История Небесного дара

Глава 7 ДВЕ ЖИЗНИ

Один, два, три года — для вечности это пустяки, а какой-нибудь котенок, щенок, деревце или маленький человечек тем временем подрастают, ведя свой счет в книге вечности. Небесному дару исполнилось три года, и это был уже довольно солидный возраст. Он позднее других детой начал говорить, ходить и отказался от груди, но все, что полагалось для трех лет, в общем, имел. Только с бровями у него было не очень густо.

Дожить до трех лет — не так уж просто. Иногда совершенствуешься изо всех сил, а какие-то внешние обстоятельства возьмут и ослепят тебя на один глаз, или разобьют тебе голову, или вообще погубят тебя. Поэтому, кроме склонности к самоусовершенствованию, нужно обладать особой мудростью, чтобы не столкнуться с внешними обстоятельствами лоб в лоб, как два быка или два поезда. Небесный дар прожил три года и заслуживал за это уважения.

Энтузиазм госпожи Ню распространился не только на ноги Небесного дара, которые от долгого пеленания плохо держали его, но и на его брови. Она брила эти несчастные брови уже много раз, однако проблема все не решалась. Напротив, была опасность, что на месте бровей образуется дырка, через которую улетучится весь ум ребенка. Для тетушки Лю проблема решалась очень просто: раз госпожа считает необходимым брить, значит, надо брить. Отрастут после этого брови или нет — личное дело Небесного дара.

В общем, бритва все время маячила у него перед глазами, и он то и дело рисковал остаться без носа. Небесный дар был вынужден притвориться, будто он идет на это ради матери. Уступки — основа жизненной философии. Если хочешь быть собакой, нужно хоть немного походить на собаку; если человеком — нужно иметь брови, причем не какие-нибудь, а непременно смотрящие концами вниз, точно перевернутые серпики луны. Это вовсе не личная проблема, зависящая от своего произвола.

Кроме бровей, нужны еще волосы на голове. Тут у Небесного дара дело обстояло ничуть не лучше, особенно на плоском затылке. Голову тоже пришлось брить, а что может быть противнее бритья головы? Первым делом тебя обдают водой, как задыхающуюся рыбу, потом хватают за шею — так, что ты не можешь ни шевельнуться, ни чихнуть. Иногда даже берут за ухо, а ты сидишь, словно мертвец, и не сопротивляешься, будто голова тебе и не принадлежит. Стоит шелохнуться, как тебе отрежут кусок кожи, да еще скажут, что ты сам виноват. Бреют один раз, потом второй, пока голова не превратится в блестящий мяч. После бритья кожа болит, а взглянешь в зеркало — совсем расстроишься: это даже не мяч, а какая-то ощипанная курица, сущее издевательство над чувством прекрасного. Кожа становится синей, а у Небесного дара даже серо-синей, да еще с белой полосой. После этого просто невозможно уважать себя.

Рассердившись, Небесный дар решил отрастить длинные волосы. Волосы отросли, но их опять сбрили. Тогда он начал сказываться больным. Услышит призывный крик уличного цирюльника и тут же заявляет, что у него болит живот. Зачем брить, если волосы уже есть? В ответ на такую несправедливость можно без малейшего стеснения говорить, будто у тебя болит живот.

Едва была решена проблема бровей и волос, как возникла проблема лица: оказывается, оно слишком смуглое. В день его мыли минимум три раза! Вода — штука хорошая, но не для лица. Когда она попадает на лицо, она бог знает что выделывает: лезет в глаза, в уши, в нос, мочит шею… А если к ней присоединяют это противное мыло, то кажется, будто тебя перцем засыпали, да еще трут, трут без конца, словно хотят изжарить, как наперченную курицу. И сопротивляться нельзя: стоит поднять голову, как тебя лицом в таз, точно у тебя не нос, а помпа. Не сопротивляться тоже нельзя: если все безропотно терпеть, твои мучители решат, что ты привык, и снова намылят тебя, да еще будут держать под мылом минут пять. Небесный дар выбрал активное сопротивление, сочетающее в себе покорность с явной неприязнью. Жизнь даже его учила ненависти.

Сам-то он не испытывал ни малейшего неудобства от своей смуглости. Смуглая кожа не мешает ни есть, ни спать — непонятно, почему взрослые из-за нее так волнуются. Он многого не понимал и в то же время не решался спрашивать, потому что вопросы могли привести к новым неприятностям. Вместо этого он научился ворчать, сидя где-нибудь в уголке или под столом:

— Послушай, стол, если ты меня ударишь, я тебе лицо вымою! Погляди, какой ты смуглый. Вот намылю тебя белым мылом, тогда узнаешь, какой я сильный! Да еще их на тебя напущу. Понял, вонючая черепаха?

Кого «их» — он не уточнял, боясь, что стол пожалуется взрослым, и они его нашлепают.

Небесный дар чувствовал, что жизнь — это собрание ограничений, хотя и не мог этого сформулировать. Чем больше человек умеет, тем чаще его сдерживают. Если он растет, то всякие внешние силы обязательно норовят пригнуть его к земле. Руки, ноги, рот, нос — все должно быть по струночке, как у марионеток. Радуга на небе такая красивая, а указывать на нее нельзя: «неприлично». Только хочется крикнуть: «Посмотрите, какой большой цветной пояс!» — как тебя сразу обрывают: «Не показывай пальцем!» Палец останавливается в воздухе, лезет в рот, но тут новый окрик: «Не соси пальцы!» Палец, не зная куда деться, лезет в ухо, и опять окрик: «Опусти руку!» Где же находиться этому бедному пальцу?! Его хозяину просто плакать хочется, но Небесный дар все-таки научился не плакать. Он с силой морщил нос, сдерживая слезы, а сам засовывал руку в карман и оттуда тихонько показывал на радугу.

Очень много вещей ему не позволяли делать, а те, что позволяли, он сам не хотел. Его маленькие глазки вечно шмыгали, как безродные щенки, пробирающиеся вдоль забора в поисках пищи. И только вдали от строгих взоров он чувствовал себя немного свободным. Неприятные вещи он научился делать с притворной радостью. Когда ему приказывали поднести гостям засахаренные фрукты, он утешал себя: «Это же приятно. Сам я не ем, а гостям несу, потому что мама говорит, что я нежадный!» И глотал слюнки, которые почему-то были менее сладкими, чем фрукты.

Если бы Небесный дар сам воспитывал себя, еще неизвестно, каким бы он вырос. Своим нынешним обликом он был не так уж доволен. В три года голова у него по-прежнему походила на тыкву, хотя щеки потеряли свой молочный пушок и иногда выглядели довольно некрасиво. Губы тоже не потолстели, только глубже врезались в щеки, точно глотая слюнки, — иначе и быть не могло, потому что гостей в дом приходило много и засахаренные фрукты терпели сплошной урон. Нос был вздернут, глаза полуприкрыты: первое — в знак сопротивления, а второе — для конспирации. Брови вечно были нахмуренными, и еще хорошо, что редкими, иначе недовольство выглядело бы слишком явным. На плоском затылке для равновесия росла большая шишка, как будто Небесного дара били чубуком от курительной трубки. Лицо было смуглым, сколько его ни мыли, и только в минуты ярости на нем проступал желтоватый румянец. Слабое тельце еще больше подчеркивало величину головы. Ноги с повернутыми внутрь носками зацеплялись одна за другую, особенно при беге, и тогда Небесный дар больно шлепался головой. Поэтому он постепенно научился осторожности и работал не столько ногами, сколько локтями, лишь изображая бег.

Самым способным у пего был рот. Небесный дар научился говорить поздно, но довольно быстро, в трудных случаях он умел находить всякие окольные выражения, хотя и не всегда приятные. Взрослых его сентенции иногда просто ставили в тупик. Со временем он понял, что резкие слова могут оборачиваться против него самого, и разобрался, с кем стоит говорить откровенно, а с кем нет. Все требовало соображения. Например, Тигренку можно было ляпать все, что угодно, и еще учиться у него новым словечкам типа «вонючей черепахи» или «проклятого выродка»… Матери же лучше не произносить ни одного лишнего звука, а только повторять время от времени: «Да, мама!»

Но мы не должны печалиться о Небесном даре — бывали у него и радостные дни. Когда отец брал его с собой на прогулку, наступало высшее наслаждение, которому мог бы позавидовать любой ребенок. Перед выходом Небесный дар вел себя осторожно, как мышка, всем своим видом показывая, что на улице он отнюдь не намерен шалить. Он терпеливо выслушивал даже такие приказы, унижающие его человеческое достоинство:

— На улице ничего не ешь! Крепко держи папу за руку и не бегай по грязи!

Он послушно кивал головой, а сердце его радостно прыгало. Ха-ха! Он знал, что едва они выйдут за ворота, как господин Ню окажется в его власти.

— Па, ты иди сам, а я буду пинать этот камушек. Смотри, па! Можно его пинать?

Господин Ню с видом бывалого отца глядел на камушек и отвечал:

— Можно, сынок, можно. Пинай на здоровье!

Играя камушком, Небесный дар замечал апельсиновую корку:

— Па, давай притворимся, будто мы купили два апельсина. Один — ты, а другой — я. Кто первый съест?

Господин Ню считал, что соревноваться нет необходимости, и Небесный дар съедал оба апельсина. Шли они не торопясь, потому что спешить им было решительно некуда. К тому же Юньчэн — городок маленький, хоть и заметный, и у господина Ню в нем было много знакомых. С каждым нужно перемолвиться хотя бы несколькими фразами: записывать эти фразы не имеет смысла, но времени они требовали немало. Пока знакомые разговаривали, Небесный дар подбирал с земли сломанные чайники, крышки и прочие железяки и рассовывал все, что мог, по карманам, умножая свои сокровища. Если по улице шли овцы, отец с сыном внимательно смотрели на них; если свадебная процессия — тем более. От всех этих переживаний желудок Небесного дара становился поистине бездонным. Он все время хотел то пить, то есть, и отец никогда не задумывался, полезно ли это ребенку, а просто на все соглашался. Не задумывался он и над тем, сочетаются ли бананы с супом или хворост с яблоками — лишь бы Небесный дар разевал рот. Отец даже вежливо уговаривал его, как истый торговец:

— Ешь, детка! Яблочко сладкое. Может, еще съешь? Небесному дару было просто неудобно отказываться. Когда же его живот оказывался набитым, как барабан, он находил новый способ угодить отцу.

— Па, смотри, какие красивые груши! Но я их не хочу, потому что уже наелся яблок…

— Может быть, купим парочку и отнесем домой? — спрашивал растроганный отец.

Небесный дар задумывался:

— Маме?

Папа тоже задумывался:

— Нет, тебе. Мама не любит груш.

Тут Небесный дар чувствовал, что дальнейшие уступки могут оказаться излишними:

— Ладно, давай купим три! Одна будет мамина. А если мама не захочет, я все три съем!

Гуляя по улицам, отец и сын совершенно забывали о времени. К счастью, отец чаще всего не ел с Небесным даром, поэтому желудок в конце концов напоминал ему о доме.

— Пожалуй, пора возвращаться! — предлагал отец. Но желудок Небесного дара был переполнен.

— Давай еще погуляем, я вовсе не голоден!

— Зато я проголодался.

— Может быть, съешь грушу? — тут же находился сын. Отец мотал головой:

— Нет, я хочу пообедать как следует!

Папа всем был хорош, только покушать слишком любил. Если бы он никогда не хотел есть, можно было по три дня не возвращаться домой. Небесный дар тихонько вздыхал, но смирялся.

Перед воротами он наставлял отца:

— Если мама спросит: «Что вы ели на улице?», — он подражал голосу госпожи Ню, — то скажи: «Ничего не ели. Небесный дар был очень послушным». Хорошо, па?

— Хорошо! — Отец тоже чувствовал необходимость лжи во спасение. — Итак, мы ничего не ели. Но смотри, не объяви, что у тебя живот болит.

— Даже если заболит, ничего не скажу, а тихонько пойду во двор, — Небесный дар давно уже придумал этот способ. На что только не пойдешь во имя свободы!

Но действительность не всегда бывает такой благоприятной. Иногда живот днем не болит, вечером не болит, а ночью вдруг заболит. Среди ночи ведь не пойдешь один во двор. А терпеть невозможно: если боль можно вытерпеть, это уже не боль.

— Мама! — С тех пор как Небесный дар отказался от груди, он спал с госпожой Ню. — Мама, живот болит!..

Наутро Небесный дар ходил с ввалившимися глазами, а госпожа Ню учиняла строгий допрос мужу. Муж не признавался:

— Когда мы гуляли, он вел себя очень хорошо, и по возвращении все было прекрасно. Если у него ночью заболел живот, то при чем тут я?

После одного из таких происшествий госпожа издала приказ отменить их прогулки. Господин Ню был страшно расстроен: какой смысл называться отцом, если не имеешь возможности всем показывать своего сына? Но спорить с женой не стал, потому что вольность в словах часто оборачивается рабством в делах. Он никогда не сопротивлялся жене, по крайней мере на словах.

Небесный дар страдал еще больше. Есть ничего нельзя: только жидкую кашицу да пустой чай, и еще выйти никуда не смей, сиди в комнате и делай какие-то глупые фигурки из ваты. Но не делать их он тоже не смел, потому что госпожа Ню считала фигурки из ваты самым лучшим развлечением.

По-видимому, существуют две основные жизни — мамина и папина. В маминой жизни самому думать ни о чем не надо, только слушаться маму, а в папиной жизни можно делать все что угодно, никого не спрашивая. Разумеется, ему нравилась папина жизнь, но теперь его в нее почти не пускали. Была еще жизнь Тигренка. Хоть он и не мог покупать столько съестного, как папа, но кое в чем был даже поинтереснее его. Например, говорил он такие вещи, какие никто, кроме него, не говорил, да еще так сильно! Каждое слово у него взрывалось, будто хлопушка. Когда целый день сидишь на жидкой каше, как облегчить себе душу? Использовать словечки Тигренка: «выродок», «сукин сын». Эти слова не требуют пояснений, а сколько в них природной остроты и силы! Небесный дар научился многим таким словечкам и, когда ему бывало совсем тошно, прятался где-нибудь в уголке и изливал свои чувства. В его глазах Тигренок был почти что поэтом, облегчающим людям жизнь.

— Живот! Ты снова проголодался? Сукин сын!