История Небесного дара

Глава 13 ПОЛУЧЕНИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА

Начиная с третьего класса Небесный дар уже не так рвался в школу, как прежде. Можно идти, а можно и не идти. Он научился придумывать всякие причины, и стоило только голове чуть-чуть заболеть или пойти слабенькому дождю, как он не шел на уроки: наплевать, просидеть целый день дома тоже неплохо.

К школе он охладел потому, что там никогда не было ничего определенного. Сегодня одно, завтра другое, сосредоточиться не на чем, вот он и начал халтурить. Эта школа считалась экспериментальной, и все в пей было экспериментальным. Даже директора менялись по нескольку раз в год, и каждый из них, заступив на должность, применял свои методы. Один директор объявлял, что перед уроком надо строиться, другой — что в класс нужно бежать поодиночке, третий — отдавал предпочтение ручному труду, четвертый — музыке, пятый — читал длинные нравоучения. Временами в школе вводили так называемую сложную систему обучения, объединяли по два-три класса, и никто ничего не делал. Иногда, наоборот, каждый класс разбивали на группы — по способностям, по, едва разбив, забывали о них.

Если уж политика директоров была разной, то методы учителей тем более не отличались единством. За год в начальных классах обычно сменялось до четырех учителей, и каждый как мог проявлял свой характер: один требовал, чтобы ранец носили на спине, второй — на боку, третий — в руках. Небесный дар как-то явился с ранцем на голове — тоже сошло. Менялись учебники, манера чтения, отношение к ученикам — сплошные эксперименты. Этот преподаватель любил одну группу учеников, а через два дня приходил второй преподаватель и начинал выделять другую группу, причем ни в первом, ни во втором случаях не было видно никаких причин.

Своими способностями учителя тоже, конечно, отличались друг от друга, по все были очень высокого мнения о себе. С детства заикавшийся преподавал музыку; пел он хуже жабы, схваченной за горло, но смеяться над собой не позволял. Физкультуру преподавал толстяк, жирный, как боров; он все был недоволен, что дети медленно бегают, а сам даже не шевелился. Третий, с вечно грязной шеей, — рассуждал о гигиене; четвертый, засыпавший на ходу, — учил детей быть трудолюбивыми.

Перед летними каникулами школа становилась еще оживленнее: приходили на практику студенты педучилища, и тогда преподаватели менялись каждый час. Ученики не успевали заглядывать в книги, только давали прозвища новым учителям. Некоторые практиканты с вытаращенными глазами подходили к столу и, даже не дождавшись, пока дети сядут, целый час тараторили, выкладывая ученикам все принципы педагогики и психологии. Другие дрожали от страха и непрестанно извинялись, а сами вели себя как тараканы, попробовавшие никотина из трубки. И смеяться над ними нельзя было, потому что рядом сидел классный руководитель. Только во время студенческой практики школьники понимали, что их учителя еще ничего.

Каждый преподаватель хотел, чтобы ученики его уважали, но сами преподаватели постоянно ругали друг друга. Чжан на уроке говорил детям, что Ли морально нечистоплотен, Ли утверждал, что Чжан — лгун, однако наибольшая борьба разгоралась, когда менялся директор. Ученикам приходилось писать на бумажных полотнищах лозунги, сочиненные учителями, а вернувшись домой, просить домашних поддержать кандидатуру учителя Вана или учителя Чжао. Во время таких кампаний, случавшихся несколько раз в год, проводилось не больше десяти уроков в одну или даже две педели. Дети понятия не имели, подходит ли кто-нибудь из этих учителей на должность директора, но были вынуждены принимать участие в общей свалке.

Единственной стабильной вещью в школе было то, что плата за обучение непрерывно повышалась, а учеников становилось все больше. Кроме официальной платы, существовало множество других поборов: на разбивку сада, на спортивные занятия, на туристские походы, на лекции, на ручной труд… Количество поборов не уменьшало притока учеников, потому что Юньчэн был торговым городом, а преуспевающие торговцы всегда мечтают добиться для своих детей более высокого положения, например, чиновничьего поста, который приумножал бы славу предков. Дорогие школы считались самыми лучшими, поэтому все туда стремились. Ну а школы стремились укрепить свой авторитет различными достижениями: борьбой преподавателей, поборами, собраниями и так далее.

В школе Небесного дара ежегодно устраивались различные спортивные состязания, родительские собрания, вечера самодеятельности, выпускные вечера, выставки. Эти собрания проходили лучше, чем в других школах, потому что здесь все ученики носили форму, были нарядными и упитанными. Они не имели бы такого благополучного вида без усилий их матерей и тетушек, которые чрезвычайно уважали школу и ужасно гордились, если их отпрыск участвовал в спортивных соревнованиях или в вечере малыш играет петуха в школьном спектакле или становится бойскаутом и отдает честь тремя пальцами!

Накануне очередного собрания никто даже не заглядывал в расписание: умеющие чертить чертили, умеющие рисовать рисовали, умеющие мастерить мастерили. Учителям тоже находилась работа: составлять списки участников, исправлять лучшие сочинения, предназначенные для выставки, иногда даже переписывать их. Один Небесный дар сидел без дела. Спортом он не занимался из-за слабых ног, в самодеятельность его не принимали из-за невзрачного вида. Правда, он был хорошим рассказчиком, но на сцене сразу терялся и не умел играть, как другие. Ему оставалось лишь слоняться с «безработными бродягами» или торчать в классе, повторяя уроки. Когда наставало время идти домой, он проигрывал весь школьный спектакль перед Тигренком и срывал бурные аплодисменты, однако в школе ничего сделать не мог. Постепенно он привык к этому и начал все презирать, как бывалый, во всем разочаровавшийся человек. Он решил больше ни к чему не стремиться.

Собрания устраивались не только в школе, но и за ее пределами: в защиту национальных товаров, национального искусства, народной медицины, родного языка, — и во всех требовалось участие младших школьников. Они должны были нести цветные фонарики, бегать, выкрикивать лозунги, махать флажками… Небесный дар не любил этих собраний и демонстраций, потому что у пего ноги не выдерживали, но он был обязан в них участвовать. Если бы он не пошел, его имели право исключить из школы. Он не понимал, почему он не может спокойно посидеть дома и заняться интересными историями, а должен бегать, страдать от холода или жары, до хрипоты выкрикивать лозунги и толкаться в толпе до тех пор, пока его фонарик или бумажный флажок не разорвется I! клочья. Эти уличные собрания и демонстрации были еще противнее школьных. Во время школьных собраний Небесный дар мог бездельничать или рассматривать в библиотеке книжки с картинками, — словом, духовно обогащать себя, а с улицы он не приносил ничего, кроме боли в ногах и грязи.

В этом хаосе мамины правила, против которых он всегда восставал, неожиданно стали милыми. Он с детства не любил умываться, однако сейчас, после длительных испытаний, понял, что не хочет быть и грязной обезьяной. Ему не нравилось, что мама запрещает ему громко разговаривать и смеяться, но теперь еще более противными казались истошные вопли на улицах. Дома его мучали ограничения, а в уличной сутолоке ему хотелось порядка. И от этого Небесный дар испытывал лишь непроходимую тоску. Развеять ее можно было только равнодушием.

Он больше не хотел доискиваться ни до каких причин, пусть идет как идет: фонарики так фонарики, флажки так флажки, по имеет значения.

К однокашникам он относился точно так же. «Если хотят играть со мной, пусть играют; но хотят — обойдусь». Когда его обижали, он искал случая отомстить, а если отомстить было трудно, придумывал множество поводов этого не делать. Его особенно любили обзывать косолапым и плоскоголовым. В ответ он тоже высмеивал чужие изъяны — так появлялись лопоухие или кривоносые. А если изъяна не было, приходилось кричать: «Сам ты косолапый!» или «Сам ты плоскоголовый!».

Постепенно он убедился в том, что сегодня тебе могут подарить цветную бумагу, а завтра отобрать либо дать какую-нибудь картинку и тут же объявить, будто ты ее украл. Он увидел границу между своим и чужим и решил, что по стоит брать чужое и свое не стоит отдавать. Но если есть возможность без большого риска испортить чужую вещь, например бросить на землю шапку или книжку, можно сделать это. В их школе все считали пакости доблестью и занимались ими так часто, как позволяли доходы отца. «Не волнуйся, возмещу!» — это был самый любимый возглас. Старшие школьники вели себя еще хлеще: на руках у них красовались часы, на ногах — кожаные туфли; в нагрудном кармане — авторучки. Они глубоко презирали учителей, а те не смели их тронуть. У Небесного дара по было таких дорогих вещей, мама не одобряла детской роскоши, по он мечтал о них и разлюбил всякие камушки, которые прежде собирал. Это очень огорчало Тигренка, потому что Небесный дар часто жаловался ему:

— Другие у нас так богато живут, что даже наручные часы имеют!

Тигренок решительно не мог понять, зачем человеку наручные часы. Он не знал, что такие ученики могут запросто ходить к учителям домой, разговаривать и смеяться с ними, а с Небесным даром школьные учителя никогда ласково не разговаривали, не жали ему руки и не гладили по голове. Конечно, это было ему не очень нужно, но все же человеку иногда необходимо задрать нос, чтобы сохранить уважение к себе.

Зависть и презрение всегда ходят парой: Небесный дар завидовал тем, у кого были наручные часы, и одновременно начал презирать детей Хэя. Он долго мечтал снова поиграть с ними, но, когда случай представился, понял, что больше этого по захочет. Раньше ему нравились их вольность, их голью ноги, их загорелые дочерна спины, а теперь они казались ему дикими, грязными и неинтересными. От них чем-то пахло, они постоянно ругались, а он был учеником привилегированной школы и больше не нуждался в их сомнительном опыте. Он знал много такого, о чем они понятия не имели. Да, они умели ловить стрекоз и сверчков, по он мог купить, к примеру, сверчков, которые кусались значительно сильнее обычных. У кого из однокашников не было сразу нескольких специальных сверчков, приготовленных для боя? Он не мог больше бегать босиком с детьми Хэя, потому что боялся, что его увидят однокашники или, еще того хуже, учитель! Дети Хэя ловили мух, а учитель рассказывал, что мухи переносят заразные болезни. Еще они ловили котят и щенков — уж не для того ли, чтобы продать их живодеру? Учитель говорил, что животных нужно любить.

Небесный дар с удовольствием замучил бы какое-нибудь животное, но притворялся добрым — ведь он ученик привилегированной школы. Не зная ничего доподлинно, он был напичкан разными правилами, воспринятыми от учителей и однокашников. Эти безошибочные правила гласили, например, что сласти, принесенные из дома, «занюханы», а купленные в шкале — единственно свежи и вкусны. Глядя на детей Хэя, евших кукурузу, Небесный дар глотал слюну, но не смел присоединиться к ним, потому что они нечистоплотны. По сравнению с владельцами наручных часов он был ничтожен, а по сравнению с детьми Хэя — велик.

В предчувствии окончания начальной школы он еще больше ощутил свою незаурядность. Шишковатый мальчишка, как говорили, должен был снова остаться на второй год, но все остальные имели шансы получить свидетельства. Небесный дар прекрасно знал, что он четыре года валял дурака и что окончить начальную школу не так уж трудно, однако на фоне Шишковатого он чувствовал себя почти героем. По арифметике Шишковатый вытянул всего пять баллов[13] — вместо десяти, которых было бы достаточно для окончания. А Небесный дар получил целых сорок пять! По родной речи у него вышло еще больше — семьдесят пять. Даже по ручному труду, за мозаику из горошин, которую кто-то выбросил, он получил шестьдесят баллов. Теперь он наверняка окончит.

И мама зауважала его: ну как же, выпускник! В награду он потребовал кожаные туфли и автоматический карандаш с зажимом, которые продавались в одной подарочной коробке, сверкавшей всеми цветами радуги. Мама на все согласилась. Более того, она захотела пойти на выпускной вечер вместе с папой и велела папе надеть шелковый халат.

— А папа окончил что-нибудь? — спросил Небесный дар.

Мать не решилась утаить правду:

— Нет, он не ходил в школу. Небесный дар был несколько разочарован отцом.

— Оказывается, папа даже родной речи не проходил! — пробормотал он с победоносным видом, свойственным всем школьникам.

Единственный, кого он не решался задевать, был Тигренок: во-первых, из-за их давней дружбы, а во-вторых, потому, что Тигренок знал его слабости. Лишь однажды Небесный дар спросил:

— Братец, а где находится Шанхай?

— Шанхай? Недалеко от Тяньцзиня.

— Не знаешь! Все, кончено!

— Ну и что из того, что не знаю? — огрызнулся Тигренок.

— Погоди, я принесу «Родную речь».

— Больно мне нужна твоя вонючая «Родная речь»! Скажи лучше, кто тебя носит на спине во время дождя?

— Ты, братец! — пошел на попятный Небесный дар, чувствуя, что без носильщика оставаться опасно.

— Все, кончено! — воскликнул Тигренок, нарочно подражая противнику. — И поменьше меня подкалывай, а то я как-нибудь сброшу тебя в реку, и будешь кормить черепах. Мне все равно, выпускник ты или нет. «Где находится Шанхай»! Экая брехня!

— А ведь все равно не знаешь! — вернулся к прежнему Небесный дар.

— Не зазнавайся — школьник размером с головку чеснока!

— Это ты чеснок, и даже не головка, а один зубок!

— Ну и иди своей дорогой, а меня не касайся!

— Нет, буду касаться! — Небесный дар подскочил к Тигренку и начал его щекотать.

Тот не засмеялся, но Небесный дар все равно чувствовал, что он не сердится всерьез. Тем не менее отныне Небесный дар больше не решался испытывать на Тигренке свою ученость. Ему искренне хотелось дружить с человеком, который так хорошо знал его, а не подчеркивать собственное превосходство.

В день выпускного собрания Небесный дар был особенно возбужден. Он воткнул в нагрудный карман автоматический карандаш, надел новые кожаные туфли и ходил с особым усердием, чтобы они погромче скрипели. К сожалению, из-за своего косолапия он быстро стер друг о друга носки туфель. Потом он принялся поторапливать маму и папу. Он знал, что школа ему мало что дала, но сегодня особенно любил ее, так как должен был получить свидетельство, которого нет даже у папы! Когда они выходили из ворот, Тигренок снова показал ему язык.

Почти все однокашники Небесного дара щеголяли в кожаных туфлях и прислушивались к их скрипу. Даже Шишковатый, вновь оставшийся на второй год, был в кожаных туфлях и делал вид, будто смотреть на чужой триумф для него — величайшая радость. Староста класса, маленький белый толстяк, посматривал в листок бумаги и что-то бормотал; его физиономия то краснела, то бледнела — это он готовился к «ответному слову». Небесный дар подвел родителей к выставке лучших достижений. Отец посмотрел его сочинение: семьдесят пять баллов.

— Ну, как ты считаешь, ничего написано? — тихонько спросила мать.

Отец что-то посчитал в уме:

— Неплохо. Семьдесят пять — это семь с половиной цяней, почти что лян[14]. Даже больше, чем юань!

Мозаику из горошин Небесный дар не решился показать родителям. Хоть он и получил за нее шестьдесят баллов, но фактически воспользовался чужим трудом, поэтому испытывал некоторые угрызения совести. Он поискал глазами свою контрольную по арифметике, однако не нашел и мысленно возблагодарил учителей: по-видимому, работы, получившие меньше шестидесяти баллов, вообще не были выставлены.

Другие ребята тоже подводили своих домашних к выставке. Те, обмахиваясь веерами, медленно разглядывали работы и хвалили их или кивали головами. Иногда они клали работы вверх ногами, и детям приходилось поспешно перекладывать их. Но в целом школьники вели себя очень свободно: все что угодно рассматривали и даже грызли засахаренный горох. Правда, чаще всего они ждали, пока он намокнет во рту, а потом уже жевали, чтобы не поднимать лишнего шума.

Вечер начался. В первом ряду сидели учителя, за ними ученики, а в конце родители. В президиуме восседали председатель торговой палаты, директор педучилища и другие важные лица. Возникало впечатление, будто детей учил председатель торговой палаты.

Государственный гимн и гимн школы ребята спели очень стройно. Потом все стали кланяться государственному флагу. Господин Ню снял было свою соломенную шляпу, по, увидев, что остальные кланяются в шапках, поспешно надел ее. Откланялись очень быстро: некоторые старушки даже не успели встать, как вынуждены были снова садиться, а женщины с маленькими детьми на руках и не думали вставать. Детишки, ничего не видевшие из-за чужих спин, заплакали от волнения, и соседи принялись их успокаивать.

Все это несколько отвлекло Небесного дара. Когда он снова взглянул на сцену, с докладом выступал директор школы, одетый в европейский костюм. Докладывал он целых сорок минут, при каждой фразе закатывая глаза и напирая на то, что сегодняшние выпускники — это стропила и балки будущего государства, что начальная школа — это только первый этап обучения, а вся наука неисчерпаема… За ним выступил директор педучилища. Он говорил очень тихо, как будто стыдясь выступать перед учениками начальной школы, но тоже проговорил минут тридцать: о том, что учиться нужно всегда, что начальная школа — только первый этан…

Когда объявили о выступлении председателя торговой палаты, аплодисменты были особенно бурными. Он сумел использовать многие выражения из «Четверокнижия» и учебника «Родная речь».

— Учиться и понимать, что ты еще недостаточно знаешь, важно не только для мудрецов, но и для управляющих байками. Где бы ты ни работал — на суше, на воде или в торговле, — ты должен учиться до старости, пока живешь. Вы будущие начальники уездов, будущие управляющие банками, по тоже обязаны понимать, что вы еще недостаточно знаете. И в науке, и в финансах получается так, что если ты владеешь десятью тысячами, то можешь нажить еще пять; если ты владеешь пятнадцатью тысячами, то можешь нажить восемь тысяч, а если ваши капиталы соединить, то вы можете нажить больше двадцати тысяч. — Аплодисменты загремели, как гром, даже маленькие детишки оживились. Воспользовавшись этим, председатель торговой палаты совершил новый поворот: — Вежливость, чувство долга, умеренность и стыдливость[15] — это четыре опоры государства! Все дела нужно делать, руководствуясь принципами священномудрого. Эти принципы можно уподобить уставу торговой палаты…

Небесный дар слушал и жевал засахаренный горох. В зале становилось все более душно, поэтому он закрыл глаза и жевал почти машинально. После председателя торговой палаты, говорившего больше сорока минут, выступило еще пять или шесть ораторов, по Небесный дар не слышал их. Внезапно прозвучала его фамилия, кто-то ткнул его локтем в бок, он очнулся и закричал:

— Я ничего по грызу!

— Получи свидетельство!