Избранное

БАБУШКА

Я вижу ее словно во сне.

Она отчетливо представляется мне именно такой, какой была когда-то: сухощавой, с седыми вьющимися волосами, карими глазами, поджатыми губами и с широким шрамом, идущим от носа до верхней губы.

Когда она открывала калитку, я бросался ей навстречу.

Бабушка тихонько засовывала руку за пазуху и говорила мне:

— Угадай!..

— Орехи!

— Нет.

— Изюм!

— Нет.

— Горох!

— Нет.

— Пряник!

— Нет.

И она не вынимала руки из-за пазухи, пока я не угадывал.

А за пазухой у нее вечно было вдоволь всякой всячины.

Я целовал ей руку.

Она убирала мне со лба волосы и тоже целовала меня.

Мы шли с ней вглубь сада и садились под тень шелковицы.

Бабушка, затыкала прялку с льняной куделью за пояс и начинала тянуть и сучить тонкую длинную нить. Я ложился на спину и клал голову ей на колени.

Веретено жужжало у меня над ухом. Сквозь листву шелковицы я смотрел на небо, и мне казалось, что сверху сыплется синий дождь.

— Ну, чего тебе еще хочется? — улыбалась бабушка.

— Расскажи…

Я никогда не мог дослушать до конца ее сказку.

Ласковый голос бабушки убаюкивал меня, веки мои слипались, и я засыпал; иногда я просыпался и спрашивал ее о чем-нибудь; она начинала рассказывать, и я снова засыпал, убаюканный ее голосом.

— Жил-был когда-то царь, великий, великий…

— Очень великий?

— Самый великий. И любил он царицу, и берег ее пуще глаза. А детей у них не было. И очень печалился царь об этом…

— Бабушка, а это плохо, когда нет детей?

— Конечно, плохо. Без детей в доме пусто.

— Бабушка, у меня вот нет детей, а я не печалюсь…

Бабушка оставляла веретено, смеясь раздвигала мои кудри и целовала меня в макушку.

Лист, сорвавшись с ветки, падал, покачиваясь. Я следил за ним не отрываясь и говорил:

— Рассказывай, бабушка, рассказывай.

— Ну так вот… страшно он печалился, что не было у него детей. И… так уж он горевал, так горевал… И вот однажды пришел к нему старец, и такой он был маленький, сгорбленный, что борода его прямо по полу волочилась… уж очень он был маленький…

— Очень маленький?

— Да. Ну, может, он был таким, как ты…

— Значит, он был не очень уж маленьким…

— Да, не очень уж маленьким… И как пришел он к царю, так и сказал: «Ваше величество, в саду вашем растут две яблони, одна подле другой, да так близко, что вы и не знаете, какие ветки одной яблони, а какие — другой; и когда они зацветают, вы не знаете, какие цветы одной яблони, а какие — другой; вот и зеленеют эти две яблони, зацветают, потом отряхивают цвет, а плодов не дают. Так знайте же, ваше величество, что когда в этих двух яблонях завяжется плод, тогда и царица понесет и родит вам сына, который будет весь из чистого золота…» Карлик ушел, а царь побежал в сад и искал, искал повсюду, пока не наткнулся, наконец, на эти две яблони. С яблонь опадал цвет, и вокруг было белым-бело, словно шел снег, но плоды на этих яблонях не завязывались.

— Бабушка, а почему плоды не завязывались?

— Не знаю, милый… Одному богу известно…

Мне было так уютно, так хорошо лежать на коленях у бабушки!.. Легкое дуновение ветерка слегка касалось моего лба… белые облака скользили по синему небу… У меня чуть кружилась голова… я закрывал глаза…

А бабушка все рассказывала и рассказывала дальше, легко и быстро вытягивая длинную нитку из льняной пряжи:

— И призадумался царь, что ему теперь делать, что придумать, чтобы яблони дали плоды. Одни советовали ему все время поливать яблони, и он без конца поливал их; другие говорили, что яблоням нужно как можно больше солнца, и царь вырубил все деревья вокруг. И яблони зацвели, и цвели каждую неделю, и цвет опадал, но плоды все не завязывались. И вот однажды пришла к царю древняя, сморщенная старушка, такая же сморщенная, как я, и маленькая-маленькая, как ты…

— Такая же маленькая, как старик?

— Да, как старик…

— Ну, тогда она была не очень уж маленькая…

— Да, верно, она была не очень уж маленькая. И сказала старушка царю: «Ваше величество, пока не добудете вы кувшин молока у феи цветов, которая спит за долиной слез, на ромашковом поле, и не польете этим молоком яблони, плод в них не завяжется. Но берегитесь, ваше величество, кругом феи растут цветы, и как только почуют они вас, то закачаются, наклонятся к ее лицу и так зашумят, что фея проснется, она ведь спит чутко, как птица; и горе тому, кого она увидит: взбредет ей на ум, и превратит она человека в душистый цветок или в сорную вонючую траву… и уж оттуда ему нипочем не выбраться…»

— Ты что ж это, милый мой, заснул?

Я встрепенулся.

— Нет… я знаю, где ты остановилась… ты рассказывала про фею цветов…

Я все слышал сквозь сон.

Мои отяжелевшие веки лениво опускались. Я блаженствовал. Мне казалось, что я, словно пушинка, скольжу по реке, которая тихо-тихо струится…

А бабушка все рассказывала и рассказывала дальше, а веретено жужжало над моим ухом, как шмель, как те песни лугов, под звуки которых я не раз засыпал.

— И царь сел верхом на своего самого лучшего коня…

— Самого лучшего… — бормотал я, боясь снова уснуть.

— …положил в сумку еду и отправился в путь…

— …и отправился в путь…

— Ехал он, ехал…

— …ехал, ехал…

— Пока не достиг густого, темного леса…

— …темного леса…

— …которому конца-края не было видно. И там он привязал коня к старому дубу, лег, подложив сумку под голову, и закрыл глаза, чтобы немного передохнуть. И… вот, подумай ты, какое чудо… весь лес пел и говорил, ведь он был волшебный… И доносился до царя издали шепот, а вдали-то словно дым по земле стлался. Уснул царь…

— Уснул, уснул…

Когда я проснулся, бабушка уже кончила пряжу.

А как же сказка?

Лежа на коленях у бабушки, я никогда не мог дослушать сказку до конца.

Колени ее точно обладали волшебством, ее голос и жужжание веретена околдовывали меня, и, счастливый, я засыпал под ее ласковым взглядом.

Перевод М. П. Богословской.