесятые годы XX столетия. Более того, произошла путаница в понятиях, и последователями «учения дао» стали называть тех, кто практиковал колдовство, проводил психологические опыты (контроль дыхания, удержание спермы во время коитуса и прочие сексуальные тонкости), придерживался определенной диеты, что было зачастую привнесено, насколько мне известно, из других религий[78]. Даосизму ничего не оставалось, как принять эти упражнения, пропустить через себя, как через фильтр, и очистить в соответствии со своей идеологией.

Когда даосизм только зарождался, люди почитали многих богов, унаследованных от первобытного общества, и соблюдали определенные ритуалы, появившиеся больше в результате колдовской практики, чем благодаря вере, в той форме, какой ее понимали китайские образованные мужи. Обряды проводились шаманами, иными словами колдунами, провозгласившими себя способными общаться со сверхъестественными силами, богами и демонами, у которых они могли, по их словам, узнавать прошлое и будущее. Короче говоря, ритуалы предназначались для изгнания злых духов и заклинаний. В даосизме наиболее интересным нам кажется пантеон, включающий духов, в ряде случаев, зависимых от человека, но чаще всего причиняющих ему вред, общение с которыми порой заканчивается безумием и гибелью. Основоположники даосизма считали, что традиционная китайская религия в Китае не имела ничего общего с дао. «Путь» не могли выбрать простые крестьяне и необразованные варвары.

Понятно, что последователи даосизма с пренебрежением относились к религиозным обрядам, практиковавшимся в деревнях во время народных празднеств, когда собравшиеся вместе крестьяне, накурившись ароматических трав, оказывающих наркотическое действие, или же отведав зелья, содержащего спирт или алкалоиды[79], следили не отрываясь за экстравагантными жестами напичканных наркотиками шаманов, приходили в экстаз и пускались в ритуальный танец, повторяя без устали за колдунами непристойные телодвижения. Ученики Лао-Цзы называли такие обряды «неправильным культом» и настолько их не одобряли, что в конце концов убедили власти их запретить[80].

И что же они предложили взамен? Систему дуалистических толкований о мире, основанную на равновесии двух антагонистических сил — Инь[81] и Ян[82], которые, несмотря на разделяющий их антагонизм, дополняют друг друга, как холод и жара, день и ночь, зима и лето, сушь и влага... А представление о человеческом существе как микрокосмосе связывалось с макрокосмосом и управлялось с помощью огромного числа символов: так, триста шестьдесят суставов человеческого тела соответствуют тремстам шестидесяти дням в ритуальном году, а черты характера и страсти, а также пять главных органов человека (сердце, легкие, печень, кишечник и гениталии) — пяти направлениям, пяти священным горам, сечениям неба, сезонам и элементам. В микрокосмосе человека господствуют те же боги, что и в макрокосмосе. Здесь нет внутреннего Зла, а лишь существует такое понятие, как хаос.

В наши дни даосизм понимается исключительно как религиозный мистицизм, проповедующий отрешенность от мира: разделяя философию буддизма, даосизм объявляет желания, в том числе и познание, беспорядком, нарушающим равновесие и рискующим разъединить две души, вегетативную и духовную, что может, в свою очередь, привести к смерти. Проповедуя бездеятельность wu wei, он рекомендует мистический экстаз как единственное средство, способное соединить внутреннее сознание с высшим началом и абсолютной истиной. Один из основоположников даосизма выдающийся древнекитайский мыслитель Чжуан-Цзы (конец IV — III вв. до н.э.), объявил ремесленничество и торговлю порочными занятиями:

«Вы только успеете смастерить емкость, вмещающую буасо[83], как люди тут же станут воровать с помощью этой меры веса»[84].

Изготовление горшка уже нарушало гармонию природы! Что же касается Зла, то для даосизма он является плодом всеобщего заблуждения: добро и зло, равно как правда и ложь, представлялись Чжуан-Цзы проявлением незнания и невежества по отношению ко всему на свету, включая дао:

«Если ты затеваешь спор, значит, чего-то не знаешь. В великом дао ничего не называется по имени; и самые бурные споры проходят без слов... Тот, кто молчит, знает истину, тот, кто говорит, — не знает».

Известно, что из такого радикального антисоциального мистицизма крайне правого толка, проповедовавшего смирение, покорность и пассивное отношение к действительности, народ позаимствовал лишь то, что можно назвать «практикой второго порядка», например, практическое применение в медицине, ибо исцелители и врачеватели внесли много нового в методы лечения людей, регулируя дыхание с целью «насыщения воздухом» (тот, кто способен сдерживать дыхание, считая до тысячи, мог претендовать, по их словам, на бессмертие), гимнастику, пророчество и, как ни парадоксально, ремесленничество.

Хотя «чистый и жесткий» мистицизм даосизма стал достоянием только просвещенной знати, он не мог не воздействовать на жизнь всего китайского общества. Особенно заметным оказалось его влияние на искусство и ремесленничество (мастер должен уметь изготавливать предметы как бы «изнутри»), в котором преуспели шорники, а также кузнецы и гончары, создав такие изделия, что их утонченная красота до сих пор вызывает восхищение европейцев. Позднее даосизм перекочевал в Европу, где Плотен в III веке и Никола де Куз в XV веке развили принцип «Великого единения»[85], в котором исчезают все противоположности. Дело дошло до того, что была найдена связь между даосизмом и такими мистиками, как немецкий мэтр Экхарт, испанская святая Терезия Авила и хезишасты с горы Атос, которые в XIV веке практиковали контроль дыхания и концентрировали свою волю на отдельных органах тела.

Наш краткий обзор даосизма[86] служит наглядным доказательством того, как придворная культура (Лао-Цзы служил хранителем библиотеки царства Чжоу, а затем покинул двор, предчувствуя, как говорят, его упадок) смогла изменить процесс создания тоталитарного государства. Такой парадокс обязан двум главным характерным особенностям, свойственным Китаю как в VI веке, так и в последующие столетия: обширность территории, с одной стороны, и изолированность придворной аристократии — с другой.

В самом деле, Китай, так же как и Индия, был слишком большой страной, чтобы здесь долгое время могла удерживать позиции какая-то одна идеологическая система[87]. Отношения государств к тоталитарным системам можно сравнить с законами, по которым определяется степень активности звезд в зависимости от их размеров[88]. Гегемония, породившая демонов в старых китайских монархиях, могла существовать только потому, что царства располагались на весьма ограниченном пространстве, занимая одну или две провинции, и чаще всего были городами-государствами. И лишь начиная с конца VI века в результате побед, одержанных в непрерывных войнах между карликовыми царствами, стали создаваться настоящие государства. В середине IV века крошечное царство Цинь, занимавшее территорию, не превышавшую 1000 км², последовательно присоединило к себе соседние государства и в конце III века уже достигло 225 000 км² [89].

Второй характерной особенностью зарождавшихся империй был двор, живший по закону государства в государстве с центром в Пекине, под названием «Запретный город». Вплоть до падения последнего императора он был местом для избранных, где процветала утонченная культура и регламентировался едва ли не полет бабочек. Именно здесь жил и творил основоположник даосизма Лао-Цзы. Вначале его учениками были только аристократы, затем, при императоре Хань Хсяо Вью Ди (царствовавшем с 141 по 87 гг. до н.э.), учение утратило политическую окраску, и министры, более склонные к мистике, чем к политике, пытались воплотить свои взгляды в идеальном правительстве[90].

Конечно, систематизация даосизма в последующие столетия не могла не стать причиной появления начал демонизма: правило всегда порождает исключение. Однако время было упущено, и, хотя некоторые нечистые и просочились в народную культуру, но дьявол так и не получил права на жительство на китайской земле, во всяком случае в тех местах, где проживали последователи даосизма.

Бесспорно, прописаться дьяволу здесь помешал прежде всего даосизм, но существовала и другая школа философской мысли, оказавшая глубокое влияние на всю азиатскую культуру, — конфуцианство. Это учение также предлагает свои этические нормы и правила поведения человека в обществе и дает свое толкование мира. Религия ли это? Как и в случае с даосизмом и буддизмом, мнения разделились. Мы, европейцы, привыкшие к тому, что религия всегда обращается к сверхъестественным силам, скорее принимаем конфуцианство за философию. И мы не ошибаемся, так как азиаты, будь то буддисты, последователи даосизма или христиане, исповедуют это учение. Можно быть одновременно буддистом и учеником Конфуция, так же как в Европе можно быть (или думать, что так есть на самом деле) христианином и последователем Гегеля. Но, скажите на милость, какая философия не является отражением религии, если даже допустить, что в своей основе она не имеет ничего общего с религией?

Во всяком случае, сам Конфуций был религиозным человеком, ибо он молился, постился, присутствовал на религиозных церемониях, приносил жертвоприношения и клялся небом. И все же это не помешало ему отказаться от религии своей эпохи, анимизма, завещанного династией Инь, и описанных выше архаических культур, превратившихся со временем в магию и колдовство. Конфуций поступил так же, как и Лао-Цзы: он отказался от нее. Ничего удивительного в этом нет, ибо Чжуан-цзы[91] привел в своем философском трактате разговор, произошедший между ним и более старшим по возрасту Лао-Цзы, в котором Конфуций предстает сбитым с толку мудростью учителя. Но так как трактат составлен знаменитым учеником Лао-Цзы и назван по его имени, беседа (существует семь версий) протекала, возможно, несколько в ином русле.

Родившийся в 551 году до н.э.[92], то есть на семь лет раньше Будды, — о! счастливая эпоха — в обедневшей семье важного сановника Кун Фу-Цзы или Конфуция (на латинский манер) был реальным лицом. Известно, что он рано осиротел, и у него было трудное детство. Юноша рано начал зарабатывать себе на жизнь, берясь за самые низкие для аристократа работы. Талантливый самоучка, он, как известно, стал одним из самых образованных людей своего времени. Возможно, в этом есть и некоторое преувеличение, но этот человек обладал действительно исключительными способностями.

Ключ к пониманию его характера кроется в реакции китайского философа на голод и нищету из-за войн, которые непрерывно вели феодалы, на каторжный труд простого народа. Желая хоть чем-то помочь, Конфуций стал просвещать молодых людей, причем не навязывая своих догм, а стремясь развивать способности каждого и требуя быть с ним правдивым. «Любовь к людям — наивысшая добродетель, а умение их понять — наивысшая мудрость», — писал он в «Суждениях и беседах». И еще: «За четырьмя морями все люди — братья». Понятно, что христиане так же, как и, впрочем, сторонники других вероисповеданий, пополняли ряды сторонников Конфуция. Однако мы не найдем явных следов метафизики в проповедях учителя, который ее не признавал так же, как и логику, считая, что не с помощью слов следует постигать реальность.

Не отрицая даосизма, Конфуций отвергал мистические учения и магические формулы. Возможно, мудрец предчувствовал последствия:

«Учитель изрек: «Представьте человека, знающего наизусть триста поэм, которому доверили возглавить правительство, но он оказался не на высоте положения; тогда его послали послом за тридевять земель, но он не смог поддержать простой разговор. Так к чему ему знания?»[93]

И еще:

«Учитель произнес: «Святые? Однако мне ни разу не удалось увидеть хотя бы одного из них. Я был бы просто счастлив, если бы повстречал одного порядочного человека»[94].

Очевидно, Чжуан-Цзы понял намек и поспешил очернить превозносимых идеологами конфуцианства героев вместе с мудрецами, навязывавших обществу свою мораль и нормы поведения:

«Дао и его добродетели оказались недолговечными потому, что проповедовали стремление к гуманности и справедливости».

Невозможно более прямо высказать негативное отношение к конфуцианству с его претензиями на подчинение всех и вся воле разума, что порой напоминает заповеди Жозефа Прюдона.

Тем не менее конфуцианство было возведено в ранг официальной философии и имело большое число последователей. Одним из двух наиболее выдающихся учеников основателя религиозной философии был Мэн-Цзы, живший в период между 371 и 289 годами до н.э., то есть на сто лет позже Конфуция. Он не подводил теоретической базы под небесные или темные силы. «Небеса видят так же, как и люди. Небеса слышат так же, как и люди», — писал он. Другими словами, Небо знает не больше, чем простые смертные, живущие на Земле. Точно так же он высказался о вездесущности высших сил. Небесные силы, судя по всему, мало интересовали Мэн-Цзы. Как и его учитель Конфуций, он был больше занят тем, чтобы делать людей счастливыми при жизни, помогая им на пути самоусовершенствования. Ибо он верил в существование природной основы чжи, которую каждому человеку необходимо в себе развивать. Когда человек наполнен жизненной силой, его небесная и земная природа неразличимы. «В нас присутствует не одна тысяча самых разных живых составляющих»[95]. В том числе и дьявол, если бы он был.

Другой последователь конфуцианства, Зен-цзы, живший в III веке н.э., писал: «Человеку изначально свойственно зло. Мудрость и доброта приобретаются с большим трудом». Можно подумать, что его учение отражало семитские идеи о первородном грехе, вселенской ошибке. Ничего подобного. Кто был свидетелем этой ошибки? Во всяком случае, Небо исключалось, ибо не приходило на помощь к тому, кто помогал себе сам. Оно не могло быть, по его мнению, местопребыванием единого и вечного Бога, меньше всего походившего на человека, что, несомненно, отражало неодобрительное отношение Зен-цзы к христианству. Человеку не следует ничего ждать от Неба. Ибо оно живет своей жизнью. В отказе от метафизики, похоже, слышатся слова Пиндара[96]: «О, моя душа, не надейся на вечную жизнь, но используй все возможности!» Есть ли демоны на свете? Конечно, нет, ибо Зен-цзы не верил ни в чародейство, ни в магию, ни в пророчества и прочие суеверия. Он также отрицательно относился ко всякому обращению к сверхъестественным силам, которых, по его мнению, нет в природе и поэтому не может быть в религии. Предметом его философского учения стала земная жизнь. Он без конца призывал учеников к покорности и смирению, к обузданию своей мятежной натуры с целью самоусовершенствования, что в конце концов позволит обходиться без царствующих особ. «Когда каждый индивидуум, подчиняясь воле другого человека или же выполняя свой долг, найдет себе достойное место в жизни, никому не будет нужен император, восседающий на троне, словно навозная куча».

Теоретически буддистам в этих условиях оставалось мало места для распространения своего учения. Однако они не упустили своего шанса в III веке до н.э., сумев одинаково хорошо приспособиться как к даосизму, так и к конфуцианству. Император Азока (правивший на индийском полуострове с 321 по 297 гг. до н.э.[97]) первым в мире направил своих миссионеров на Цейлон, затем в Юго-Восточную Азию, где обращенными в новую веру стали племена хмонов, далее в Бирму, Камбоджу, Сиам, а потом и в Южный Китай. Еще до наступления V века буддизм пришел на Яву и Суматру. До сих пор неизвестно, как учение Гаутамы проникло в Центральную Азию. Тем не менее оно распространилось почти повсеместно в бассейне Тарима и, смешавшись с местными обычаями, культурой, религией и подвергнувшись влиянию множества языков, претерпело значительные изменения[98].

Было бы удивительно, если бы произошло наоборот, ибо на буддизм здесь оказали влияние маздеизм древних персов[99], евангельское учение, несторианство[100], местные религии, а начиная с VIII века ислам. В Китае буддизм завоевал весьма прочные позиции, в особенности во времена династии Хань (одному из императоров, Мингу, приснилось золоченое и летающее божество, которое он принял за явление Будды). Но это уже был не буддизм в чистом виде, а в значительной степени ассимилирующийся с местным даосизмом и претерпевший изменения под влиянием местных суеверий[101]. В Китае буддизм получил новую жизнь, где даже образовалась новая секта «Чистая земля»[102], согласно которой можно было добиться воскрешения в раю, то есть на «Чистой земле», если, предавшись медитации, повторишь с десяток раз имя будды Амирабха. Безусловно, путь в рай был усеян лепестками роз и очень напоминал торговлю христиан индульгенциями.

Даже зная о том, сколько денег пришлось заплатить за такую популярность, все же удивляешься успеху принесенной со стороны религии. Однако он вполне объясним: если буддизм, отрицая существование души, задевал как культ предков, так и понятие даосистов о двух душах[103], новая секта объявляла душу нетленной. Нирвана была Освобождением[104]; теперь они заявляли, что она бессмертна[105]. Если Будда призывал придерживаться «Срединного Пути»[106], не исключавшего в то же время страсти, они, напротив, проповедовали необходимость отказа от всякой чувственности, что еще больше сближало с даосизмом. Наконец, они делали акцент на такие добродетели, как милосердие и сострадание, что делало их похожими на последователей Конфуция. Другой пример уступки: перевоплотившись в Авалокитешвара, Будда меняет пол и становится богиней-матерью Куань Инь, в то время как на Тибете она зовется Белая Тара. Однако полного перевоплощения здесь все же не было.

Китайский буддизм под влиянием конфуцианства становится все более прагматичным и даже, можно сказать, приземленным: монастыри управляли маслобойнями и складами, ремонтировали дороги и даже занимались торговлей и ростовщичеством[107].

Но нигде мы не найдем упоминания первородного Зла, а тем паче дьявола: так, секта тьен-тай верила, что в каждой пылинке содержится целый мир[108]. Разве можно отыскать дьявола в каждом зернышке риса?

И даже тогда, когда во времена династии Тань буддизм стал государственной религией и монахи, словно вынужденные продлевать разрешение на работу в странах западной демократии эмигранты, обращались к чиновникам-конфуцистам за документами, подтверждающими их обращение в сан (ибо знаменитая китайская бюрократия родилась отнюдь не вчера), никто не усматривал уловки дьявола. Возможно, этого хотела сверхъестественная сила, сделавшая так, чтобы государственная машина без раздумий принимала решения; но люди, в руках которых оказалась сосредоточена власть, были воспитаны на даосской, конфуцианской и непосредственно буддийской идеологии: они с трудом бы поверили в существование Злого духа. И по сей день встречаются суеверные люди, полагающие, что недовольные своей участью души умерших донимают их, и они бегают по шаманам, которые в обмен на звонкую монету делают жертвоприношения и творят заклинания, чтобы призраки вернулись восвояси. Ничего не поделаешь: невежественные люди всегда суеверны. Впрочем, власти терпимо относятся к подобной практике, ибо она гарантирует им спокойную жизнь. Для правительственных чиновников, как и для самого государства, главным остается достижение согласия, а не разлад в обществе. И даже когда в Японии в XX веке деятельность секты дзэн[109], получившей в дальнейшем неожиданно широкое распространение в Калифорнии, имела скандальную огласку, то и тогда никто не усмотрел козней дьявола.

Секте буддистов дзэн было не занимать той экзальтированной смелости, которая гораздо позднее V или VI века заставила христиан поверить в дьявола с хвостом и раздвоенными копытами. Эта секта возникла из двух школ: буддиста Бодхидхарма, прибывшего из Индии в 470 году и поселившегося сперва в Кантоне, а затем, полвека спустя, переехавшего на север[110], и монаха Дао-синя, жившего также в V веке. В соответствии с учением дзэн достижение Просветления, по-китайски wu и по-японски satori, не имеет ничего общего с тупым чтением текстов: Просветление наступает или не наступает вовсе; человек вкушает плод Просветления только в том случае, если достигает полной отстраненности; и в этот момент он постигает Истину.

В такой трактовке философия дзэн представляла собой пацифистский мистицизм в первозданном виде; однако были и опасные крайности. Так, согласно преданию, Бодхидхарма настолько глубоко вошел в транс, что не выходил из него целых девять лет. У него отказали ноги, но он этого не заметил. Его медитация нарушалась подергиванием век, и тогда Бодхидхарма отрезал себе веки. Если следовать учению дзэн, необходимо устранять помехи медитации; вот почему Великий учитель Ихуан советовал:

«Убивайте всякого, кто будет вам чинить препятствие. Если на вашем пути окажется Будда, убейте его! Если вы встретите Учителя учителей, если вы встретите почтенных старцев, впавших в нирвану, забывших про свои страсти и потому освобожденных от необходимости перевоплощаться, убейте их».

Кровавая программа! Однако подобная жестокость уже сама по себе исключала дьявола или демонов, ибо в пустоте нет ничего: ни Бога, ни дьявола. Идеи секты нашли распространение в Японии среди некоторой части военного руководства, «понявшего, какую выгоду оно сможет извлечь из подобной доктрины (дзэн) для абсолютного подчинения тела, безотказности рефлексов и пренебрежения к смерти»[111]. Так в Японии рождались воинские искусства.

Ибо сюда через Корею проник буддизм, встреченный местным населением поначалу с недоверием. Впрочем, у японцев уже была своя религия под названием «синтоизм» или «синто», что означает, как и дао, «дорога», так и «учение богов». Надо признать, буддизм японцами воспринимался с трудом; так, в XIII веке монах Ниширен, основатель собственной секты, назвал дзэн «демоническим» учением и обвинил одну из двух его форм, сингон, несмотря на то что она укоренилась на японской почве и поддерживалась императорской властью, в намерениях «уничтожить страну». Однако следует отметить, что Ниширен был экзальтированной личностью с путаницей в голове[112].

Так же, как и язык, европейцы с трудом воспринимают синто, единственную японскую религия в Японии, бросающую вызов традиционным западным понятиям даже в том, что касается непосредственно самого вероисповедания. Как пишет специалист по Японии Эрберт[113], «это не такая религия, как другие. Полностью лишенная догм, использующая в качестве «Священного писания» краткие и сложные для толкования тексты, никогда не систематизировавшая правила общественного поведения и морали, не навязывающая никаких ритуалов, синто для японцев представляет собой способ познания связей, объединяющих человека с ему подобными, а также с Природой и Божеством».

В этой религии мы не найдем ни этики, ни определения того, что нами называется «Зло», поэтому и речи быть не может о его воплощении и противопоставлении божеству. Наше расследование должно бы на этом закончиться, однако мы поторопились бы, заявив об отсутствии дьявола в синто. В самом деле, оно допускает разногласия между Небом и Землей. Согласно одной из многочисленных версий космогонической синтоистской мифологии, два божества или ками (известно восемьсот мириад других божеств) — Изанаги и Изанами[114], породили владык всего сущего: Аматеразу-о-ми-ками, богиню Солнца, и ее брата Сузано-во (был еще и третий ребенок Тзуки-йоми, бог Луны). Первая повелевала небесами, в то время как второй ведал делами земными. Вдруг возникла конфликтная ситуация. Сузано, недовольный доставшимся наделом, состоящим из поднявшихся из глубин океана земель, принялся так горько плакать, что пересохли реки и моря. Он изъявил желание отправиться вслед за матерью в Нижнюю страну, то есть в ад, за что Изанаги изгнал его с неба. Перед тем как выполнить приказ, Сузано попросил разрешения на секунду повидаться с сестрой Аматеразу, обещая тут же уйти навсегда. Сестра испугалась появления весьма бурно выражавшего гнев брата и заперлась вместе с фрейлинами в комнате, где ткала одежду для богов. Такое отсутствие родственных чувств со стороны сестры объяснялось тем, что земным камям был запрещен доступ наверх. Сузано своим приходом нарушил небесный покой, а фрейлины Аматеразу, посчитав себя изнасилованными, вонзили себе в низ живота спицы. Аматеразу воздержалась от такой крайности и убежала, чтобы спрятаться в скалах[115].

Однако растительная жизнь дерева, а животная — птицы, зеркало, дающее возможность отражать божественное, возможность к воспроизводству, о которой она узнала после того, как ками-женщина обнажила свое тело, а ками-мужчина показал свои сокровища, то есть увидев способность человека производить богатство и красоту, убедили Аматеразу покинуть убежище и вернуться на небеса. Сузано был осужден на вечное пребывание на Земле.

Существует несколько версий первородного конфликта[116]. Бросается в глаза общий символизм, состоящий в противопоставлении непримиримых между собой небесных и земных сил. Сузано воплощает в себе самые характерные земные недостатки: наглость и бесстыдство, вспыльчивость, которые можно было бы отождествить со Злом или в любом случае с отсутствием благоразумия. В самом деле, в священной книге Нихонги приведена следующая версия[117]: «У этого ками извращенная натура, он без конца предается либо слезам, либо гневу... Вот почему родители сказали ему: «Если бы ты царствовал на Земле, не стало бы много жизней». В другом тексте, Бинго-фудоки, написано: Сузано истребил весь человеческий род, оставив в живых только своего брата Сомена, который однажды приютил его у себя на одну ночь. Однако, как и многие другие боги Азии, он — двулик, ибо учит своего гостеприимного хозяина сельскохозяйственным приемам. Он не демон, а противоречивое божество, отражающее азиатское представление о сложности мироздания. В любом случае в Японии его не считают дьяволом, а в некоторых храмах даже почитают.

Двойственность мира дополняется двойственностью ками, ибо среди них есть хорошие и плохие. В качестве примера можно привести историю, рассказывающую о том, что, когда в 903 году скончался в изгнании министр и поэт Михизане Сугувара, его призрак стал наводить страх на императорский дом и на всю страну. Вскоре скончались все враги и даже наследный принц. Но гнев не унимался, и в 947 году устами ребенка Михизане заявил, что ему служат сто семьдесят тысяч демонов. Он угомонился только после того, как его объявили небесным ками Тенжином Зама, как не называли даже самих императоров. Значит, демоны все-таки существовали. Однако, по сути дела, они были всего-навсего божествами земными, противостоящими богам небесным. И если были слишком неспокойными, то только потому, что жили на Земле, где нет и не может быть покоя.

Можно ли утверждать, что синто считает сотворение мира делом нечистым, разделяя семитскую точку зрения о первородном грехе? Нет. «Синто рассматривает сотворение мира как событие, за которое человечество должно испытывать вечную благодарность, и вовсе не упоминает о будущем конце света» (Эрберт). Наличие Зла в мире нисколько не свидетельствует о том, что мир плох или хорош, Зло навеки отторгается от Добра, или Зло находится в каком-то конкретном месте. Гнев богов порождает Зло, что находит подтверждение в следующей истории: во времена правления императора Суджина страну опустошали эпидемии, унося многочисленные жертвы. «Однажды ночью весьма расстроенный микадо заснул в храме дворца, и во сне к нему явился бог О моно мучи и произнес: «В том, что происходит, моя воля. Если ты преподнесешь matsuri (религиозные жертвоприношения) перед моим изображением, я сменю гнев на милость, и страна будет спасена»[118].

Несмотря на то, что в Азии не может быть дьявола в единственном числе, все же признается существование плохих богов, или же боги делятся на плохих и хороших. Понадобилось бы множество книг, чтобы изложить все, что известно о добрых и плохих богах у этнических групп, населяющих Ближний Восток. Достаточно будет привести несколько примеров. Так, «народы, живущие на Курилах и Хоккайдо... верят в существование плохих богов, но не считают их вершителями судеб; по их мнению, только добрые боги правят миром»[119]. И чукчи, и коряки полагают, что существуют те и другие боги, но понимают это где-то на животном уровне: божества можно отпугнуть, стоит только застучать в барабан, словно отпугивая волков или лисиц. Впрочем, ударный инструмент играет главную роль в ритуалах шаманов. Корейцы считают, что «подобно духам, боги рассеяны повсюду в природе и их не следует опасаться, если только не досаждать им».

Однако, и это, по-видимому, главное, вера в демонов в Азии слабеет по мере продвижения людей вверх по социальной лестнице. Для крестьян демоны предстают грубыми, близкими к животным существами, в то время как для более просвещенных слоев населения взгляды их соотечественников, живущих вне городов, являют собой ошибочную интерпретацию чувственных восприятий. Как и повсюду в мире, суеверие зависит от уровня развития общества. Отсюда можно было бы сделать вывод, что высшие слои общества освободились от зародыша ада. И в этом есть доля истины, хотя подобного не произошло в других странах и на других континентах, где также была просвещенная аристократия.

На первый взгляд, все в Азии способствовало появлению веры в дьявола: суеверия примитивных народов, поддерживаемые архаическими религиями и авторитарной государственной властью. Однако этому воспрепятствовали два решающих фактора. Один из них —обширность территорий с постоянно меняющимися границами; Индия не просто страна, это целый континент, а история Китая происходит на фоне непрекращающейся перекройки границ на протяжении сорока веков. Перефразируя афоризм Шоу, можно утверждать: если приобщение к цивилизации целого континента на какой-то определенный период или же одной страны на все время (относительное) возможно, то приобщение к культуре всего континента на все времена представляется невыполнимой задачей. Каждое нашествие, как и каждое завоевание, наносило сокрушительный удар по культуре и было губительно для господствующей идеологии.

Второй фактор заключался в том, что две великие религии Азии (не считая третьей великой философии — конфуцианства), буддизм и даосизм, были основаны (впрочем, почти одновременно) двумя великими мыслителями, сразу разграничившими этику, отражавшую земную общественную жизнь, и отказавшими высшему существу в человеческих чертах, даже приравняв его (Будду) к Небытию. Там, где пророки выходили за пределы существовавших поверий, чтобы их еще больше укрепить, как это происходило в ту же эпоху в случае с Заратустрой, они создавали новую философскую систему из разных частей. Мелкие демоны, обитавшие в сельской местности и наводившие страх на крестьян и темных необразованных людей, которых шаманы задабривали пророчествами и заклинаниями, безусловно, выжили, но так никогда и не доросли до настоящего зрелого возраста, как и наш дьявол.

Все произошло так, словно письменность изгнала из ада гримасничающих и злых обитателей. Последние были, как напоминало увещевание к умирающим, приведенное в начале этой главы, плодом фантазии смертных, эфемерными видениями, которым без всякого усилия мог противостоять только сильный духом и не сомневающийся в себе человек.

Вот на этом высказывании я хотел бы проститься с Азией. Первые западные путешественники привезли с этого континента изображения драконов, извергающих огонь. Однако бесспорным остается тот факт, что Азия ускользнула от дьявола. Драконы — это всего лишь великолепный декоративный орнамент или же подземные божества, чье самолюбие не стоит задевать. Так, в Гонконге при строительстве высотного дома стараются не потревожить покой одного из них.

Похоже, руководители величественного небоскреба Китайского банка пренебрегли этим обычаем. И хотя с опозданием жертва была принесена, но обошлась она гораздо дороже...