История дьявола

13 ЗАГАДКА КВЕТЦАЛЬКОАТЛЯ, КРЫЛАТОГО ЗМЕЯ И ПЛАЧУЩЕГО БОГА

По свидетельству испанского монаха-миссионера Бернардино де Саагуна[560], экспедиция из одиннадцати или двенадцати кораблей во главе с испанским искателем приключений Эрнандо Кортесом подошла весной 1519 года к северному побережью мексиканского полуострова Юкатан. И тут же навстречу бледнолицым существам явно неземного происхождения направились пироги с туземцами, прижимавшими к груди охапки цветов и безделушки из разноцветных перьев. Индейцы встречали долгожданных богов, не ведая, что собирались преподносить дары варварам, которых привел к ним в поисках золота и рабов сам дьявол.

Путешествие Кортеса в столицу государства ацтеков Теночтитлан[561], где посланца короля Испании ожидал император Монтесума, не обошлось без кровопролития, ибо в Холула чужеземцы уже успели по пустячному поводу уничтожить три тысячи индейцев. По свидетельству Кортеса, глазам испанцев открылась поистине сказочная картина, поразившая воображение европейцев: посреди большого озера Тескоко раскинулся соединенный с берегом подвесными мостами город на сваях, где одна лишь базарная площадь по размерам превосходила в два раза испанский городок Саламанка. Питьевая вода подавалась в самый центр Теночтитлана из горного источника по акведуку. В этой индейской Венеции проживали босоногие люди, прикрытые лоскутами разноцветной ткани и увешанные сверкавшими на солнце амулетами и украшениями. По словам Саагуна, все это удивительное зрелище походило на «сказочное видение».

Монтесума в сопровождении двухсот босоногих придворных в переливавшихся на Солнце разноцветных головных уборах вышел навстречу Кортесу и его бравому воинству. Кожа туземцев сияла чистотой, что было особенно заметно на фоне темных от грязи испанцев, которые, несмотря на то что воды вокруг было хоть отбавляй, не умывались и спали при оружии, не снимая кожаных доспехов, в то время как жители Теночтитлана, следуя примеру своего повелителя, приобрели привычку перед сном окатываться водой.

Эта встреча стала для индейцев прелюдией катастрофы: и цветы, и райская роскошь были принесены на алтарь чудовищу, предводителю убийц, истинному дьяволу во плоти, в котором ошиблись сами христиане, принимая за истинно верующего.

Я вспомнил об этой имевшей столь трагические последствия встрече двух миров в 1975 году, когда, начитавшись популярной литературы, решил отправиться в Ксохимилко, пригород на окраине Мехико. Мне предоставился случай по достоинству оценить недавно построенное французами метро. Поднявшись из серо-голубой станции наверх, я сел в трамвай. Мне показалась целой вечностью поездка по беднейшим кварталам, а угрюмые лица погруженных в свои невеселые мысли входивших в трамвай босоногих и оборванных пассажиров не добавляли мне хорошего настроения.

Как часто со мной бывает во время путешествий, открывшаяся передо мной картина оказалась весьма далекой от представлений, сложившихся после прочтения книг. И я задал себе вопрос: существовал ли тот земной рай, о котором нам в свое время поведал Саагун? Ибо древние мексиканские религии, облагороженные в последующие годы христианством, изначально отличались суровыми правилами. И я не ошибся, убедившись немного позже в правильности своих предположений. Добравшись наконец до Ксохимилко, названного с легкой руки туристических справочников «веселым городом-садом, где раздаются веселые аккорды mariachis», то есть свадебных оркестров, чье название напоминает о недолгом присутствии французов на земле Мексики, закончившемся трагическими злоключениями императора Максимиллиана[562], я даже не взглянул в сторону торговцев цветами, сидевших на корточках перед гирляндами аронника и других цветов, высматривая редких покупателей. В раскаленном воздухе у меня тут же пропало желание дожидаться, когда начнет играть свадебный оркестр. Недолго думая, я взял такси и вернулся в Мехико. Следует признаться: пребывал я в самом дурном расположении духа.

Должен заметить, что не помню случая, когда чувствовал себя туристом. В Мексику я прибыл по делам, а потому мне не пристало горевать из-за постигшего меня разочарования в Ксохимилко. Тем не менее настроение было испорчено, однако как раз в этот момент у меня внезапно возникло желание получше узнать Мексику. И я нашел в себе силы стоически провести ночь на постоялом дворе в Паленке[563], где не было даже воды, чтобы умыться. Вдобавок ко всем огорчениям, я заночевал голодным, так как приехал уже после закрытия ресторанов и мне пришлось довольствоваться горсткой орехов. Меня мучил вопрос: почему у мексиканцев, которых я видел в селениях и на улицах городов, где полным-полно туристов, был столь удрученный вид? Словно они были в похоронном настроении, как говорят у нас во Франции.

На первый взгляд, Западу уже давно известны цивилизации индейцев, которые сформировались в Центральной и Южной Америке не только до открытия Колумбом, но и после и названные евроцентристами «римско-католическими», а историками и этнологами — «южноамериканскими» (надеюсь, мне простят, что я соотношу столь разные по смыслу определения), то есть появившиеся на землях, которые простираются от южных границ Калифорнии, Аризоны, Новой Мексики и Техаса до Огненной Земли. Благодаря средствам массовой информации, туристическим поездкам и выставкам, мы познакомились с искусством майя, ацтеков, инков. Самые искушенные любители древностей восхищаются особой утонченностью, строгостью и законченностью линий и форм произведений искусства этих народов; однако, на мой взгляд, их больше всего привлекает экзотика. Европейцы оценивают искусство индейцев так же, как французы «золотого» века воспринимали произведения искусства в восточном стиле, а в следующем столетии изделия китайских ремесленников, вошедших затем в моду у англичан, которые создали в Бригтоне любопытный стиль «летучая мышь» под китайскую старину: и все только потому, что он был «необычным» и «экзотичным». Вероятно, китайские поделки, выставленные в Бушере или Бригтоне, имели такое же отношение к Китаю, как наши придорожные «гостиницы» к средневековым монастырским гостевым дворам. Мы восстановили их в первозданном виде, полагаясь на собственное воображение, а оно, к сожалению, нас обмануло. Однако мы продолжаем действовать в том же духе, ибо нас не так-то легко остановить.

В самом деле, в большинстве случаев мы не знаем почти ничего о предназначении тех или иных построек или предметов, открывающихся нашему взору. За прошедшие века мы до того поднаторели в античном мире, что без особого риска ошибиться способны отличить Гора от Анубиса, Венеру от Минервы или Гермеса от Зевса. Однако если разговор заходит о перуанском боге дождя Тлалокеили или Виракохе, нам приходится обращаться за помощью к специалистам, лучшие из которых зачастую ограничиваются предположениями по поводу загадочных персонажей. Кто же эти бородатые, но явно кастрированные божества, строящие нам гримасы со стел Оахака? В самом деле, бородатые личности нередко изображались на предметах культа ольмеков и запотеков, проживавших на американской земле задолго до прибытия Колумба. И, как мы увидим ниже, это не единственная загадка, которую оставили нам древние цивилизации Южной Америки.

Надо отметить, что с памятниками старины не так уж легко, как кажется на первый взгляд, познакомится на этой земле. И турист, добравшийся наконец до долины храмов под Мехико или совершивший утомительное головокружительное путешествие по краю пропасти на высоте пяти тысяч метров над уровнем моря, скорее почувствует недомогание перед развалинами Мачу-Пикчу, чем ощутит «восторг». Хочу признаться, что изумление проходило по мере того, как в семидесятые годы я знакомился с древним искусством: и в Мексике, и в Коста-Рике, и в Боливии — повсюду меня встречали лики уродливых гримасничающих идолов. Однако в музеях были собраны произведения искусства, носившие исключительно символический характер, а значит, имевшие особую ценность. Наибольший интерес у меня, как представителя западной цивилизации, вызвали удивительно тонко выписанные портреты детей и взрослых, а также предметы быта, гончарные изделия, фигурки животных, короче говоря, все, в чем нашел отражение талант наблюдателя или сказалась артистическая натура отдельной личности, не предоставившая, однако, при этом возможности судить о культуре общества в целом. Порой приходится брать себя в руки, чтобы не идти на поводу пагубного пристрастия к экзотике и проявлять больше терпимости к слишком далекому от европейца миру.

Несмотря на подробные описания туристических справочников, о которых, каюсь, я порой слишком плохо отзываюсь, путешественник с трудом верит, что человек мог соорудить храмы Солнца и Луны в Теотиуакане и удивительную, похожую на мозаику, Стену красоты из отполированных и точно пригнанных одна к другой гранитных глыб в Мачу-Пикчу. К ним не подходит банальное понятие «красота»; следует подобрать какое-то другое определение для характеристики подобных памятников культуры. Но только какой?

В конце восьмидесятых годов наши археологи вместе с антропологами готовы были дать руку на отсечение в том, что им известна разгадка великих древних цивилизаций. Некоторые ученые после продолжительных исследований делали довольно безапелляционные заявления. По их мнению, вопреки данным, указывающим на более древнее заселение американского континента, первые люди появились на этих землях всего-навсего около двенадцати тысячелетий до н.э. Эти ученые мужи посчитали, что накопили достаточно знаний об американских цивилизациях и религиях, чтобы приступить к написанию многостраничных трудов с богатыми иллюстрациями. Однако открытия, сделанные в 1986 году Ньедом Гидоном и Жоржеттой Делибрия в Бразилии, дают нам право утверждать, что первобытные люди жили на американском континенте тридцать три или даже тридцать пять тысяч лет до н.э. Археологи из США, как и из многих других стран, сначала с недоверием отнеслись к «французским» открытиям. Однако датировка, произведенная при помощи углерода 14, доказала, к великой растерянности некоторых ученых (в основном американских), правильность выводов исследователей.

Дело в том, что находки французских археологов не устраивают многих ученых мужей, ибо доказывают, что появившийся, как полагают, около сорока тысяч лет назад кроманьонский человек еще не успел достичь зрелого возраста, когда пересек, не замочив ноги, скованный льдом Берингов пролив и покорил территории, принятые Колумбом, как гласит молва, за Китай. Вот как! Однако имеются вполне правдоподобные доказательства того, что люди жили на американском континенте семьдесят тысяч лет назад[564]. В таком случае, обе Америки были заселены не кроманьонцами, ибо в те времена они еще не родились, а неандертальцами. И это только часть проблемы.

Нет полной уверенности в том, что первые переселенцы мигрировали из Азии, как до недавнего времени думали ученые, ссылаясь на то, что американские индейцы были монголоидами. Возможно, они правы, но только отчасти. Ибо тогда пришлось бы согласиться с гипотезой, что на тихоокеанском побережье высадились жители Океании, относящиеся к другой человеческой расе. Однако, если внимательно приглядеться к головам некоторых идолов, воздвигнутых в ольмекский период в Мексике, в особенности в Ла-Вента, невольно приходишь к выводу, что это типичные головы африканцев с толстыми губами и приплюснутыми носами. Таким образом, можно предположить, что задолго до викингов, образовавших в IX веке небольшие поселения в районе Ньюфаундленда на территории, названной Винландом, «Землей винограда» (викинги приняли смородину за виноград), Новый Свет посетили выходцы из Океании и Африки, оставив, возможно, свой след в американской культуре.

Кроме того, в 1976 году в Венесуэле был найден клад римских монет, самые поздние из которых относились к IV веку н.э. В одном из захоронений, обнаруженном в мексиканском штате Веракрус в 1967 году, находился торс римской Венеры, в то время как в Британской Колумбии было найдено множество китайских медных монет XII века до н.э.; понятно, что эти находки по-разному трактовались учеными, хотя они пришли к единому мнению относительно скульптурной головы римлянки, относящейся к III веку н.э., которая была найдена в Мексике, в гробнице, датированной XII веком[565].

Все это, похоже, означает, что средиземноморским мореплавателям были хорошо знакомы восточные берега Южной Америки. И можно предположить, что именно они занесли элементы средиземноморской культуры, скорее всего римской, а возможно, и восточной. По сей день не издано ни одного научного труда, проливающего свет на весьма странные тесные этимологические связи между греческим языком и нахуатл, на котором говорили ацтеки: так корень «тео», означавший «бог» на языке индейцев (отсюда название Теотихуакан — «город, где были созданы боги»), почти идентичен греческой словоформе «теос»; а имя греческого титана Атланта, поддерживавшего небо на своих плечах, сходно со словом Aztlan, означавшим у ацтеков «небо»; в связи с этим возникает вопрос о происхождении географического названия «Атлантика»: является ли оно производным от мифической страны ацтеков Aztlan, или же связано с названием горной системы Атлас, простирающейся до самой Атлантики?..

Однако последние открытия мало что изменили в представлениях ученых, снизошедших до того, что отдали первенство в открытии Америки викингам и, возможно, ирландцу по имени Брендан. И все потому, что тема оказалась недостаточно изучена. Например, мы почти ничего не знаем об ольмеках, образовавших первую из известных мезо-американских цивилизаций, существование которой подтверждают находки археологов, то есть нам мало что известно об ольмеках-астрономах, живших в Мексике в районе Веракрусы в 1250 году до н.э. и создавших, кроме глубоко самобытного искусства, первый американский календарь, а затем внезапно исчезнувших в 600 году до н.э.

«Откуда пришли ольмеки? Каково происхождение их иероглифического письма? Сколько времени понадобилось на то, чтобы составить календарь?»[566] На эти вопросы никто пока не смог дать ответ.

Из истории континента, заселенного по меньшей мере тридцать пять, а может быть, и все семьдесят тысяч лет назад, до нас дошли лишь скудные сведения о последних трех тысяч лет до н.э. Иными словами, не исключено, что после новых археологических открытий сложившиеся в конце XX века представления ученых об индейских цивилизациях Центральной и Южной Америки подвергнутся коренному пересмотру. Вдобавок, нам почти ничего не известно о практиковавшихся здесь религиях, и с нашей стороны было бы весьма опрометчиво утверждать, что на них не оказали влияния духовенство стран Среднего Востока, Средиземноморья или христиане. И искать в Латинской Америке нечистую силу — задача, скажем прямо, по плечу разве что самому черту!

Мы не находим объяснения, когда узнаем, что Центральная Америка в какой-то степени заселена монголоидными эмигрантами, пришедшими из Азии с севера. Если мы еще что-то понимаем относительно племен наваха или ожибвей, то с ольмеками, толтеками, ацтеками и майя все обстоит гораздо сложнее. Целые пласты истории остаются для нас загадкой. А порой наши представления о прошлых эпохах, не успев сложиться, в корне пересматриваются. Например, только в восьмидесятые годы было высказано предположение, что толтеки, жившие, как считалось, обособленно к северо-западу от Мехико, покорили едва ли не весь Юкатан в X и XI веках. Эта гипотеза в семидесятые годы вызвала бы улыбку у американских ученых, которые посчитали бы подобную идею экстравагантной. Нам больше известно о том, какими были Египет или Месопотамия три тысячи лет назад, чем что-то об индейцах, живших всего тысячу лет назад в так называемой Латинской Америке.

Наше незнание объясняется не только недостатком сведений, полученных в результате археологических раскопок, но также и тем, что в отличие от своих северных собратьев индейцы Центральной и Южной Америки оставили после себя достаточно крупные исторические памятники: храмы, пирамиды, скульптуры из глины и камня, фрески и барельефы, предметы культа и быта, а также письменные источники. Культура может достигнуть столь высокой степени развития только в том случае, если имеет хорошую материальную базу и использует накопившийся опыт, то есть обладает исторической памятью, связанной со становлением самосознания народа и переходом к оседлому образу жизни, иными словами, носит комплексный характер. Как видите, я дополнил замечание, сделанное историком В.Г. Шильдом, в соответствии с которым письменность появляется в тот момент, когда объем материальных ценностей, накопленных населением, достигает «критической массы» и возникает необходимость ведения счета. После изобретения цифр появляется необходимость в письменности. У владеющих письмом людей оттачиваются умственные способности, что и произошло с индейцами Центральной и Южной Америки.

Однако до сих пор мы никак не можем ответить на вопросы: как сформировались цивилизации индейцев, какое влияние оказали на них жившие до них на американском континенте люди. Еще одна загадка! Насколько нам известно, самый древний народ на территории Мексики, ольмеки, появился в середине II тысячелетия до н.э.[567]; цивилизация майя достигла своего расцвета в III веке н.э., а пришла в упадок в начале второй половины XVI века. Возникнув во времена римского императора Диоклетиана, она угасла, по словам Сустеля[568], когда во Франции правил Филипп II.

В то время как большинство их североамериканских «собратьев» охотилось на медведей и бизонов и вело полукочевой образ жизни, проживая в юртах, которые при необходимости можно было перевезти с собой на новое место, южноамериканские индейцы уже умели обрабатывать камни, познали основы архитектуры и секреты земледелия, включая ирригацию, наблюдали за солнечными затмениями при помощи полированных стекол вулканического происхождения. У них уже была своя потомственная знать, военная каста, и они имели, как любое сформировавшееся государство, территориальные притязания на соседние земли. Непосвященному человеку могут показаться почти однородными племена Северной Америки, в то время как ему уже известно о том, что ольмеки в Южной Америке — это никак не майя, а майя — не ацтеки и инки, хотя центральноамериканская культура отличается от южноамериканской, а на юге Соединенных Штатов в современных границах практиковались в свое время совсем другие религии.

Однако нам мало что известно о них.

На первый взгляд, «первобытные» люди, жившие в Центральной Америке, верили, что мироздание состоит из двух частей: земли людей и вотчины сверхъестественных сил — неба и подземного царства, названного впоследствии преисподней. Начнем наш разговор с ольмеков, самых древних жителей Мексики. Полагая, что земной мир включает землю и воду, они представляли его крокодилом или кайманом, плававшим по первобытному морю; со временем они стали почитать крокодила как бога плодородия. Символом воды у них была рыба и, безусловно, акула. Найденные во время археологических раскопок акульи зубы указывают на то, что это божество в образе акулы было причастно к ритуальным жертвоприношениям. Третьим священным животным скудного зоологического пантеона ольмеков была змея, ставшая эмблемой правящего класса.

Ольмекам приписывают кровавые человеческие жертвоприношения[569]. О них можно также сказать, что они исповедовали грубую жизненную философию: когда умирали правители, то их подданные торжественно разбивали статуи, созданные в период их царствования, и заново отделывали резьбой величественные троны, украшая огромными резными головами, наподобие тех, что были найдены в Ла-Вента, Сан-Лоренцо[570]. Мы не знаем, верили ли ольмеки в демонов. Самое большее, мы можем предположить, что посредством жертвоприношений они задабривали двуликие божества, способные как на хорошие, так и на плохие поступки.

Если мы не знаем, откуда пришли ольмеки, то нам тем более не известно, в каком направлении они удалились. Ибо они исчезли внезапно в IV веке до н.э. Их сменила так называемая цивилизация Теотиуакана, города-государства, чье влияние распространилось на всю Центральную Америку и на соседние народы: тотонаков из Веракрусы и запотеков из Оахака. В Теотиуакане зародилось мексиканское искусство. Однако об этом городе-государстве у нас имеются весьма скудные сведения, ибо не сохранились памятники письменности. А мы уверены, что горожане были грамотными, но «рисунки, папирус или кожа, должно быть, утеряны навсегда»[571]. Тем не менее, представления древних мексиканцев об окружавшем мире нашли отражение в произведениях искусства: на найденной в Тетитла, одном из кварталов Теотиуакана, фреске, получившей название «Земной рай», некие смахивающие на духов существа танцуют вместе с бабочками, что указывает на идиллический взгляд горожан на потусторонний мир и говорит о том, что люди не очень-то страшились смерти. И, как следствие, жизнь не имела в их глазах большой ценности; впрочем, человеческие жертвоприношения носили скорее ритуальный характер; из тела несчастной жертвы извлекали сердце, предназначенное, по всей видимости, в дар божеству плодородия или дождя. Но один бог, символом которого стала «Утренняя звезда», — в нем можно узнать прообраз знаменитого бога по имени Кветцалькоатль[572] — отказался от кровавых жертвоприношений, согласившись принимать только такие безобидные дары, как цветы или фрукты. Однако он не всегда и не везде проявлял такое миролюбие, ибо у племени пипилов в Гватемале ему приносились в дар человеческие сердца.

У нас возникает большой соблазн сделать вывод, что в религии Теотиуакана было четкое разграничение между Добром и Злом, Богом и его антагонистом-дьяволом. В самом деле, власть в этом государстве была в руках военной теократии по схеме, очевидно, не соответствующей триаде, предложенной Дюмезилем: «воин—жрец—земледелец». «Боги Теотиуакана покровительствовали сельскому хозяйству и в то же время носили оружие и весьма походили на воинов... Церковная иерархия была военной иерархией»[573]. Однако, похоже, она опиралась скорее на двойственность богов, благосклонность которых можно было снискать только с помощью жертвоприношений. Один и тот же бог мог быть благожелательным или злонамеренным, в зависимости от того, понравились ему жертвоприношения или нет, с чем мы уже сталкивались в других цивилизациях, в частности в Индии.

Как цивилизация ольмеков, так и город-государство Теотиуакан неожиданно пришли в упадок в VI веке н.э. Причина тому — восстание вассальных племен пипилов или тотонаков, отрезавших Теотиуакан от остального мира. Однако это всего лишь предположение, не подтвержденное достоверными фактами. Равно как о религиях, у нас мало сведений о цивилизациях, существовавших на американской земле до прибытия Колумба.

Цивилизация майя возникла так же внезапно, как и все предшествующие цивилизации. По свидетельству Сустеля, «она словно выросла из-под земли»[574]. Однако тут же ученый добавляет, что речь скорее идет об оптическом обмане, ибо о майя у нас больше данных, чем об ольмеках или цивилизации Теотиуакана. Как известно, с приходом ольмеков коренное население мигрировало на север и юг, положив начало этносу майя. Поэтому можно смело говорить о том, что у народа майя была своя предыстория.

О религии майя у нас гораздо больше сведений, чем о других верованиях индейцев. Этот народ оставил после себя многочисленные памятники: величественные постройки, скульптуры, фрески, рукописи[575]. Мы почерпнули много информации из письменных источников, как то: книга под названием «Чилам Балам», требник бакабов (где утверждается, что небосвод держится на четырех деревьях), а также собрание местных преданий «Пополь Вух», названное Сустелем «вершиной мировой религиозной литературы». Однако если мы и имеем больше сведений, то это вовсе не означает, что нам удалось последовательно восстановить всю историю религии майя: прежде всего потому, что дошедшие до нас источники относятся к временам, когда расцвет майя был уже далеко позади, и не содержат данных о том, что было раньше. И потому нас продолжают мучать сомнения относительно европейского влияния. Напомню только, что все вышеназванные книги написаны на латыни. И, наконец, вторгнувшиеся на территорию Мексики толтеки принесли с собой чуждые майя божества и даже изменили имена местных богов. Так, бог дождя майя Чак стал называться Метцабоком. И у нас нет уверенности в том, что религия майя не трансформировалась под влиянием толтеков, ибо до нас дошли только сведения о религии народа майя, жившего на Юкатане в более поздние времена.

И все же наших знаний вполне достаточно, чтобы сделать вывод, что цивилизация майя была самой развитой из всех, существовавших в древние времена на американской земле. «Названный одним современным антропологом «греками Нового Света» народ майя достиг... самого высокого интеллектуального развития и расцвета искусств», — отмечается в Encyclopaedia Universalis в предисловии к статье «Майя». Можно лишь сожалеть, что Запад это понял только через четыре века после «открытия» Америки Колумбом, когда ослепленная блеском золота христианская Европа уже успела по-хищнически разграбить все, что осталось от древнейшей цивилизации, оставив завершать черное дело джунглям, поглотившим монументы и произведения искуства, которые были названы европейцами «варварскими» или, другими словами, порождением дьявола. В самом деле, цивилизация майя была по-настоящему открыта только в XIX веке, когда американский дипломат Джон Л. Стефен опубликовал иллюстрированный отчет о находках, сделанных в Мексике и Гватемале. Приходится только диву даваться, восхищаясь богатым воображением коренного населения Америки, когда видишь склеп в Паленке с застывшим на огромной стеле юношей с тонким профилем, разглядывающим, словно испытывая какое-то тревожное предчувствие, крест с крылатой эмблемой верховного божества Кветцалькоатля наверху, или причудливый и роскошный скульптурный ансамбль Копана. В особенности много размышлений вызывает крест. И не случайно.

Но сколько всего утеряно!

Как и во всех древних земледельческих цивилизациях, главными в пантеоне майя были три покровительствовавшие плодородию божества: бог солнца Киничахо («Господин Кинич»), бог дождя Чак и бог кукурузы. За ними шли девять богов темноты и подземного мира и тринадцать дневных божеств, которые представляли небеса, покрывавшие землю голубым шатром. Главным среди божеств темноты был бог смерти Сицин, вызывавший весьма нередкие в этом регионе землетрясения и эпидемии. Над дневными божествами царил «великий» бог Итцамна, «Дом игуана», творец мира, отождествлявшийся с Солнцем «беззубый и морщинистый старец». Тот же Итцамна, супруг покровительницы ткачей богини Ихшебельях, появляется у майя в Юкатане в образе предвестника единого бога Хунаб Ку. Единственные в своем роде божества действовали в четырех ипостасях, словно представляя четыре стороны света, и проявляли, в зависимости от обстоятельств, добрый или злой нрав[576].

Поэтому Сицина вряд ли можно считать предтечей единого дьявола.

Бог смерти изображался ходячим скелетом с иссохшим телом и даже отождествлялся с не менее отвратным Юмсимилом, сеньором «Смерть», дальним родственником зловещего Барона Самеди из мифологии воду[577], бродившего по деревням в поисках неизлечимо больных людей. Впрочем, следует отметить, что этот миф удивительным образом напоминает легенды жителей островов Тихого океана.

Однако следует помнить, что в представлении майя Зло порождается не только двуликими богами, как во многих других религиях мира, например в ведийской, но и по-настоящему злонамеренными божествами, как Юмсимил. По правде говоря, Сицина вряд ли можно назвать дьяволом, ибо он был все-таки богом, хотя и весьма неблагожелательно настроенным к людям, и, конечно, он не выступал в роли антагониста Создателя, бога Итцамна, хотя и представлял в религии майя прообраз «нашего» дьявола: будучи богом, он обитал, как и христианский дьявол, в преисподней, то есть в подземном царстве, и выглядел чудовищем. Для полноты картины ему только недоставало выступить в роли духа протеста, что делал иногда Сатана. Его вполне можно считать дальним родственником Аримана из зороастризма или демонов Месопотамии, хотя он и не занимал такого же положения в мировоззрении людей, как они. Как бы то ни было, он вполне вписался в государственную структуру народа майя с Юкатана. В отсутствии культурных обменов у отрезанных от всего остального мира двумя океанами жрецов майя еще не созрела концепция дьявола, хотя они уже были готовы к ее восприятию.

Подобно древнему Ирану или Месопотамии, обществом майя управляла родовая знать. Однако в то же время общество было теократическим, ибо выполнение функций по управлению страной возлагалось на жрецов, что, впрочем, и привело в тысячном году к ослаблению государства майя из-за крестьянских волнений. Одряхлевшее духовенство оказалось неспособным бороться с местной «Жакерией», опустошившей империю майя; так называемый классический период расцвета цивилизации майя завершился; такие богатые поселения, как Ухмаль и Чичен-Ица опустели. Однако бунтари так и не обрели долгожданной свободы, ибо вторгшееся на их землю племя итца установило новую тиранию, а также принесло с собой практику человеческих жертвоприношений[578].

В результате неоднократной смены одной тирании на другую во времена, предшествовавшие открытию Колумба, верующие жили под постоянным гнетом вины, что не могло не сказаться на местных религиях. В самом деле, можно только удивляться числу и размаху покаянных ритуалов у народа майя. Сустель описывает скульптурную группу, на которой изображена женщина на коленях перед жрецом, которая вознамерилась проколоть язык колючкой, что, безусловно, не могло не закончиться травмой. Перед женщиной стояла корзина с набором инструментов, предназначенных для осуществления своеобразного «жертвоприношения». Люди дырявили себе не только язык, но и уши или лодыжки. Прибегая к подобным ритуалам, индейцы пытались изгнать из себя «демона». Подобное членовредительство напоминает изуверские ритуалы, характерные для религий Месопотамии. И в этом нет ничего удивительного, ибо мексиканское общество управлялось жестокими тиранами.

Хотя человеческие жертвоприношения у майя были не столь распространены, как, например, у ольмеков, они все же имели место, что подтверждают многочисленные барельефы и фрески, например, в Храме Тигров или Храме Воинов. Распростертые на алтаре тела мужчин, которых держат за руки и за ноги служители культа, в то время как главный жрец замахивается ножом, приготовившись вскрыть грудную клетку, чтобы вырвать сердце, свидетельствуют о том, что майя, по всей видимости, ни в чем не уступали ацтекам, горячим поборникам такого вида хирургического вмешательства. И никто не мог избежать ни самоистязания, ни принесения в жертву.

Возникает вопрос, как себя ощущали люди, часто наблюдая, как расчленяются и потрошатся человеческие тела, словно свиные туши. Как представитель западной культуры конца XX века должен признаться, что у меня возникли некоторые сомнения относительно способности майя к сопереживанию. Однако следует помнить: индейцы из этого народа с пренебрежением относились к жизни на земле, считая, что жертвам суицида уготовано вечное блаженство на небесах, и даже имели особую богиню, изображавшуюся повешенной с завязанными глазами. Смерть — ничто, так же как, впрочем, и жизнь. Перед нами фатализм, о котором настойчиво и зловеще напоминает фундаментальный нигилизм некоторых политических режимов нашего «прекрасного» XX века: шестнадцать миллионов жертв почившего в бозе СССР сталинской эпохи, шесть миллионов жертв Третьего Рейха, два миллиона жертв красных хмеров и десяток миллионов погибших в автокатастрофах со времен появления первого автомобиля.

Как и в Месопотамии, местному населению невозможно было вырваться из религиозного кошмара. Общество майя имело весьма жесткую структуру, очевидно, со строгой иерархией. Жизнь народа майя была подчинена суровым, одинаковым для всех ритуалам. Предводитель воинских формирований был опутан, как утверждает Сустель, «настоящей сетью табу: избиравшийся на три года, он не должен был прикасаться к женщине, употреблять в пищу мясо и пить вино. Кроме кукурузы, он питался только рыбой и игуаной из отдельной посуды...»[579] Почти как жрец! По количеству храмов и ритуалов можно предположить, что жрецы составляли многочисленную касту, куда не допускали никого, кроме своих детей. Иными словами, общество майя было авторитарным (к тому же милитаризированным) и нуждалось в мифе о злом духе, чтобы изгонять его искупительными жертвоприношениями.

Теперь понятно, почему местное население сравнительно легко восприняло христианскую веру, отождествив Иисуса с солнечным богом Кветцалькоатлем, или Кукульканом, а Пречистую деву Марию — с Луной и превратив крест в символ благотворящего дождя[580]. Этим людям уже был знаком первородный грех! Так же как, впрочем, и искупление!

Помимо всего прочего, у них был Кветцалькоатль. Весьма своеобразный персонаж, который заслуживает того, чтобы о нем сказать несколько слов.

Когда испанцы отправились по следам Колумба, они открыли не только религию майя, но и вероисповедания предшествовавших цивилизаций толтеков и ацтеков, о происхождении которых мы также ничего не знаем. Толтеки появились, возможно, в VIII веке; но кто был до них? Неизвестно. Предполагалось, что они вели кочевой образ жизни, пока не образовали государство. Однако такое объяснение удовлетворило далеко не всех американистов.

Мы почему-то все время ссылаемся на VIII век. Но откуда такая уверенность? По иронии истории, она основывается на сведениях, почерпнутых из мифов, но могла бы опираться на расчеты астрономов. В мифе идет речь о сотворении мира, где бог Кветцалькоатль, «вегетарианский» бог ольмеков, знаменитый пернатый змей, сошел на Землю для того, чтобы основать династию толтеков, в полном соответствии с навязчивой идеей всех царей приписывать себе божественное происхождение. Итак, Кветцалькоатль был прекрасным юношей и царствовал в Толлане. Творя добро, он запретил приносить в жертву людей. Помимо всех достоинств, природа одарила его пенисом невероятных размеров. Влюбившись в одну из принцесс, он принял стимулирующее средство, возможно пульке (алкогольный напиток из сока молодой агавы) или настойку эхинокактуса, и в пылу страсти предался с богиней сексуальным излишествам. Очнувшись, он почувствовал тяжесть на сердце и, чтобы как-то развеяться и облегчить душу, сел в лодку из змеиной кожи и ушел в открытое море. Однако солнце спалило лодку, и сердце Кветцалькоатля вознеслось на небо, превратившись в планету, которую люди назвали Венерой. Согласно другой версии легенды, добравшись до морского берега, Кветцалькоатль покончил с собой, бросившись в костер, а его сердце засияло на небе. Как гласила легенда, это происшествие совпало с солнечным затмением[581], дату которого можно рассчитать.

Более того, в руках современных историков оказалось одно свидетельство, представляющее несомненный интерес: Венера была видна во время солнечного затмения. А это весьма редкое явление. Ученые английской обсерватории установили, что подобное событие имело место 16 июля 790 года[582]. Значит, династия толтеков была основана именно в тот день. И в тот же день индейцы увидели в первый раз «Утреннюю звезду», «Дыхание жизни», или, как ее также называют, «Богиню ветров».

Как было сказано выше, Кветцалькоатль, словно отвечая миролюбивым пожеланиям историков и этнологов, уставших, по всей видимости, от созерцания вырванных из трепетной груди мучеников окровавленных сердец, положил конец этим зверствам[583]. Следует отметить, что толтеки передали свою культовую традицию ацтекам; в результате Кветцалькоатль приобрел заклятого врага в лице коварного Тескатлипока.

История этого божества удивительным образом напоминает миф о Кветцалькоатле: он был также красавцем (хотя и без ноги, откусанной крокодилом, которую ему заменял кусок вулканического стекла). Тескатлипока, так же как Кветцалькоатль, был наделен пенисом внушительных размеров. Когда он появился на рыночной площади в Толлане без одежды (согласно легенде, как это ни парадоксально звучит, под видом торговца), принцесса Толлана, в столице ацтеков, увидев прекрасного юношу, тут же влюбилась так, что едва не заболела; в конце концов она добилась разрешения отца на свадьбу. По другой версии, Тескатлипока спаивает пулькой царя Толлана и соблазняет его дочь. Как бы то ни было, принцесса в магический день девяти ветров родила мальчика. Став отцом наследного принца, Тескатлипока сеет смуту в государстве толтеков, так что Кветцалькоатлю не остается ничего другого, как покинуть столицу, а Тескатлипока тут же восстанавливает обряд принесения людей в жертву. Во время пышного праздника, устроенного в его честь, жрецы выбрали самого прекрасного юношу и принесли в жертву, вырвав сердце из его груди.

Можно подумать, что Тескатлипока был отражением Кветцалькоатля, но только в отличие от него имел отрицательные черты характера: оба были молоды и красивы собой и не обижены природой. Тот и другой выступили в роли соблазнителя принцессы. Один запретил жертвоприношения, а другой разрешил. Один сеял добро, а другой — смуту. Тескатлипока в каком-то смысле стал «дьяволом» бога Кветцалькоатля.

Однако в действительности все обстояло по-другому, и дуализм отнюдь не подразумевал антагонизма между Добром и Злом. Кветцалькоатль, по крайней мере в его «вегетарианской» версии, был не кем иным, как богом цивилизации Теотиуакана[584] с пантеоном из покровительствовавших земледелию богов. А их, как и Кветцалькоатля, трудно представить кровожадными. Далее, в VIII веке, немного раньше того времени, когда Кветцалькоатль основал царскую династию толтеков, могущество Теотиуакана пошатнулось. Пришла в упадок и религия, ибо в ней вдруг появилось чуждое божество Ксиптотек, которому необходимо было приносить человеческие жертвы. Однако Кветцалькоатль не исчез из пантеона, а только приобрел соперника, начавшего оспаривать первенство среди богов. В IX веке воинственные толтеки захватили Теотиуакан и основали столицу Толлан, принеся с собой культ бога звездной ночи Тескатлипоки. И на протяжении века велась, как повествует легенда, борьба между Кветцалькоатлем и Тескатлипокой, закончившаяся поражением Кветцалькоатля, который был вынужден покинуть Толлан[585]. В этом удивительном религиозном мифе отразились реальные исторические события. По содержанию миф не несет этической нагрузки. Кветцалькоатль не был идеальным носителем Добра, точно также как и Тескатлипока не являлся воплощением Зла. Тот и другой стали символами антагонистических отношений, порожденных разными культурами.

Как и все примитивные народы, толтеки, а затем сменившие их ацтеки стремились к завоеванию новых территорий. Войны были необходимым условием выживания, а боги, обеспечивавшие военные победы, жаждали крови. Победа Кветцалькоатля могла привести к поражению сначала Ксиптотека, а затем и Тескатлипоки. Но об этом не могло быть и речи. Ибо только кровавые жертвоприношения держали соперничавшие племена на почтительном расстоянии. Когда наступала передышка в военных действиях, толтеки устраивали праздник под обманчивым названием «Война цветов», ибо организовывались турниры, заканчивавшиеся смертной казнью побежденных. Эту традицию возобновил в 1440 году знаменитый император ацтеков Монтесума; вот почему кажется странным решение Кветцалькоатля отказаться от «основополагающих» жертвоприношений.

Победа Тескатлипоки лишний раз подтверждает, что религиозные традиции были ни чем иным, как выражением социальных и политических противоречий. Подобное происходило на юге. Что еще можно сказать о Кветцалькоатле? Как мы увидим, у нас имеются веские основания задаться вопросом, не был ли Кветцалькоатль европейцем, и, возможно, не просто европейцем, а христианином. Мы еще поговорим об этом, несмотря на недостаток знаний о прошлом Южной Америки...

Нам почти ничего не известно о древних цивилизациях Центральной Америки, которая напоминает тонкую кишку, соединяющую два огромных континента. Разделенная современными политиканами на несколько стран, а именно: Гватемалу, Гондурас, Белиз, Никарагуа, Коста-Рику и Панаму, — лишь весьма условно отличающихся друг от друга и объединенных враждебным отношением к вторгшимся с севера gringo, Центральная Америка, тем не менее, имеет древнюю историю, о которой мы мало что знаем. На сегодняшний день нам только известно, что начиная с I тысячелетия до н.э. на континенте продолжительное время происходило «броуновское» движение народов, которые, мигрируя на север или юг, не упускали случая пустить друг другу кровь и обменяться генами при акте насилия или после бракосочетаний, на время прекращавших междоусобицы, которые тут же возобновлялись с новой силой, и так до самого прихода европейцев. Вовсю велась торговля кукурузой, маниоком и, самое главное, золотом, из-за которого шли беспрерывные войны. И это удалось выяснить современным европейским археологам. Кроме того, ученые узнали о том, что племя чибча, проживавшее в древности на территории Колумбии еще до того, как эта страна получила свое настоящее имя, установило в этом регионе свое господство. Но ненадолго.

До нас дошло слишком мало свидетельств о жизни древних народов, об их повседневных заботах и чаяниях; мы не знаем, о чем они мечтали, чему радовались и отчего горевали, а также почему истребляли друг друга.

Нам известно из рассказов спутников Колумба, посетивших Центральную Америку не в столь давние времена (но для нас это единственные источники, откуда мы черпаем хоть какую-то информацию), что деревенские жители обходились без одежды, и только женщины по большим праздникам прикрывали лобок камнем зеленого цвета; мы знаем также, что практиковался каннибализм[586]. При всем нашем уважении к народам, проживавшим на американском континенте, а также к современным ученым, старательно работающим над восстановлением древней культуры, мы можем охарактеризовать нравы индейцев как своеобразные и в некоторой степени экзотические.

Что же касается религий народов, обитавших южнее Мексики, в частности в Перу, ставшем родиной самой развитой цивилизации Южной Америки под названием царства инков, до нас дошли только свидетельства о пышных празднествах и изображения богов с головами ягуара, аллигатора, обезьяны. Не опасаясь впасть в ошибку, выражаю уверенность в том, что это были первобытные божества, которым также приносились человеческие жертвы: одним — кровавые, другим — бескровные. Ибо чибча убивали свои жертвы без кровопускания, просто-напросто оставляя без воды и пищи под палящими лучами солнца. Боги в представлении инков не были ни хорошими, ни плохими. Так же как ольмеки, майя, ацтеки и представители прочих цивилизаций, инки считали богов способными на добрые дела, если их как следует задобрить, и на дурные поступки, если дары вдруг не приглянутся божествам, и называли псами богов тех несчастных, которых они выставляли жариться живьем на солнце[587]. Ничего не изменилось с приходом инков, покоривших в 1200 году народы мочика и чиму.

Дьяволу в том виде, в каком он представал перед людьми на протяжении веков, вовсе не надо было принимать облик того или иного божества: он присутствовал во всех божествах сразу, другими словами, был вездесущ. И это вовсе не силлогизм, ибо дьявол мог, как мы знаем из многих других первобытных религий, включая буддизм и даосизм, появляться когда и где угодно. «Мы не верим, мы боимся!» — говорили ацтеки; и большинство населявших Америку индейцев придерживались подобного философского кредо, которое соответствовало взглядам Кьеркегора[588]. Как и другие южноамериканские цивилизации, инки поклонялись Богу-Ягуару вовсе не потому, что этот зверь считался священным животным, huaca, он внушал им ужас[589]. Инки так же дрожали от страха, как и жители Месопотамии!

Крушение замкнутой теологической и социальной системы в соответствии с предсказаниями жрецов о Пятой катастрофе произошло во время наибольшего расцвета государства инков в Перу в ноябре 1532 года, когда обезумевший от жажды золота и славы конкистадор по имени Франсиско Писарро — из тех, кого в наши дни называют солдатами удачи, — во главе отряда из ста шестидесяти дрожащих от страха искателей приключений шествовал по центральной площади провинциальной столицы Кахамарка по направлению к балдахину, где расположился на отдых царь Атауальпа, направлявшийся вместе со своим восьмидесятитысячным войском в Куско. Доминиканец[590] Висенто де Вальверде преподнес Требник[591] правителю инков, который, взяв в руки и пощупав переплет, бросил богослужебную книгу на землю, ибо не понял ее предназначения (так как у инков не было письменности, что, в свою очередь, объясняет недостаток сведений о них[592]). И тогда бывший в сговоре с Писарро доминиканец крикнул: «Вперед, христиане! Накажем этих псов за то, что они отвергли книгу Бога!» Пушка выстрелила, и воины инков разинули рты от удивления. Началось кровавое побоище. Не прошло и двух часов, как шесть или семь тысяч индейцев были разоружены, а Атауальпа взят в плен. Несмотря на клятвенное заверение Писарро освободить правителя инков, как только за него внесут выкуп, Атауальпа был удушен 26 июля следующего года после обращения в христианскую веру. Похоже, Писарро решил, что истинный христианин может не выполнять обещание, данное «неверному псу».

Вот когда самый настоящий дьявол во плоти, носитель вселенского Зла, пресловутый персонаж, изображавшийся почему-то в древности рогатым, несмотря на то что рога во все времена символизировали изобилие, силу и власть, до которых так охочи европейцы, наводящее ужас чудовище, скроенное из разных кусков богатым воображением иранских магов и жрецов Месопотамии, торжественно вступило на перуанскую землю. И люди вскоре забыли Пачакамака, верховного бога народов чиму и мочика, перешедшего в религию инков под именем Виракоха, которого они почитали как Создателя мира, прародителя первого мужчины и первой женщины и, более того, как воплощение Солнца. Вот с чего началось падение царства инков, закончившееся тем, что бледнолицые прибрали к рукам принадлежавшее индейцам золото.

Воспринимая гнев богов как источник Зла, инки и раньше подозревали, что злой рок многолик и преследует человека повсюду; в понимании христиан Зло выступает как единая сила, расставляющая сети на каждом шагу. Сходство мировоззрения индейцев и пришельцев из Европы заслуживает особого рассмотрения, ибо оно проявилось в таком странном божестве, как Кветцалькоатль.

Вытесненная фанатиками монахами и испанскими завоевателями, которыми овладела горячка легкой наживы, религия инков известна в наши дни только узкому кругу историков и некоторым ностальгически настроенным южноамериканским исследователям, интересующимся темными сторонами отношений человечества с божествами. Однако местная религия не показалась бы столь странной, если бы испанцы захотели с ней поближе познакомиться, и доминиканец Вальверде, возможно, не стал бы утверждать, что Христос помог Писарро и его сообщникам уничтожить уйму народа. Если бы завоеватели проявили к индейцам хотя бы немного христианского милосердия, они вскоре с удивлением узнали бы, что инки, также как и их предшественники мочика и чиму, верили, что у каждого человека есть свой «ангел-хранитель», Hauqui, своего рода тень, «душа», выступающая в роли доброго друга и советчика[593]. Испанцы, несомненно, поразились бы, узнав, что покоренные ими «дикари» верили в высшее божество, творца мира и создателя человечества. Они непременно задали бы себе вопрос, почему у этого бога, так же как у Иисуса Христа, было заплаканное лицо на изумительном по красоте таинственном горельефе, который украшает Врата Солнца, возвышающиеся в настоящее время среди развалин грандиозного религиозного центра народа мочика в Тиауанако на берегу озера Титикака[594]. Этот плачущий бог может кого угодно сбить с толку, ибо подобного божества нет ни в одном южноамериканском пантеоне.

Впрочем, столь странное сходство не способствовало обращению в христианство народов Перу: и по сей день, несмотря на прошедшие века, смену вероисповедания, гонения и уговоры, шесть или семь миллионов потомков инков верят в то, что верховным богом является Солнце. И когда они обращаются с молитвой к Пречистой Деве Марии, они не отождествляют ее с Луной, как это делали в свое время обращенные в новую веру майя, а с Землей. Св. Иакова, Santiago, они принимают за Апу Иллапу, громовержца и бога дождя. Случилось так, что религиозные праздники инков в конце концов совпали с христианскими, как, например, День зимнего солнцестояния, считавшийся днем рождения покровительствовавших вегетации молодых богов, превратился в праздник Рождества Христова. Девственницы, жрицы Луны, пользовались таким же уважением, как и христианские монахини, и падре Каланча отозвался о них следующим образом: «Они ничем не отличаются от наших послушниц»[595], что, однако, не помешало де Сото, подручному лейтенанта Писарро, изнасиловать в 1532 году пятьсот келейниц.

По правде говоря, множество совпадений между христианством и язычеством инков не могло не вызвать интерес у европейских завоевателей Перу, как и их детей, родившихся от связей испанцев с индейскими женщинами и называвшихся «cholos», что означало «метисы». Даже не вникая в суть южноамериканских религий, прибывшие в страну христиане или же родившиеся на этой земле после испанского нашествия метисы не скрывали своего удивления, когда знакомились с культом плачущего бога. Метис по имени Гуаман Пома де Эяла, появившийся на свет в 1534 году, придал местной религии такое большое значение, что обратился к королю Испании с посланием по крайней мере на тысячу двести страниц, содержащим четыреста рисунков, чтобы описать цивилизацию и верования инков[596]; другой не менее известный метис, де Ла Вега, воссоздал в 1609 году летопись Перу со слов инков[597]. Однако ни тот ни другой не смогли донести до нас ничего, кроме ходивших в то время слухов, которые ни в коей мере не соответствовали истинной истории Перу. Некоторые сочинители XVI века пытались навязать миру легенду о том, что инки были потомками Ноя. Если бы это соответствовало действительности, христиане гордились хотя бы тем, что обратили в свою веру заблудших евреев[598], что не могло не возвысить их в собственных глазах.

Однако другой живший в то время испанский писатель, Педро Сиеза де Леон, поведал миру нечто любопытное, что сбило с толку многих ученых: при посещении города Хуари в долине Пакейказа, неподалеку от Аякучо, он узнал, что настоящее название этого города — Винак. «Здесь много высоких и весьма ветхих построек, воздвигнутых в незапамятные времена. Когда я поинтересовался у живущих по соседству индейцев, кто построил эти старинные дома, они мне ответили, что город основан другими белыми бородатыми мужчинами, обосновавшимися здесь задолго до инков. Мне показалось, что постройки, равно как и другие вооружения древнего царства, отличались от домов инков, ибо были квадратными, в то время как инки предпочитали вытянутые и узкие формы»[599].

Инки появились в Перу приблизительно в 1200 году н.э.[600] Поэтому можно сделать вывод, что центр Хуари был застроен предшественниками инков во времена культуры Тиауанако. В самом деле, до прихода инков здесь жили народы мочика, с III века до н.э. по X век н.э., и чиму — с X по XV века н.э. Однако индейцы никак не могли быть бледнолицыми и к тому же никогда не носили бороды: вы не отыщете ни одного рисунка индейца с бородой. Кроме того, ни мочика, ни чиму никогда не жили на занимаемых инками территориях. А это еще одно доказательство того, что белые люди, о которых рассказали туземцы Сиеза де Леону, могли появиться в этих краях только во времена закладки города Хуари, то есть в период расцвета цивилизации Тиауанако, между 1000 годом и началом XIII века, когда в эти края начали мигрировать инки.

Сама по себе идея появления белых людей на высокогорных плато перуанских Анд за три века до прибытия Колумба была настолько экстравагантной, что не должна была бы найти отражения в легендах и местном фолклоре. Однако она подтверждается другим, не менее удивительным мифом. Все тот же Сиеза, рассказывая о своем посещении Тиауанако, расположенном в двадцати километрах от южного побережья озера Титикака неподалеку от города Ла-Пас, то есть в Боливии, сообщает следующее:

«Я поинтересовался у туземцев в присутствии Хуана Варагаса, не воздвигнуты ли эти сооружения во времена инков. Засмеявшись, индейцы повторили свой ответ, сводившийся к тому, что постройкам было много лет, когда сюда пришли инки. От своих дедов они слышали, что дома были построены за одну ночь. Узнав также о том, что бородатых мужчин видели на острове Титикака, где они якобы построили культовое здание Винака, я сделал вывод, что все эти сооружения построены задолго до инков неизвестно откуда прибывшими немногочисленными пришельцами, принявшими смерть в бою с туземцами»[601].

Конечно, не следует принимать всерьез историю строительства Тиауанако за одну ночь, однако гипотеза Сиеза и рассказы о белых бородатых мужчинах, воздвигнувших храм в Хуари и побывавших на острове Титикака в давние времена, заслуживают более внимательного рассмотрения. Две местные легенды в изложении Сиеза подтверждают предположение о том, что в этом регионе побывали европейцы или жители Средиземноморья. Этот вопрос еще интересен и тем, что прибывшие из Старого Света бледнолицые люди приняли участие в строительстве культовых зданий периода расцвета Тиауанако и вполне могли принести с собой и плачущего бога, позволившего цивилизации Тиауанако подняться на более высокую ступень развития[602].

Откуда пришли эти люди? По всей видимости, они приплыли к западным берегам Южной Америки после того, как преодолели Атлантику, затем Карибское море, чтобы высадиться в Центральной Америке, например, на побережье современной Панамы[603]; продвигаясь пешком вдоль Тихого океана, они добрались до Перу; по другой версии, переплыв Атлантический океан, они продолжили свой путь вдоль восточных берегов Южной Америки и, обогнув мыс Горн, поднялись на север вдоль тихоокеанского побережья, чтобы высадиться в Чили или Перу. Наконец, они должны были бы пересечь Тихий океан. Последнюю версию можно сразу отбросить; вероятнее всего, мореплаватели — выходцы из стран Средиземноморья или Европы — высадились бы на одном из многочисленных тихоокеанских архипелагов. Известно, что и в наши дни нелегко обогнуть мыс Горн, но все же можно допустить, что отдельные суда, например скандинавские, могли выдержать подобный переход[604]. Скорее всего европейцы высадились в Центральной Америке. При этом необходимо уточнить, что считавшиеся еще сорок лет назад вымыслом гипотезы о трансатлантических переходах предшественников Колумба обрели реальные очертания после знаменитых океанских путешествий Тура Хейердала. Теперь все энциклопедии мира, называя историческим фактом открытие Северной Америки викингами, допускают возможность пересечения Атлантики ирландским монахом Бренданом (он же Брандан или Брендон и даже Брененд) в VI веке. Тем более в наши дни никто уже не удивляется предположению, что финикийцы совершили путешествие вокруг Африки за пятнадцать веков до нашей эры.

Бросается в глаза сходство Кукулькана с Кушуленом (существует много вариантов написания этого имени), героем ирландцев, напоминавшим одновременно и Ахиллеса, и Геракла и погибшего, согласно легенде, в двадцать семь лет от роду из-за предательства. Ибо эта связь не только фонетическая, проявляющаяся в созвучии их имен, она прослеживается в сходстве персонажей: мексиканский Кукулькан-Кветцалькоатль, превратившийся у инков в Виракоха, а у ирландцев в Кушулена, погиб в юные годы, пытаясь восстановить мир. Что же мог рассказать Брендан? Возможно, чтобы привлечь на свою сторону индейцев, он изобразил Иисуса в образе Кушулена? А может быть, и сам представился одновременно Кушуленом и Иисусом? Ибо в легенде о Кукулькане, спустившемся в преисподнюю в сопровождении друга с головой собаки по имени Ксолотль, чтобы собрать кости умерших и воскресить их, явно прослеживается миф об Иисусе...

Когда высадились европейцы на южноамериканскую землю? Согласно рассказам туземцев, одновременно с появлением плачущего бога в религии цивилизации Тиахуанако, то есть между 600 и 1200 годами н.э. Я уже приводил доводы в пользу того, чтобы отнести высадку белых людей, возможно даже ирландцев, к VIII веку, так как в период между 600 и 1200 христианство завоевывает прочные позиции на Западе.

А может быть, белые пришельцы принимали участие в строительстве храма в Хуари и принесли с собой культ плачущего бога, лик которого можно увидеть в Тиахуанако и еще во многих других местах. В соответствии с данными, полученными археологами во время экспедиций в Анды, маловероятно, что храм был возведен до закладки города Хуари: вначале появился город-государство Тиауанако, который оказал огромное влияние на народы, жившие на западе Анд вплоть до Боливии, а возможно, Чили, что не могло не сказаться на Хуари[605]. И величественные сооружения эпохи расцвета культуры Тиауанако вовсе не служат подтверждением гипотезы о чужеземцах, пусть даже белолицых и бородатых, посоветовавших основать город или же руководивших его строительством за одну или тысячу ночей.

В нашем распоряжении три достоверных факта: только в Тиауанако верили в плачущего бога; влияние этой цивилизации на другие народы происходило на религиозной почве; согласно рассказам туземцев, как свидетельствует Сиеза, это божество входило в состав пантеона цивилизации Тиауанако. Пришельцы из Европы, воспоминание о которых передавалось туземцами из поколения в поколение, несомненно были христианами, а плачущий бог, способствовавший завоеванию соседних с Тиуанако территорий[606] был Иисусом Христом в южноамериканском варианте или всего-навсего белым бородатым христианином (и обладателем выдающегося пениса), героем кельтского или христианского эпоса.

В пользу гипотезы о частичной христианизации Америки до прибытия Колумба говорит тот факт, что крылатый змей Кветцалькоатль, он же Кукулькан у майя и, что особенно знаменательно, Виракоха у инков, отождествлялся с представителем христианской веры. Мы знаем, что в Мексике он был известен как мудрый монарх, враждебно относившийся к человеческим жертвоприношениям. Ему пришлось покинуть Толлан из-за коварства Тескатлипоки и выйти в открытое море. Кроме того, в некоторых древних рукописях упоминается светлая кожа и борода божества, что делало его похожим на европейца. Помимо всего прочего, южноамериканцы не носили длинные одежды. И, самое главное, он изображается с крестом[607].

Однако следует заметить, что христианизация в те далекие времена носила поверхностный характер и растворилась в многочисленных андийских религиях, что повторится несколько веков спустя. Несмотря на появление в мифологии Тиауанако импортированного извне плачущего бога, синкретизм Кветцалькоатля-Кукулькана-Виракоха-Иисуса не создал благоприятных условий для появления дьявола в религиях народов Южной Америки. Возможно, страдания этого бога только усилили стремление к покаянию у инков, так же как у майя и ацтеков. Мы не знаем, почему эти народы отвергли концепцию дьявола.

Возможно, с учетом языкового барьера в том виде, в каком она была представлена населению Южной Америки задолго до пришествия испанских монахов, христианская религия показалась опасной местным владыкам и андийским верховным жрецам. В самом деле, вера в возможное спасение отдельного индивидуума могла поколебать их господство. И та же политическая власть, которая на Ближнем Востоке создала злого духа, вынуждена была занять круговую оборону и не пускать его в Латинскую Америку вплоть до массированного наступления христианского Запада.

Именно тогда начали приноситься человеческие жертвы.