Калевипоэг

Прежде был я запевалой

У околиц деревенских,

Ладно складывал я сказы,

Подбирал слова искусно

Для раскатистых напевов.

Первым песенником был я,

Пел один — забавы ради,

Пел вдвоем с певцом захожим,

Тучи весело гремели,

Ветры, слушая, стихали

Нынче я — уже не прежний:

Голос груб для нежных песен,

Голос слаб для песен грозных,

Пальцы с каннеле в разладе.

Видно, старость подступила,

Видно, нет бывалой мощи.

Но для Калевова сына,

Ради Калевовой славы

Расцветает в сердце юность,

Возвращается былое.

Золотой я был кукушкой,

Был дроздом сереброкрылым,

Куковал я возле дома,

В рощах крылышком сверкал я.

Позапрошлым летом начал,

Прошлым — стал входить я в силу

В первый год — слова сбирал я,

Во втором — точил, строгал их,

В третьем — складывал прилежно

На четвертый сбил их вместе.

Калевитян сын отважный,

Отшагав дневные версты,

Завершив труды дневные,

Ввечеру вернулся к ложу,

Лег на холмике песчаном,

Где был меч его похищен.

Перед сном едой вечерней

Подкрепился славный Калев,

Чтоб усталость миновала,

Чтоб скорей воскресла сила.

Колдуна — как не бывало,

Нет и вражьего отродья:

Видно, дьявольское племя

Веником волшебным в бане

Синяки недавней драки,

Шкуру рваную лечило.

Поутру, еще и зорька

Не проглянула на небе,

С ложа встал Калевипоэг,

Зашагал поспешно к дому.

Он безвестной шел дорогой,

Тропы новые топтал он,

Пробирался крупным шагом

По болотам, по трясинам,

Сквозь кустарники густые,

Через волчьи переправы —

Напрямик шагал он к Виру.

Поспешал могучий Калев,

Все быстрей вперед стремился,

И назад летели версты.

Так до вечера шагал он,

О привале не подумал!

Глядь, уж солнышко заходит…

Тут с плеча свалил он доски,

Под кустом сложил поклажу,

Поразмял бока и спину,

Из котомки вынул ужин:

Каравай, бочонок браги.

Хлебом, брагой подкрепившись,

Стал себе постель он ладить,

Для боков усталых ложе:

С дюн окрестных изобильных

Стал носить песок сыпучий,

Сбил песок в большую груду,

Словно впрямь кровать поставил.

А как нес он напоследок,

Из полы его кафтана

Пригоршня песку упала.

Оттого и кривобокой

Та постель стоит поныне.

А в сторонке приютился

Малый холмик, словно горка

Забелела средь долины[125].

В пологе ночных туманов

Отдыхал могучий Калев, —

И росистая прохлада

Наливала мощью тело.

На небе сияли Спицы,

И звезда зари рассветной

На дремавшего глядела,

А вверху стоял на страже

Бледнощекий тихий месяц

Вплоть до огненного утра,

Пробуждающего спящих.

Перед дальнею дорогой

Против птичьего обмана

Богатырь откушал хлеба.

Тут услышал он сороку[126].

На ветвях высокой ели

Перья чистила сорока,

Стрекоча слова такие:

«Если б ведал ты, могучий,

Если б мог узнать, отважный,

Что во сне с тобой случилось, —

Ты бревно поймал бы в море,

Дуб на острове срубил бы,

Сладил бы себе телегу,

Сколотил бы ты повозку,

Выгнул крепкие колеса,

Оси выточил из камня.

Впряг бы ты коней в телегу:

Слева — серый, справа — рыжий,

Посредине — златокарий,

Да в пристяжке — пара белых,

Как велит обычай князю.

Длинен путь для пешехода,

Широка для ног долина,

Мир для путника безбрежен.

Ждут друзья, все смотрят с башен,

Говоря между собою:

— Где-то князь наш задержался?

Что шаги его связало?

Кто ему опутал ноги?

Собирайся в путь-дорогу,

Золото — в твоих шажочках,

Серебро — в ногах крылатых!

Кто же золото разыщет,

Серебро с земли поднимет?

Брат то золото разыщет,

Серебро — сестра поднимет,

Всей родне добра достанет:

Те шажочки — клад богатый!

Если б ведал ты, могучий,

Если б мог узнать, отважный,

Как добыть шагами злато,

Серебро забрать прыжками,

Ты без устали шагал бы,

Ты домой летел бы лётом.

Скован адским наважденьем,

Усыплен дурманным зельем,

По ногам тимьяном спутан,

Ты улегся, милый братец,

На могильный долгий отдых:

Семь недель лежал на ложе,

Сном тяжелым околдован,

Утром — счастье — искры света,

В полдень — ткани золотые,

Ввечеру — туман сребристый,

Ночью — лишь виденья счастья!..»

Витязь выслушал сороку,

Попрощался с пестрокрылой,

Собираться стал в дорогу.

Доски на спину взвалил он,

Зашагал широким шагом,

Напролом он шел лесами,

Перемахивал долины.

Без труда и без помехи,

К Ильмъярв-озеру[127] пришел он, —

Огляделся и подумал:

«Не годится из-за лужи

Мне сворачивать с дороги,

Дорогое тратить время!

Мне Чудь-озеро по пояс,

Знаю брод и в Финском море,

Мне ль бояться мутной лужи?

Напрямик по ней пройду я,

Лужу грязи взбаламучу!»

Богатырскою стопою

Смело в озеро ступил он,

Шаг ступил и два ступил он,

А на третьем — что за диво! —

Видит: втягивают глуби,

Поднялась вода по плечи,

Захлестнула подбородок.

Калевитян сын отважный

Стал на месте, огляделся,

Удивился, крикнул гневно:

— Эй ты, чертова лоханка,

Черных раков грязный омут!

До колен мне все озера,

Пейпси-озеро до бедер!

Ты же, дьявольская сила,

Замочила мне подмышки,

Шею тронула бесстыдно! —

Так промолвив, повернул он

По следам своим обратно,

Еле выбрался на сушу,

Пообчистился от ила,

С ног стряхнул густую тину

И в обход пустился к Виру.

Солнце, пышущее жаром

Из небесной сердцевины,

Плечи путника палило,

Выпивало мощь из тела,

Но шагал он неустанно,

И шагов он не замедлил:

Слово птицы пестрокрылой

Поселило в нем тревогу, —

И шагал, спешил он к дому.

Что в пути с ним приключилось?

С кем он встретился в дороге?

Встретился он со старухой,

Что в родстве была с нечистым, —

Водяному чародею,

Бесу, бабкой приходилась.

В ивняке сидела бабка,

Песню заговора пела,

Слала с ветром заклинанья —

Против боли, против яда,

Против смертного укуса,

Против ярости змеиной.

Калевитян сын любимый

Отдохнуть присел под ивой,

Песню тайную послушать.

Слов властительных ведунья

В ивняке тихонько пела,

Говорила, причитала:

«Ты какого цвета, дочка,

Невеличка-лесовичка,

Ты, владычица болота,

Госпожа каменоломни?

Ты откликнись, золотая,

Распознать тебя сумею!

Ты какого цвета, дочка?

Цвета синего, ореха?

Цвета ящерицы, струйки?

Цвета озими, лужайки?

Цвета гор, сосны, болота?

Цвета жимолости белой?

Ты, скользнувшая в кустарник,

Позакаменная птичка,

Исцели больное тело,

Злую опухоль сгоняя!

Ты, гадюка цвета ночи,

Цвета трупа яд свирепый!

Ты не дерево кусала,

Не в кору впускала зубы, —

Ты ужалила коварно

Беззащитного живого!

Я тебя в кустарник брошу,

Растопчу тебя под ивой!

Ты приди недуг распарить,

Залечить живые раны,

Затянуть рубцы укуса:

Что разрушила — поправить!

След зубов своих узнаешь,

След слюны своей проклятой,

След губительного жала.

Знаю я твою породу,

Заклинать ее умею.

Я скажу тебе, откуда

Волей злой ты к нам явилась,

Где таинственно возникла:

Ты пришла к нам из навоза,

Из икринок черной жабы,

Из болотного тумана,

Из росы пустынных пастбищ.

Вдунул жизнь в тебя всевышний,

Подарил тебе он душу.

Стал твой глаз — как глаз синицы,

Твой язык — как две иголки,

Стали зубы — как секира,

Шкура — цвета барбариса;

Голова твоя — как прутик,

Цвета супеска и глины,

Цвета мха, трухи древесной.

Будь ты цвета всей вселенной,

Цвета неба, цвета тучи,

Цвета звезд неугасимых, —

Все равно тебя узнаю,

Из моей не выйдешь воли!

Спишь ли под широким камнем.

Под корнями ли гнездишься,

Вьешься ль в травах, притворяясь

То клубочком, то дугою,

Пробегаешь ли ты пашней,

Средь кустарника ль густого, —

Ты — батрачка, я — хозяйка.

Я вблизи тебя увижу,

Покараю издалека!

Толла-холла! Пилла-вилла!

Боль тебе передаю я.

Гладок рот, а лоб из шерсти,

Челюсти твои из шерсти,

Пять зубов твоих из шерсти,

Язычок твой из шерстинок,

Да и шапка — шерстяная, —

Целиком ты вся из шерсти!»

Калевитян сын любимый,

Мудрость тайную постигнув,

Затвердив припев змеиный,

Вновь отправился в дорогу,

Стал отмахивать он версты,

Напрямик шагая к Виру.

Захотел Калевипоэг

Отдохнуть в лесу от зноя.

Тут же выбрал он местечко,

Где бока свои пристроить.

Много леса раскидал он,

Выдирал с корнями сосны

И ломал седые ели,

Вырывал дубы с корнями,

Рвал высокие рябины,

Рвал раскидистые ольхи,

Он сложил деревья в кучу,

Кладку мощную воздвигнул,

Сам поверх нее улегся —

Чтобы тело успокоить,

Кости отдыхом расправить.

Малость самую вздремнувши,

Отдохнув в лесу от зноя,

Доски на спину взвалил он

И шагать пустился снова.

Он ступил с дороги влево,

К Эндла-озеру свернул он.

Так шагал он вдоль болота,

Шел, куда глаза глядели.

Закраснелось солнце в небе,

Всюду тени протянулись,

Полог вечера сплетая,

И заря крылом прохлады

Опахнула тесоносца.

Вдруг — за холмиком далеким

Увидал он струйку дыма:

Словно угольная яма

Там курилась черной тучей,

Небо затемнить хотела.

Подойдя, увидел витязь

Возле холмика пещеру:

Жар огня сверкал у входа,

Над пещерой дым клубился.

К четырем цепям прикован,

Там висел котел огромный,

И на корточках сидели

Вкруг него, в багровом свете,

Трое дюжих чернолицых.

За огнем смотрели парни,

Пену с варева снимали.

Славный отпрыск богатырский,

Притомившися в дороге,

Подошел к огню поближе.

Так он думал, усмехаясь:

«Вот и счастье привалило!

Будет мне ночлег, и отдых,

И горячая похлебка, —

Не едал ее давненько!»

Чернолицые смеются,

На пришельца кажут пальцем, —

Что за кладь, что за одежа!

Сразу видно — чужеземец,

Да еще из простоватых!

Калевитян сын отважный

Доски сваливает наземь,

Он на шаг подходит ближе,

Говорит слова такие:

— Что вы стряпаете, братцы?

Что в котле у вас дымится?

Иль у вас сегодня праздник,

Сто пиров хотите справить? —

Парни головой кивнули,

Молвили ему с усмешкой:

— Пищу бедную мы варим,

Для отца готовим ужин,

Для Рогатого[128] — похлебку,

Варево — его старухе,

Кашу — взбалмошным сестрицам,

Родичам — еду веселья!

Если праздник мы справляем,

Если пир мы затеваем,

Колем мы быка большого,

Племенного убиваем:

Сотня вяжет, сотня держит,

Помогают им пять сотен,

Тысяча колоть приходит.

Нынче варим, что попало,

Пищу бедную готовим:

Лишь оленя половину,

Да кабанью боковину,

Требуху еще медвежью.

Суп приправлен волчьим салом,

А на дне яйцо орлицы!

Как заправится Рогатый,

Нахлебается старуха,

Днище выскребет собака,

Кошка вылижет все чашки, —

Так рабам пойдут омывки,

Льноголовым — хлеб особый:

Дочки кормятся блинами,

Что старуха замесила,

Испекла на адской печке:

Будут булки нашим сестрам

Из мякины, хлеб — девицам! —

Калев-сын в ответ промолвил:

— Эй вы, чертовы стряпухи,

Повара помойной кухни!

Небывальщину такую

И во сне никто не видел.

Ну и мерзкая похлебка!

Чертов друг, коварный Туслар,

Сам такую не сварил бы! —

Тут один из чернолицых

Слово хитрое промолвил:

— Наш котел волшебный варит

Заколдованную пищу,

Он для трапез четверговых[129]

Варит хлебово, что силу

Хитрым тусларам дарует,

Колдунам еду готовит:

Ту, что остужает злобу,

Ту, что ревность усыпляет,

Что отводит глаз недобрый.

Варит он для тех, кто молод,

Сладкий яд любовных зелий,

Для сердец влюбленных пламя! —

Калевитян сын промолвил:

— Если ваш котел волшебный

Разом десять варит снедей,

Значит, нечего и ждать мне,

Чтоб поспел ваш чертов ужин!

Укажите только, братцы,

Где хозяин ваш ютится,

Где Рогатый обитает,

Где живет его старуха,

Где дочурки затаились?

Ведь порой в стручке мохнатом

Зерна сладкие гнездятся,

И щербатая скорлупка

Прячет гладенький орешек. —

Повара переглянулись,

Так ответили со смехом:

— Коль войдешь ты в дом господский,

Вступишь в горницы хозяев,

Ты смотри получше, братец,

Ты глаза раскрой пошире,

Примечай дорогу, братец,

Чтоб с пути тебе не сбиться:

Влезть нетрудно в мышеловку,

Потрудней уйти оттуда! —

Богатырь в ответ промолвил.

— Мужа стены не удержат,

Скалы ног ему не свяжут,

Мощь с дороги не собьется,

Путь любой хорош для силы! —

Повара не стали спорить,

Вмиг дорогу указали:

— Ты ступай в жерло пещеры,

Там увидишь ты ворота.

Коль согнешься, сгорбишь спину,

Тропку скользкую разыщешь:

Вниз, на дно по ней спускайся!

Ты ногам своим доверься,

Ты руками щупай стены, —

Дверь найдешь избы подземной! —

Калевитян сын отважный

Стал спускаться вглубь пещеры.

Долго он шагал, пригнувшись,

Дальше полз на четвереньках,

Повара между собою

Перемигивались злобно:

— Влез медведь в гнездовье кошки,

Лев запутался в веревках, —

Видно, быть ему без шкуры! —

Калевитян сын могучий

Шел все дальше вглубь пещеры,

Хоть и трудно было мужу

До земли порой сгибаться,

В темных узких переходах

Проползать на четвереньках.

Вдруг — светящаяся искра

Перед ним во тьме блеснула,

Снова глаз напрягся зорко,

Ноги тверже зашагали.

Вот дорога стала шире,

Пораздвинулись и своды —

Спину выпрямил могучий,

На огонь пошел бесстрашно.

Посреди большой пещеры

Лампа с потолка свисала,

Заливая красным светом

Все, что видно было взору.

Огляделся тут сын-Калев, —

Видит: дверь в стене пещеры,

По бокам ее стояли

Два ведра с волшебной влагой:

Первая — смолы чернее,

Молока белей — вторая.

Что шумит, гудит за дверью?

Там, жужжа, крутилась прялка,

Там вертелось веретенце,

Там звенел девичий голос,

Песню весело слагая.

Калев слушал, притаившись, —

Все нежней звенела песня:

«Вы, сестреночки родные,

Льноголовые вы птички!

Как тоскливо нам, сестрицы,

День и ночь сидеть за прялкой,

Прясть серебряные нити,

Золотой играть куделью!

Было нас когда-то много,

Жили мы веселой стайкой,

Часто праздники справляли.

Расцветали бестревожно

В золотом дому отцовом,

У околицы родимой.

Уж и как мы наряжались,

Ленты в косы заплетали,

Шли в набойках златоцветных

На вечерние забавы:

Покачаться на качелях,

Поаукаться друг с другом!

Шли мы в шелковых сорочках,

Рукава — в глубоких сборках,

Бусы — в пять рядов на шее,

Грудь — в серебряных застежках,

Пальцы — в кольцах драгоценных,

Наши девичьи веночки

Были в золоте узорном,

На плечах — платок богатый,

Ноги — в шелковых чулочках.

Прежде мы знавали счастье,

С красотой не разлучались,

Что ни день — то новый праздник!

Нынче — кутаемся в горе,

Нынче — алость щек девичьих

Вянет, выпита печалью.

Нынче стонем мы в неволе.

Тесно курочкам в амбаре,

Скучно в горнице голубкам,

Здесь никто нас не услышит,

Счастья нам не пожелает,

Не захочет нас засватать!

Плесневеем мы от скуки,

Мы мертвеем от печали,

День и ночь за прялкой сидя.

На любимого не глянешь,

Не подашь руки родному,

Дорогого не приветишь!

Хоть бы к нам жених приехал —

Хоть бы конь его, танцуя,

На заре вступил в ворота!

Хоть бы к нам жених приехал

Опечаленных утешить,

С огорченными поплакать!

Хоть бы Солнышко явилось

Нам на радость, на спасенье!

Хоть бы Месяц-сват приехал

Нас, унылых, позабавить,

Скорбных выкупить у горя!

Хоть бы друг Звезда явился,

Приголубил бы голубок,

Вызволил бы из неволи!

Пусть пришел бы, кто захочет,

Пусть бы с ветром прилетел он,

Пусть хоть бедный, хоть убогий!»

Калевитян сын любимый,

Услыхав девичью песню,

Приналег на дверь легонько —

Оттолкнуть хотел защелку,

Отогнуть засов железный.

Дверь стояла тверже камня:

Ни петля не шелохнулась,

Ни засов не отогнулся.

Богатырь неутомимый

Не хотел вспугнуть певунью,

Шумный голос свой умерил.

Тихо-тихо, тонко-тонко

Он запел такую песню,

Молвил он слова такие:

«Я пошел гулять по свету,

По лесам бродить пустился —

Грудь овеять вольным ветром,

Сбросить с плеч поклажу горя —

А зима бежала с улиц,

И луга помолодели.

Что в ольховнике нашел я,

Что в березнике я встретил?

Встретил четырех красавиц.

Повитель они щипали,

Выкорчевывали корни,

Торф носили из болота.

Льноголовы, чернобровы,

Белолицы и румяны.

Не посмел я их окликнуть,

Их обнять не стало духу.

Я домой пошел, тоскуя,

Я к дверям вернулся, плача.

Тут спросил отец сыночка,

Мать допытываться стала:

— Ты о чем, сыночек, плачешь,

Ты о чем весной тоскуешь?

— Горько я, отец мой, плачу,

Я, родимая, тоскую!

Утром встал я спозаранку,

Погулять пошел по свету.

Что в ольховнике нашел я,

Что в березнике я встретил?

Встретил четырех красавиц.

Повитель они щипали,

Выкорчевывали корни,

Торф носили из болота.

Льноголовы, чернобровы,

Белолицы и румяны.

Не посмел я их окликнуть,

Их обнять не стало духу.

Я домой пошел, тоскуя. —

Тут отец промолвил слово:

— Не печалься, мой сыночек!

Срезать лук тебе велю я,

Стрелы длинные наладить. —

Сын в ответ ему промолвил:

— Ох ты, батюшка родимый!

Лук сгибать какая польза?

Что за радость ладить стрелы?

Золотой мне нужен выкуп,

Серебра ты мне пожалуй —

Оплатить товар бесценный!

Я из города привез бы

Колец, лент, платков без счета

Да шелков прилавок целый, —

Заманил бы я красавиц! —

Взялся я коня лелеять,

Стал я холить верхового,

Нарядил его, украсил,

Серебром всего обвешал,

Золотой взнуздал уздечкой,

Бархатом обшил седельце,

Я приехал издалека

Добывать себе невесту,

Прискакал к воротам вашим,

В ваши двери постучался».

Услыхала песню пряха,

Так в ответ прощебетала:

— Здравствуй, братец деревенский,

Золотой мой паренечек!

В добрый час ты к нам приехал

Добывать себе невесту.

По делам ушел хозяин,

Он воротится не скоро,

Бабка занята блинами —

Для ребят еду готовит,

Младшая сестра — с гусями,

С красноногими, гуляет.

Чистит золото другая,

Серебро перетирает.

Мне лишь, горлинке печальной,

Жаворонку в клетке тесной,

Привелось сидеть за прялкой,

Прясть серебряные нити,

Золотой играть куделью.

Ты послушай, паренечек,

Женишок сладкоголосый,

Окуни свою ты руку

В то ведро, что возле двери,

В то ведро с волшебной влагой,

Что смолы самой чернее:

Мощь в руке твоей проснется,

В кулаке родится сила —

Стены скал ты опрокинешь,

Дверь железную проломишь,

Сокрушишь стальные башни!

Если ж надо сил убавить,

Мощь чрезмерную уменьшить,

Ты губительную руку

Окуни в ведро другое —

В то, что молока белее.

В нем смиряющая влага,

Укротительница силы,

Угасительница мощи,

А не то — разрушишь, сгубишь

Все, к чему ни прикоснешься! —

Калевитян сын любимый

Слову девушки поверил:

Он в ведерко смоляное

Окунул поспешно руку, —

Мощь в руке его проснулась,

Возросла безмерно сила.

Дверь железную литую

Вместе с петлями сорвал он,

С треском на землю обрушил.

Но едва с великим шумом

За порог занес он ногу,

Громыхнул пятой тяжелой, —

Девушка перепугалась,

Прялку бросила проворно,

Упорхнула, словно ветер,

В дальний угол схоронилась.

Перепуганная пряха

Тонким голоском взмолилась:

— Богатырь ты мой могучий,

С быстрым ветром прилетевший!

Отойди, железнорукий,

Не коснись меня и пальцем, —

Поубавь сперва ты силу,

Мощь волшебную уменьши.

Ты губительную руку

Искупай в ведре молочном:

В нем смиряющая влага,

Укротительница силы! —

Калевитян сын бесценный

Рассмеялся, потешаясь

Над девическим испугом,

Про себя же сам подумал:

«Коль рука коснется нежно,

Никакой беды не будет!»

Снова девушка взмолилась

Еле слышным голосочком:

— Стой на месте, милый братец!

Не ступай ни шагу ближе!

Непомерным ты был создан,

Ты от Таары принял силу.

Нынче влага колдовская

Мощь твою взрастила грозно.

Чую я, мой гость желанный:

Ты из Калевова рода,

Отпрыск ветви богатырской!

Сулева ты близкий родич,

Алева ты друг любимый!

А о том могучем роде

Сотни песен я слыхала

В дни, когда еще цвела я

Под присмотром у родимой,

Красовалась в летней роще,

По-за выгоном купавой,

На плетне вилась вьюночком. —

Речи тихие девичьи,

Робкой дружбы увещанья

Безответными остались.

Думы Калевова сына

Подхватил нежданный ветер,

Взвеял их в луга иные.

За порог едва вступивши,

Оглядев избу чужую,

Увидал могучий Калев

На стене, что против двери, —

Ладный меч, оружье мужа.

Три крюка торчало рядом:

На одном — клинок лучился,

На другом — болтался прутик[130],

Ветка тоненькая ивы,

А на третьем — чья-то шапка —

Старая, поношенная.

Богатырь Калевипоэг

Зова девушки не слышал,

И на прутик не глядел он,

Не приметил он и шапки.

О мече он только думал,

Созерцал сошник военный —

Тот, что скован был однажды

Дивным мастером подземным

В тайной кузнице глубокой.

Лезвием налюбовавшись,

Так промолвил славный Калев:

— В этой горнице я вижу

То, что снилось мне однажды,

То, чего искал я долго:

По руке мне меч могучий,

Для меня его ковали

В тайной кузнице подземной.

Он заменит мне оружье

То, что в Кяпе утонуло. —

Снова девушка взмолилась:

— Слушай, братик мой любимый.

Золотой мой паренечек!

Ты оставь сошник военный,

Пусть владеет им Рогатый!

Вот тебе волшебный прутик,

Вот и шапка невидимка:

Прут спастись тебе поможет,

Шапка от беды избавит!

Меч достать себе сумеешь:

Мастер выкует оружье,

Сладит умный подмастерье,

А такой бесценной шапки,

Веточки такой волшебной

Не найдешь ты в целом мире.

Скрыто в шапке десять таинств,

Семь у прутика могуществ,

Девять сил у них обоих.

Нет того прута сильнее

В достижении желаний,

В исполнении хотений.

Шапка в подвигах труднейших

Даст тебе совет и помощь! —

Калевитян сын отважный

Так ответил, так промолвил:

— Сам желанного достигну.

Если только захочу я,

Без твоей волшебной шапки

И без ветки чудодейной!

Что мне Тусларовы ветры,

Вражьих выползков удары,

Ухищренья злого Тюхи!

Мужа козни не удержат,

Чары ног ему не свяжут:

Мощь с дороги не собьется,

Путь любой осилит сила! —

Пряха, с витязем не споря,

Со стены достала шапку.

Не из войлока та шапка,

Не из волоса иль шерсти, —

Из ногтей ее сваляли[131],

Из обрезков их и стружек

Чудодейственно соткали.

Тут красавица пропела

Похвалу волшебной шапке:

«Эта шапка — клад бесценный,

Золота она дороже,

Княжеской казны ценнее

Нет другой такой на свете,

Не найдешь такого чуда

Ты во всем огромном мире!

Все, чего ни пожелаешь, —

Ради блага иль от скуки, —

Шапка все тебе достанет,

Все волшебное исполнит!»

Тут красавица со смехом

Шапку старую надела,

Говоря слова такие:

«Ты расти, расти, подружка!

Подымайся, сероглазка!

Станешь с Калева ты ростом,

Высотою с ним поспоришь!»

Принялась расти подружка,

Стала на локоть повыше,

Поднялась на две сажени,

Ростом с Калевом сравнялась.

Калевитян сын любимый

Рассмеялся: что за диво!

Шапку с девушки сорвал он,

Сам надел ее проворно,

Говоря слова такие:

— Становись пониже, братец!

Уменьшайся, паренечек!

Стань ты на локоть пониже,

На две сажени уменьшись,

Ты согнись, свернись клубочком,

Станешь ты с сестричку ростом! —

Уменьшаться начал Калев,

Стал он на локоть пониже,

Меньше стал на две сажени,

Ростом с девушкой сравнялся,

Стал похожим на сестричку.

Тут красавица проворно

Шапку чудную схватила,

Вновь сама ее надела.

Горячо она желала

Воротить свой прежний облик,

Вровень стать с живым твореньем

Вмиг уменьшилась сестрица

Вновь вошла в свой рост и облик,

Что отмерен был природой.

Калевитян сын любимый

Стал вышучивать подружку,

Так ей молвил напоследок:

— Для тебя, моя сестричка,

Я ребенком малым стану.

Нынче крошечным мальчонкой

Буду по полу кататься,

Как при играх в рюхи чурка,

Как дубовый спелый желудь! —

Только с шапкой чародейной

Не хотел он расставаться, —

Поразмыслил славный Калев:

«Если на головы наши

Рухнет град беды нежданной,

Тут-то выручит нас шапка,

Богатырское свершая,

Небывалое являя!»

Калев ростом став с мальчонку,

Принялся играть с сестричкой,

Расцвело у них веселье…

Так вдвоем они плясали,

Так по горнице кружились,

Словно вправду были дети,

Словно дом их был кленовый,

Пол — из дерева-ореха,

Двери, окна — из рябины,

Из черемухи — простенки,

Словно сами золотыми

Иль серебряными стали,

Словно стали соловьями,

Запевающими песни, —

Нынче нет таких напевов,

Песни лучшие забыты!

Пряха кликнула сестрицу —

Ту сестрицу, что с гусями,

С красноногими, гуляла.

Позвала сестру другую,

Ту, что золото литое,

Серебро перетирала,

Медь до блеска начищала.

Тотчас обе прибежали

Посмотреть на чужеземца.

Только глянули — сказали:

— Запереть нам надо кухню,

Наложить на дверь щеколду,

Все засовы позадвинуть,

Чтоб не вышла к нам старуха,

Праздник наш не омрачила! —

Наглухо замкнули кухню,

Где блины пекла старуха.

Билась та, как мышь в ловушке, —

Не могла войти к сестрицам,

Омрачить девичий праздник!

Калевитян сын любимый

Веселился беззаботно,

Трем сестрицам обещал он:

— Всех вас выведу отсюда —

Прямо к солнышку навстречу,

Всех избавлю от неволи.

Женихов для вас найду я,

Всем троим я стану сватом:

Пусть одну полюбит Сулев, —

Алев выберет другую,

Третью — мой оруженосец.

Ну, а сам я, паренечек,

Не дорос еще до свадьбы.

Где мне, слабому, жениться!

Надо стать на сажень выше,

Округлиться на два локтя,

Надо силами окрепнуть,

В сердце вырастить отвагу, —

А тогда уж и пускаться

В путь за курочкой домашней!

Нынче, ястреб кривоклювый,

Нынче, резвая кукушка,

Полечу в лесной ольховник,

Полечу в луга родные

Поискать иного счастья! —

Разрезвились молодые,

Было игр у них без счета.

В ворона они играли:

Калев — ворон, сестры — куры,

Злого козлика дразнили,

Перстень прятали-искали,

Тут была игра в соседи,

Тут была игра и в прятки,

Игр иных и не расскажешь,

Не споешь о них и в песне.

Да и песни позабыты:

Нет в уме былых напевов,

Нет в руках былого звона,

В сердце сладких заклинаний!

Отзвенят и дни забавы,

Отзвучат и ночи счастья,

Наша молодость завянет,

На щеках погаснет алость, —

Тут конец настанет песням.

Рано ль, поздно ли простятся:

Соловей — со вздохом ночи,

Жаворонок — с трелью утра,

И кукушка — с кукованьем,

И красавица — с весельем.

Если ж после долгой пляски

Да под дудку женихову

У тебя ни слез не будет,

Ни раскаянья, сестрица,

После доброго веселья, —

Вспомним праздник и прославим

Сладкой песней лебединой!