На рынке снова появился молодой арахис: Небесному дару уже исполнился год. Незадолго до этого в душе кормилицы, как говорится, забили барабаны: ей мучительно захотелось вернуться в деревню к собственному ребенку. Но заикнуться об этом она боялась, так как не решалась расстаться с городской жизнью. Иногда она была готова пожертвовать рисом, лапшой и хорошей одеждой во имя воссоединения с родными; эгоизм еще не полностью покорил ее сердце (во многом поэтому тетушка Лю и недолюбливала ее). Трудность заключалась в том, что она не могла отказаться от жалованья. Жалованье! Сама-то она как-нибудь прокормится, а вот его нужно полностью привезти семье. Отрыв от дома был величайшей жертвой с ее стороны, но семья нуждалась в этом жалованье. Кормилица очень хотела вернуться, домашние тоже мечтали о ее возвращении, однако чувства не могли победить жестокого рассудка. Деньги стояли между ними, как огромный дьявол, и презрительно смеялись, замораживая их кровь. «Домой, домой!» — кричала она себе, топая от нетерпения ногами, и в то же время боялась, что в один прекрасный день ей придется уйти отсюда. Если бы Небесный дар отказался от груди, все решилось бы само собой. В десять с лишним месяцев это бывает. Ее большой рот сжимался в длинную щель. Она мучительно размышляла, но по-прежнему не могла ничего придумать. Дом, деньги, дом, деньги — только эти две тени маячили в ее душе.
К счастью, госпожа Ню не заговаривала о том, чтобы отнять ребенка от груди. Тетушка Лю тоже не заговаривала. О многих вещах, даже совершенно необходимых, тетушка Лю не вспоминала до тех пор, пока о них не вспомнит хозяйка; и напротив, о многих вещах, абсолютно ненужных, она вспоминала сразу же вслед за хозяйкой и, что называется, добавляла листья к веткам. Поскольку госпожа и ее прихвостень молчали, кормилица тоже могла не раскрывать рта, но по-прежнему думала о своем ребенке. Он был старше Небесного дара всего на месяц, сейчас у него день рождения. Научился ли он ходить, прорезаются ли у него зубки, не обижают ли его, что он ест, во что одевается? Она смотрела на Небесного дара и плакала. И днем, и ночью у нее в глазах стояли слезы.
Небесного дара она иногда ненавидела — из-за своего ребенка, а иногда жалела — тоже из-за своего ребенка. Порою он казался ей просто кучкой денег, умеющей сосать грудь, но в другие моменты она крепко обнимала его и осыпала поцелуями, буквально впиваясь в его щечки своим большим ртом, как лягушка, собирающаяся проглотить червячка. Небесный дар ничего не понимал. Боясь, что он откажется от груди и она потеряет работу, кормилица была вынуждена все сильнее привязываться к этой кучке денег. Она надеялась только на одно: что Небесный дар ответит добром на добро и не отпустит ее, когда ее погонят. Так удастся выгадать хотя бы несколько месяцев — на большее она не смела рассчитывать.
Кормилица все сильнее заботилась о Небесном даре и тихонечко высказывала ему свои обиды, а он лепетал в ответ, как будто что-то понимал. В других случаях она клала его на постель и пугала, говоря: «Я ухожу! Больше не вернусь!» С этими словами она делала несколько шагов к выходу и смотрела на произведенный эффект. Небесный дар перекатывался на живот, задирал голову и, упершись обеими руками в постель, агукал. Кормилице становилось немного легче на душе: все-таки ребенок что-то соображает. Но иногда он продолжал безмятежно лежать на спине и декламировать свои стишки. Тут ей приходилось туго. «Я же ухожу, негодник!» — восклицала она и… оставалась. Расстаться с жалованьем было не так легко. Она даже немного похудела от этих терзаний.
Любил ли ее Небесный дар? Очень трудно сказать. Часто он бывал удивительно хладнокровен и не шевелил ни единым мускулом — словно какой-то божок, одинаково далекий от всех, а порою даже недовольный, особенно госпожой Ню. Из трех женщин в доме он лучше всего знал кормилицу, но знание — это еще не любовь. Если он вообще кого-то любил, то в первую очередь, без сомнения, Тигренка, а во вторую — господина Ню. Он явно стремился выковать в себе мужской характер, но при этом любил цветы. Если кто-нибудь подходил к нему в цветастом платье, он тянулся к нему. Кормилица видела это, однако не смела одеваться слишком ярко. Она лишь решила, что, если ее будут увольнять, она наденет что-нибудь цветастое, Небесный дар удержит ее, и тогда у нее будет больше шансов остаться. Она даже подумывала попросить Тигренка продать ее синий халат и купить взамен ткани с цветами: из Жалованья она не могла тратить ни медяка.
Но еще до осуществления этого плана ее позиции неожиданно укрепились. Заболела тетушка Лю, и кормилице поручили кухню. Тетушка Лю не выносила, когда кто-нибудь прикасался к ее сковородам, чашкам, ножам и ложкам, и ни за что не покидала кухню, пока могла держаться на ногах. Свои болезни она обычно скрывала, боясь, что пост ее захватят. Если для человека подозрительность — недостаток, то для прихвостня — величайшее достоинство. Однако на сей раз ей пришлось оставить кухню, потому что Тигренок обнаружил ее лежащей на полу с разливательной ложкой в руках и пытающейся отхаркнуть мокроту, которая могла ее просто задушить. Тигренок закудахтал, как курица, но не сообразил, что нужно делать, и только после появления хозяйки кое-как отвел тетушку Лю в ее комнату. Госпожа открыла свою аптечку, внимательно изучила ее и дала тетушке Лю самое красивое лекарство. В выборе лекарств она всегда была так же солидна и изысканна, как при покупке угля, и предпочитала этикетки с изображением куриных лап. Она знала, что куриная лапа, устремленная вверх, означает лекарство от женских болезней, а пять куриных лап — лекарство от тяжелых болезней, поэтому тетушка Лю получила пять лап. Вскоре она действительно отдышалась, но была еще очень слаба. Дальнейшее лечение госпожа решила вести только при постельном режиме, четырьмя куриными лапами.
Так кормилица завладела кухней. Она и до этого пыталась помогать тетушке Лю, но та неизменно отвергала ее попытки, не желая никого допускать в свою сферу. Тигренок выполнял кое-какую второстепенную работу по кухне — вроде чистки лука или мытья риса — исключительно потому, что он был мужчиной, а с существами одного с нею пола тетушка Лю решительно не хотела сотрудничать. Кроме ухода за ребенком, кормилице доставалось лишь шитье, так как тетушка Лю плохо видела и тут уж ничего не могла поделать. Она отнюдь не мечтала погибнуть под тяжестью работы, но желала все контролировать и во многом добивалась этого. Когда госпожа обсуждала с кормилицей, как кроить или шить, тетушка Лю очень страдала от своей ненужности и еще крепче запиралась на кухне. Сейчас, наевшись пилюль с пятью и четырьмя куриными лапами, она была вынуждена терпеть чужое вторжение и, чувствуя себя совершенно опустошенной, кашляла, как старая собака.
Кормилица понимала, что в стряпне ей не соперничать с тетушкой Лю: даже лук она никогда не смогла бы нарезать так тонко. Но оказаться властительницей кухни все же было приятно. Отнюдь не моля о скорой смерти тетушки Лю, она вдруг ощутила, что ее мысли стали тверже: раз старуха глотает пилюли с пятью куриными лапами, значит, она, возможно… Увы, смерть одного человека дает некоторые надежды другим!
Особенно радовало ее поведение Небесного дара. Однажды, когда она стряпала, госпожа спешно прислала за ней Тигренка, чтобы она утихомирила младенца. Тигренок остался присматривать за стряпней, а кормилица со всех ног, растрепанная, помчалась в комнаты. Небесный дар лежал на постели, молотил по ней руками и ногами и отчаянно рыдал, хотя слез в его глазах почти не было.
— Ты посмотри на этого паршивца! — срывающимся голосом проговорила хозяйка. — Совершенно не слушается меня и катается по постели. Чем старше становится, тем несноснее!
Не обращая на нее ни малейшего внимания, Небесный дар бросился к кормилице, уткнулся лицом ей в грудь и тут же перестал плакать. Потом обернулся и заулыбался. В его глазах еще стояли две слезинки.
Госпожа погрозила ему пальцем:
— Ах ты, маленький бандит! Больше не буду с тобой играть…
— А — пу! — дерзко возразил Небесный дар. Кормилица не посмела никак себя проявить и сохраняла строжайший нейтралитет. Такая политика обычно надежнее всего, когда рядом ссорятся две великие державы. Но в душе кормилица была очень довольна: еще несколько подобных случаев — и ее положение станет гораздо прочнее.
Только к годовщине Небесного дара тетушка Лю смогла снова вернуться в строй, последовательно испробовав пилюли с пятью, четырьмя и тремя куриными лапами. Она считала, что по своему врачебному искусству госпожа Ню сравнима с лучшими древними лекарями, которые ставили диагноз по одному виду больного, а исцеляли его с помощью обычных курительных свечей. Такое сравнение в устах тетушки Лю было наивысшей похвалой.
В день рождения Небесного дара устраивались сразу две церемонии: угощение подсоленной лапшой[9] и так называемое хватание предметов. Первая церемония была интересна не столько Небесному дару, сколько Тигренку, который обожал подсоленную лапшу и никак не мог ею насытиться. Он сам говорил, что ему необходимо по крайней мере пять больших мисок лапши, чтобы наесться, а потом еще две-три миски, чтобы «наслушаться», так как ел он шумно.
Вторая церемония предназначалась специально для Небесного дара. Все домашние сбились с ног, готовя разные предметы, из которых он выберет один, свидетельствующий о его будущем. Кормилица боялась, что схватит он что-нибудь неподходящее, и все тогда решат, что это из-за молока, что она сама никуда не годна. Тигренок, напротив, надеялся, что хозяйка проявит справедливость и положит среди предметов подаренную им погремушку. Он считал, что если ребенок не схватит игрушку, то это просто не ребенок, а оборотень. Но госпожа не могла проявить справедливости: она уже давно договорилась с тетушкой Лю о вещах, которые должны были проверить Небесного дара.
Особые надежды госпожа Ню возлагала на маленькую медную печать, которая досталась ей в наследство от отца. Хотя это была личная печатка, она несколько походила на те, что использовались в чиновничьих управлениях. Госпожа очень ценила этот символ высокого положения и власти, поэтому тетушка Лю посоветовала водворить ее на самое видное место, а на ручку печати, сделанную в форме льва, повязать красивый бантик, чтобы привлечь внимание Небесного дара. Далее шли кисть и книжечка. Они не могли привести к власти так же быстро, как печать, но все-таки были желанны, потому что без письменных принадлежностей чиновник немыслим, хотя это и более кружной путь. Затем шла большая медная монета, каких не чеканили уже со времен императора Сянь-фэна, то есть с середины девятнадцатого века. Эта монета была данью господину Ню, который ценил деньги выше, чем должности. Поскольку Небесный дар считался совместным произведением господ Ню, приходилось ублажать и главу семьи.
Но в данный момент глава семьи превыше всего ценил подсоленную лапшу. Он с удовольствием положил бы среди предметов, предназначенных Небесному дару, столовую ложку, считая, что если человек может поесть, значит, он живет неплохо. Однако предложения насчет ложки он так и не выдвинул, поскольку подумал, что чем меньше ты общаешься с женой, тем лучше переваривается у тебя подсоленная лапша. Этот человек давно принес свои идеалы в жертву желудку.
Кормилица тем более не имела права голоса. Тигренок тихонько разузнал у тетушки Лю, какие предметы приготовлены, и погрустнел. Это уж слишком несправедливо! Чем, например, погремушка хуже медной монеты? Но у него был свой способ.
Стоял удивительно красивый осенний день, по далекому голубому небу летали последние ласточки, в воздухе плыл аромат цветов, кричали полуденные петухи. И ровно в полдень началась церемония хватания предметов. Тетушка Лю разложила высочайше одобренные вещи на медном подносе и попросила госпожу кинуть на них последний взгляд. Кормилица поднесла Небесного дара. Личико его было вытянуто, как будто в первой годовщине нет ничего радостного. Брови и ресницы за последние месяцы стали погуще, но нос вздернулся еще выше, явно не соответствуя торжественной атмосфере.
Господин Ню, вопреки старинному идеалу осенней бодрости, уже громко посапывал на постели, оберегая животик с тремя мисками подсоленной лапши. Когда Тигренок попытался разбудить его, чтобы позвать на церемонию, хозяин буркнул что-то невразумительное (кажется, потребовав еще рассолу) и продолжал спать.
Тигренок вернулся и доложил:
— Хозяин спит. Давайте я заменю его!
— Ты что, с ума сошел?! — возмутилась госпожа. Тигренок опешил. Он не мог понять, что плохого он сказал и почему его сочли сумасшедшим. Это были, пожалуй, самые сложные вопросы на свете. Но он не ушел из комнаты, а остался стоять, засунув руки в карманы куртки. Госпожа, к счастью, не прогоняла его.
Тетушка Лю, подыгрывая госпоже, уговаривала Небесного дара:
— Ну возьми же вон ту печатку, золотце! Смотри, какой у нее красивый бантик!
Небесный дар взглянул на поднос, протянул ручонку, но тут же отдернул ее и засунул большой палец в рот, как будто решив подумать. Затем вынул палец, повертел им перед носом, видимо, пришел к выводу, что палец с правой руки не подходит, и начал сосать палец левой руки. Потом стал ковырять указательным пальцем за зубиком, словно там что-то застряло. Атмосфера в комнате накалилась.
Кормилица поднесла ребенка прямо к подносу и зашелестела своими тонкими губами, как порванная оконная бумага под ветром:
— Ну бери, бери же!
Небесный дар повернулся, увидел на столе какую-то бутылочку и заинтересовался ею, указывая на нее пальцем. Поднос по-прежнему не волновал его.
Тетушка Лю в нетерпении взяла ребенка за руку и уже хотела протянуть ее к подносу, но хозяйка с нарочитым спокойствием остановила свою помощницу:
— Подожди, пусть сам выберет!
Внезапно Тигренок кашлянул. Вообще-то он не собирался подавать голоса, но, видимо, у него запершило в горле. Младенец повернулся на звук и радостно потянулся к Тигренку. Тот уже не мог выдержать: достал погремушку, которую прятал в кармане, и несколько раз тряхнул ею. Небесный дар заразительно рассмеялся, сверкнул глазенками, рванулся к погремушке, схватил ее обеими руками. Ему была нужна игрушка!
Госпожа Ню хотела отобрать ее, но не успела — Небесный дар уже весело тряс погремушкой. Госпоже оставалось только с жалобным видом воззриться на Тигренка:
— Погремушка?! Что же она означает?
— Что означает? — задумался Тигренок. — Что он любит играть.