Избранное

НЕГИНИЦЭ

Жила-была на свете старуха, старая-престарая. И такая она была маленькая и сморщенная, что ее едва было видно. Целыми днями она вязала чулки и мысленно молила господа бога подарить ей ребенка. Ведь у нее был только старик муж, да и он то в лесу, то на гумне, то на базаре, а старуха день-деньской одна, как сыч, и такая стояла в доме тишина, что у нее начинало в ушах звенеть. Только ее кашель и чиханье нарушали порой эту тишину. Старуха разговаривала сама с собой от скуки, сама себе отвечала на вопросы. И, нанизывая петельки, она смеялась над собой так, будто смеялась над кем-то другим:

«Дорого бы мы дали, если б у нас на старости лет был парень!»

«Неужто б ничего не пожалели?»

«Ничегошеньки».

«Значит, ты была бы не рада девушке?»

«Да как сказать, пожалуй, и девушке я была бы рада».

«Да, но девушке надобно приданое».

«Нашлось бы и приданое, ведь у нас с дедом все есть; да и много ли нам надо: три аршина полотна белого да два гроба, а девушке остались бы быки деда, плуг его да наш дом».

«Хорошо, тетушка, но где же такую девушку раздобыть? Сама знаешь — засохшее дерево плодов не дает!»

Заохала старуха, засмеялась: «Ох-ох-ох! Хи-хи-хи!»

«Все возвращается, даже реки текут вспять по воле божьей, только молодость не возвращается. Чего не было во-время, тому уж не бывать никогда. Я была бы рада даже маленькому мальчику, совсем крохотному».

«Ну, ты была бы довольна и девчуркой; ты бы нанизывала петельки, а она бы их распускала, ты бы сеяла муку, а она бы рассыпала, ты бы ставила котелок, чтобы варить мамалыгу, а она бы его в огонь опрокидывала».

«Ну, коли так, то я рада была бы и ребятенку с кулачок величиной, лишь бы слышать, как он говорит мне «мама», ведь такая в избе пустота, когда в ней только старик да старуха».

«Ну, а если он будет не с кулачок, а еще меньше?»

«Ну что ж, я и такому буду рада».

И старуха захихикала:

«Ну и дуреха же я!»

«И впрямь дуреха».

«А если бы мальчик был с горошинку?»

Старуха засмеялась, запрокинув голову, но тотчас вздрогнула, услышав за дверью тонкий, обиженный голосок:

— А если он будет величиной с зернышко?

Старуха посмотрела по сторонам и, не увидев никого, перекрестилась.

— Ну что ж, — продолжал тот же голос, — я вижу, тебе не нужны дети.

Собралась старуха с духом и сказала:

— Нет, нужны… но где ты… кто ты?

— Кто я? Я — Негиницэ[27], мысль людская. Я очень маленький и могу залезать людям в уши и подслушивать их мысли. Вот только что я сидел у тебя в правом ухе, а потом перебрался в левое, и уж как я хохотал, когда подслушал, что тебе взбрело на ум.

— Ну вот еще, выдумал. Что это мне взбрело на ум? Ровно ничего!

— Неправда, — смеясь, ответил Негиницэ, — человек говорит не все, что думает. Если бы я не шепнул тебе, что засохшее дерево уже не дает плодов, ты бы бог знает что еще могла сказать…

Старуха вспыхнула, как огонь.

— Не стыдись, матушка, не надо. Таков уж человек. В детстве он проказничает, потому что мал еще, в молодости совершает безумства, потому что молод, а на старости лет ему остается только мечтать о безумствах, потому что он уже не может их совершать…

Старуха осмелела и, потеряв терпение, крикнула:

— Ну-ка замолчи, Негиницэ, да покажись-ка, я хочу тебя видеть!

И тотчас она услышала такой звук, словно стрекоза пролетела или пчела прожужжала, и почувствовала на своей руке какую-то теплую капельку.

— Вот и я!

Бедная женщина широко раскрыла глаза: если бы даже разверзлись небеса, то она не удивилась бы так, как в тот миг, когда увидела у себя на руке такое чудо.

Негиницэ был красив, как драгоценный камень, и мал, как зернышко; глазки у него были точно синие искорки, а ручки и ножки тонкие, словно паутинки.

Старуха хотела было поцеловать Негиницэ, но он быстро вскочил ей на нос, а потом опять спрыгнул на руку.

— Тише, мама, тише, не раздави меня, — испугался он.

— Дай я тебя поцелую: ты всю избу будто солнцем озарил, когда сказал мне: «мама».

— Осторожнее, не проглоти меня.

Старуха поцеловала его.

— А как же ты ешь, Негиницэ, родненький мой?

— Я-то? Да я воздухом сыт. Вот до сих пор ел за королевским столом и никто не знал об этом; и как я смеялся, когда видел, что все трепетали перед королями, а я прогуливался себе у них в ушах и узнавал все их мысли.

— А как они живут, дорогой? Почитай не жизнь, а сплошной праздник?

— Куда там! Они умирают от обжорства, а бедняки — от голода. Беднякам плохо оттого, что им некому приказывать, а королям плохо, потому что надо приказывать очень многим. Простолюдины хватают тебя за шиворот и предают справедливому суду, если ты их обманываешь, а короли лишь поддакивают тебе, и больше того, они знают, что ты их обманываешь, но молчат, примиряются с этим — и пальцем не пошевельнут: как шло, дескать, все в государстве, так пусть и идет.

— Послушай-ка, Негиницэ, но ведь тебе надобен целый год, чтоб пройти тот путь, который человек проходит за один день.

— Да вовсе нет. Я отдаюсь на волю ветра и плыву по воздуху, как по волнам. Иногда я перегоняю ласточек и несусь, точно серебряная стрела.

— А старик-то мой как обрадуется, — сказала старуха, — когда узнает, что и у него теперь будет мальчик. Нынче вечером он напьется на радостях.

— Что и говорить, — ответил Негиницэ. — Я хочу видеть отца сейчас же, сию же минуту.

Как услышала старуха слово «отец», порадовалась за старика своего и сказала Негиницэ:

— Наше гумно далеко отсюда — вон там, на широком, большом холме. Как заметишь шесть гнедых, что молотят пшеницу, так остановись — там и найдешь моего старика.

— Ну, я пойду, — сказал Негиницэ.

И, когда старуха открыла дверь, он, вытянув ручки и ножки, бросился в волны ветра и исчез, как искорка.

По пути встретил Негиницэ стадо коров. Он был страшный озорник — прыгнул в коровий след на дороге и давай кричать:

— Эй, пастухи, вытащите-ка меня из этой преисподней, и я исполню все ваши желания!

Пастухи оглянулись на голос и подошли к Негиницэ, а один из них, самый злой и глупый, захотел его раздавить да что есть силы как даст ногой об землю! А Негиницэ быстро отскочил, и пастух, сильно ударившись, вывихнул себе ногу и застонал. Остальные же пастухи принялись колотить по земле дубинками да так колотили, что после каждого удара половина дубины со свистом отлетала в сторону.

— Не зевайте, а не то провороните коров! Мужики вы здоровенные, а умишко у вас убогий, ослиные вы головы! — захохотал Негиницэ и умчался по ветру.

Наконец, добрался Негиницэ до гумна, где работал старик. Чтобы получше рассмотреть его, он взобрался к нему на нос. Старик обрадовался, но не так, как старуха. Опечалился тогда Негиницэ и, чтоб придать себе вес в глазах старика, заявил:

— Ты не смотри, что я такой маленький! Конь куда больше ребенка, а все же ребенок его оседлает! Буйвол больше человека, а ведь человек надевает на него ярмо! Горы куда больше, чем овцы, а ведь овцы пасутся на них! Земля ведь больше, чем плуг, а все-таки плуг врезается в землю и рассекает ее! Деревья-то больше, чем топор, а ведь топор сечет их под корень. Ты вот больше меня и утомился, ходя за конями по гумну, а посмотри-ка, как я погоню их, и даже без бича.

Подивился старик, но все же повел Негиницэ на гумно. Как пришли они туда, Негиницэ вскочил на коня и закричал: «Эй! но-но, но-о!», потом перепрыгнул на другого, ущипнул его, ущипнул и третьего, и лошади помчались, да так, словно их двадцатью бичами стегали. Старик диву давался, а тут как раз проходил мимо купец, который направлялся в королевский дворец.

— Дед, — сказал купец, — я слышу, кто-то кричит: «Но-о! но-о! но-о! эй!», но никого не вижу! Кто это так здорово лошадей погоняет?

— Знаешь, любезный, — ответил старик, — подарил мне бог мальчика величиной с зернышко, а ума-то у него в десять раз больше, чем у нас с тобой.

Негиницэ остановил коней и прыгнул старику на ладонь. Увидев его, купец подумал, что не худо было бы отнести такое чудо королю.

— Старик, — предложил купец, — я дам тебе кошелек золота за него.

Негиницэ скок старику в ухо и тихо стал подсказывать ему ответы. А старик, думая, что он все это сам говорит, сказал купцу:

— Ты вот весь свой век торгуешь, ну скажи, приходилось ли тебе покупать когда-нибудь живую душу за кошелек золота?

— Я дам тебе… два кошелька.

И опять старик ответил, повторяя за Негиницэ:

— Два кошелька… за живую душу?

— Я дам тебе… десять кошельков.

Старик побледнел, но сказал то, что шепнул ему Негиницэ:

— Богу душу даруют, а сатане продают.

— Я дам тебе… двадцать кошельков!

Старик, обуянный жадностью, молчал, хотя Негиницэ все время подсказывал ему ответы.

И видя, как жаден старик до денег, Негиницэ шепнул ему, наконец: «Ладно!», и тот повторил за ним:

— Ладно!

Дед и купец ударили по рукам — сделка состоялась. Купец заплатил деньги и забрал Негиницэ, продавшегося по доброй воле. И когда купец уже уходил, Негиницэ крикнул старику:

— Эх, старче, старче, знать не суждено было вам со старухой иметь детей!

Король вместе со своими мудрецами держал важный совет — в стране свирепствовали засуха и мор. И когда пришел купец и доложил королю, что принес ему мальчика величиной с зернышко, король страшно удивился, а мудрецы широко раскрыли глаза и затрясли своими длинными бородами.

— Не может этого быть, ваше величество, об этом не сказано ни в одной книге.

— Нет, может быть! — воскликнул Негиницэ и прыгнул на стол, за которым шел совет. — Ведь на свете может быть многое такое, о чем в книгах не написано, и очень многое бывает не так, как толкуют книги, а совсем иначе.

Король и ученые долго не могли надивиться на это чудо, а потом снова начали совещаться.

А Негиницэ сначала прыгнул королю на руку, потом на плечо, наконец, на макушку и сказал смеясь:

— Да будет вам известно, ваше величество, что самые маленькие могут стать самыми большими.

Король волей-неволей ответил:

— Верно, Негиницэ, верно.

А ученые, тишком подтолкнув друг друга, опустили глаза.

Король тут же приказал построить для Негиницэ дом в десять этажей, величиной с орешек, весь из чистого золота и украшенный драгоценными камнями.

Негиницэ остался на королевском совете, но постарался укрыться от всех, чтобы вволю проказничать. Тихонько и незаметно забрался он в ухо ученого, который смотрел на звезды в подзорную трубу, и узнал, что сей великий муж вовсе и не думает о делах государственных, а смотрит на нос короля, поражаясь его величине. Негиницэ потихоньку вылез и забрался в ухо другого ученого, который утверждал, будто изучил внутреннее устройство человека и знает лекарства, помогающие от всех болезней. И открылось Негиницэ, что и этот ученый тоже не думал о делах государственных, а восхищался перстнем короля. Так и узнал Негиницэ, что мысли всех ученых были заняты совсем посторонними вещами: один грезил о прекрасной даме, другой мечтал подольститься к королю, третий отдал бы все за бутылку вина, четвертый думал, что вовсе недурно быть королем, пятый — что король такой же человек, как и все. И только один ученый с большим лбом внимательно слушал, что говорил король.

Узнав мысли всех присутствующих, Негиницэ поспешил залезть королю в ухо и сообщить ему шепотом все до мельчайших подробностей. Король, будучи уверен, что это он сам распознал думы ученых, страшно разгневался и крикнул одному из них:

— Эй ты, звездочет, делаешь вид, что смотришь на звезды, а сам пялишь глаза на мой нос и думаешь, что он похож на чурбан. Так ты, значит, радеешь о делах государственных?!

Ученый задрожал и упал на колени, прося помилования.

— А ты, — сурово сказал король, обращаясь к ученому-врачу, — ты бы меньше отправлял на тот свет людей, если бы у тебя был мой перстень?

Лекарь затрепетал и тоже упал на колени.

И так говорил рассерженный король, обращаясь к каждому по очереди:

— Ты думаешь о любовных шашнях, а не видишь, что одной ногой уже стоишь в могиле; ты уже приготовился соврать мне; ты вот считаешь, что в бутылке вина разума куда больше, чем в моей голове, а не знаешь, что если бы ученый сидел на троне, то он бы наделал не меньше глупостей, чем самый последний из болванов; ты полагаешь, что король простой смертный, как и все, но не понимаешь, однако, что ученые даже на людей-то не похожи; ты вот едва сдерживаешься, чтоб не разинуть рот и не проглотить всего государства, и только ты, — обратился он к последнему, — думаешь о делах государственных.

Все ученые упали на колени.

— Ну что мне теперь с ними делать, — отрубить им всем головы?

Ученые были ни живы ни мертвы, а Негиницэ вскочил королю на макушку и сказал:

— Помилуй бог, ваше величество, если не будет ученых, кто же тогда станет обманывать людей?

— Пусть будет только правда на земле!

— Помилуй бог, ваше величество! Что бы вы стали делать, если бы ложь вовсе исчезла? Подумали ли вы, ваше величество, о своей жизни? Ведь вы ели, спали, охотились, пересчитывали деньги, веселились — как с ее светлостью императрицей, так и без нее, — больше, чем пеклись о нуждах и делах государственных. Как же вам, ваше величество, удержаться на троне, если народ узнает правду?

Король улыбнулся, с досадой, правда, но все же улыбнулся, и, чтобы поправить дело, простил всех. Видя, однако, что тот ученый, который думал о том, о чем и полагалось размышлять на королевском совете, все еще дрожит, он спросил его:

— Ну а ты, мудрейший, почему дрожишь?

— Ваше величество, — ответил несчастный старик, — уж лучше я вам откроюсь, все равно вы узнаете, о чем я думаю. Хоть я и полагаю, что знания мои ничтожны, однако считаю, что жалованье мое слишком незначительно.

Король от души захохотал и обещал увеличить ему содержание; потом, прервав совет, он ушел, унося с собой Негиницэ, сидевшего у него на макушке, и недоумевая, как это ему удалось угадать мысли окружающих.

Королева и дети ее, увидя Негиницэ, удивились, а узнав, что король на старости лет научился угадывать мысли людей, изумились еще больше и никак не хотели этому поверить.

— Ваше величество, — сказала королева, — ну угадайте, о чем я думаю.

— Посмотрим, — ответил король.

Королева подумала и рассмеялась своим мыслям…

Негиницэ быстро забрался королеве в ухо и узнал, о чем она думала: «Как было бы хорошо, если бы король снова стал молодым!» Один миг — и Негиницэ перебрался в левое ухо короля и шепотом передал ему все. Но король — ни слова. Тогда королева засмеялась и сказала:

— Ну, что, не можешь угадать, не можешь?

Дело в том, что король был немного туг на левое ухо. Негиницэ догадался, перескочил в правое ухо и снова зашептал. Лицо короля прояснилось, и, покачав головой, он захохотал и сказал:

— Эх, хоть ты и королева… а такая же баба, как и все! Ловко ты придумала, да только невозможно это…

Королева устыдилась и, потупив глаза, размышляла: «А если он угадает и то, о чем я раньше думала, то я от стыда сквозь землю провалюсь! Ведь сколько раз я проклинала королевские советы, когда они кончались далеко за полночь».

Наконец, Негиницэ захотелось посмеяться и над самим королем, и он сказал себе однажды утром:

— Таков уж человек! Тверди ему все что угодно, говори все время одно и то же, и он поверит, потому что глуп. Чему он не верит сначала, тому поверит позже. Подложу-ка я королю свинью: оставлю его без верных советников и сведу его с безумцами.

И ехал ли король во главе войска, держал ли совет, ложился ли спать, вставал ли с постели, ел ли, ласкал ли детей своих — одна и та же мысль преследовала его все время: «Разве ты не видишь, человече, что советники твои состарились и дела государственные в запустении?»

А весь секрет-то был в том, что Негиницэ сидел в ухе у короля. И так шли дни за днями, пока не решил король, что все должно быть по-иному. Разогнал он старый совет и созвал новый.

Собрались — один лучше другого!

И только пришли новые советники, сбросили они бедного короля с трона его наследственного…

«Ну, теперь посмотрим, как он выкрутится», — смеялся чертенок Негиницэ.

Король в слезах вышел из города. Негиницэ сидел у него на плече.

— Что это вы плачете, ваше величество, не падайте духом, будьте же мужчиной!

— Ах, Негиницэ, как же мне не плакать? Где мой королевский жезл?

— Да будет вам, ваше величество, лучше срубите-ка себе кизиловый сук и сделайте посох. Палица тяжела для вас на старости лет, еще упадете, а посох вам поможет.

— Где мой трон королевский, Негиницэ? Ведь на нем сидели деды мои и прадеды!

— Да полноте, ваше величество. Растянитесь на мягкой траве, усеянной цветами, и скажите по правде, где вам покойнее — на троне, усыпанном драгоценными камнями, или на чудесном лугу.

— А где моя корона с дорогими камнями и самоцветами, Негиницэ?

— Да будет вам, ваше величество! Прикройте широким листом лопуха свою седую голову и скажите мне по чести, что легче: корона и заботы, которые она доставляет, или лопух, защищающий вас от солнца?

— Может быть, это и так, Негиницэ, — согласился король, тяжело вздыхая, — может, оно и так, как ты говоришь, ведь у тебя все так складно получается; но когда думаю, как велик и славен был я еще вчера… я готов залить слезами всю землю!

— Да полноте, ваше величество! Сказать по правде, ну какая же это была слава! Всю свою жизнь вы или воевали, или совещались, или рубили головы одним, а других наказывали бичом, или читали прошения, или слушали о нуждах народа, и еще многое и многое вы делали такого, что вам отнюдь не было по сердцу. Ну разве же это слава? Подумайте только, ваше величество, что ваш подданный был подчинен лишь вам, у него был один хозяин, а вы, ваше величество, пеклись обо всех, были слугой для всех; вы же видите, ваше величество, что вы были самым последним слугой, самым последним невольником в государстве. Дело ясное: вы были королем, но не были человеком, теперь же вы — человек, но не король. И сейчас в вас больше величия, потому что вы идете туда, куда хотите. И потом, как знать?.. Вы думаете, ваше величество, что бояре могут обойтись без народа? Пусть народ потребует своего старого короля… тогда вы увидите, ваше величество…

Слова Негиницэ утешили короля, и он пошел бродить по государству, прикрыв голову листом лопуха и опираясь на кизиловый посох. И исходил король всю землю вдоль и поперек. И что бы он ни увидел, все его удивляло, и он спрашивал Негиницэ:

— Негиницэ, за что бьют этого человека, — слышишь, как он вопит?

— Оттого, что король глух и не слышит, — отвечал Негиницэ.

— Негиницэ, отчего это столько людей голы и босы?

— Оттого, что король слеп и не видит.

— Негиницэ, почему этот старик так мучается, стараясь разгрызть деснами черствую корку?

— А оттого, что король слишком много ест.

— Негиницэ, зачем эти люди работают даже ночью, выбиваясь из сил?

— Чтобы король мог спать и днем, если ему придет охота.

— Негиницэ, тогда отчего же на моем троне сидит король, который глух, слеп, жаден и вечно спит?

— Но прежде чем стать королем, он все видел, все слышал, трудился и не был жаден.

Бедный скиталец в раздумье остановился посреди большого города и сказал:

— Да, Негиницэ, золотые твои слова! Если бы я снова стал королем, я бы знал, как поступать!

И едва успел он произнести эти слова, как неожиданно раздался такой шум, рев и грохот, что, казалось, земля содрогнулась. Что такое стряслось? Это были гонцы. Богатыри с длинными пиками принесли весть о том, что народ заточил в тюрьму нового короля и всех его советников и приближенных и призывает на трон прежнего, истинного короля.

Услышав это, старик сказал богатырям:

— Остановитесь — это я!

И все его узнали и упали перед ним на колени, а Негиницэ, сидя на плече короля, спросил его:

— Ну, как, ваше величество, еще видите и слышите или вам уже хочется есть и спать?

Всему приходит свой черед, потому что все в мире движется, подобно колесу. Пришел черед и Негиницэ, мысли людской.

Однажды ему захотелось подшутить над королем. Он залез ему в правое ухо, думая, что это левое. А левым ухом король ничего не слышал. «Ну, что ж поделаешь. Мне лень теперь перелезать, — подумал Негиницэ, — лучше я буду кричать погромче». И Негиницэ начал кричать что было сил в ухо, которым король слышал отлично:

— Если король сам не узнал правды, то он уж ни от кого и никогда ее не узнает!

Как услышал король такой громкий крик у себя в ухе, сердце у него екнуло, он изо всех сил ударил ладонью по уху и сказал:

— О-го-го, — значит, я принимал чужие мысли за свои собственные!

Он тряхнул головой, и Негиницэ, потеряв сознание, упал ему на ладонь…

— А-а, это, значит, ты сидел в моем ухе? Ты сбросил меня с королевского трона? Хорошо же! Я найду на тебя управу!

Разъяренный король приказал перевязать Негиницэ шею длинной шелковой ниткой, опустил его в колодец в царском дворе и утопил его там.

Так умер бедный Негиницэ.

Перевод М. П. Богословской.