Избранное

ДЕД МОРОЗ

О те времена, когда святые еще ходили по земле, и небо разверзалось в праздник крещения, и чары замораживали реки, а крылатые кони мчались по воздуху…

Трава вдруг сделалась густой, как щетина, словно наступил март с легкими ветрами, с теплым светом, с россыпью подснежников и со стаями птиц, гонимых зноем из жарких стран и пустынных мест, о которых человек и не ведает.

Пшеница поднялась над землей, и, если бы жаворонки нырнули в нее, она укрыла бы их маленькие головки, ненасытные клювики и пятнистые хохолки, словно разрисованные рукой человека. Деревенский скот с жадностью жевал сочную траву, свиньи, хрюкая, с пеной у рта, шумно щелкали желуди, уткнув рыла в землю и помахивая коротенькими, закрученными веревочкой хвостиками. Черные, блестящие, как деготь, вороны на лету опускались им на спины, долбя их клювами, а довольные свиньи лениво поднимали веки с желтыми ресницами и веером топорщили щетину. Одни собаки, расположившись на солнышке, лаяли сквозь сон, а другие лениво потягивались, опираясь на задние лапы.

И крестьяне были веселы. На святого Игнатия они закололи свиней, опалили их горящей соломой, оскребли кирпичом, вымыли теплой водой с дубовыми листьями и, как подобает добрым христианам, отправились в корчму. А там — пропустили кто по рюмочке простой цуйки, кто подсахаренной и подогретой, кто по стаканчику вина, кто по два, а кто и по двадцать два. А где вино, там и пир горой, там и танцы и шумное, задорное веселье разгорается. Но сперва хоровод что-то не ладился. После двух кругов он распался. Потом мужики, сплетя покрепче руки, пустились в веселый пляс, то быстро и сильно притоптывая, то подскакивая, словно собираясь перепрыгнуть через плетень. И так до самой ночи они топтали землю, пока не стала она ровной, как ладонь.

А в сочельник в стальной синеве неба зародилась метель. Промчался ледяной ветер, опрокидывая старые деревья, срывая и разбрасывая во все стороны крыши, сложенные из камыша и стеблей кукурузы, наводя ужас на животных, укрывшихся где попало. Мелкий частый снег носился по ветру, стуча в окна и обрушиваясь на дымоходы. К полдню совсем стемнело.

А когда ветер немного утих, снег повалил крупными хлопьями. За час его навалило по щиколотку, через два часа — выше колен.

Потеплело, но снег все продолжал падать густыми, частыми хлопьями и поднимался все выше и выше, пока не засыпал завалинки. Часам к четырем он доходил до дверных ручек. Тяжело дыша и низко согнувшись, крестьяне отгребали снег от дверей, прокладывая узкие глубокие тропинки кто к родным, кто в церковь, — поп-то все о своем пекся, зазывая к службе, — а кто и в корчму: корчмарю-то ведь тоже надо было заработать.

Снегопад утих, но начался такой трескучий мороз, что у людей зуб на зуб не попадал. Старик поп частенько забегал в корчму, чтоб согреться, а прихожане за ним: каков поп, таков и приход. Окоченевший поп за разговором пропускал рюмочки, одну за другой, и прихожане, окружив его плотным кольцом, не отставали от батюшки.

— Все на свете от бога, мы ни в чем не властны, но в этом году что-то неслыханное творится. Такого снега я еще ни разу не видывал на своем веку, — говорил поп, потягивая водку.

Пропустив еще одну рюмочку, он добавил:

— Так сама в рот и просится. О боже мой, если снег снова повалит, пропал я совсем: завтра-то рождество, останусь я без приношений на праздник.

— Вам-то, батюшка, жаловаться нечего, — заметил пухлый, румяный мельник, — а вот что мне делать? Кто в такую погоду приедет молоть зерно?

Вмешался и рыбак:

— Батюшка, если тебе не повезет в сочельник, значит хороший улов будет в рождественскую обедню. И у мельника — сейчас жернова отдыхают, зато потом вдвойне заработают. Душа просит утешения, а утроба — пищи. А мне вот придется с голоду помирать, река-то ведь крепко-накрепко замерзла.

А бедная, нищая вдова, у которой было пятеро детей, стояла в сторонке, совсем позабыв, зачем она пришла, и все думала над словами старика попа, мельника и рыбака: она твердо знала, что они богаты, очень богаты. Потом и она заговорила, вытирая нос рукавом рубахи:

— Не знаю, батюшка, верно ли, но мой оборвыш, тот, что стережет деревенское стадо, говорит, что в самой чаще леса объявился Дед Мороз с белой бородой до колен и дрожит там, трясется, прислонившись к четырем деревьям. Пока не прогоним его, не будет нам спасения, засыплет он нас снегом, и помрем прежде сроку.

Поп почесал бороду и сказал:

— Как знать?.. все может быть… иногда такое бывает… что и в голову не придет…

А мельник потер руки и сказал:

— Пойдем-ка в лес, батюшка, да всыплем ему как следует!

А рыбак, встряхнув курчавыми волосами, предложил:

— А давай-ка, батюшка, поднимем всю деревню и изобьем его до полусмерти, чтоб он убрался восвояси!

И побежал поп, спотыкаясь на ходу, а за ним мельник, а за мельником — рыбак, а за рыбаком — вдова; и вмиг собралась вся деревня: тут были и мудрые старики, и веселые парни, и болтливые женщины. Потрясая лопатами, вилами, дубинами, они толпой хлынули к лесу; впереди всех шел старик поп, неся под мышкой евангелие, а крестьяне так его подталкивали сзади, что он едва касался ногами земли.

Хвастливым речам не было конца. Со всех сторон только и слышалось: «Ну, теперь Деду Морозу несдобровать, пришел ему конец!» — «Попадись он нам только в руки, не поздоровится ему!» — «Кубарем полетит!» — «И волоска в бороде не останется, придется ему в руках бороду нести, как моток ниток!» — «И не пойдет уж он по большой дороге, а пустится наутек, продираясь сквозь лесную чащу!»

Наконец, достигли они опушки леса. И такой стоял здесь трескучий мороз, что зуб на зуб у них не попадал, казалось будто журавли клювами щелкают. Вошел народ в лес.

Старик поп все повторял:

— Вперед, дети мои, вперед, с богом! Это все он, Дед Мороз; как дыхнет, так все нутро и коченеет. Бейте его, не щадите!

Но как забрались крестьяне в самую гущу леса, у всех поджилки затряслись и выпали из рук топоры, вилы, дубины.

— Свят-свят, да можно ли с ним бороться?!

Дед Мороз — огромный старик, дремал, опершись на четыре дерева, каждое толщиной с бочку, и они трещали, сгибаясь под его тяжестью. Ему стоило только шевельнуть одной рукой, и он уложил бы всех наповал. А борода у него была такая густая, словно шерсть с целой отары овец пошла на нее. Борода и усы его спускались волнами ниже колен и утопали в снегу. И были они такие длинные, белые и замерзшие, что казалось, будто кто-то пролил несколько ведер молока, которое превратилось в глыбы льда. Копна волос покрывала его плечи и окутывала спину, как бурка.

— Ну, батюшка, — сказал один храбрец, — как же нам с ним расправиться? Добром или силой взять?

И поп ответил ему таким голосом, точно ему конец пришел:

— Лучше добром.

А женщины зашептали:

— Выйди вперед, батюшка, и прочти что-нибудь, из евангелия, глядишь и избавимся от него.

Поп сделал три шага вперед, десять назад и раскрыл евангелие. Уж откашливался он, откашливался — все никак не мог начать читать. Все закричали.

— Начинай, батюшка, читай, ведь этак мы совсем окоченеем!

И старик поп волей-неволей затянул протяжно, в нос:

— Э-э-э… ве-ве-ве-верхом на осле, э-э-э, и э-э-э вышли ему все навстречу с ветками распустившейся вербы…

— Переворачивайте страницу, батюшка! Давайте другую молитву!

— Какие еще там цветущие вербы, батюшка?!

Поп, сбитый с толку, хотел перевернуть страницу той же рукой, которой держал евангелие. Книга выпала у него из рук, провалилась в снег и исчезла. Дед Мороз проснулся, открыл глаза, и над его белыми ресницами взвихрилась снежная пыль. Он встряхнул головой, и волосы его, покрытые инеем и сосульками, зазвенели, как бубенчики. Дед Мороз вздохнул, и холодный воздух клубами вылетел из его ноздрей. Толпа отшатнулась, а поп, покачнувшись, упал носом в снег.

— Что с тобой, батюшка? — спросил мельник.

— Ты чуть было не упал! — ухмыльнулся рыбак.

— Подымите же батюшку! — воскликнула вдова.

Поп поднялся, ничего не видя перед собой, и, спотыкаясь, побрел к Деду Морозу. Но как только он приблизился к нему, ледяное дыхание коснулось его сердца, и он упал на колени.

— Смилуйся, Дед Мороз, — пробормотал одуревший поп, — страна-то у нас большая, пойди в другие края; если ты еще наметешь здесь хоть с ладошку снегу, то я останусь без приношений, а ведь я совсем нищий.

— Ты богач, батюшка! — закричал Дед Мороз так, что весь лес задрожал.

Потом он наклонился к уху попа, что-то шепнул ему и снова выпрямился. Стоило только Деду Морозу коснуться деревьев, как ветки ломались и сучья отлетали прочь.

Поп поднялся и бросился со всех ног к деревне, да так весело и резво, словно помолодел.

— Да что он вам такое сказал, батюшка? — спрашивали все.

Но поп мчался дальше, ничего не отвечая.

Мельник сделал несколько шагов к Деду Морозу, стал на колени и сказал:

— Смилуйся, Дед Мороз, останови снег, а то никто не приедет ко мне на мельницу, и дети мои помрут с голоду.

Дед Мороз засопел, и из обеих его ноздрей выскочили сосульки. Потом сказал мельнику:

— Не жалуйся, богатый мельник. На твою мельницу приезжают из десяти деревень, а ты все недоволен. Завтра чуть свет будут стоять у твоей мельницы десять телег с пшеницей и десять с кукурузой.

Мельник вскочил, почесал затылок и быстро засеменил к дому, не в силах сдержать своей радости.

Пришла очередь и рыбака. Шагнул и он к Деду Морозу и упал на колени.

— Дед Мороз, не оставь и меня своей милостью. Пусть замерзнет Дунай, замерзнут моря, но, Дед Мороз, помилуй нашу деревенскую реку, ведь мне и хвоста рыбьего не видать, а жена-то уж и сейчас плачет дома у печки.

Дед Мороз встряхнулся, с него посыпался снег и накрыл рыбака до самой макушки. Потом Дед Мороз заговорил, да так, словно вьюга завыла, и вся округа услышала его.

— Эх, рыбак, рыбак, чего же ты жалуешься, — у тебя всего вдосталь! Если ты будешь ловить рыбу и зимой и летом, то она вся переведется. Сделай прорубь и завтра до зари поставь сеть да наберись сил, чтобы вытащить ее — она будет полным-полна жирными, большими карпами.

Рыбак вскочил и пустился домой, отряхивая с себя снег.

А как только вдова начала рассказывать о своем горе, Дед Мороз заулыбался и стал ей поддакивать:

— Дед Мороз, я совсем нищая…

— Твоя правда…

— Дед Мороз, у меня пятеро детей…

— И это верно.

— Дед Мороз, скоро рождество, а у меня нет окорока…

— Знаю.

— И нет у меня за душой ни гроша…

— Правильно.

— И нет у меня ни крупицы муки…

— Так оно и есть.

— Нет у меня даже вязанки хвороста…

— Верно.

— Нет у меня даже кожуха…

— Да, да, нет у тебя даже кожуха, но и разума у тебя нет, матушка, — сказал Дед Мороз, широко открывая огромные глаза, так что белые его ресницы поднялись выше макушки. — Беги домой да покрепче держи за хвост поросенка, чтобы он не удрал, прикрой муку, чтобы дети не рассыпали, да затвори дверь в избу, а то дрова понапрасну горят.

Вдова смотрела во все глаза и не верила своим ушам; но у нее было доброе сердце, и, уходя, она сказала:

— Будь здоров, Дед Мороз, навещай нас почаще!

— Будь здорова и ты, добрая женщина!

Исполин выпрямился, вырвал с корнем толстый дуб, оперся на него, повернулся и шагнул вперед. Шаги его были так широки, что и лучшему бегуну не догнать, лучшему скакуну не перескакать. А позади него враждовали между собой северный и южный ветры, и, ослепляя людей, крутясь вихрями, словно облака, валил густой снег.

Все так и застыли, разинув рты. Потом разошлись по домам, радуясь тому, что избавились от старика, унесшего с собой вьюгу.

Поп бранился с попадьей и все стоял на своем, повторяя, что Дед Мороз велел ему не спать всю ночь и говорить беспрерывно:

А дело было вот в чем: Дед Мороз сказал попу, что ему повезет на рождество только в том случае, если он всю ночь будет повторять эти слова. И бедняга всю ночь напролет бормотал, точно сумасшедший.

Мельник же, как только увидел, что замерзли все реки в округе, кроме той, на которой стояла его мельница, решил, что это чудо Деда Мороза, и принялся чинить и подмазывать ось мельницы, готовясь к завтрашней жаркой работе.

А жадный рыбак сделал на реке столько прорубей, сколько было у него сетей, и спустил в них свои сети, привязав их к колышкам.

В сочельник поп ходил с иконой по домам прихожан, да оттого, что не спал всю ночь, у него все кружилось перед глазами и в голове беспрерывно вертелись слова, которые он бормотал ночью. И вместо того чтобы петь: «Во Иордане крещающуся», он загнусавил совсем другое: «Во каравае крещающуся… Ох, что это я говорю… Э-э-э-э. Во двух караваях крещающуся, господи…»

Бедным людям ничего не оставалось, как только выгнать батюшку вон; они подумали, что он или на старости лет из ума выжил, или, скорее всего, рехнулся от пьянства.

Так и остался поп на праздник без приношений.

А мельник, едва лишь рассвело, открыл плотину: к нему приехал старик молоть кукурузу. Вода хлынула, обрушила на мельницу большие льдины, снесла и раскрошила мельничное колесо, и остался мельник ни с чем.

Рыбак же так и не нашел своих сетей, потому что их унесло. Он бранил Деда Мороза на чем свет стоит, но все равно так и остался без сетей и без рыбы.

Лишь бедной вдове повезло. Придя домой, она нашла у себя в избе поросенка. Добрые люди, зная, что у нее ничего нет к рождеству, принесли ей — кто кукурузной муки, кто свиных ребрышек, кто свиных ножек, кто мяса. А дети, забавляясь, сложили все принесенное соседями так, что у них получился целый поросенок. Самый меньшой с курчавыми русыми волосенками, опоясался веревочкой, привязал ее конец к хвостику поросенка и, воображая, что тот тащит его, повторял все время:

— Но, но, свиненок!

И если бы на свете царила справедливость, то и до сего дня бедняки хотя бы по большим праздникам не знали бы горестей, а жадные богачи на пасху и на рождество получали бы щелчки по носу.

Перевод М. П. Богословской.