История Небесного дара

Глава 16 СМЕРТЬ

Хотя битва с директором и по увенчалась успехом, госпожа Ню потратила на пес слишком много сил, а она и так уже была больна. Моральная победа осталась за ней, по фактически ее гордость позволила директору добиться своего. Если бы дело происходило лет двадцать назад и директор был совестливым интеллигентом, которые придерживаются правил, он умер бы от позора, как Ван Лан, когда его обругали[20]. Но он был совсем другим, современным человеком и придавал значение только делам: раз ученика исключили, его неприлично принимать назад, а брань можно и стерпеть. В результате госпожа Ню лишь зря потратила силы. Она проклинала себя: всю жизнь прожила по старым правилам, которые для нынешних людишек как будто и не существуют! Чем больше она думала об этом, тем больше злилась.

Небесный дар тоже был опечален. Он никак не ожидал, что мать из-за него совсем расхворается. Когда дело доходило до практики, воображение не помогало ему, потому что все становилось слишком конкретным. Болезнь матери была серьезной, и он не знал, как излечить ее. В школе он мог фантазировать, будто видел на крыше десяток убийц с мечами, потому что это мало его касалось, а стоны матери были вполне реальными, да к тому же она заболела из-за него! Он совсем потерял голову: носил для нее лекарства, воду, мечтал, чтобы она поправилась, но болезнь становилась все серьезнее. Ему хотелось спросить, как она себя чувствует, может быть, помассировать ей спину, по он не смел и только слонялся по комнатам. Мать называла его бесчувственным, кормилица — бестолковым, а он по-прежнему не мог вымолвить ни слова. Он уже привык к тому, что и дома и в школе у него было больше тоскливых, чем радостных минут. Только общительные люди вызывают к себе сочувствие, а с одинокими оно не любит встречаться. Он умел рассказывать разные истории, но не подлаживаться к людям и всего реального боялся. Тут он не мог быть серьезным и, стало быть, не мог по-настоящему успокоить свою мать.

Как всякая больная женщина, которой уже перевалило за шестьдесят, госпожа Ню думала о смерти и очень страшилась се. Смерть страшна не только тем, что человек лежит в гробу и не дышит, но и тем, что после пего остаются живые. Умирающий всегда беспокоится о живых, чувствует свою важность для них — иначе ему казалось бы, что жизнь прожита зря. «Если я умру, — думала госпожа Ню, — что будет с Небесным даром? Кто позаботится о муже? Куда пойдет все наше добро?» Она невольно преувеличивала свою значимость, и от этого смерть представлялась ей еще более неотвратимой, еще более ужасной, а болезнь усиливалась. Почти каждую ночь госпожа Ню видела во сне призрак смерти.

В глазах родственников было вполне естественно, чтобы она умерла раньше мужа. При жизни они не могли справиться с ней — следовательно, она должна была облегчить их миссию. Конечно, родичи не решались сами убить ее, но ее болезнь означала, что небо следует человеческим желаниям — их желаниям. Они приходили к ней с подарками, утешали ее, а сами лишь хотели убедиться, что она действительно умирает. Если ее состояние соответствовало их надеждам, они чувствовали, что их подарки преподнесены не напрасно. Родичи приходили каждый день и все внимательнее разглядывали Небесного дара. У него волосы вставали дыбом от страха, потому что в их глазах читалась уверенность: если госпожа Ню больше не поднимется, то они сумеют сделать так, что ее имущество достанется родным, а не кому-нибудь другому.

Господин Ню привел к жене врача, тот осмотрел ее и сказал, что ничего страшного: достаточно выпить две-три дозы легкого лекарства и все пройдет. Но лекарство, видимо, оказалось слишком легким, потому что болезнь после него осложнилась. Вызвали другого врача, тот снова выписал лекарство, однако на этот раз чересчур сильное — больная начала заговариваться. При свете лампы она казалась просто страшной: глаза закрыты, губы быстро шевелятся, руки шарят по кровати:

— Правильно, возьми эти двадцать, а тридцать не трогай! — Тут она открывала глаза и лихорадочно оглядывалась по сторонам. — Ушел? Пусть возьмет деньги и уходит! Я давно знала… Дайте ему поменьше! — Она останавливалась, а затем бормотала уже совсем другим голосом: — Пить! Дайте воды!

Небесный дар смело подносил ей воды, она отпивала глоток:

— Невкусная!

Мальчик не знал, что делать. Он не испытывал к матери особенно нежных чувств, но и не ожидал когда-нибудь увидеть ее такой. Она держала все в руках, без нее было невозможно… Тут мать звала его:

— Небесный дар, подойди! (Он подходил.) Я, наверное, уже не поднимусь. Дай мне белый полотняный узелок из выдвижного ящика!

Небесный дар находил узелок, пытался заговорить с матерью, по не мог и только плакал. Ведь она никогда не говорила с ним задушевно.

— Развяжи. Там маленькая печать, печатка. Видишь? Возьми ее, это печатка твоего дедушки. Ты должен быть сильным, должен учиться, стать чиновником, и тогда мне под землей будет хорошо. Твой дедушка был чиновником. Всегда храни ее. Как взглянешь на нее — все равно что увидишь меня. Понял?

Небесный дар по-прежнему не мог вымолвить ни слова. Он не знал, что такое быть чиновником, и не хотел думать об этом. Он видел смерть. Мама говорила еще что-то, но он не слышал. Эта женщина не была похожа на маму, мама никогда не заговаривалась. Наконец она заснула, чуть приоткрыв рот и тяжело дыша. Она все меньше походила на маму, у нее не было никаких правил, никакого вида, один скелет, обтянутый кожей. Все в ней как будто уменьшилось. Это не была мама, которая управляла всем. Он но мог больше смотреть и отвернул лицо к лампе, потом побежал звать отца.

Когда пришел отец, все вдруг изменилось, хотя в воздухе по-прежнему стоял запах лекарств. Круглая голова и большой живот отца как будто добавили света и тепла. Небесному дару показалось, что в комнате столкнулись две волны — материнская и отцовская. Ему было жалко смотреть на съежившуюся, неподвижную фигуру матери, отец тоже плакал, но его глаза были красивыми, живыми.

Мама открыла глаза, посмотрела на них и тут же беспокойно закрыла, как будто захватив с собой что-то еще не увиденное, не высказанное. Больше ее глаза никогда не откроются.

Небесный дар плакал беззвучно. За несколько лет своих мытарств в школе он приучился так плакать. Его сердце было расколото пополам, но не кричало, а лишь сухо дышало. Маму уже обрядили в белое траурное платье, он не решался смотреть на него, потому что это нарядное платье никак не сочеталось с неподвижным телом.

Проститься с ней пришло немало людей, но никто не выражал особой печали. Среди разноголосого гомона Небесный дар чувствовал себя особенно одиноким. Многих он никогда до этого но видел, а они почти не интересовались им. Одетый в траурную одежду, он стоял растерянный, но понимая, почему все ведут себя так оживленно, будто смерть — это что-то приятное. Мама умерла, и правила умерли вместо с ней. Гости как ни в чем не бывало пили чай, разговаривали, словно демонстрируя свою неприязнь к его матери.

Некоторые, войдя в дверь, плакали, но затем тоже начинали есть и разговаривать. Одна мама в гробу не издала ни звука, а остальные, казалось, специально искали возможности поболтать, посмеяться, и их притворный плач ничем не отличался от смеха. Даже музыканты, игравшие у входа, смеялись. За дверью были расставлены бумажные повозки, лошади, сундуки, фигурки людей[21] — некрасивые, но очень яркие. Во дворе стояли столы, и все гости поглощали еду, как бездонные помойные ведра. Многие с наслаждением курили. Буддийские монахи, отбивая такт, нараспев читали молитвы. Кругом сновали дети, а за ними нередко пробирались и бродячие собаки. Перед гробом стояли свечи и различные сцены, вылепленные из клейкого риса: огненная гора[22], хитрость с пустой крепостью[23] и другие. Дети, войдя в дом, сразу тянулись к забавным фигуркам из риса, а взрослые занимались тем, что церемонно уступали друг другу места. Поплакав и вытерев слезы, они говорили: «Нет, пусть другие сядут!» — а через минуту: «Пейте, пожалуйста, вино хорошее!» Траурные пологи и эпитафии, жертвенные бумажные фигурки, золотые и серебряные «слитки» из бумаги, тушеное мясо с перцем, сигареты, большие оловянные чайники — все это пестрело, сверкало, шелестело, звенело, пахло, соединяясь в какую-то странную игру. Небесный дар, стоявший на коленях у гроба, почти не мог думать о матери, печалиться о ней: ему тоже хотелось смеяться и играть.

Отец в темно-синем халате, подпоясанном белым траурным кушаком, бессмысленно бродил по двору. Он предлагал пришедшим чаю, сигарет, вина, через силу улыбался, поблескивая покрасневшими глазами, и никто не утешал его. Гостьи выглядели в траурной одежде как-то по-особенному кокетливо, хотя некоторые из них были предельно уродливы. Они выпрашивали вещи матери, якобы на память, бросали друг на друга приветливые взгляды, в которых сквозила ненависть, и все сообща презирали отца. Небесного дара разбирал неудержимый смех, ему хотелось придумать что-нибудь еще более забавное, раз уж похороны должны быть забавными. Почему бы, например, отцу не устроить вечер самодеятельности, на котором все бы плясали и пели перед гробом? Почему бы не посостязаться, кто быстрее съест сотню фрикаделек или проплачет без передышки полчаса? От этих мыслей растерянность покинула его, он всерьез признал, что смерть забавна. Каждый человек должен со временем умереть и доставить радость другим. Небесный дар подумал, что и ему самому было бы неплохо умереть, прокрутить дырку в гробу и понаблюдать за всеобщим весельем. Может быть, и мама сейчас так делает? Может быть, она стучит в крышку гроба и просит: «Дайте мне чаю!» Ему стало страшно, воображение завело его слишком далеко. Он не понимал, зачем он должен стоять здесь на коленях: уж лучше развлекаться или зарубить мечом нескольких монахов; начать стоит с того жирного — крови будет больше.

Но воображение воображением, а факты фактами. Он услышал, как одна старуха, которую словно только что похоронили, а затем выкопали, недовольно спросила:

— Что делает перед гробом этот мальчишка?

Женщина средних лет с большим белым носом ответила:

— Покойница всем была хороша, только глупости делала. Вместо того чтобы взять себе наследника из собственного рода, усыновила этого пащенка!

Все дружно вздохнули. Небесный дар понял, что речь идет о нем — тем более что взгляды женщин давно уже сверлили его и обдавали холодом, как колючие льдинки. Он снова растерялся.

Многое все-таки оставалось ему неясным. Однажды он спросил у мамы, почему его называют незаконнорожденным, но она не ответила. Он продолжал допытываться: действительно ли он незаконнорожденный. Она сказала, что нет, что она сама родила его. А что плохого в незаконнорожденном ребенке? Она снова не захотела ответить. Кормилица, Тигренок, отец тоже ничего не говорили. Небесный дар не мог понять, в чем тут дело. Самому себе он казался очень сильным человеком вроде Хуан Тяньба или Чжан Ляна, но когда заходила речь о том, кто же он в действительности, он терялся — в полном смысле слова терял себя. Сейчас его опять ругали. Он был не очень расстроен этим, но, конечно, и не обрадован, а главное, не знал, что ответить. В такие минуты он не мог фантазировать и воображать себя Хуан Тяньба или кем-нибудь подобным; жизнь казалась ему неустойчивой и ненадежной, как узенький деревянный мостик.

Было десять с лишним часов, на столах сменилось уже много закусок, когда за воротами снова прозвучал барабан, извещающий о приходе посетителей. Вошла женщина с четырьмя детьми _ видимо, из деревни, потому что их траурная одежда была забрызгана желтой грязью. Все они очень походили на изображения Бога грома, но Небесный дар заметил главным образом их большие рты. Войдя, женщина сразу заплакала как-то особенно жалостливо и сказала:

— Эх, опоздала я! Только вчера вечером мне сообщили, что моя невестка…

Четверо маленьких громовержцев, взявшись за руки, стояли за спиной матери и не произносили ни звука. Женщина подробно рассказала, вернее, даже проплакала, как рано она сегодня встала, как трудна была дорога из деревни, как ее четверо детей до сих пор не ели. Потом неожиданно, словно какой-то камешек, отшвырнула Небесного дара от гроба и подтолкнула вперед своих детей:

— Становитесь здесь на колени! Слышите? И не шевелитесь, а то головы поотрываю! — Она повернула ко всем заплаканное лицо и продолжала: — Эй, человек, давай сюда еду! Пять мисок с фрикадельками и пять пампушек! — Затем она развернулась к господину Ню: — Братец, я никак не могла почтить кончину невестушки, кроме как надеть траур, прийти сюда с детками и встать на колени перед гробом! Твой младший брат заболел, но смог прийти, вот и послал меня. А этот малый кто такой? — Она указала на Небесного дара. — Это ты, братец, неправильно себя ведешь: родных племянников забросил, а какого-то безродного приемыша привечаешь. Что это такое? Мы бедны, но свою бедность в сердце носим, никогда ни у тебя, ни у невестки даже горошины не попросили! Но сегодня я скажу тебе всю правду, перед всей родней скажу… Родню нужно уважать, твои племянники — это твоя кровиночка, хоть и не совсем родные тебе детки, но и не такие уж далекие. А всяким приемышам нечего здесь кривляться! — Она обернулась к своим детям: — Ешьте как следует, не позорьтесь перед людьми!

Ее монолог вызвал всеобщее сочувствие. Старухи, в том числе и только что выкопанная из могилы, белоносая и красноглазая, немедленно взяли господина Ню в кольцо и наперебой загалдели. Что именно они говорили, понять было невозможно, да и необязательно, потому что все они порицали его. Господин Ню аж вспотел от напряжения, но ответить ничего не мог. Мужья нападавших держались в стороне, предоставив передовые позиции своим женам, а остальные стояли и не без удовольствия глядели на это представление. Белоносая, не переставая тараторить, поставила у гроба своего ребенка, красноглазая выпихнула сразу троих, другие женщины тоже не отставали, так что вскоре весь гроб был окружен коленопреклоненными детьми. Тут снова подала голос громовержица:

— Надо выкинуть отсюда этого подкидыша!

Небесный дар тем временем стоял поодаль. Он чувствовал, что эти люди страшны, но еще не понимал всей их жестокости. Унижения были для него не в диковинку, одиночество тоже, поэтому он не очень взволновался и только не знал, что ему делать. Мама умерла; отец был по-прежнему окружен и не мог подойти; никто из остальных ему не сочувствовал. Напротив, один из громовержцев постарше, услышав призыв матери, встал с колен и грозно воззрился на Небесного дара. Тот не шелохнулся. Тогда громовержец начал засучивать рукава. Неожиданно он получил звонкий удар по шее. Тигренок схватил Небесного дара и двинулся с ним к выходу.

— Что? Драться? — завопили окружающие.

— Суки вонючие! — бросил им Тигренок, продолжая продираться сквозь толпу.

Те не знали, кто это, и не посмели дать волю рукам, а когда узнали, было уже поздно. Все очень опечалились.

Только за воротами мальчик начал мелко дрожать. Тигренок, не говоря ни слова, повел его к Хэю. Дети Хэя оказались дома и радостно встретили Небесного длра, но тот не был настроен на игру. Выслушав сбивчивое объяснение Тигренка, Хэй кивнул головой:

— Правильно, оставь его у нас! Когда стемнеет, я схожу к старине Ню. Все правильно!

— А ты куда? — спросил Небесный дар Тигренка. — Не возвращайся домой, а то они изобьют тебя!

— Не беспокойся, не вернусь. Ты здесь играй себе, скоро увидимся!

После ухода Тигренка Хэй велел своим детям не выпускать Небесного дара на улицу, и они целый день играли во дворе. Дети Хэя уже приобщились к цивилизации, потому что старший из мальчиков пошел в школу, а остальные помогали ему учить уроки.

Пчелка схватывала все быстрее других, второй брат почти так же быстро. Когда старший брат не мог запомнить текст в школе, он повторял его дома и снова шел в школу главным образом для того, чтобы сообщить остальным продолжение. Иероглифы ему плохо давались, он запоминал только их звучание, но это не было помехой. Все начинали фантазировать, поэтому «Троесловие» у Хэев получалось не вполне обычным. И хотя учился он один, кисти были у всех, а стены в доме Хэя были сплошь исписаны и изрисованы: он любил, чтобы в его семье царил книжный дух.

За игрой Небесный дар постепенно забыл о своих бедах и начал рассказывать друзьям увлекательные истории. Они очень любили слушать о Хуан Тяньба, но по любили диалога лягушек, так как знали, что лягушки не умеют говорить. На сой раз, послушав Небесного дара, они решили провозгласить его своим учителем. Небесный дар был глубоко растроган: он еще никогда не получал таких почестей. Поскольку учитель должен преподавать, он придумал для них небольшой текст: «Хуан Тяньба в красной шапке и зеленых штанах играет мечом». Его ученики немедленно вызубрили этот текст наизусть, а потом обнаружили, что учитель имел в виду их младшую сестренку, у которой как раз были красная шапочка и зеленые штанишки. Все еще больше зауважали Небесного дара за изобретательность.

Дети Хэя не знали никаких часов — ни настенных, пи настольных, ни карманных, пи тем более наручных — и ложились спать сразу, как стемнеет. Ложились там, где сморит их сон. Обычно они спали на одной большой кровати, и Пчелка пересчитывала их, но иногда собрать всех было слишком трудно, если кто-нибудь засыпал, к примеру, в корзине из-под угля. Сейчас они спали, а Небесный дар сидел в одиночестве за прилавком и хмурил свои редкие брови, вспоминая утренний скандал. Он не понимал его глубинных причин и лишь чувствовал, что должен поскорее стать взрослым, а для этого — прекратить играть с детьми и радоваться.

Отец пришел только после восьми. Он тоже изменился: морщины на лице стали глубже, в них притаилось что-то болезненное, словно какие-то насекомые высосали из него кровь, а он не может даже сказать об этом. Он долго сидел, потом промолвил:

— Давай выйдем на улицу.

Казалось, он был не расположен говорить. Наконец Небесный дар не вытерпел и потянул его за рукав:

— Папа, скажи, ты действительно мой отец? Тот кивнул головой:

— Да, действительно.

— Ля тебе еще нужен, па?

— Конечно!

— Почему же они выгнали меня? — Денег хотели.

— А если им дать, они отстанут?

— Нет, решат, что мало.

— А нельзя им больше дать?

— Нельзя. Деньги мои.

Это было не похоже на папу. Почему же он вдруг к деньгам так серьезно относится? Что в них приятного?

— Деньги мои, — повторил отец. — Кому хочу, тому и даю, а кому не хочу, ничего по получит!

— Но ведь если им не дать побольше, они не уйдут, и я тогда но смогу вернуться домой.

Ничего, вернешься. Как это не вернешься?! Плевал я на них — деньги мои.

Небесный дар не мог попять отца. Неужели деньги так хороши, что ради них стоит отбросить беспечность? Он впервые видел отца таким серьезным. Мальчик не решился спрашивать дальше, но почувствовал, что мама продолжает жить в отце, что они с ним одинаково свирепы.

— Пойдем домой! — проговорил отец.

Его морщины при свете уличного фонаря казались еще глубже, еще некрасивее. Небесный дар боялся возвращаться, но идти было необходимо. После смерти мамы у отца остался только он, и он не может огорчать отца.

Тигренок ждал их у ворот. Небесный дар приободрился. Во дворе было почти пусто, большинство гостей и монахов уже ушли, лишь два или три человека готовились к ночлегу. Перед гробом горели свечи, их пламя колебалось в воздухе, по дальше царила темнота, и сам гроб казался огромным зверем, приготовившимся к прыжку. Небесный дар почувствовал себя ужасно одиноким и заплакал: мама лежит в гробу, а отец готов подраться с другими из-за каких-то денег.

Тигренок подошел и начал успокаивать мальчика:

— Не плачь, парень! Погляди на меня: ведь я не плачу. Твоя мама скончалась, и ты ужо не ребенок. Мы еще с ними повоюем!

Мама часто говорила: «Веди себя как взрослый!» Теперь она умерла, а Небесный дар и сам почувствовал, что стал старше, что он уже больше не сможет играть с детьми Хэя, не имеет права плакать по каждому пустяку, а должен походить на взрослого. Но как на него походить? Придется притворяться, притворяться серьезным. Он, казалось, понял отца: деньги нельзя отдавать, ни одной монеты нельзя, он уже большой. А большой, увидев нищего, говорит: «Уходи, у меня ничего нет!» — даже если у него в кармане много денег. Именно так ведут себя взрослые, и он должен так себя вести. Не удивительно, что у отца изменился характер; наверное, отец только после смерти мамы стал взрослым. Небесный дар вытер слезы и спросил Тигренка, что тут произошло в его отсутствие.

— Они требовали у твоего отца денег, а он давал, но мало. Тогда они сказали, что устроят скандал в день похорон. По-моему, есть только два способа избежать скандала: либо дать им побольше денег, либо держаться до конца. Они знают, что твой отец прост, но, если он будет стоять на своем, им придется взять то, что он им даст!

В душе Небесный дар был готов отдать хоть все деньги, но он должен притворяться взрослым, значит, не может отдавать лишнего. «Деньги наши, отец совершенно прав». Небесный дар сжал свои тонкие губы, прищурил глаза, важно сложил руки за спиной и стал покачиваться взад и вперед. Теперь он крепко стоял на земле, чувствуя свою силу. А если они посмеют устроить скандал во время похорон… Но денег добавлять нельзя, нельзя! Отец вовсе не беспечен, он достоин уважения, и нужно помочь ему сопротивляться. Небесный дар заснул, и даже молитвы монахов не могли разбудить его. Он наконец обрел веру в себя.