Калевипоэг

Как порой со скал высоких

Рухнет шумным водопадом

Вспененный поток сердитый,

Словно облако густое

С гулом падая в долину,

И, рекою разливаясь,

Широко несется к морю

Или туча грозовая,

Стрелы молний рассевая,

Щеки солнышка закроет, —

Так, проламывая чащу,

Ринулись лесные бесы

Сыну Калева навстречу,

Что шагал с тесовой кладью,

Мирно шел дорогой мира.

Если видывал ты, братец,

Как в облаве на медведя

Страшный зверь окровавленный,

В грудь рогатиной пронзенный,

В ярости, в предсмертной муке

Ринется на зверолова,

Лишь тогда, пожалуй, братец,

Сможешь в мыслях ты представить

И понять хотя б на четверть

Или хоть наполовину,

Как побил Калевипоэг,

Покарал чертей проклятых,

Как сразился с темной силой,

Разметал он вражье племя.

Выйдем на простор широкий

Посмотреть на то сраженье,

Боевых вестей послушать,

С древних борозд снять прилежно

Золотое слово песни,

Что острей орлиных клювов,

Крепче вереска седого,

Вознести его высоко

Под серебряное небо,

Словно остров над волнами.

Калевитян сын любимый

Шел да шел, взвалив на плечи

Ношу тесаного леса.

А в котомке мужичонка,

Под защитой богатырской,

Сонною дыша отрадой,

В дрему сладкую укрылся,

Как рачонок под корягу.

На пути Калевипоэг

Выбрал сосенку покрепче,

Ствол сломил под самый корень,

Был тот ствол больших не больше,

Но и не был меньше малых.

Срезав маковку и ветви,

Смастерил себе дубинку.

А длиной была дубинка

Не в сажень, а в добрых десять.

Толщиной же — в треть сажени.

Славная была дубинка —

Для любого супостата

Грозным стала бы возмездьем,

Если б выступить дерзнул он

Против Калевова сына.

Стала б верною защитой

От лесных собак свирепых,

От щенят их острозубых, —

Словно меч, она служила б.

Как разбойники, из чащи

С треском выскочили трое,

Лезут в бой с могучим мужем

Колдуна лесного дети,

Черта бешеные слуги.

Им отец задачу задал —

Сына Калева ограбить.

Парни палок наломали,

Из земли надрали сосен,

Чтоб на Калева обрушить

Градом тяжкие удары.

У двоих парней бесовских

И кнуты впридачу были.

Кнутовищем — ствол кленовый,

На кнуте же, вместо камня,

Жернов мельничный привязан.

Издалека засвистали

Те кнуты, удары сея.

Сильный муж Калевипоэг

Захотел пустую ссору

Речью ласковой уладить,

Слово доброе промолвил:

— Бой — покоя нарушитель,

Ссора — вестница пожара.

Лучше пол-яйца — да в мире,

Чем куренок, взятый с бою[119].

Я, когда в леса густые

К вам пришел с мечом военным

Никого не повстречал я,

Никого не увидал я;

Вы попрятались в чащобе,

Вы по зарослям укрылись,

Словно раки под корягой,

Как кроты в подземных норах.

Ни один не смел в ту пору

Из своей засады вылезть.

Эх вы, мерзостные черти!

Тенью вечера укрывшись,

Под полой у темной ночи,

Даром злится старый Тюхи

С сыновьями адской суки,

Даром бродит ваша стая

По глухим дорогам лунным.

Даром, подлые вы трусы,

Посягаете на мужа, —

Пусть стоит он перед вами

Без оружья, без дружины.

Нынче пакостные ведьмы,

Затевая злое дело,

Вас троих сюда послали.

А обычай наш издревле,

Чтобы муж один на мужа

Выходил, без провожатых —

И в бою и в состязанье! —

Колдуна лесного дети —

Сосунки норы медвежьей —

Сыплют ловкие удары,

Сына Калева молотят,

Осыпают сотней градин.

Но пока кремневый жернов

Не рассек ему надбровья,

Он досок своих не трогал.

Тут же молвил, не стерпевши:

— Заиграешься — заплачешь,

Был лощен — щербатым станешь! —

И давай крутить дубинкой,

Стал, играючи, парнишек

Поколачивать по шеям

Да постукивать по спинам.

Скоро ствол сосны могучей

Истрепался, изломался,

Расщепился, разлетелся,

Вихрем щепок закрутился.

Богатырь Калевипоэг

Со спины снимает доску,

И давай хлестать с размаху,

Щелкать адское отродье.

Только он взмахнет тесиной,

Только он удар обрушит, —

Глядь: об чей-нибудь затылок

Та доска переломилась.

Так тесину за тесиной

Калев-сын таскал из клади,

Много досок поломал он,

Истребил он их без счета,

Вражьих выродков дубася,

Грея дьявольское племя.

От его бесценной клади

Половина лишь осталась,

Да и та растает скоро.

Стервенеют вражьи дети,

Напирают, нападают,

Тащат Калевова сына,

Волокут его в трясину.

Вдруг, негаданно, нежданно,

Прозвучал из бурелома —

Тонкой дудочкой пискливой —

Чей-то слабый голосочек:

— Ты ребром, ребром попробуй,

Дорогой Калевипоэг. —

Понял муж Калевипоэг,

Что совет — ему на счастье:

Слова доброго послушал, —

Доску он ребром направил,

Он ребром ее нацелил

Детям знахаря по спинам…

Раз, раз, раз! И отлетели

Колдуна лесного дети,

Закружились с волчьим воем,

Разбежались — и пропали.

Если б дети адской силы

Не прожарились под солнцем,

Под дождем не прокалились,

Если б плауна куренье

Их от раны не закляло, —

Та могучая расправа

Уложила б их на месте.

Калевитян сын отважный,

Малый срок передохнувши

После долгого сраженья,

Обернулся к бурелому

И сказал такое слово:

— Молви, братец неизвестный,

Паренек тонкоголосый,

Мой помощник драгоценный,

Кто ты — мне совет подавший,

Пособивший мне в напасти? —

Паренек тонкоголосый,

Паренек умом богатый,

Друг героя неизвестный,

Отозвался, не замедлив:

— Это сам я, малый ростом,

Ежик в рваной рубашонке[120],

Пособил тебе в напасти,

Слово мудрое промолвил. —

Калевитян сын любимый

Услыхал ответ и молвил,

Обернувшись к бурелому:

— Выходи же, милый братец,

Из чащобы на поляну,

Появись передо мною,

Покажись перед глазами,

Чтоб тебя я, благодарный,

Мог бы ласково погладить,

Оказать тебе защиту! —

Слово доброе услышав,

Мудрый Еж ответил мужу:

— Я с кустом не разлучаюсь,

Не встаю с постели мшистой

На траву в росе вечерней,

Под лучи зари холодной.

Дед могучий, мудрый Таара,

Птиц, животных создавая,

Позабыл мне, горемыке,

Дать надежную одежду,

Шубу для защиты тела.

Если, голый, да сойду я

Со своей постели мшистой,

Если выйду на поляну, —

Холодом меня охватит,

До костей проймет простуда. —

Отвечал Калевипоэг:

— Золотой ты мой помощник,

Еж, в изорванной рубашке,

Выходи ко мне, не бойся,

Смастерю тебе одежду,

Шубу сделаю на совесть! —

Вылез из кустов ольховых,

Из своей постели мшистой

Голый Еж, советчик мудрый,

Подошел, от ветра ежась,

Трепеща, как лист осины.

И сказал Калевипоэг:

— Друг мой Еж! Ты в пору подал

Мне в беде совет хороший,

Пособил ты мне в напасти:

Стал ребром пускать я доски,

Одолел я супостатов,

Те завыли волчьим воем,

Разбежались и пропали.

Я хочу тебе в награду

Часть своей отрезать шубы;

Из клочка овчинной шубы

Смастерить кафтан колючий,

Сшить броню — тебе в защиту,

Чтоб волчат зеленоглазых,

Медвежат медоволапых

Ты отпугивал бесстрашно! —

Так сказав, отрезал витязь

От полы своей широкой

Малый клок колючей кожи

Мудрецу Ежу в подарок.

С благодарностью укутал

Тело голое зверюшки

В эту теплую одежду.

Из куска полы он сделал

Другу на спину тулупчик,

На бока ему — шубейку,

Лишь брюшко осталось голым,

Лапки голыми остались.

С той поры гуляет ежик

В боевой броне защитной,

В шерстяной иглистой шубе.

Стоит нос ему упрятать,

Стоит шариком свернуться, —

И враги ему не страшны,

И от холода укрыт он.

Рад подарку дорогому,

В бурелом вернулся ежик —

Отдыхать в своей постели.

Калевитян сын отважный

Сам подумал о ночлеге,

Где б ему бока пристроить,

Где б измученное тело

Протянуть на сладкий отдых.

А кругом, куда ни глянешь,

Стлалась зыбкая трясина.

Даже кочки нет, пригодной

Для желанной той постели.

Славный муж Калевипоэг

Стал себе готовить ложе

Из песчаников окрестных,

Стал носить песок сыпучий,

Сбил песок в большую груду,

Словно впрямь кровать поставил.

Перед сном надумал Калев

Ломтем хлеба подкрепиться,

Чтоб усталость миновала,

Чтоб скорей воскресла сила.

А когда в свою котомку

Сунул он поспешно руку,

На холодное наткнулся:

Им спасенный мужичонка

Там лежал, совсем застывший,

Уж не сонный был, а мертвый.

Беспробудно спал в котомке,

Словно рак в тени коряги.

Как пошла лихая свара

С сыновьями водяного,

Их удары колдовские,

Их тяжелые дубины

Насмерть бедного зашибли:

Он, несчастный, и не пикнул,

Умер — и не шевельнулся.

Вытащил Калевипоэг

Из котомки тело парня,

На ветру, в лучах вечерних

Осмотрел его увечья.

На щеках у человека

Тени смертные лежали,

Смерть из глаз его глядела,

Смерть ему разжала зубы,

Изо рта она зияла —

Меж кровавыми губами.

Добрый муж Калевипоэг

Слово скорбное промолвил:

— Ох ты, братец горемычный,

Бездыханный мой товарищ!

Ты, надежного укрытья

Для защиты, для спасенья

У могучего искавший,

Ждавший помощи от силы,

Если знал бы ты заране,

Если б в помыслах предвидел,

Разгадал в виденье сонном,

Как близка твоя погибель, —

Ты бы с домом не расстался,

Жил бы ты отцу на радость,

Рос под кровлей материнской,

Был бы как яйцо на травке,

Словно в горнице орешек.

Ты на кровле куковал бы,

Пел в ольховнике соседнем,

Знал бы ты язык пернатых,

Звал бы звоном соловьиным,

Пел бы жаворонком звонким,

По-утиному бы крякал.

Ты не стал бы на чужбине

Кустиком чужого сада,

На чужих песках пичугой,

Гусем на чужих болотах —

Там, куда тебя примчали

Воды бурные и ветер,

Там, где ливень злополучья,

Где несчастья град тяжелый

Злую смерть тебе судили.

Натиск адского отродья,

Злое вражье нападенье

Так мои смешали мысли,

Так рассудок помутили,

Что забыл я про котомку,

Где дремал ты рядом с хлебом…

Горе! Адские дубины,

По котомке ударяя,

Человека в ней убили!

Калевитян сын любимый

Вырыл для него могилу,

Ложе смертное устроил,

Уложил в могилу тело

На спокойный вечный отдых.

Свежим дерном холм покрыл он,

Заровнял седыми мхами,

Посадил вокруг бруснику,

Посадил он клюкву рядом,

А поодаль — куст морошки,

Чтоб росли они привольно,

Опочившему во славу.

Скудной трапезой вечерней

Подкрепившись напоследок,

Калев-сын в постель улегся,

Разогнулся, протянулся,

Чтоб дневные огорченья,

Чтоб увечья колдовские

Исцелить росой прохладной.

Тут с бровей его спустилась

На глаза завеса дремы,

Мощь у мужа отнимая,

Сладко сковывая тело.

Только зорких глаз душевных

Не опутала дремота,

Только их не полонила.

Сон, искусник хитроумный,

Ткал цветистые виденья,

Вил веревочки обмана

У ворот очей душевных.

Все недавние событья

В сновидениях вставали,

Заплелись ковром узорным,

Тонким кружевом обмана.

Битва с колдовским отродьем

Под крылом зари вечерней

В сновиденьях оживала,

Снова явью становилась,

Адских выродков удары

Победителя гневили,

Раскаляли сердце гневом…

Вдруг — привиделось другое,

Быль веселая явилась:

Мужичок в лесной сторожке

От стены к стене метался,

Как челнок, снуя проворно…

Третье сонное виденье

Воровство разоблачало:

Колдовские когти вора

Уносили меч любимый.

Меч взывал из глуби Кяпы,

Звал хозяина со стоном,

Песню скорбную слагая…

Сгиньте, призраки пустые.

Сонной мысли порожденья!

В диком вереске увяньте,

В дебрях сумрачных засните!

Выйдем на иные тропы

Возвещать о славных былях,

Петь о днях давно минувших,

Речь вести о дивном деле,

Что неслышно совершилось

Возле Калевова ложа.

Калевитян сын любимый

Сном недолго услаждался,

Он недолго нежил тело

Под прохладной лаской ночи.

Той порой подкрался к ложу

Знахарь слов, колдун озерный,

Тот, что с Палевом сразиться

Не дерзал в бою открытом.

Заклинатель волн и ветра,

Черный волхв, начетчик Маны,

Ждал, чтоб сон окутал мужа,

Оплела его усталость, —

Лишь тогда подкрался к ложу.

Колдовать он стал над пряжкой[121],

Закружил вороний камень[122],

Папоротнику велел он

Изрекать заклятья злые.

Сонных трав насобирал он,

Наломал истомных веток,

В жгут связал их с наговором.

Спрятал жгут под изголовье

Почивающего мужа,

Сына Калева опутал

Он веревкой долгой дремы.

А когда ведун озерный

Молвил все свои заклятья,

Завершил все чародейство, —

Тотчас пятки засверкали,

И пропал — следа не сыщешь.

Ночь минула, встало солнце,

Солнце село, свечерело,

Снова ночь зарю сменила —

По назначенному кругу,

По отцовскому завету.

Калевитян сын любимый

Недвижимо спал на ложе.

А до Вильянди[123] от Виру

Мчались быстрые приказы.

Спутник Алева, отважный

Калевов оруженосец,

Разослал гонцов проворных,

Чтоб до озера Чудского

Весть, как ветер, долетела.

Все напрасно: вестовые

Калева не отыскали.

Ночь минула, встало солнце,

Солнце село, свечерело,

Снова ночь зарю сменила —

По назначенному кругу,

По отцовскому завету.

Вот уж дни неделей стали.

И неделей стали ночи.

Калевитян сын любимый

Недвижимо спал на ложе.

Вот и летний день цветущий,

Праздник счастья и веселья,

Скликал дальние народы

На игру в дубраву Таары,

На привольную забаву.

Приплыли по волнам Эма

На ладьях красновесельных

Дети озера Чудского.

Виру, Ярва, Харью, Ляне —

Все людей своих прислали,

Но никто не видел князя,

Сына Калева не встретил

И следов его горячих

Не приметил по дороге.

Ночь минула, встало солнце,

Солнце село, свечерело,

Снова ночь зарю сменила —

По назначенному кругу,

По отцовскому завету.

Дни — уж в месяц растянулись,

Стали ночи месяцами.

Калевитян сын любимый

Недвижимо спал на ложе,

Сном злосчастным околдован.

Вот уж летние цветочки

Отцвели наполовину, —

Богатырь Калевипоэг

Спал, осилен дремным ядом,

Волхвованьем колдуновым.

Но обманным сновиденьем,

Разбудить его пришедшим,

Был, на счастье, он встревожен…

Видел он во сне глубоком,

Будто меч ему ковали,

Правя сталь и закаляя,

Похваляясь ковкой новой,

Выгнув лезвие покруче,

Чтоб оно грозней рубило.

И ковал тот меч не финский

Многодумный старый мастер,

Старый дядюшка отцовский, —

Меч ковали потаенно

В малой кузнице безвестной,

В горной пазухе глубокой.

Посреди земной равнины

Холм стоял уединенный.

Был тот холм больших не больше,

Но и не был меньше малых.

Головой тот холм касался

Высоко плывущей тучи,

Облачка скользили мимо,

За бока его цепляясь.

В том холме, в дупле скалистом,

Поселился Ильмарине[124],

Мастерам своим подземным

Там он кузницу устроил.

Те воздвигли брус подпорный,

Утвердили наковальню

И трудились дни и ночи,

Тайной ковкой промышляя,

Добрым людям на потребу.

Семь кузнечных подмастерьев

Меч ковали неустанно

Из витой бесценной стали,

Лезвие его точили,

Смерть несущее живому.

А к рукам у них впридачу

Были молоты из меди,

Клинья их — в стальной оправе,

Рукоятки — золотые,

Серебро клещей хватало

Меч, кроваво размягченный

В огневом сиянье горна,

И звенели в лад удары.

А хозяин тайной кузни,

Дивный мастер Ильмарине,

Сидя в кресле золоченом,

Брови белые насупив,

Молодым горячим взором

Сам следил неутомимо

За работой подмастерьев:

В лад ли падают удары.

Хорошо ль спорится дело.

Вдруг — ступил неверным шагом

На порог подземной кузни

Бледный призрак человека.

Снял он шапку на пороге,

Головы же не склонил он,

Не согнул могучей шеи.

Кровь сквозь ворот проступала,

Кровь с одежд его стекала,

На щеках его засохла,

Запеклась у губ раскрытых.

Человек промолвил слово,

Так взмолился на пороге:

— О, не тратьте вы железа,

Не расходуйте вы стали,

Меч разбойнику не правьте!

Богатырь Калевипоэг,

Если злоба в нем проснется,

Не помилует и друга,

Брата кровного убьет он,

На того свой меч поднимет,

Кто сковал ему оружье!..

Меч ковал ему отец мой,

Трое братьев нас бессменно

У отцовской наковальни

Выполняли труд тяжелый —

Семь годов без передышки.

Что же дал он нам в награду,

Как же с нами расквитался?

Многоопытного финна

Старший сын и подмастерье.

Сам я, мудрого помощник,

Головы своей лишился,

Молодым увял на ниве, —

Вот что дал он нам в награду,

Вот как с нами расквитался! —

Калевитян сын любимый

На лжеца хотел прикрикнуть

И навет его рассеять,

Правду сущую поведав,

Молвив истинное слово!

Но недаром старый Тюхи

Тело мужа обессилил:

Словно рухнувшим утесом

Грудь его была прижата.

Силился очнуться витязь,

Разорвать веревки дремы.

Пот со лба его струился,

Проступал росой на теле,

Языком не мог он двинуть,

Шевельнуть не мог руками.

Тут собрал свои он силы,

Чтоб рвануться напоследок,

Словно вздумал сдвинуть гору,

Все разбить, развеять прахом.

Как ревущий натиск бури

Волны на море ломает,

Как громовый голос Пикне

До корней шатает скалы, —

Так взревел Калевипоэг:

— Лжец! — и на ноги вскочил он.

Чтоб злодея отдубасить,

Покарать его за лживость.

Вот и утреннее солнце

Расцвело на алом небе,

Мглу ночную разгоняя.

Вот и звездочки померкли,

Задремав у края неба,

И в сверканье трав росистых

Вышел мир из бездны ночи.

Тут смекнул Калевипоэг,

Понял богатырь могучий,

Что в глазах его играли

Сна обманные виденья.

Одного лишь он не ведал:

Что проспал он сном глубоким

Семь недель в объятьях ложа.

Калевитян сын любимый

Опустил на травку ноги,

На землю он их поставил,

Сам присел на край постели,

Коркой хлеба подкрепился,

Собираться стал в дорогу.

Тес, что он принес из Пскова,

Перебрал могучий Калев:

Было много там обломков,

А досок хороших мало, —

Не окупишь и дороги

И трудов не оправдаешь.

И сказал Калевипоэг:

— Мне не надобно обломков,

Щепок я сгребать не стану.

То домой не потащу я,

Что ходьбы моей не стоит.

Лучше к озеру Чудскому

Я вернусь путем знакомым

И куплю там тесу вдоволь,

Чтоб построить целый город! —

Тут о деле поразмыслив,

Заработал он ногами

И в обратный путь пустился.

А когда в конце дороги

Вышел на берег озерный,

Он услышал крик далекий,

Словно плачущая дудка

Слуха тонкого коснулась.

Даль окинув зорким взглядом,

За широкими полями

Увидал он луг и стадо:

Перед волком сероглазым

Все овечки сбились в кучу,

Плакал мальчик-пастушонок,

Средь полей на помощь клича,

А в клыках у волка билась

Обомлевшая овечка,

Только что ее разбойник

Дерзко выхватил из стада.

То единственное было

Достоянье сиротины, —

Для того ль овцу лелеял,

Чтоб ей сгинуть в волчьей пасти?

Калев-сын, беду увидев,

В руки взял валун тяжелый

В сероглазого нацелясь,

Валуном зашиб он волка,

Схоронил его под камнем.

А овечка ускользнула,

В два скачка вернулась к стаду.

Тот валун поныне виден,

Был же он больших не больше,

Но и не был меньше малых, —

Лег он камнем путеводным.

Из того седого камня

Вышло б жерновов две пары,

А в глубокий след от пальцев

Малорослый пастушонок

С головой бы мог укрыться.

Выйдя на берег озерный,

Думать стал Калевипоэг:

«Наломать бы мне деревьев,

Наносить камней тяжелых,

Крепкие быки поставить,

Славный мост бы я построил

Через озеро Чудское».

Как задумал, так и сделал:

Начал мост мостить проворно;

Клал он вниз большие бревна,

Поперечными скреплял их,

Камни сыпал в середину,

Возводил быки — в защиту

От напора волн могучих.

Вот уж мост — шагов на сотню,

Вот — на тысячу проложен,

Вот — верст на пять протянулся,

Дальше тянется ко Пскову.

Вдруг хлестнул свирепый ветер.

И от тяжкой пляски бури

Пейпси-озеро взбурлило,

Волны пенные взревели.

Мост не выдержал напора:

Недостроенный — не мог он

Удержаться против бури,

Затрещал и рухнул в волны,

Лишь обломки забелели:

Те, крутясь, поплыли к югу,

К северу неслись иные.

Богатырь Калевипоэг

Тут задумался глубоко:

«Для чего в пустых забавах

Я напрасно время трачу,

Этот мост сооружая?

Не верней ли та дорога,

Что идет через глубины,

Напрямик идет сквозь волны —

К берегам, откуда прежде

Гору теса притащил я?»

В путь далекий собираясь,

Наловить он вздумал раков.

Выгреб пригоршню он раков,

Доверху набил котомку.

На берег котомку бросил:

Унести ее — была бы

Мужикам троим работа,

Четырем здоровым бабам,

Пятерым под силу ноша.

Калев-сын раздул гнилушку,

Запалил костер из щепок,

Раков высыпал из сумки

На пылающие угли, —

Всех испек и съел их разом.

Так нутра жестокий голод

Утолив наполовину,

Вновь он двинулся в дорогу,

Зашагал тропой знакомой —

Мимо озера ко Пскову.

А пока путем знакомым

Он шагает, не встречая

Ни помех, ни искушений, —

Мы пойдем в луга иные,

Выслушать иные вести…

В дни, как славу куковал я,

Серебром вызванивая,

Повернул к прибрежьям Пейпси, —

Много там мне повстречалось

Золотых воспоминаний,

Дюжина отметин ярких

В памяти моей осталась…

Возле озера Чудского

В неком доме пребогатом

Под хозяйским строгим оком

Жил сиротка одинокий,

Рос малютка-пастушонок.

Пас малыш овец хозяйских,

Охранял ягнят от волка,

Сторожил коровье стадо.

Раб с пеленок, сиротина,

Далеко гонял он стадо:

Гнал коров в густой ольховник,

Выгонял телят в березник,

А овец — на луговину.

Хорошо берег он стадо,

Хоть суровая хозяйка

Не дала ему под осень

За труды его, за муки

Даже новой одежонки.

Раб с пеленок, сиротина,

Куковал он, как кукушка,

Ольхам пел свои печали,

Скорбь свою — березам белым,

Горе вечное — осинам:

«О, я сын раба несчастный,

Ягодка заброшенная!

Без отца я — беззащитный,

Без родимой — несогретый,

Брат по выгону не ходит,

Вечером сестра не встретит,

Золотая — не приветит.

Нет родни — меня утешить,

Сиротину успокоить!

Мать моя ушла в могилу,

Спит отец мой под курганом,

Брат убит на поле брани,

Унесла чума сестренку.

Дядя мой зачах от горя,

А другой — от злой недоли.

Я ж остался одиноким,

Беззащитным сиротою,

В рабство отданный — на муки…»

На камнях, на пнях, на кочках,

На муравушке зеленой,

Где стада прилягут в полдень,

Детской жалобою горькой

Грустно песенка звучала,

Чтобы скорби отлетели,

Чтобы горе полегчало:

«Ой и злой он — мой хозяин!

Ой и строгая хозяйка!

Дочь хозяйки — хуже ведьмы,

Сын хозяйский — хуже черта!

Лучше жить, чем мне, — дворняжке.

Легче жить, чем мне, — овчарке,

Лучше жизнь у псов — привольней,

Чем у бедного подпаска,

Беззащитного сиротки!

Мне они ни в дождь, ни в холод

Не дают одежды теплой.

Молока не даст отведать,

Кормит впроголодь хозяйка,

Чем же голод утолю я?

Чем же горе я утешу?..»

На камнях, на пнях, на кочках.

На муравушке зеленой,

Где, усталый, отдыхал он,

Куковал наш пастушонок,

Пел он сетованья песню:

«Без отца дитя осталось,

И без матушки любезной,

Без родителей сиротка!

От людей одно я слышу.

— Бей его, ведь без отца он!

Бей его любой, не бойся!

Ни родства у сиротины,

Ни защиты, ни опоры!»

Но сказал творец вселенной,

Молвил Дедушка всевышний:

— Люди, сироту не бейте,

Беззащитного не троньте!

Бедный плачет без побоев,

И без боли он рыдает,

Без мытья — на веках влага,

Без битья — пылают щеки.

Все метели настигают,

Все напасти нападают,

Все дожди бедняжку хлещут.

Нет у сироты покрова,

Нет у нежного защиты!

На камнях, на пнях, на кочках.

На муравушке зеленой,

Где усталый отдыхал он,

Куковал мой пастушонок,

Горько сетовал он в песне:

«Ох, я сын раба несчастный!

Ох, я жалкий сиротина!

У меня — печали ложе,

Перед печкой — место скорби,

В закутке — подстилка плача!

В двери вынесли родную —

Радость в окна улетела.

По тропе несли родную —

Радость шла за нею следом,

Речи добрые умолкли.

Рыли матери могилу —

В яме радости исчезли.

Опустили мать в могилу —

С ней и ласку схоронили!..»

На камнях, на пнях, на кочках,

На муравушке зеленой,

Где, усталый, отдыхал он,

Куковал мой пастушонок,

Пел он сетованья песню:

«Хлеб сиротский, хлеб мякинный,

Хлеб с размятою соломой,

Черные сухие корки

В торбе у раба-подпаска.

Должен ими я кормиться,

Хилый — корки грызть я должен,

На зубах хрустит солома,

В горле у меня мякина,

А под языком — пелева…»

На камнях, на пнях, на кочках,

На муравушке зеленой

Раздавался плач сиротки,

Песенка раба-малютки.

Дева нежная лесная,

Дочь единственная Хальдьи,

Услыхала плач сиротки,

Воздыханья пастушонка,

И на помощь поспешила

Одинокому ребенку.

Поздним вечером росистым

Дева пела в листьях дуба,

В темной чаще говорила:

«Ты не плачь, мой мальчик малый!

Сирота, не убивайся!

Как пойдешь ты завтра утром,

Раным-рано, до рассвета,

Выгонять скотину в поле, —

На пути найдешь ты счастье,

На лесной тропинке радость.

Сунь за пазуху находку,

Утаи от всех подмышкой;

В той находке будет польза,

Расцветет попозже счастье!»

Как назавтра пастушонок

Раным-рано, до рассвета,

Выгонял скотину в поле, —

Что нашел он на тропинке?

Пестрое яйцо нашел он

Жаворонка полевого

Под листочком росниковым.

Песенку с верхушки дуба

Вспомнил бедный пастушонок,

Пестрое яйцо он поднял,

Нежно в шерсть его закутал,

Завернул его в тряпицу

И за пазуху упрятал,

Чтоб птенец высиживался,

Чтоб в тепле выращивался.

Что же из яйца явилось?

Из яйца четвероногий

Вырос маленький мышонок.

Пастушок закутал мышку

В теплое руно овечье

И в тряпицу с бахромою

И за пазухою спрятал,

Чтобы рос в тепле мышонок.

Что же вышло из мышонка?

Что там выросло в тряпице?

Из мышонка стал котенок,

Мальчик котика закутал

В теплое руно овечье

И в тряпицу с бахромою

И за пазуху засунул,

Чтобы рос в тепле котенок.

Что же из кота явилось?

Что за диво приключилось?

Вышла из кота собачка,

Вывелся щенок красивый.

Пастушок щенка укутал

В тряпку с мягкой бахромою

И за пазухою спрятал,

Чтоб в тепле росла собачка.

Что же из щенка явилось?

Что за диво приключилось?

Вырос из щенка ягненок,

Стал красивою овечкой

С белоснежной тонкой шерстью.

И не слышно плача в поле —

Нет в ольховнике стенаний,

Сетований в белой роще.

Ведь теперь сиротка весел,

Счастлив стал раба сыночек,

Хоть и семь угроз над бедным,

Восемь зол над ним нависло.

Злобы их он не боится:

Грусть овечка успокоит,

В горе белая утешит.

Сын раба — пастух-сиротка —

Пуще глаза охранял он

Белую свою овечку,

Прятал под полой кафтана,

Если дождик застигал их

Или холод предрассветный.